Интервью с инвестором

– А сколько времени нужно, чтобы с нуля поставить новый спектакль? Месяца три?

– Нет, у нас побольше времени было, где-то в районе полугода. Если это большой спектакль, то и год уходил.

– На постановку?

– Да-да. Например, «Руслан и Людмила», это огромный спектакль, там масса действующих лиц, много музыки, частая смена декораций и так далее, на него требуется время. А для «Каменного гостя» хватит трех-четырех месяцев, не больше, там немного действующих лиц, нет хора. Так что все зависит от произведения. «Кармен» тоже ставили очень долго. Я по четыре часа со сцены не сходила. Там и танцуешь, и поешь, и играешь, и падаешь…. и умираешь!

– Нагрузка какая!

– Нагрузка большая, но любимая! Поэтому я и говорю по поводу расписания, что когда такой интенсивный период жизни постановочный в театре, тогда нагрузка колоссальная. Тогда уж никаких сольных концертов или каких-то выездов – ничего не было. Отдавались только театру, только данной постановке. Мне как Народной артистке СССР полагалось спеть какую-то «охранную» норму, которую я была обязана выполнить. Два спектакля – это очень мало, я старалась спеть не меньше четырех. И чтобы наполнить свою сущность любимой профессией, я, конечно, пела сольные концерты. В них я самовыражалась – там было много отрывков из тех опер, в которых я участвовала в театре. Я старалась не выпускать эту возможность из поля зрения и действительно пела много сольных концертов. Тогда день строился по-разному. Если это было с театром связано, то сил, здоровья хватало только на репетиции. Еще и уроки были. Когда спектаклей стало мало, оставались только те спектакли, в которых я участвовала, – подготовка к ним и занятия с концертмейстером. Кстати, к сольному концерту я всегда готовилась, как к прыжку, ведь нельзя предугадать, насколько успешно он пройдет. Выход на сцену Большого театра, выход на сцену с сольным концертом для меня был и есть коррида.

– А с равнодушной публикой вы встречались?

– Слава богу, у меня такого никогда не было. Во-первых, на сольных концертах я знала, что пришли «на меня». Что касается сцены Большого театра, то там тоже не было равнодушных. У нас всегда были прекрасные спектакли, у нас были замечательные артисты, и мы не оставались без любви и ласки зала, без аплодисментов. Мы были избалованы любовью зрителя, у нас люди со спектакля не уходили!

– Как вы относитесь к современной музыке, эстраде?

– Вы имеете в виду современную музыку или современную эстраду?

– Я бы, наверное, разделил на две части современную музыку.

– Что вы имеете в виду, когда говорите о современной музыке?

– Я имею в виду те направления, которые сегодня развиваются в оперном искусстве.

– Отвечаю сразу: я «классичка».

– То есть только классика?

– Да, только классика. Для меня это и школа, и удовольствие, и наслаждение. Во всем, что касается новых направлений, я могу быть только созерцателем, слушателем, но не больше: принимать участие в этом сейчас я бы не хотела.

Дискография

«Борис Годунов» М. Мусоргского, партия Марины Мнишек, дирижер Александр Лазарев, Castle Vision;

«Руслан и Людмила» М. Глинки, партия Ратмира, дирижер Юрий Симонов;

«Евгений Онегин» П. Чайковского, партия Ольги, дирижер Мстислав Ростропович, Chant du Monde, 1970 год, дирижер Марк Эрмлер, Olympia, 1977 год;

«Иван Сусанин» М. Глинки, партия Вани, дирижер Марк Эрмлер, 1979 год;

«Князь Игорь» А. Бородина, партия Кончаковны, дирижер Марк Эрмлер, 1986 год;

«Цикл песен на стихи Марины Цветаевой», 1989 год;

«Иван Грозный» С. Прокофьева, дирижер Мстислав Ростропович, 1993 год;

«Еврейский цикл» Д. Шостаковича, дирижер Михаил Юровский, Capriccio, 1999 год.

В фильме-опере «Каменный гость» А. Даргомыжского в ее исполнении звучит партия Лауры («Мосфильм»).

Ее творчеству посвящен документальный фильм «Меццо-сопрано из Большого» (режиссер Г. Бабушкин). Выпущено четыре сольных диска.

В свое время я была занята в очень многих спектаклях, так называемых современных. Это были и Прокофьев, и Щедрин, и Шостакович. Не все позволяли себе такую роскошь, а я училась на них и очень счастлива, что мне пришлось петь Прокофьева на сцене Большого театра, потому что это абсолютно особое интонирование. Музыка Прокофьева – местами довольно скачкообразная, но иногда она такая кантиленная, что получаешь физическое наслаждение от пения. И это притом, что я действительно «классичка»: Глинка, Мусоргский, Римский-Корсаков – это мое, как и Верди, Бизе, Сен-Санс, Чайковский и Рахманинов. Понимаете, в этом я чувствовала себя как рыба в воде. И тем не менее Прокофьев тоже, особенно «Семен Котко» и «Война и мир». А в музыке Щедрина я просто нашла слияние всего, поэтому, когда я спела на конкурсе Чайковского песню и частушки Варвары из оперы «Не только любовь» Щедрина, сразу же получила предложение Бориса Александровича Покровского выступить в этой роли в спектакле. Но у нас уже не шла эта опера, он специально поставил ее для меня в своем Камерном театре. Я получила дополнительную возможность поработать с Борисом Александровичем не только на сцене Большого театра, но и на сцене Камерного театра. И считаю, что это одно из счастливых событий в моей жизни! И это была современная музыка, современная опера. А то, что сейчас происходит… Я, видимо, останусь в стенах «театра моей жизни», если так можно сказать. Что касается эстрады, то я не знаю, эстрада это сейчас или не эстрада.

– И я не знаю, вам виднее, вы профессионал.

– Для меня эстрада – это прежде всего люди с голосами, со своим лицом, с индивидуальной окраской голоса, тембром. И с определенным исполнительским, драматическим даром, с душой! Сейчас не могу ничего сказать про эстраду, потому что, во-первых, я никогда не видела и не слышала, чтобы они пели живьем.

– Их невозможно оценить?

– Я не могу их оценить, так как используется техника, освещение, костюмы, всевозможные трюки и эффекты на сцене, и за всем этим самого певца я не вижу и не слышу. Может быть, я не права. Мне бы хотелось каждого из так называемых «звезд» в концерте услышать по-настоящему.

– По-моему, на нашей эстраде со звездами как-то не очень…

– Я, пожалуй, не буду развивать эту тему.

– Похоже, вам все это не очень нравится?

– Мне это, простите, неинтересно, потому что я слышу только электрическую обработку голоса, двойные, тройные голоса.

– То есть это нельзя назвать искусством?

– Судить кого-либо – нет, этого я на себя не беру.

– Хорошо. А что вам больше нравится, если сравнить нынешнюю российскую эстраду и эстраду доперестроечную? До 85 года?

– Считалось это эстрадой или не считалось, я не могу вам сказать. Раньше любой концерт составлялся так: «кусочек» филармонического отделения, где пели артисты оперными голосами, а потом включались люди, которых было принято считать эстрадой. Вот и все. Публике в этих смешанных концертах больше нравилась, конечно, эстрадная половина. Это легче и проще для восприятия, потому что филармонические певцы «затягивали» свои арии, которые всем уже тогда порядком надоели. А на эстраде было очень много людей с голосами, они пели всегда живьем, не всегда одинаково хорошо, и в этом был смысл, была жизнь. Сейчас все поют одинаково. Почему? Потому что они поют под собственную запись, а тогда, пусть даже кто-то и петуха даст, но это живьем! Живой человек был, а сейчас все какое-то искусственное. Не знаю, может быть, я не права, но я совершенно не претендую на истину в последней инстанции.

– Лично мне не нравится, но я хотел узнать ваше мнение.

– Ну, может, кому-то это очень нравится. Это шоу. Озвученное шоу.

– Нет, я не вижу там шоу. Сравните с западной эстрадой, там действительно шоу.

– Да, и, прошу прощения, они поют живьем. Шоу – это живой голос на протяжении всего представления: Френк Синатра, Барбара Стрейзенд, Лайза Минелли. Это высший пилотаж. Я не могу судить, потому что могут сказать: «Ты уж разбирайся в "своей" опере», и не хочу их обижать, потому что я в этом сейчас абсолютно не разбираюсь. Раньше, мне казалось, разбиралась. Помните, были такие концерты – телевизионные отчеты года. Никто же под фонограмму не пел! Все исполнялось вживую, с отдачей, горячо, и тогда народ «ставил свои оценки», и были кумиры. А сейчас? Ну как я могу оценить, если транслируют запись. Запись подрегулируют, подчистят. Может быть, ты и петь-то не умеешь, а тебя «сделают» и навязывают это мнение массам.

Награды

В 1968 году стала обладательницей I премии IX Международного фестиваля молодежи и студентов в Софии.

В 1969 году на XII Международном конкурсе вокалистов в Вервье (Бельгия) получила Гран-при и специальную премию королевы Бельгии за лучшее исполнение романса.

В 1970 году получила I премию IV Международного конкурса имени П. И. Чайковского и стала лауреатом премии Московского комсомола.

В 1971 году была награждена орденом Трудового Красного Знамени.

В 1973 году была удостоена звания «Заслуженная артистка РСФСР».

В 1976 году удостоена звания «Народная артистка РСФСР».

В 1980 году получила орден «Знак Почета».

В 1982 году была удостоена звания «Народная артистка СССР».

В 2001 году была награждена орденом Почета.

В 2004 году стала лауреатом премии Фонда Ирины Архиповой и была награждена орденом Ломоносова I степени.

В 2006 году была награждена орденом «За заслуги перед Отечеством» IV степени.

– Что вам нравится в современной жизни, что считаете наиболее дискомфортным?

– В современной жизни мне нравится… Мне вообще нравится Жизнь. Но дискомфорт есть: меня убивают телевизионные передачи, в которых бесконечное насилие, бесконечные убийства и какое-то беспредельное веселье.

– Количество развлекательных передач на телевидении?

– Да! Я, конечно, сейчас больше смотрю телевизор – у меня появилось немного свободного времени в связи с тем, что я не занята в театре. Но в повседневной жизни появился страх.

– Страх?

– Едешь по дороге – страх.

– А почему?

– А потому что по-хамски водят, порой не имея понятия о правилах вождения. Да, я не вожу машину, но я вижу, как ведут себя люди на дорогах. Мне кажется, жестокости больше, чем раньше. Исчезла доброта в глазах у людей.

– Но, может быть, все-таки дело не в недостатке доброты, а в том, что у всех столько проблем…

– А когда их не было, они всегда были, проблемы. Я иногда просто специально захожу в какой-то магазин, даже на рынок, я просто хочу увидеть лица тех людей, которых я когда-то встречала повсюду.

– То есть вы хотите сказать, что люди изменились?

– Очень!

– В худшую сторону?

– Не знаю, в худшую или нет, но у них стали какие-то «стеклянные» глаза. Я пытаюсь всматриваться в лица людей, и вдруг – живое лицо; оказывается, это человек из той, прежней жизни…

– Но, может быть, человека заботы одолели, к примеру, идет по улице женщина, у нее много детей, и думает она о том, как их завтра накормить, в школу отвести.

– Правильно, это на улице. Это всегда было и будет. Но те, у кого такие проблемы, они ходят пешком, а у кого нет проблем, они ездят на машинах. Хотелось бы увидеть людей с добрыми глазами.

– Их стало меньше?

– Да, они есть, особенно когда вдруг узнают. По старой памяти люди сразу открываются. Словно окунаются во времена своей молодости.

– С вами, с вашим образом ассоциируются те времена, года они чувствовали себя счастливыми…

– Да-да. И обязательно я слышу: «Как жалко, что вас не видно и не слышно» и так далее, и оказывается, это те же самые люди, которые надели на себя какую-то кольчугу, потому что просто боятся жизни. Понимаете?

– Да, возможно, возможно. Вы когда-нибудь думали о том, чтобы открыть собственную школу оперного искусства?

– Нет-нет. Для меня это огромная ответственность. Я и преподавать, пошла совсем недавно, потому что почувствовала, что у меня уже такой нагрузки на сцене нет. Людям надо отдавать, а не числиться «профессором».

– Вам же есть, что отдать людям?

– Смею надеяться, что да.

– Значит, это все-таки первый этап?

– Ну, конечно, но открывать свою школу я не планирую, нет. Я человек по жизни «ведомый», а не «ведущий». Я в большей степени исполнитель, причем очень неплохой.

– В общем, вы не менеджер, вы хороший исполнитель, которому кто-то должен задать направление работы?

– Я не менеджер, однозначно, но я могу руководить теми, кого беру под свое крыло.

– Только профессия, без всяких там «побочных приложений»?

– Администрирование мне не дано, я в этом признаюсь, и не считаю, что это зазорно. Я честна перед собой.

– На самом деле, по статистике, не более 5 % населения имеет организаторские способности, а я считаю, максимум 1 %.

– Конечно! Это, безусловно, дар. Если бы при том, что я уже заканчивала петь, и если бы у меня было дарование бизнесмена, неужели вы думаете, я не использовала бы это? У меня есть имя, у меня есть какие-то определенные возможности. Если бы у меня был талант к этому делу, так же, как и у Муслима (ему очень много раз предлагали заняться бизнесом), но мы не по этой части. А у него, кстати, голова менеджера, и не плохая, но ему это не интересно.

– Может, потому что он мужчина, любой мужчина в той или иной степени менеджер.

– Как выразился кто-то, у него «государственные мозги».

– Это называется «федеральный уровень мышления».

– Ну не знаю, может быть, это теперь так называется.

– Хотелось бы продолжить тему вашей преподавательской работы, если можно, еще два слова…

– Можно и больше. Я пришла к этому естественным путем, хотя никогда не планировала.

– Эволюционный путь?

– В детстве меня привлекали три профессии. И они сейчас реализуются, просто видоизменяются. Должна сказать, что помнить и осознавать я начала себя лет с трех.

– Вы помните себя с трех лет?

– Да, я помню – помню, везде надоедала всем своими танцами и пением. Везде, где бы это ни было, на улице – на улице, в подъезде – в подъезде, дома – дома, на сцене – на сцене. Первый раз я вышла на сцену в первом классе, семь лет мне было. Обо мне так и говорили: «На нашей улице живет девочка, из такой-то школы, которая поет».

– А у вас сохранились детские записи?

– Откуда, какие там записи! Какой это год был?! Да о чем вы говорите! Мы с мамой очень бедно жили. Когда мама купила (в третьем классе) мне радиоприемник, я была счастлива: под него делала уроки, слушала программу, на которой передавали драматические спектакли, оперетту, а оперу выключала – не нравилось. Мне нравились те спектакли, где поют и разговаривают, то есть оперетта. Этот жанр я понимала, но я ничего не понимала, когда все вместе пели, ведь не у всех хорошая дикция. Тогда я стала понимать, что значит петь и танцевать и быть артисткой, это предназначение.

Я была еще дошкольницей, а во дворе девочки уже в первый-второй класс ходили, начинали рассказывать, как они проводят время, учатся считать, какие-то там палочки писать. Мне это безумно нравилось. Я во дворе организовала «собственную» школу. Собирала ребятишек дошкольного возраста и изображала перед ними «учительницу». Это вторая мечта. А третья мечта связана с медициной. В нашем доме на втором этаже была поликлиника, я часто заходила туда, потому что мне очень нравился запах поликлиники! Забавно, да? Мне нравилась чистота, белые халаты и специфический запах эфира. Я просто наслаждалась этой стерильностью и очень хотела стать врачом. Увлеклась так, что всем детям нашего двора царапала кожу на запястье, воображая, что это «перке» (слово очень нравилось!). Даже картотеку завела и подписывалась: «Врач Синявская».

– Получается, пение, преподавание и…

– И профессия врача. С пением совершенно случайно вышло, я заканчивала школу и вообще не знала, куда пойду. Был просто очень хороший слух, но я этого не осознавала. Вероятно, в связи с этим очень хорошо шел иностранный язык. В школе преподавали немецкий. И учительница немецкого языка была уверена, что я буду продолжать свое обучение в институте иностранных языков. Но ведь вся жизнь кипела во дворе! Так вот, у нас во дворе жил преподаватель музыкального училища – пианист замечательный (кстати, у него занимались частным образом мальчики Михалковы). Его звали Рафаил Юрьевич Чернов, он учил их игре на рояле. Он попытался и со мной позаниматься. Но я была пристрастна к пению и танцам, поэтому всем двором «отправили» меня в Дом пионеров, в Локтевский ансамбль, где я сначала потанцевала, потом меня благополучно освободили от танцев, и я пошла петь и больше уже из хора не уходила до окончания школы. И вот Рафаил Юрьевич, когда я заканчивала школу, сказал: «Тамара, я думаю, что у Вас будет настоящий голос, – со мной на «Вы» был, – и я Вас порекомендовал бы в музыкальное училище». Конечно, я уже пела в пионерском ансамбле, была там солисткой. Владимир Сергеевич Локтев, который был руководителем ансамбля, тоже настаивал: «Ты пойди послушайся, по-моему, у тебя хорошее меццо-сопрано». А мне не нравилось петь низким голосом, мне хотелось повыше петь – сопрано. То, что я пела и тем и другим голосом, говорило о большом диапазоне. Я ухитрилась петь в первых сопрано и дошла до вторых альтов. Если вам это о чем-то говорит. В хоре звучат высокие голоса, потом средние, а потом низкие. Я успела попеть во всех голосах. И закончила на низких, и меня приняли в училище как меццо-сопрано. Вот так и осуществилась, можно сказать, мечта – одна из… Но я хотела быть не только певицей, но и драматической артисткой. И когда приходилось играть на сцене, то я играла уж «во все тяжкие», «во все легкие», как говорится. Что касается медицины, то вот сейчас у нас любимый пуделек Чарлик уже старенький, за ним я ухаживаю как «медсестра», делаю уколы, я слежу за его дыханием, питанием. Вот и медицинская мечта сбылась в какой-то степени. А что касается педагогики… Мне очень давно предлагали заняться преподаванием, но я не могла себя представить в этой роли. Я была полна энергии и сил для того, чтобы отдавать себя на сцене, а чтобы отдавать себя еще и ученикам, надо было «сесть на два стула». Я не приветствовала и не приветствую это до сих пор, поскольку числиться педагогом я не хотела. А отдавать надо себя стопроцентно. Для этого было необходимо себя «ужать в собственном творчестве», как сейчас говорят. Это я себе тоже позволить не могла, вот и дошла до того момента, когда сначала очень робко, а сейчас и с удовольствием начала заниматься преподаванием. Вы знаете, я где-то в этом нахожу даже продление своей профессии. Потому что я занимаюсь не только с ними, но и сама с собой. Занимаюсь ежедневно. Как я однажды сказала, каждое утро здороваюсь со своим собственным голосом. Я говорю ему: «Привет, ты еще со мной?» И час, как минимум, я пою, пропеваю все, что я пела в театре.

– Перед тем как идти на занятия?

– Да, чтобы быть во всеоружии, показать им трудные места, понимаете? И очень часто слышу недоуменное: «Тамара Ильинична, отчего вы ушли со сцены?» Это тоже приятно.

– А сейчас попадаются одаренные ученики, видны какие-то задатки у тех, кому вы преподаете?

– Конечно, конечно! Изначально должен быть голос, тембр, и если это есть, то уже твоя обязанность не испортить. И потихонечку, знаете, как бросают в воду ребенка, чтобы научить его плавать. Ты его только корректируешь, чтобы ручки-ножки барахтались, но стой рядом и не дай ему утонуть. Для меня это – преподавание. Но чтобы «влезать» и говорить: «Ты пой, как я, или плыви, как я», – ни за что! Главное выявить и сохранить индивидуальность!

– Если какие-то уникальные данные есть, то ваша задача…

– Не испортить природу. Надо только лишь, чтобы он напитался музыкой, этот человечек, чтобы он природой напитался, напитался всем тем, что его окружает. И вынес все это через себя, через свое ощущение мира, на сцену. А для этого нужно, чтобы педагог был рядом и наблюдал за ним 24 часа в сутки!

– А сколько вы времени тратите?

– К сожалению, мало, занимаюсь два раза в неделю. Для меня это вообще мало, я просто сужу по себе, потому что мне попадались такие замечательные педагоги, которые во мне принимали участие действительно 24 часа в сутки. Они думали обо мне, они думали о том, как я сплю, как я ем, как я провожу свободное время. И получилось то, что получилось. Для меня это было просто наслаждение. И когда мне говорили: «Ты где работаешь?», я говорила: «Я не работаю, я пою в Большом театре». Я не могла и до сих пор не могу произнести слово «работать» применительно к сцене. Зато сейчас я именно работаю в институте. Пожалуй, лучше сказать: «Я служу в театре». Потому что это слово для меня уважительное – служба. Но не работа. Работа – это когда человек стоит у станка и что-то вытачивает, детали какие-то. Или работает молотом каким-то. Даже о таксистах я не могу так сказать, потому что это, на мой взгляд, тоже творческая профессия. Он может везти так человека по улицам, что и не захочется выходить из машины, может что-то комментировать или просто хорошо молчать. Тоже приятно. А не в меру говорливый попадется либо дурно пахнущий – тоже останутся «неизгладимые впечатления». Ты должен выйти из машины и подумать: «Как здорово он ведет машину, плюс ко всему какой приятный человек!» Вот что такое искусство вождения. И во всем так.

– А сколько у вас учеников?

– Пока три.

– Вы их взяли и будете вести?

– Я должна довести их до пятого курса.

– Значит, пять лет вы будете со своими учениками, будете за ними наблюдать?

– Да. Наблюдать, помогать, учить.

– Интересно, можно как-то количество увеличить или есть какие-то ограничения?

– Ну, можно, конечно. Правда, это институт ГИТИС, который так загружает студентов, что до вокала они еле добираются!

– А для них это не основной предмет?

– У них основное – это актерское мастерство плюс вокал. Я предполагаю, что актерскому мастерству, хочешь не хочешь, они научатся, желая быть на курсе у того мастера, который им нравится. Вокалу же надо учиться поболее. Того времени, которое им выделяют, на мой взгляд, недостаточно. Ну, это если по большому счету, а я вообще принимаю жизнь по большому счету.

– А учеников вы себе сами отбираете или просто так сложилось?

– На данный момент так сложилось. Меня, можно сказать, «заманили» – у меня на курсе практически одни из лучших голосов, понимаете? А я считаю, что заниматься нужно с человеком или с людьми, у которых есть данные, а не выжимать из них что-то. Зачем плодить серость?

– Я согласен, если человек не может петь…

– К примеру, никто из начинающих певцов изначально не прочил себя в «артисты» хора. Все хотели стать солистами. Подумайте, какая у них изломанная судьба, и когда выходит певец, который всеми правдами и неправдами попал на сцену Большого театра в качестве солиста, неважно поет и мучается. Представляете, сколько там народу сзади стоит и думает: «Ну куда его выпустили – у меня в тысячу раз лучше голос, чем у него!» Я всегда это помнила, мысленно ставя себя на их место. Смею себя тешить надеждой, что они это чувствовали, уважали и любили меня.

– Если я правильно понимаю, на сегодняшний момент ваше единственное занятие – преподавание?

– И да, и нет. Я периодически выступаю в концертах, но это уже разовые выступления…

– Когда придет приглашение?

– Приглашают очень много, не хочу лукавить, но у меня просто по состоянию здоровья не получается…

– Наверное, когда юбилей или какие-то близкие люди просят…

– Почему? Просто в смешанных концертах.

– В простых концертах?

– Да, это нормально. А если я, например, сейчас захочу спеть сольный концерт? Мне кажется, многие концертные залы Москвы предложат мне свою площадку, и я, возможно, даже не должна буду за аренду платить! А может, я ошибаюсь, и это мои мечты?.. К сожалению, я просто по состоянию здоровья сейчас не могу себе это позволить, и в частности, из-за Чарлика. Он уже года три не дает мне спать, кашляет, просыпается, падает, теряет сознание, я должна его вывести в туалет. Старикашка уже. Почти 16 лет. Бросить же его невозможно. Любим очень. Так что у меня сон без сна. Сон-греза.

– Тамара Ильинична, у вас есть любимый певец или певица?

– Вы знаете что, у меня их много, но я не могу сказать, что вот я от кого-то, так сказать, сошла с ума и стала петь. Такого не было. Мне нравились многие. Начиная с детского впечатления от Лолиты Торрес, которая в кино сыграла и спела так, что я вообразила, что я тоже Лолита Торрес. Это был фильм «Возраст любви», который свел с ума весь бывший Советский Союз. Я увлеклась Марио Ланца в «Великом Карузо». Это все то, что было доступно советскому зрителю и слушателю. А потом в моей жизни появилась Мария Каллас… И вот так я росла в собственных привязанностях и расширяла диапазон своих любимых артистов. Но подражать я никому не подражала, кроме Лолиты Торрес, и то это в детстве было. А потом уже прорывалось, так сказать, то, что мне было дано.

– А из современных кто нравится?

– Мне очень нравится Анна Нетребко, Рене Флеминг…

– В какой стране наиболее сильная школа пения?

– На мой взгляд – в Италии. Там не только школа пения, там природа, климат, там поет, наверное, каждый второй.

– Там море, воздух…

– Ну почему море? Море у нас тоже есть, и не одно. Нет, там язык, артикуляция, фонетика языка провоцирует на правильное красивое открытое и сумбрированное, когда надо, пение. Я поклонница итальянского пения.

– Хорошо, Италия, а на втором месте?

– Нет, ну зачем же второе место кому-то отдавать.

– А Россия?

– Россия и Мусоргский – это драма плюс пение, я бы так сказала, потому что это все непосредственно связано с глубиной музыки, с нашей с вами судьбой. Там больше увлечены голосоведением, кантиленой, артикуляций и иногда «подключают» сердечко. А у нас сначала подключают сердечко, а потом уж начинают петь, если по-настоящему, начиная с Федора Ивановича Шаляпина, который до мурашек пробирал. А там могут поразить своей потрясающей техникой. И не только итальянцы, но и испанцы, немцы.

– Если можно, несколько личных вопросов. Ваша детская мечта?

– А я уже про нее говорила, она практически осуществилась.

– Какими видами спорта вы увлекаетесь?

– Сейчас никакими.

– А раньше?

– Раньше и коньки мне нравились, и лыжи, и даже в баскетбол играла.

– А волейбол?

– Пальчики выбила и коленку, и на этом все закончилось. И баскетбол по этому же поводу закончился.

– А теннис не нравится?

– Нет, я не смогла бы. Я всегда была немножко «пышечкой». Весь спорт закончился, когда я окончила школу и поступила в музыкальное училище при Московской консерватории. По инерции я еще ходила в какие-то лыжные походы, потом у меня был три месяца бронхит, мне сказали: «Либо петь, либо ходить в походы». И вправду: идешь на лыжах – дышишь ртом, ну и все, и профессия потеряна. Все виды спорта на этом, к сожалению, закончились.

– Как и где вы предпочитаете отдыхать, активно или пассивно?

– Пассивно, конечно, постольку, поскольку эмоций затрачивалось и затрачивается на сцене очень много. Активно – это значит опять общение с людьми, это значит по расписанию, куда-то ходить, что-то смотреть. Нет.

– А море нравится?

– Люблю и море, и горы. Обожаю.

– Какой из курортов вам больше нравится?

– Я на курортах никогда не была, только в «глубокой молодости» в Крыму.

– А сейчас если вы на море ездите, то куда?

– В основном последние 30 лет мы ездили в Баку на Каспийское море.

– А за границей?

– Да нет, ну что вы. Заграница для меня – это всегда работа, вернее то, что вы называете работой. Я приезжала и видела только сцену, на которой я должна буду петь, обязательно бывала в музеях, храмах и… в аптеках, чтобы если простужусь, были все лекарства под рукой.

– Вы эмоциональный человек?

– Видимо, да.

– Легко идете на риск?

– Насчет риска не могу сказать. Не очень.

– Вы знаете свой порог риска?

– Я как-то об этом не задумывалась. Если я прыгаю куда-то, то в омут с головой, я даже не думаю, риск это или нет.

– То есть, вы не просчитываете все возможные варианты?

– Нет, никогда.

– А почему?

– Не дано. Если бы я просчитывала, была бы бизнесвумен.

– Так вы бы хотели просчитывать?

– Хотелось бы просчитывать, но у меня, к сожалению, срабатывает «заднее число», «задний ум». Я думаю: «Что же я раньше об этом не подумала?»

– Вы принимаете решения не раздумывая, спонтанно, без особых колебаний?

– Сейчас-то я уже стала чуть-чуть соображать перед тем, как рисковать. Раньше жила больше эмоциями, живу, в общем, и до сих пор и не считаю, что это плохо. Хотя иногда страдаю от этого, потому что надо было бы немного подумать, просчитать, как вы говорите, и результат мог бы быть другой. Но, видимо, так надо, я в этом смысле не гневлю Бога.

– Бывают такие ситуации: человек идет по жизни до какого-то перекрестка, и у него есть возможность пойти направо, налево, прямо и еще куда-то. У вас наверняка были такие перекрестки. Если вернуться назад, к исходной точке, то сегодня вы хотели бы что-нибудь поменять? Пойти в другую сторону?

– Насчет другой стороны я не могу сказать, потому что моя сторона была запрограммирована свыше в смысле профессии. Я считаю, что это самое главное. А что касается других вопросов, были такие моменты, которые я могла бы, прожив определенное количество лет, что-то подкорректировать. Необходимо было включить мозги или хотя бы посоветоваться с кем-то.

– Вы доверяете своей интуиции?

– Вы знаете, у меня бывает 50 на 50, но в основном я «интуичка», как говорят. Но иногда думаешь: «А что же такое интуиция?»

– Значит, вы считаете, что она у вас есть?

– Да, но я слишком часто даю ей карт-бланш, она же иногда меня по носу щелкает. Это из группы риска. Вопрос, который вы мне задали, из этой области. Чуть-чуть, на секунду задержи дыхание и начинай петь, то есть – действуй, а я иногда не задерживаю и начинаю петь.

– Просто надо паузу сделать?

– Опять же, из области вокала, не пауза, а люфт, знаете, как балерина застывает – маленький люфт. Люфт – это задержка дыхания.

– Как вы проводите свободное время?

– У меня его нет.

– Вы ходите в театр, кино? Какие жанры предпочитаете?

– В кино я не была лет тридцать, наверное.

– А в современных кинотеатрах не были ни разу?

– Никогда.

– Нет желания пойти?

– Наверное, нет.

– Почему?

– Не знаю, не могу, я привыкла смотреть то, что мне хочется, дома. А техника и большой экран – меня не очень волнуют. Меня волнует больше содержание, то, что там происходит, а не то, как это оформляют. Я не очень понимаю тех, кто говорит: «Ой, на большом экране это потрясающе», может быть так и есть, но я это чувство, к сожалению, потеряла. Как обоняние теряют. Сейчас мне важно то, что происходит, а не как это выглядит.

– Мне кажется, что это очень важно.

– Наверное, хотя, разумеется, большой экран дает совершенно другое впечатление.

– Мне кажется, звук, качество, ощущения совсем другие.

– А я в драматургию сразу ныряю, для меня это важнее.