Календарь Морзе

– Слышь, городской! – сказал их фронтмен. – А спорим, я тебя с одного удара положу?

Он был не самым крепким из этой компании и не выглядел особо умным. Непонятно, почему он за альфу.

– Спасибо, не интересует, – ответил я спокойно, задвигая Аню себе за спину.

– Чо, ссышь, когда страшно, городской? – ухмыльнулся парень.

Я неопределенно пожал плечами – что-то в их поведении не вязалось с типичным уличным наездом, была какая-то фальшь. Но бежать было некуда, и звать на помощь некого.

– Говорили вам – езжайте, нечего вам тут делать! Говорили же? – Он упорно заводил себя.

Вот что неправильно – нет в нем куража, с которым начинают такие базары. Непривычно ему и неловко.

– Интересуетесь, куда люди пропадают? – Он уже почти довел себя до нужной кондиции, но все же ему было почему-то ссыкотно. – Ходите тут, вынюхиваете, выспрашиваете… Может, вы вообще – пуклы, уж больно гладкие!

Ему уже пора было меня бить, это важный момент – когда начать драку, но он чего-то тянул.

– Тут вас искать некому! Тебя в силосную яму, а пуклу твою…

– Что, пейзанин, перековать тебе орало? – помог я ему решиться. Надоели эти неловкие предварительные ласки.

– Ах ты… – именно этого ему не хватало. Какой-нибудь моей реакции, любой.

Он размахнулся и изо всех сил врезал мне в ухо – то есть врезал бы, если бы я не пригнулся, пропуская удар, и не отработал ему прямой встречный. На самом замахе, на выдохе – так, что дыхалку ему заперло, он начал валиться на землю, пытаясь вдохнуть, но я поддел его крюком с левой, заставив разогнуться, и проводил в нокаут двумя хуками в челюсть. Надеюсь, их деревенский стоматолог так плох, как я себе представляю. Пусть помучается.

Им бы кинуться на меня вчетвером, но, лишившись лидера, колхозаны растерялись.

– Но… как? – выпучил глаза здоровый рыжий парень. – У него же талант!

– Хренант, – сказал я и пнул его по яйцам, добавив кулаком по затылку, когда тот согнулся.

Опасный удар, так и убить можно, но я был очень зол. Минус два, осталось трое.

Я решительно шагнул вперед – левый хук, правый, нелепая попытка поймать меня на встречный, пинок в колено – кто держит вес на прямой ноге, деревенщина? Ничего, пара месяцев в гипсе – и связки срастутся. Нос, глаз, снова нос, уже коленом, локоть в переносицу – рефери тут нет…

– Стой, стой, Антон, хватит! – тьфу, Анюта уже меня оттаскивает. Ох уж эти женщины – никогда не дадут повеселиться. Я, может, весь день мечтал кому-нибудь врезать…

– Хватит, мне нужен кто-то в сознании! У меня есть вопросы! – ну, так бы сразу и сказала.

А потом я, видите ли, «злой»… Пойми этих женщин.

– Итак, это «Радио Морзе», и мы все еще в эфире. Передаем привет нашим сельским слушателям! Если бы сегодня было семнадцатое февраля, они могли бы отпраздновать День спонтанного проявления доброты. В этот день надо подкараулить кого-нибудь и нанести ласки, поцелуи или иные насильственные действия, причиняющие физическую радость. Вломить пользы, отвесить доброты или причинить счастья – до наступления каких-либо позитивных последствий средней и меньшей тяжести…

Следующая песня – Rock It For Me от электросвингеров Caravan Palace!

 
…All the «bad boys» want some brawl, it’s tricky
And girls enjoy, they feel so lucky…
 

– Ребята поют нам о том, что все плохие мальчики любят подраться, и, черт побери, девочкам это нравится!

Глава 3
В бессмысленном круге общественных ритуалов

– Сегодняшнее музыкальное утро мы начинаем с доброй лиричной песенки под названием Shut up в исполнении Little Violet. «Заткнись» от «Маленькой фиолетовой»!

 
…Shut up
It’s time for me to do the talking
Shut up…^[9] —
 

Перевести это можно примерно: «Заткнись, ты всех уже достал», но, конечно, с нежным женским вокалом все звучит намного романтичнее…

Чото принес мне кофе.

– Кто у нас на первом эфире?

– Малдер… – недовольно сказал он.

– Опять?

Персонаж, представляющийся «мастер-уфолог» и требующий, чтобы его называли исключительно Малдер, всегда был с изрядной придурью, а по нынешним обстоятельствам стал и вовсе несносен. У нас с ним была редкая взаимность чувств: я считал его никчемным болваном, он меня – заносчивой сволочью. Возможно, мы оба были правы.

– Святые инопланетяне, за что мне это! Ладно, гони уродца в эфирную.

Длинный и нескладный, с волосами, завязанными в конский хвост, худой и плохо выбритый Малдер был визуально негигиеничен, и после него всегда хотелось помыть стул. Одетый во что-то камуфляжное и не очень чистое, он как будто только что вылез из своей любимой канализации. (Никогда не понимал, почему инопланетян надо ловить в каких-то говнах, но ему, безусловно, виднее.)

Кофе я ему не предложил – много чести. Я кофе за свои деньги покупаю. В отличие от киношного Малдера, наш не имеет ни должности в ФБР, ни желания работать в принципе. Зато готов выпить и съесть все, что ему предложат. И то, что не предложат, тоже.

Чото показал на часы и воздел указательный палец – минута до эфира. Я водрузил на голову наушники, дослушал музыку до тишины и потянул ползунки на пульте.

– Вы все еще на волне «Радио Морзе», с вами Антон Эшерский и программа «Антонов огонь». Если бы сегодня было не тринадцатое, а второе июля, то мы отмечали бы Всемирный день НЛО и выстригали круги на полях, подавая сигналы кораблям рептилоидов. Хотя у нас тут и без рептилоидов весело.

– Итак, сегодня в нашей студии Вла…

– Малдер! – перебил недовольный тарелкер. – Называйте меня Малдер! Это важно!

– Как скажете! Встречайте – Неагент Батькович Малдер, уважаемый в узких кругах специалист по всему непознанному, что не вошло в школьную программу пятого класса.

– Здравствуйте, уважаемые радиослушатели…

Малдер, в девичестве Вова, говорил быстро, невнятно, глотая слоги, брызгая слюной, но так убежденно и горячо, что аудитории нравилось. Во всяком случае так думали наши рекламодатели. На мой взгляд, нес он какой-то болезненный бред, но у меня специфический ракурс.

– Надо полагать, уважаемый Малдер, у вас есть собственное мнение о том, что случилось с городом?

– Разумеется!

– Итак, что же это? Происки КГБ, происки ЦРУ, тайный эксперимент безумных ученых, планетарная катастрофа или мы все умерли и попали в ад? – привел я свежий хит-парад самых популярных версий от околоподъездных бабок.

– Ну что вы говорите, какие спецслужбы? – демонически расхохотался уфолог. – Уж я-то, поверьте, имел с ними дело!

Ага, точно, имел, мне рассказывали. Когда влез в колодец с кабелем ФСО, и его прихватили там за задницу. Побывал в застенках (минут сорок), пострадал за правду (получил административный штраф), проникся еще более железной уверенностью, что Власти Скрывают.

– Люди слишком зашорены! – торжественно провозгласил Малдер.

– Так просветите нас!

– Смотрите сами! – Он поднял вверх левую руку, демонстрируя траурную кайму под обгрызенными ногтями, и начал загибать на ней пальцы: – Во-первых, из города нельзя выбраться и в него нельзя попасть. Во-вторых, все время один и тот же день. В-третьих, пропажа людей. В-четвертых – пуклы… Это же очевидно!

Мне не было очевидно, о чем я и сообщил. Малдер посмотрел на меня со снисходительной жалостью, как на ребенка-дебила.

– Искажения пространства-времени, похищения людей – это же классическая картина Контакта! Старшие братья по разуму изучают наше поведение в условиях изоляции, проводят эксперименты, выбирают достойных.

– А пуклы?

– Я сказал – достойных! – отмахнулся уфолог. – Остальные – так, массовка. Я бы даже сказал – биомасса.

А ведь некоторые считают злым и высокомерным меня…

– К сожалению, – вздохнул Малдер, – даже сейчас люди пытаются жить в своем обывательском мирке. Топчутся в бессмысленном круге общественных ритуалов. Как будто ничего не случилось! Как будто работа, семья, деньги все еще имеют значение!

Ну да, ни работы, ни семьи, ни денег у него отродясь не было.

– Цепляются за отжившие товарно-денежные отношения! За неравенство и несправедливость! За дискриминацию, наконец! Те, у кого нет денег, вынуждены вкалывать на тех, у кого они есть! Как будто ценность человека зависит от его работы!

Малдер считал себя «криптоанархистом» – нигде не работал и жил на подачки, объявив это «борьбой с системой». Пребывая в полной уверенности, что его обязаны содержать просто потому, что это справедливо, он приворовывал продукты в супермаркетах и принципиально не платил за квартиру.

Впрочем, теория «несправедливого распределения общественных благ в городе» имела и других, более серьезных приверженцев.

– И что же вы предлагаете?

– Мы должны раскрыть свое сознание Мировому Разуму! Отбросить условности, навязанные нам Системой! И, как только мы сделаем это, они явят себя Человечеству!

– И что будет дальше? – скептически спросил я. – «Счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдет обиженный»?

– Да, именно! Вы поняли! Как вы хорошо сказали, Антон: «Пусть никто не уйдет…»

Цитата ему, конечно, была незнакома. Глупо ожидать от Малдера, что он читал какие-нибудь книги, кроме «Синей» ^[10]. «Букварь, вторая и синяя». Впрочем, я давно заметил, что в Стрежеве почему-то никто не улавливал культурных контекстов.

Чото из-за стекла показал мне на часы, и я быстренько закруглил беседу:

– Благодарю вас за интересный рассказ, думаю, мы с вами еще встретимся в этой студии, а на сегодня наше время вышло. Кстати, дорогие радиослушатели, шестого сентября был бы День похищения инопланетянами. Это праздник людей настолько ненужных, что их последней надеждой осталась тарелочка. Подойдите к зеркалу, посмотрите – вот вы бы такое похитили?

Я поменял местами ползунки на пульте, запуская перебивкой тему из «Секретных материалов».

– Слушай, Антон, – преодолевая себя, неловко начал Малдер, – а не мог бы ты, случайно…

– Взаймы не дам! – решительно отмахнулся я. – Во-первых, не отдашь, а во-вторых, не надо цепляться за отжившие товарно-денежные отношения. Открой сознание Мировому Разуму. Он подаст.

 
…And girls they want to have fun
Oh girls just want to have fun… —
 

джазовый кавер на Сидни Лопер объявлял городу, что девочки просто хотят повеселиться. К сожалению, не все. Некоторым в это утро приперло явиться ко мне на эфир.

– Итак, в эфире снова программа «Антонов огонь»! Если бы не вечное тринадцатое июля, сегодня могло бы быть четырнадцатое апреля, по народному календарю – «Марья – пустые щи». Женщины, умоляю – осваивайте кулинарию! Иначе запомнят вас, как ту Марью: «Ольга – жидкий чай», «Алёна – слипшиеся макароны» или «Анна – оладьи-не-взошли». Представляете, как обидно будет? А в нашей студии очаровательная гостья – Аэлита Крыскина! Она расскажет, как кулинарно поразить гостей, как обратиться к мужчине через его желудок и каким ножом разделать лобстера, если вам не повезет встретить его в темном переулке…

Чото запустил в студию женщину с фигурой фитнес-воблы и лицом до того пафосным, что некоторые принимали это за красоту. Генетическая примесь дружбы каких-то народов делала ее внешность скорее оригинальной, чем приятной, но ее талантом было неотразимое умение себя подать. Дама издавала глянцевый, как спинка таракана, журнал «Недоступное наслаждение». Слухи о том, что оба этих слова – не про нее, в медиатусовке ходили, но такие слухи всегда о ком-нибудь ходят.

Журнал ее был федеральной франшизой, предназначенной для выкачивания денег из жен региональных чиновников. На его страницах клубился брильянтовый дым сладкой столичной жизни, к которой можно было приобщиться через представленных там рекламодателей. Бренды и бутики, платья в жемчугах и туфли в блестках, вычурная мебель и пошлые драпировки – к моменту, когда провинциальная мадам наконец-то вырвется в столицу на шопинг, она должна быть морально подготовлена. В ожидании этого светлого часа предлагались местные услуги – маникюрши и визажисты, фитнес-тренеры с героическим торсом и выпуклым пахом, тримминг для собачки и куафер для интимных мест. Мадам Крыскина монетизировала псевдоэлитарность, продавая рекламные площади. На ее визитке красовался уродливый феминитив «редакторка», но она имела каприз представляться журналисткой. Вела себя фамильярно и игриво, намекая на «профессиональную солидарность», хотя на самом деле у нас был рекламный бартер на полполосы.

Скрип кровати, томный вздох и полный глубокого физиологического удовлетворения женский голос: «Журнал “Недоступное наслаждение”! Доступно только для вас!» – прокрутил я положенный по договору рекламный ролик и включил микрофон Крыскиной.

Когда столичные соблазны для Стрежева стали неактуальны, она пустилась во все тяжкие и дошла до такого днища, как кулинарный раздел. Сомневаюсь, что мадам смогла бы приготовить яичницу, не ободрав маникюром со сковородки тефлон, но рассуждать о качестве потребления ей это не мешало. «Ведь вы этого достойны», «для тех, кто понимает», «умение выбирать лучшее» и прочие заклинания из арсенала дорогого потреблятства сыпались из нее легко и непринужденно.

Я не вслушивался в это щебетание и не сразу понял, что хитренькая Аэлита пытается впарить через наш эфир незамысловатую рекламку ночного клуба «Граф ГолицынЪ», называемого в народе «Поручик Ржевский». Мол, именно там вы обретете то, чего вы достойны. Судя по репутации кабака, скорее всего, это будет триппер.

– Но, разумеется, встретить настоящего мужчину, которого вы достойны и который окружит вас заботой и комфортом, можно не везде, – нагнетала Крыскина, – уровень всегда соответствует статусу! Активный поиск – вот что вам нужно! Сходите, например…

– …На сельскую ярмарку! – переключил я вещание на свой микрофон. – Где как не там вы встретите настоящих мужиков, соль земли, только что из-под трактора! Они в полной мере оценят ваши кулинарные фантазии и предоставят для них самые свежие и натуральные продукты. На этом мы прощаемся с Аэлитой Крыскиной, с вами был Антон Эшерский и передача «Антонов огонь».

Я запустил музыку и снял наушники.

– Ну, Антон! Я тебе этого не прощу! – сверкала глазами пролетевшая мимо рекламных денег Крыскина.

– Размещение рекламы на «Радио Морзе» – через соответствующий отдел, вторая дверь налево, – сообщил я ей равнодушно. – Приятно было повидаться, заходи еще.

– А как же журналистская солидарность? – Аэлита приняла эффектную позу и надавила на меня всей мощью своего таланта. Где-то в альтернативной Вселенной я пустил слюни, глазки мои затуманились, Крыскина представилась мне небожительницей, спустившейся с вершин гламурного Олимпа, я забился в судорогах раскаяния, пустил слезу и позволил ей все…

Но в этой реальности плевать я хотел на ее сомнительное обаяние.

– Еще раз попробуешь пихнуть джинсу ^[11] в эфир – больше в студию не войдешь, – сказал я самым скучным своим голосом, – вот тебе и вся солидарность, Крыскина, удачи в продажах.

– Девушкам надо как-то выживать, – пожала она плечами, ничуть не смущаясь.

– Иди в «Поручика», покрутись на шесте, там любят экзотику. Напихают чего-нибудь в трусы. Возможно, даже денег.

– Козел! – обиделась Крыскина. – Антон – гондон!

Скучно, дорогие радиослушатели. Я на такое еще в школе отвык обижаться.

Она гордо удалилась, цокая высокими каблуками. Я посмотрел ей вслед – нет, задница определенно так себе. Сиськи неплохие, а задница не очень. В «Поручике» и получше есть. Харассмент ^[12], мизогиния ^[13], объективация ^[14] – и все в одном взгляде. Учитесь.

– А в нашем эфире песенка Каро Эмеральд, которая прямо заявляет: «Я найду этого мужчину!» ^[15] Мужчину, разумеется, при этом никто не спрашивает…

 
…Ooh, I’m gonna find that man
You bet ya, I’m gonna find that man…
 

Глава 4
Контекстуальный дуализм социального мироустройства

– Вы все еще на волне «Радио Морзе», и с вами Антон Эшерский. Если бы сегодня было пятое мая, это был бы Всемирный день общения и, одновременно, День шифровальщика. Так Мироздание намекает, что общаться куда проще, чем понять друг друга…

Между тем у нас час живой музыки и Мартын Менделев, встречайте!

Зачем жестокие родители назвали своего щуплого черноглазого еврейского сыночка Мартыном, я даже предположить не могу, но печаль от этого факта осталась на его носатом лице навечно. Возможно, именно поэтому он вместо традиционной скрипочки выбрал гитару. Мартын виртуозно играл, делал роскошные каверы на популярные песни и неплохо пел, имея голос не очень сильный, но приятного тембра. Увы, в городе его артистическая карьера достигла своей вершины – лабуха все в том же кабаке «Граф ГолицынЪ». Он был определенно достоин большего, но музыканты тоже хотят кушать.

Мартын устроился с гитарой на стуле, взял пару аккордов, чтобы я выставил микрофоны, и заиграл Talk Dirty – его собственный джаз-клезмер-кавер на известную песню. Удивительно, в какой пронзительно бодро-грустный еврейский мотив он превратил этот унылый негритянский попс…

 
…Been around the world, don’t speak the language
But your booty don’t need explaining
All I really need to understand is when you, you talk dirty to me…^[16]
 

Вся вековая скорбь еврейского народа смотрела на нас глазами-маслинами из этих простых слов в исполнении Мартына, но я не вслушивался в текст, я смотрел на девушку. Мне никогда не удавалось уловить момент ее появления, но, играл ли он в студии или выступал на сцене, в какой-то момент оказывалось, что Менделеву аккомпанирует некая барышня. Сегодня она была в легком синем платье до колен, в простых туфельках на небольшом каблуке и белых гольфах, а играла на альтовой скрипке. Лицо ее, как всегда, закрывали длинные темные, вьющиеся волосы, взлетающая со смычком рука была украшена пестрыми браслетами. Играла она так же великолепно, как Мартын, – они составляли идеальную исполнительскую пару, ведущую сложную импровизацию как один человек, которым, в некотором смысле, и были.

Менделев играл мелодию за мелодией, переходя от бодрого свинга к тяжеловатым блюзовым квадратам, но везде альт вел безупречную партию, то солируя, то уходя на второй план и выпуская вперед гитару. Я молча наслаждался – это был чистый восторг, хотя аудитория радио наверняка предпочла бы что-нибудь попроще. Но попроще он в кабаке вечером сыграет, а тут пусть оттянется.

Увы, все хорошее быстро кончается, и я, дождавшись коды, вывел свой микрофон на пульте вверх. Оттарабанив

бодрое «С вами „Радио Морзе“!», запустил рекламный блок. Он начинался с рекламы «Графа Голицына», который и башлял Мартыну за выступление. «Не падайте духом! – возопил неестественно бодрый голос. – Мир – это зеркало! Иногда в него надо просто плюнуть и растереть!»

– Была? – грустно спросил Менделев, когда я отложил наушники.

– Была, – подтвердил я.

– Флейта?

– Скрипка, альт. Было круто.

– Эх… – Главная драма его таланта была в том, что сам он девушку увидеть не мог, – стоило ему потерять сосредоточенность на исполнении, как она немедленно исчезала. Никакие технические средства ее тоже не фиксировали, и в эфир у нас шла, к сожалению, одна гитара – эффект аккомпанемента проявлялся только вживую. «Граф ГолицынЪ», кстати, этим вовсю пользовался, Мартын был у них за главного (после сисек) завлекателя публики, услаждая посетителей в паузах между пьянством и блядством.

– И как она сегодня? – спросил он тоскливо.

Я описал, приукрашивая, как мог. Менделев сидел, уныло повесив свой шнобель, и вздыхал. Глупо быть влюбленным в фантом, порожденный собственным мозгом, но, если вдуматься, по-другому и не бывает.

– Ах да, – спохватился он, – чуть не забыл!

Порылся в гитарном кофре и выудил цилиндрический бумажный сверток:

– Фишки! От нашего кабака вашему радио.

– Ю-хху! – донеслось из-за стекла. Это Чото исполнял танец изголодавшегося по стриптизу самца лесной макаки. Мартын смотрел на него скептически – он-то стриптизерш каждый день без грима видит. Стриптиз – всего лишь монетизация того, что у некоторых людей есть деньги, но нет сисек, а у некоторых – наоборот.

«Граф ГолицынЪ», он же «Поручик Ржевский», являлся средоточием провинциального стрежевского порока. Ночной клуб – а точнее, кабак со стриптизом, казино и нумерами – размещал у нас рекламу, экономно расплачиваясь не деньгами, а фишками казино. Не знаю, почему рекламщики на это соглашались, – может, кто-то из них без ума от рулетки. Эти фишки распределялись в коллективе более-менее по совести, циркулировали на радио как внутренняя валюта, на них спорили, за них оказывали мелкие услуги, на них выменивали рабочее время и благосклонность девушек из бухгалтерии. Я свою долю честно ходил пропивать. Садился за столик, заказывал виски, а надо мной трясли филейными частями стриптизерши. Одинокий импозантный мужчина с бутылкой сначала представлялся им перспективным клиентом, сиськи мне чуть ли не в тарелку складывали, но потом поняли, что человек ходит просто надираться, – и отстали. Можно было спокойно поужинать – там жарят неплохие стейки. На стриптиз я, правда, насмотрелся до тошноты – но это все равно веселее, чем пить в одиночку дома.

– Возвращаясь к вам после рекламы, напоминаю, что вы слушаете «Радио Морзе», самое конкретное радио на свете, а на ключе дежурит Антон Эшерский. У нас по-прежнему тринадцатое июля и вечный четверг, но если бы сегодня отчего-то случилось четырнадцатое ноября, то это был бы День политолога! Политологи – авгуры нашего времени. По полету Твиттера и внутренностям Фейсбука они дают смутные толкования очевидного и не могут смотреть друг другу в глаза без смеха.

Если вы хотите знать правду – не слушайте их, слушайте меня. Вот вам мой прогноз: «Все будет примерно так же, как сейчас, но все будут уверены, что раньше было лучше». Уж это-то непременно сбудется, будьте уверены – потому что именно так идут дела последние десять тысяч лет…

В эфире зазвучала старая добрая бухательная: Was wollen wir trinken. Старички из Bots предлагали накатить и добавить еще ^[17]:

 
…Wat zullen we drinken
Zeven dagen lang
Wat zullen we drinken, wat een dorst…
 

Я решил последовать совету и под их бодрое «ла-ла-ла» отбыл, оставив эфир Чото. Он гнал в эфир местные новости. Я прислушался:

– В рамках борьбы за здоровый образ жизни горожан мэр предложил сделать следующий шаг. После запрета курения в общественных местах, жилых и рабочих помещениях, за рулем, на улицах и площадях он выдвинул новую инициативу – штрафовать горожан за лишний вес!

Чото пустил в эфир диктофонную запись. Качество было не очень, но слова разбирались отчетливо:

– Лишний вес является даже более вредным, чем никотиновая зависимость, а сердечные заболевания, им вызванные, чаще приводят к ранней смерти, чем рак легких. Я считаю, что городская администрация до сих пор уделяла преступно мало внимания этой проблеме. Здоровье горожан – наша общая задача, и мы будем решать ее со всей решительностью…

«Решать со всей решительностью» – в этом весь наш мэр.

– Слышал, чего глава отжег? – выглянул в коридор закончивший выпуск Чото.

– Пламенный мудень! – согласился я.

Это был далеко не первый закидон мэра. Кроме вышеупомянутого запрета курения его осеняли и другие гениальные идеи. Как-то раз, например, его пробило на толерантность и права меньшинств. Меньшинства заявить о своих правах не спешили, на объявленный им гей-парад пришел сам мэр, наряд полиции, пара журналистов – и ни одного участника. Чиновники городской администрации спасать гибнущее мероприятие отказались даже под угрозой увольнения, идти в одиночку мэр не рискнул, боясь быть неверно понятым, так что праздник не удался.

За неимением сексуальных меньшинств пришлось переключиться на национальные. Мэр призвал нацменов пасть в его отеческие объятия. Дворники-таджики очень испугались, строители-молдаване попрятались по бытовкам, шашлычник Горгадзе вдруг заговорил без акцента. Даже управляющий городским банком Беритман на всякий случай снял кипу. Ничего не мог с собой поделать только бармен в «Графе Голицыне», будучи натуральным негром. Я тогда объявил в эфире День толерантности.

– Толерантность, дорогие радиослушатели, переводится на русский словом «терпимость». Изначально она означала легализацию проституции. Если толерантность становится политикой – это верный признак того, что вами правят бляди…

Обиженный на «блядей» мэр позвонил владельцу радиостанции. Мне припомнили мат в эфире, курение в студии, появление на рабочем месте в нетрезвом виде и другие настоящие и воображаемые грехи. Директор показательно бесновался, громко топал ногами и даже пообещал уволить. Разумеется, не уволил. Я продолжал материться в эфире, курить в студии и приходить иногда на работу поддатым, он продолжал обещать. Наступила гармония. Но мэр, говорят, на меня затаил.

Да и черт с ним…

Со Славиком Маниловым нас объединяло наглядное подтверждение факта, что мир тесен. Мы вместе учились в столичном университете – на разных факультетах, но одновременно, и были знакомы настолько, что он как-то раз пытался набить мне морду. Славик тогда был безответно влюблен в одну барышню и пребывал в совершенной уверенности, что я и есть причина той безответности. Между тем я находился в сложной этической ситуации – у меня с той барышней ничего не было и быть не могло, потому что она была лесби, но скрывала этот факт, делая вид, что у нас роман. Мне было жалко Славика, но раскрыть ему глаза не позволяло данное барышне обещание. В общем, на какой-то студенческой пьянке Славик не выдержал и кинулся меня бить. Это была самая нелепая в моей жизни драка – по причине разных весовых категорий и несопоставимого жизненного опыта он меня побить не мог, а я его – не хотел. В результате я держал пьяного Славика за шиворот на вытянутой руке, а он пытался стукнуть меня кулаком, но не доставал, поскольку руки коротки. Когда он выдохся, я аккуратно уложил его на диван, где он и уснул. В каком-нибудь романе мы после этого должны были бы стать лучшими друзьями, но не стали.

Возможно, потому, что наутро он ни черта не помнил.

Славик учился на философском, но выучился почему-то на политолога. Наверное, это лучше оплачивалось. В Стрежеве он обретался при мэрии в ранге «guest star» – модного столичного политтехнолога. Консультировал кампанию по мэрским выборам. Они были назначены на десятое августа, до этой даты у него был контракт, так что он продолжал

числиться трудоустроенным и получал зарплату, хотя сам вопрос выборов актуальность утратил. Изображая занятость, Манилов строил какие-то «срезы общественных настроений» и сводил статистику, которая, как известно, сложный способ подсчитать что угодно так, чтобы за это заплатил заказчик. Монетизировал цифроложество.

Это не мешало ему быть хорошим собутыльником, неглупым и остроумным. А что еще нужно одному мужику от другого, если они оба не гомосеки и не любят рыбалку?

– Привет, Адам! – поздоровался я с барменом в «Поручике». – Налей виски полста, что ли, для начала вечера…

Брякнул в тумблере лед.

– Держи, друг Антон, – черный, как калоша, негр протянул мне виски.

Адам – негр сложной судьбы. Настоящий черножопый абориген чего-то центральноафриканского, он был отправлен богатыми родителями в далекую холодную Россию изучать юриспруденцию. Наука оказалась скучна, соблазны студенческой жизни сильны, белые женщины неожиданно доступны для экзотических черных красавцев… В общем, в учебе он не очень преуспел. Потом очередной переворот на далекой африканской родине превратил его из богатого наследника в нищего сироту. В результате Адам после серии удивительных приключений попал в Стрежев, где и нашел свое место – барменом в «Поручике». Он до сих пор был слегка ошарашен как самим этим фактом, так и добротой русских людей: «Мне везде все помогали, друг Антон, представляешь?»

Я представлял. Добрый, симпатичный, улыбчивый и растерянный негр вызывал непроизвольную симпатию, как бездомный щенок. Во время долгого безденежного анабазиса по чужой холодной стране, закончившегося за стойкой этого бара, его кормили, поили, одевали, давали приют и безвозвратно ссужали деньгами все, кого он встречал. На родине его бы поди просто съели.

– Уволюсь я, наверное, друг Антон, – сказал он мне грустно.

– Что такое, Адам? – удивился я. – Тебя обижают? Только скажи кто…

– Нет, нет, – замахал он руками в ужасе, – тут все очень хорошие, добрые и дают большие чаевые. Но, понимаешь… Вот ты – из тех, кто пьет за столиком. Выпьешь, будешь говорить с другом и смотреть на женщин. Но есть те, кто пьет за стойкой. Грустные люди. Они говорят только с барменом. Им больше не с кем говорить, друг Антон. Они рассказывают свои беды мне, а мне всех жалко, я начинаю плакать!

Он украдкой промокнул полотенцем уголок глаза. Прелесть наш Адам. Вот он, Анютин Добрый Человек. Черный прынц в изгнании. Надеюсь, негры не в ее вкусе.

– Не знаю только, куда идти… – вздохнул он. – У меня ж, как у латыша, – только хуй да душа.

За время своих скитаний Адам виртуозно овладел русским языком и нахватался такой идиоматики, что только диву даешься.

– Зато душа у тебя большая.

Адам подмигнул, перегнулся через стойку и сказал мне на ухо:

– На хуй тоже никто не жаловался!

– Не надо никуда уходить, Адам, – сказал ему я, – вот представь – приходят эти несчастные люди в бар, а тебя нет. И что? Нет уж, неси свой крест.

– «Неси свой крест»… Надо запомнить, хорошие слова…

Сам Адам был растаманом. Вы знаете, дорогие радиослушатели, что «Великий Джа» – это попытка дикого негра выговорить сложное слово «Иегова», а растафарианство – осмысление торопливых проповедей приготовляемого на ужин миссионера? Распространение этого учения за пределами исторического ареала связано не с его великой религиозной силой, а с неотразимой привлекательностью идеи курить траву, слушать регги и ни хрена не делать, ожидая, пока «Джа даст нам все».

– Адам, ты слышал, что люди пропадают? – поинтересовался я.

– Слышал, друг Антон, – кивнул негр, протирая и так идеально чистые стаканы. Бармены всегда так делают.

– И что говорят?

– Некоторые недовольны, что они пропали, некоторые недовольны, что пропали не они… Знаешь, друг Антон, – вздохнул Адам, – люди постоянно чем-то недовольны.

– А пуклы?

– Все мы, друг мой, немножко пуклы…

– Привет! Уже вовсю пьешь?

– Привет, друг Славик, – поприветствовал пришедшего Адам. – Он только начал. Тебе налить?

– Конечно, Адам, как ему.

– Мы пойдем за столик, – сказал я негру, – не будем пить у стойки и рассказывать тебе грустные истории.

– Я знаю, друг Антон, приятного вечера!

– Слышал про мэрский закидон насчет лишнего веса? – спросил я Славика, ткнув его пальцем в отчетливое пузцо. – Что говорит по этому поводу твоя социология?

– Что городская власть предается безудержному патернализму.

– А я думал, идиотизму…

– Патернализм – это проекция идиотизма на электорат. Граждане обозначаются туповатыми инфантилами, которые могут только все засрать и просрать, а потом сесть на руинах государства и, громко матерясь, вымереть от пьянства.