Всадники Апокалипсиса. История государства и права Советской России 1917-1922

Другими словами, донские казаки, которые воевали с немцами в 1914–1917 гг. и с большевиками в 1917–1919 гг., должны были возместить французам все их убытки, причиненные последним теми же немцами и большевиками.

– Это все, что вы требуете? – спросил атаман Краснов, едва сдерживая свое негодование.

– Все, – скромно подтвердил Фуке. – Дорогой друг, разрешите вам кое-что заметить во избежание излишней потери времени. Если вы не подпишете этого документа так, как он есть, то ни один французский солдат не будет отправлен в Россию и ни одна винтовка не будет дана вашей армии. Вам нельзя выбирать, так давайте покончим с этим.

– Довольно! – крикнул атаман Краснов. – Я сочту долгом сообщить моим казакам о тех условиях, на которых нам собирается помочь их великий и благородный союзник. Всего хорошего, капитан Фуке. Пока я останусь атаманом, вы не получите ни сантима»^[72].

Аналогичный контракт был получен Колчаком 26 мая 1919 года. «На этот раз требования о возмещении материального ущерба сопровождались параграфом о признании всех “независимых государств”, так расточительно созданных нашими союзниками вдоль всех окраин России.

Адмирал Колчак, учитывая критическое положение своей армии, решил подписать версальский контракт. Он был немедленно признан Англией, Францией и Японией в качестве Верховного правителя России, но обещанное снаряжение так и не прибыло в Сибирь»^[73]. А самого Колчака французы подлым образом передали в руки красных^[74], которые его расстреляли 7 февраля 1920 года.

«Франция совершила величайшую историческую ошибку, – писал в ноябре 1920 года известный французский военный корреспондент Шарль Риве, сопровождавший армию генерала Деникина в ее победном марше на Москву, а также во время ее отступления. – Мы не поняли того, что помощь белым армиям являлась залогом победы над тем злом, которое угрожает всему цивилизованному миру. Мы заплатили бы за этот залог сравнительно скромную сумму, если принять во внимание размеры этой опасности: всего лишь две тысячи орудий и два-три парохода с военным снаряжением, которое мы получили от немцев бесплатно и которое нам было не нужно. Мы, столь осторожные и мудрые в нашей политике, в русском вопросе оказались глупцами. Мы страхуем нашу жизнь, страхуем дома и рабочих от несчастных случаев и безработицы, и мы отказались застраховать наших детей и внуков от красной чумы. Наши потомки сурово осудят преступную небрежность наших политических вождей…»^[75]

Определенную помощь от Запада белые, конечно, получали, но эти поставки и закупки обеспечили их армии вооружением, боеприпасами, обмундированием и снаряжением менее чем на половину от потребностей. Трофеи, добытые в бою и оплаченные кровью, часто являлись основным источником получения пушек, винтовок, снарядов, патронов и т. д.

Что касалось количества и качества военачальников, то здесь наблюдался примерный паритет, возможно, с небольшим преимуществом белых. Причем это касалось как профессиональных военных, так и офицеров по призыву.

Профессиональное кадровое офицерство представляло собой замкнутую касту людей, целиком посвятивших себя военной службе, являвшихся носителями военных традиций, знаний, дисциплины, нередко происходивших из офицерских династий. Многие из них являлись выходцами из дворян. Кадровые офицеры традиционно были чужды политической жизни, не знали и не понимали значения партийной борьбы и идеологии, воспитывались на имперских идеалах безоговорочной верности державе.

Офицеры по призыву были продуктом Первой мировой войны, результатом массового призыва в армию образованных слоев общества или производства в офицеры отличившихся нижних чинов. Спектр их политических взглядов в целом соответствовал спектру всего общества, так что тот факт, что значительное их число пошло на службу к красным, не вызывает удивления. Гораздо интереснее, почему чуть ли не половина кадровых офицеров^[76] оказалась там же.

Наиболее распространенной причиной было сочетание у профессиональных военных патриотических идеалов с полной политической дремучестью. Им что Николай II, что Керенский, что Ленин были на одно лицо, разобраться в том, какая пропасть отделяла Ленина от вожаков Временного правительства, они не умели. Служа им, они считали, что служат России^[77].

Другой причиной было стремление профессиональных военных во что бы то ни стало сохранить русскую армию, пусть и с помощью большевиков^[78]. В Красную Армию стремились и офицеры, не добившиеся по разным причинам успехов при самодержавии. Наконец, офицерам надо было просто на что-то жить и содержать свои семьи. Часть из них понимала себя наемниками, которые за хорошее содержание готовы были служить и красным, и белым.

Впрочем, основная масса военспецов, как назывались офицеры на большевистском языке, попала в РККА отнюдь не добровольно, а в результате мобилизации^[79]. Однако по мере наступления белых армий началось бегство бывших офицеров, оказавшихся против своей воли в Красной Армии. Количество перебежчиков в стан противников РККА исчислялось тысячами. К белым перелетали целые авиаотряды^[80], переходили высокопоставленные военспецы до уровня командующих армиями включительно. Одной из причин было настороженное, если не сказать враждебное, отношение красноармейцев к военспецам^[81].

Чтобы, с одной стороны, контролировать военспецов, а с другой – разъяснять красноармейцам их пользу^[82] и необходимость беспрекословного подчинения им, был создан институт военных комиссаров^[83]. Советское руководство относилось к офицерам исключительно потребительски – как к наемникам, выжимая их, что называется, до последней капли.

Совсем иначе обстояло дело у белых. Само Белое движение было создано и возглавлялось кадровыми офицерами, выражало их мировоззрение и идеалы. Однако идеалы эти не были едиными. Например, лидеры Добровольческой армии (Алексеев, Корнилов и Деникин) были приверженцами курса кадетской партии, но понимали его весьма по-разному. Когда их армия выросла в Вооруженные силы Юга России, в ее рядах появилось немало ярых монархистов. Все это не могло не размывать политическую платформу белых, делая ее более аморфной. Такая аморфность и разнородность течений, отсутствие единой идеологии привели к отсутствию должной координации и противоречиям между антибольшевистскими фронтами и армиями, отчасти предопределив неудачу белых.

Белое движение восприняло многие пороки царской армии – махровый бюрократизм, из-за которого тысячи офицеров находились на довольствии, но не воевали, соперничество между различными идеологическими лагерями, между армиями и подразделениями внутри армий, интриганство и, если можно так выразиться, корпоративную обособленность^[84]. Назначая военачальников, руководство стремилось поставить на ключевые посты «своих», не допустить на них «чужих» и при этом никого не обидеть. Белые буквально погрязли в конфликтах внутри командования. На профессиональные качества офицера обращали внимание в последнюю очередь. В результате резко снижалась эффективность использования офицерских кадров. В Советской России офицерство для решения военных задач использовалось эффективнее, чем в белом лагере.

Имея преимущество по всем трем упомянутым параметрам (численность, вооружение, качество военачальников), а главное – в степени пассионарности, обусловленной единой идеологией и институтом красных комиссаров, РККА закономерно победила.

Стратегическим результатом для советского руководства по итогам горячей фазы Гражданской войны стала непоколебимая уверенность в единственно правильном, универсальном способе построения управляющей системы: жесточайшая централизация, жесткая дисциплина, единоначалие и использование профессионалов. И не сказать, что этот вывод для большевиков был изначально очевиден^[85]. В итоге именно этот подход был использован большевиками при строительстве «первого в мире государства рабочих и крестьян», среди которых управленческих и технических специалистов как-то не находилось.

С окончательным разгромом в Крыму белых армий осенью 1920 года Гражданская война перешла в повстанческую фазу.

Когда горячая фаза войны закончилась и угроза возвращения помещиков исчезла, в политических настроениях крестьян произошел очередной перелом. Наиболее трудоспособная и политически активная часть деревни начала решительно требовать отмены продразверстки и восстановления свободы торговли между городом и деревней. Недовольство крестьян быстро вылилось в восстания и повстанческое движение на Украине, в Поволжье, Западной Сибири, Тамбовской губернии и других районах.

Наибольшей остроты и размаха крестьянские восстания, перераставшие в относительно организованные повстанческие движения, достигли зимой – весной 1921 года. На Украине и юге России продолжали совершать рейды отряды Повстанческой армии Н. И. Махно, в Тамбовской губернии действовала крестьянская армия А. С. Антонова, в Западной Сибири – крестьянская армия В. А. Родина, а также отряды в казачьих областях Дона и Кубани. Большинство повстанцев составляли крестьяне и казаки, провоевавшие всю войну как в белых войсках, так и в Красной Армии. Во многих повстанческих отрядах верховодили эсеры. За три месяца на охваченных восстаниями территориях повстанцами было убито более 10 тыс. коммунистов, чекистов, милиционеров и продработников.

Использование частей Красной Армии, которая на 90 % состояла из крестьян, для борьбы против крестьянских восстаний стало опасным для большевистских властей.

На почве голода во всех промышленных городах имели место забастовки рабочих. Большевистским властям приходилось использовать против рабочих органы Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем (ВЧК) и даже войсковые части. Кульминацией антибольшевистского сопротивления стало восстание матросов Балтийского флота и рабочих ремонтных мастерских в Кронштадте в марте 1921 года, грозившее перекинуться на Петроград и с большим трудом подавленное войсками под командованием М. Н. Тухачевского, прибывшими в Кронштадт после кровавого подавления крестьянского восстания в Тамбовской губернии.

Советская власть ощутимо зашаталась. Уже не надеясь на вооруженную силу, советское правительство было вынуждено изменить свою экономическую политику. Военный коммунизм сменила новая экономическая политика (НЭП). После этого накал повстанческого движения резко сошел на нет. Немногочисленные вооруженные формирования на Украине, в Тамбовской губернии, на Дону и Кубани, в Поволжье и Сибири были ликвидированы отрядами Красной Армии. Переход к НЭПу также стал стратегическим результатом Гражданской войны.

Всадник на огненно-красном коне откатился на Дальний Восток и окончательно покинул РСФСР в ноябре 1922 года, когда белые вооруженные формирования были окончательно разгромлены, Дальневосточная Республика (ДВР) вошла в состав РСФСР, а ее Народно-революционная армия (НРА) была влита в РККА.

3
Голод (Глад)

 
…И тотчас увидел коня вороного.
В руке третьего всадника были весы.
…Раздался, казалось, чей-то голос:
«Целый день работы всего за одну меру
пшеницы или за три меры ячменя!
Но елея и вина все же не тронь!»
 

Откр. 6:5–6

Всадник на вороном коне посещал Россию не раз на протяжении всей истории^[86]. Последний перед описываемыми событиями раз масштабный голод, унесший множество жертв, разразился в 1891–1892 годах^[87]. Во время Великой русской революции пик голода пришелся на осень 1921 – весну 1922 года, хотя случаи массового голодания в отдельных регионах регистрировались с осени 1920 года до начала лета 1923 года. Согласно данным официальной статистики, голод охватил 35 губерний с общим населением в 90 миллионов человек, из которых голодало не менее 40 миллионов^[88]. Имеющая довольно широкое хождение оценка потерь только от «главного» голода 1921–1922 годов в 5 млн человек (без учета подъемов смертности от голода в 1918–1920 годах) попала в первое издание «Большой советской энциклопедии»^[89], хотя, как мы уже отмечали, отделить потери населения от эпидемий и от голода в принципе невозможно.

Причиной голода стали страшная засуха 1921 года и неурожай зерновых и других сельскохозяйственных культур, усугубленные аграрной политикой большевиков, и прежде всего продразверсткой, усиленной в 1920 году. В результате этого посевные площади резко уменьшились. При этом ни у государства, ни у крестьян никаких запасов продовольствия не было. Ситуация осложнялась коллапсом транспортной системы и дефицитом топлива, что не позволяло перебросить продовольствие, например, из Украины.

К тому же голодали-то в основном крестьяне, носители, по мнению Ленина, мелкобуржуазного сознания. В пролетарские Петроград и Москву в 1918–1919 годах гнали эшелоны с хлебом, невзирая ни на какие трудности.

Кроме того, как и в 1891 году, правительство не имело достоверной информации о ситуации на местах и также опоздало с принятием срочных мер. Голод помог Советской власти подавить нарастающее крестьянское сопротивление – у людей на территориях, охваченных голодом, просто не было сил сопротивляться большевикам^[90].

Понятно, что в советских газетах главными виновниками голода объявлялись царизм, белогвардейцы и интервенты, а также «внутренняя контрреволюция». Именно они, как считалось, в свое время разорили те регионы, где голод был особенно сильным. При этом как-то не замечали, что Казань, Симбирск и Самара стали «красными» уже осенью 1918 года, а Саратов был таковым всю Гражданскую войну, при этом именно на данных территориях урожай 1920 года был изъят подчистую. В то же время на голубом глазу утверждалось, что «русский голод – стихийное бедствие, которое нельзя было ни предвидеть, ни предупредить». Так формировалась удивительная логика советского руководства, дожившая до самого распада СССР.

На самом деле советское правительство знало о приближающемся голоде заранее. Первые известия о случаях смерти от голода пришли в Москву в феврале 1921 года из Самарской губернии, где «ввиду неурожая 1920 года и взысканной непомерной разверстки в 10 млн пудов» крестьяне стали голодать уже с января, а «в половине февраля начались голодные заболевания и смертные случаи». При этом в печати «помещать статьи о голоде не позволялось»^[91]. 17 февраля было принято постановление Президиума ВЦИК «Об организации комиссии ВЦИК по оказанию помощи сельскому населению, пострадавшему от неурожая в Рязанской, Калужской, Орловской, Тульской и Царицынской губерниях» под председательством М. И. Калинина, которую часто путают с Помголом, о котором речь пойдет далее.

Комиссия не имела не только внятных полномочий, но и своего аппарата и собиралась, как говорится, по большим праздникам. Ее решения не вышли за рамки военно-коммунистической риторики, и единственной декларативной формой ее помощи стали заявления об уменьшении размеров продовольственной разверстки с районов, получивших статус голодающих. В результате 23 июня 1921 года состоялось последнее заседание этой бессмысленной комиссии, ставшее завершением весьма неудачного опыта государственной помощи голодающим.

Масштаб бедствия стал очевиден уже весной 1921 года: урожайность упала вдвое по сравнению с уровнем 1913 года. В конце 1921 года пуд муки в Саратовской губернии стоил миллион рублей при среднемесячной зарплате рабочего в несколько тысяч. За ведро картофеля можно было купить дом, а за несколько пудов муки – целое хозяйство. Основной пищей стали суррогаты, причем «зеленый хлеб», приготовленный целиком из лебеды, могли позволить себе только зажиточные люди.

Когда закончились суррогаты, в пищу пошли соломенные крыши домов, глина и навоз. Смертность увеличилась с 2,5 % до 12–14 %, больницы и детские приюты были переполнены. Некоторые деревни полностью вымирали, в других крестьяне совершали самоубийства, запираясь в «черных банях». Периодически появлялись сообщения о каннибализме. Как писал М. Волошин в 1923 году:

 
Глодали псы оторванные руки
И головы. На рынке торговали
Дешевым студнем, тошной колбасой.
Баранина была в продаже – триста,
А человечина – по сорока.
Душа была давно дешевле мяса.
 

Голод сорвал с места многие семьи, устремившиеся туда, «где земля родит», а также в мифические «хлебные города» вроде Ташкента^[92]. Массовые самочинные перемещения голодающих в поисках пропитания волновали центральную и местные власти гораздо сильнее, чем продовольственная проблема. 1 июня 1921 года вышло постановление Совета труда и обороны (СТО) «О прекращении беспорядочного движения беженцев…»^[93]. Отныне никто не мог выехать из голодающих областей без специального пропуска. На путях бегства крестьян из голодающих районов губернское начальство принялось выставлять кордоны.

Голод наряду с эпидемиями и войной служил причиной появления огромного числа беспризорников^[94]. Детская преступность, проституция, высокая смертность среди детей приобрели угрожающий характер. 14 января 1918 года был опубликован декрет СНК РСФСР «О комиссиях для несовершеннолетних». В соответствии с ним упразднялись суды и тюремное заключение для несовершеннолетних, общественно опасные деяния детей в возрасте до 17 лет рассматривались комиссией по делам несовершеннолетних, в состав которой должен был входить врач. Были изданы декрет СНК РСФСР от 23 сентября 1921 года «О детской социальной инспекции (Положение)», постановление Наркомпроса, Наркомздрава и Наркомюста РСФСР от 30 июля 1920 года «Инструкция Комиссиям по делам о несовершеннолетних», декрет ВЦИК, СНК РСФСР от 8 марта 1926 года «Об утверждении Положения о мероприятиях по борьбе с детской беспризорностью в РСФСР», постановление ВЦИК, СНК РСФСР от 5 апреля 1926 года «О порядке и условиях передачи воспитанников детских домов в крестьянские семьи для подготовки к сельскохозяйственному труду» и др.

Лидеры большевиков хотели заменить семейное воспитание детей государственным (общественным). Общественное воспитание вне семьи, по их мнению, «должно показать родителям, что общественный уход за детьми дает гораздо лучшие результаты, чем частный, индивидуальный, ненаучный и нерациональный уход отдельных «любящих», но не обладающих теми силами, средствами, способами, приспособлениями, какими обладает организованное общество»^[95].

Правда, мечтам о национализации детей не суждено было сбыться. Не только потому, что Советская власть прокормить всех детей не могла, но и из-за тех же крестьян, которые не рассматривали своих детей в качестве будущих строителей коммунизма. Для них дети были членами семьи и работниками в их домохозяйстве и с малых лет участвовали если не в полевых работах, то в работе по дому, уходе за младшими братьями и сестрами, пасли скот. Так что попытки изъятия детей из семьи встретили бы неминуемый отпор со стороны крестьян.

Большевики пытались справиться с беспризорностью и при помощи Дзержинского и ВЧК. Энтузиазма у Железного Феликса было больше, чем возможностей^[96].

В деле борьбы с голодом энтузиастов во власти не нашлось, и к надвигающейся катастрофе руководители отнеслись сугубо бюрократически и крайне цинично. 29 апреля 1921 года был издан малосодержательный документ – постановление Совета труда и обороны «О борьбе с засухой»^[97], изобиловавший канцеляритами в духе: «Признать борьбу с засухой делом первостепенной важности», «принять экстренные меры к борьбе с засухой», «провести в самом боевом порядке кампанию по раннему взмету паров», «принять меры к повсеместному проведению кампании на местах по борьбе с сорной растительностью» и т. д. и т. п. В сухом остатке – только привлечение трудармейцев к сельхозработам.

В мае и июне 1921 года Ленин распорядился о закупках продовольствия за рубежом, но его количества не хватало даже для питания рабочих, не говоря уже о крестьянах. Впрочем, Ленин искал возможность использовать трагедию на пользу Советской власти: «Если район, охваченный неурожаем и голодный, обнимает территорию с 25 миллионами населения, то не следует ли рядом мер самых революционных взять с этого именно района молодежь в армию в количестве около 500 тысяч штыков? (и даже, может быть, до 1 миллиона?) <…>…Поместить эти 1/2 миллиона на Украине, чтобы они помогли усилению продработы, будучи сугубо заинтересованы в ней, особенно ясно сознавая и чувствуя несправедливость обжорства богатых крестьян на Украине»^[98]. Сеять вместо семян классовую ненависть – это же святое!

Видя полную беспомощность власти, за дело спасения голодающих, как и в конце XIX века, взялась общественность. По инициативе бывшего министра продовольствия во Временном правительстве С. Н. Прокоповича было решено обратиться к Советской власти с инициативой создания общественного комитета по борьбе с голодом. При посредничестве М. Горького удалось выйти на переговоры с властями. 21 июля 1921 года ВЦИК утвердил статус общественного Всероссийского комитета помощи голодающим (Помгола).

Комитет возглавил председатель Моссовета Л. Б. Каменев, а А. И. Рыков стал его заместителем. Почетным председателем был избран писатель В. Г. Короленко, внесший значительный вклад в борьбу с голодом 1891–1892 годов.

Просуществовала эта организация очень недолго – уже 27 августа 1921 года Помгол был распущен. Понятно, что реального значения в борьбе с голодом Помгол иметь не мог, а причины его разгона носили сугубо идеологический характер^[99]. Многие члены Помгола были задержаны и затем сосланы в провинциальные города. 28 августа 1921 года газета «Известия» опубликовала постановление ВЦИК о ликвидации Помгола. 8 сентября 1921 года в «Правде» было опубликовано сообщение ВЧК, в котором говорилось о предполагаемой связи антоновского мятежа на Тамбовщине с деятельностью Помгола. Именно разгон Помгола и расправа над его участниками определили дату отъезда М. Горького за границу, подведя жирную черту под иллюзией «дружбы» писателя с Лениным^[100].

2 августа 1921 года советское правительство написало открытое письмо международному сообществу с просьбой о помощи – так официальные сведения об ужасном голоде в РСФСР стали обсуждаться в газетах и общественных организациях за границей. Рассчитывали, конечно, на солидарность родственных зарубежных партий Коминтерна, но те реально ничем помочь не могли. Однако после того, как М. Горький написал письмо с просьбой о помощи Ф. Нансену^[101], легендарный полярник выступил на заседании независимой благотворительной организации «Американская администрация помощи» (ARA – American Relif Administration)^[102]. Эта организация внесла огромный вклад в спасение голодающих в России^[103]. Ее генеральным директором был Герберт Кларк Гувер (1874–1964, в 1929–1933 – президент США), преуспевающий горный инженер. В свое время он работал на Урале, в Кыштыме, где провел крайне успешную финансовую, технологическую и управленческую реорганизацию.

23 июля Герберт Гувер ответил на послание Максима Горького, и стороны приступили к переговорам. Очевидно, что договаривающиеся стороны друг друга сильно недолюбливали. Как относились к большевикам лидеры западных стран, а Гувер в 1921 году был министром торговли США, описывать вряд ли стоит.

Тем не менее 20 августа документ о помощи голодающим^[104] был подписан в Риге. В соответствии с этим соглашением в РСФСР прибыли 300 сотрудников из США. Около 10 тысяч граждан американцы набрали в России по своему выбору. Причем уполномоченные ARA находились в 37 голодающих губерниях, объединенных в 12 подрайонов. Питание выдавалось бесплатно 10 млн советских граждан ежедневно^[105], нуждающимся ARA раздавала обувь и мануфактурные изделия, а крестьяне получали даже сортовые семена. Кроме того, ARA поставила медикаментов на 8 млн долларов, больным оказывалась медицинская помощь, проводилась вакцинация, что помогло сдержать эпидемии. В некоторых районах представители организации становились реальной властью. Это не могло не раздражать партийные и советские органы.

К тому же ARA стремилась накормить не только рабочих и крестьян, но и «бывших». Ее организации приняли к себе на работу множество образованных и культурных людей и тем самым спасли их от голода и смерти. Но Советской власти эти граждане России были не нужны, поскольку считались «чуждыми элементами».

В апреле 1922 года западные миссии обеспечивали питанием половину, а в июне – свыше 90 % голодавших детей Поволжья. К июню того же года питанием были обеспечены две трети, а к сентябрю – почти все голодавшие взрослые. За два года своей деятельности ARA израсходовала около 78 млн долларов, из них 28 млн – деньги правительства США, 12,2 млн – советского правительства, остальные – пожертвования частных организаций и физических лиц^[106].

В это самое время советское правительство использовало средства, полученные за счет продажи драгоценностей (изъятых из церквей и музеев) на сумму около 100 млн долларов, что превышало пожертвования голодающей России, на покупку промышленного оборудования, оружия и продвижение «мировой революции» в тех же западных странах^[107].

Узнав об этом, Гувер выразил протест против «бесчеловечной политики правительства, отрывающего у голодающего народа продовольствие в обмен на импорт оборудования и сырья, ради успешной хозяйственной деятельности тех, кому посчастливится выжить»^[108]. Если в голодающих регионах и наблюдались случаи каннибализма^[109], то настоящие людоеды сидели все-таки в Кремле.

Кроме того, плоды НЭПа стали уже давать знать о себе, продовольственный кризис пошел на спад, и осенью 1922 года советское правительство стало продавать зерно за границу. Сообщения об экспорте зерна из России сделали невозможным сбор средств в ее пользу, и в июне 1923 года иностранные организации прекратили свою деятельность в России^[110].

Вывод, сделанный советским руководством из этих событий, был до омерзения банален. Важнейшим механизмом управления является тотальный контроль над системой распределения питания, лекарств, жилья и т. п. Появление конкурентов, будь то церковь, благотворительные организации или рыночные механизмы, грозит потерей власти. В последующие голодные периоды они такого больше не допускали.

Гувер совершенно не собирался оказывать какую-либо непосредственную помощь контрреволюционному подполью. В его представлении, гуманитарная помощь достигнет своих политических целей в России не под прикрытием, а посредством поставки продуктов и лекарств голодающему населению: как только голод будет побежден, народ сам свергнет правительство большевиков^[111]. Однако люди, стоявшие на пороге голодной смерти, не были склонны вникать в политические тонкости – их интересовала только пища. К тому же многие крестьяне просто не знали, что такое Америка.

Всадник на вороном коне покинул Россию, но обещал скоро вернуться.