Бойня

У Ландона вдруг возникло желание подойти к парням и сказать им что-то, только он не знал что. После похорон отца Риты он ни разу не был в церкви. Считал себя атеистом. Хотят отменить христианство – пусть отменяют. Но почему-то грустно. А что, если взамен христианства национальной религией станет религия здоровья, проповедуемая Юханом Свердом? Что тогда делать людям, которые и в самом деле во что-то верят?

Идеология здоровья. Они называют ее идеологией, но это тоже религия, только лишенная надежды на спасение души. Вы будете счастливы, но для этого надо похудеть. И все? Оболочка сияет глянцем, а за ней пустота.

Ему вдруг стало противно смотреть на этих веселых парней.

Оттолкнулся и покатил в библиотеку. Это не его проблемы. Уже не его.

Что-то должны впрыснуть. Памятка, которую ей дали прочитать, была довольно подробной, но туманной. Сначала курс мощных антибиотиков – надо уничтожить всю бактериальную флору кишечника. Затем несколько очистительных клизм, а потом в кишечник инъецируют содержимое кишечника очень худого донора. Тоже с помощью клизмы. Новая флора обеспечит значительное ускорение метаболизма.

– Репопуляция, – объяснила молодая женщина в очках образцово научного вида. – Вы поняли? Ре-по-пу-ля-ция.

Кремовая блузка с воланами, необычная прическа – толстая коса, уложенная венком. Тяжелый американский акцент.

– И когда ждать результат?

– Вы почувствуете разницу уже через две недели. Несмотря на исходный низкий вес.

Рита посмотрела на нее с подозрением. Она не считала свой вес таким уж низким… хотя Ландон характеризовал все ее попытки одним словом: безумие.

– А это не больно?

– Нет… совершенно не больно.

Еще раз заглянула в памятку. Схема желудочно-кишечного тракта. Фотография с микроскопа: продолговатые колбаски полезных бактерий. Почему-то цвета сепии, как старинный дагерротип. Базовое исследование, первая фаза, медицинские противопоказания.

– Есть и синтетические аналоги, но мы, как я уже сказала, используем доноров.

Рита испытующе посмотрела докторантке в глаза:

– А вы гарантируете безопасность?

– Тройная проверка. – Женщина присела за столик и с немыслимой скоростью защелкала по клавиатуре компьютера.

Рита исподтишка наблюдала. Блузка у американки свисает на груди. Куплена еще до похудения. Сухие, без блеска, светлые волосы.

Докторантка оторвалась от компьютера и несколько секунд молчала – дожидалась, пока из принтера выползет распечатка.

– Вот… Все участники эксперимента должны подтвердить согласие письменно.

Рита решительно взяла ручку.

Через пять минут отворила дверь Биомедицинского центра и вышла на улицу. Еще один контракт на медицинскую процедуру, обеспечивающую быстрое похудение.

Оглянулась: стеклянные двери кафедры фармацевтической микробиологии приветливо поблескивают на солнце.

Ландон с недоумением посмотрел на задернутое окно. Никак не мог понять – приснилось или в самом деле кто-то постучал? Наверное, приснилось. Повернулся на другой бок и собрался было заснуть опять.

Тот же стук. Нет, не приснилось.

Сел на кровати, потряс головой и пошел открывать.

Сначала показалось, что за дверью никого нет. Опустил глаза – маленькая девочка. Первое, что бросилось в глаза, – кошачья мордочка на груди свитерка.

– Привет, я Молли, – сообщила девочка и весело улыбнулась.

Ландон тоже улыбнулся. Невозможно не улыбнуться на такое приветствие.

– Привет, Молли.

– А ты Томсон. На почтовом ящике написано.

– Вообще-то это мой папа… но я тоже. И я Томсон.

– Твой папа?!

Ландон расхохотался. Видимо, в глазах этой девчушки он выглядит глубоким стариком. У таких стариков пап не бывает.

Наверное, из-за бороды.

– Ландон, – церемонно представился он и протянул руку.

– Бананы, что ли, любишь?

Он не сразу понял. Молли кивком показала на его грудь. На старой вельветовой футболке красовался уорхоловский^[10] банан, по нелепости не уступающий кошачьей голове без кошки.

– Очень, – подтвердил Ландон и убрал руку – она не сделала даже попытки ответить на его приветственный жест. Должно быть, научили: с чужими за руку не здороваются. – Еще как люблю! Ем три штуки в день. Не меньше трех.

– Что? – У нее округлились глаза.

– Банановое пюре на завтрак, банановое пирожное на ланч и банановый пудинг на ужин.

Девочка уставилась на него с подозрением.

– Ты врешь, да?

– Немного привираю. Ты права. Но совсем чуть-чуть.

– А мама говорит, врать нельзя. Даже чуть-чуть нельзя. Говорит, даже самая маленькая неправда – все равно неправда.

– Что я могу для тебя сделать? Ты продаешь что-нибудь? Рождественские журналы? Вроде рановато…

Ландон никак не мог сообразить, чем вызван ее визит.

– Мама велела пригласить тебя на брекки.

– Брекки?

– Breakfast, – пояснила девочка. – Фрулле, одним словом.

– А это что за зверь – фрулле?

– Frukost^[11]. Мама сказала: пригласи, но только если он добрый. Ты то есть. Ты добрый или как?

– А твоя мама… – Ландон поискал глазами машину. – Вы на чем сюда приехали?

– Мы же здесь будем жить! – Девочка посмотрела на него как на идиота. Не только старый, еще и тупой. – Мы твои сосе… не, ты наш сосед. Мы только что приехали.

Ландон не совсем понял, какой смысл девчушка вкладывает в понятие “сосед” и как это зависит от времени переезда. Скорее всего, так: кто раньше приехал, тот и сосед.

– Вот как… ты хочешь сказать, приехали на выходные?

– Ну нет… будем здесь жить. Пока не уляжется. Так мама сказала. А мне нравится. Надо только раздобыть кошку.

Ландон посмотрел на нее с интересом. В этом дачном поселке никто не живет круглый год, разве что пожилой фермер по другую сторону леска. И еще пара глубоких стариков у озера… если еще не умерли, он их пока не видел. Эта часть Каварё – сплошные летние дачи. Приезжают, торопливо красят фасады, устраивают домашние раковые фестивали^[12] и исчезают в сентябре, как только столбик термометра начинает ползти вниз.

– А в каком доме вы будете жить? В желтом на углу?

– Не… в красном.

Ландон знал этот дом. Там раньше жил одинокий старик, Эдгар… Эдгар, Эдвин или что-то в этом роде. Беппе, отчим, был с ним знаком. Но, насколько Ландону запомнилось, – типичный летний домик с плохой изоляцией и без отопления, если не считать небольшой, скорее декоративный, камин.

Молли нетерпеливо прыгала со ступеньки на ступеньку.

– Ну ты идешь или нет?

– А ты уверена?

Уверенности не хватало именно Ландону. Идти в гости к незнакомым людям? В такой ранний час?

Но именно так и поступила эта девчушка! Мало того – разбудила!

– Бутерброды с жареными фрикадельками.

– На завтрак?! – Он невольно улыбнулся.

– Само собой! Но мы завтракаем ровно в девять, имей в виду.

Ландон обернулся. Стенные часы показывают без пяти девять, то есть идти надо именно сейчас. Еще раз глянул на Молли. Надо быть не в своем уме, чтобы купить маленькой дочке свитер с отрубленной кошачьей головой.

– Погоди минутку. Мне надо одеться.

Он натянул древний вязаный свитер поверх футболки с бананом, сунул ноги в деревянные башмаки – отец всегда держал их у дверей – и пустился вдогонку. Девочка успела отбежать довольно далеко.

– Мама, мама! – Молли вихрем взлетела на крыльцо и рывком открыла дверь. – Он пришел! Я же говорила!

Ландон замер на пороге. Внезапно осознал, как выглядит: пижамные брюки и изрядно траченный молью свитер.

– Знаешь, Молли, я, пожалуй, схожу домой и…

Из кухни вышла женщина. Намного моложе, чем он предполагал. Белая блузка, небрежно завязанный на бедрах фартук. Каштановые волосы заплетены в толстую, рыхлую косу. Полновата, но формы великолепные, почти античные.

Ландон невольно покраснел.

– Извини… извините, – он даже начал заикаться, – извините за вторжение.

– Да что вы! Это я должна извиниться. Насколько я знаю свою дочь, именно она вторглась к вам, а не вы к нам. Молли не терпелось с вами познакомиться часов с шести утра. Даже раньше – со вчерашнего вечера, как только увидела ваш “вольво”. Ее уже было не остановить… – И запнулась, заметив неортодоксальное, мягко говоря, облачение собеседника. – Ой! Она же вас из постели вытащила!

– Нет, нет, что вы…

Женщина весело улыбнулась. Явно не поверила.

– Хелена.

Он пожал протянутую руку:

– Ландон.

– Банан, – поправила Молли.

– Все замечательно. – Ландон заметил брошенный на девочку осуждающий взгляд. – Это наш маленький секрет.

– Но он соврал, – заметила Молли. – Три раза в день бананы! Такого не бывает.

Хелена несколько раз перевела взгляд с Молли на Ландона.

– Все замечательно, – подтвердил он. – Не спрашивайте. Секреты выдавать не полагается.

Кухня в старом доме выглядела точно так, как он ее запомнил. Меблировка очень скромная. Сосновый стол, два тонконогих стульчика и лоскутный ковер, составленный из четырех маленьких. Под окном кухонный диванчик с рундуком. У бабушки был в точности такой же, она хранила в нем настольные игры – штук двадцать, не меньше. На полках банки с пряностями. Белые тюлевые гардины – тоже как у бабушки, в них постоянно запутывались, долго жужжали и засыпали вечным сном осы. В углу у двери громоздится штабель картонных, еще не распакованных коробок.

Хелена вытащила из духовки противень с золотисто-коричневыми булками – запах совершенно одуряющий, у него даже голова закружилась.

Поставила чайник. Вода в мойку, оказывается, поступает из зеленого садового шланга.

Она проследила за его взглядом, усмехнулась и вытерла руки о фартук.

– Элитной виллой назвать трудно.

– А как же с горячей водой?

– Только в душе. Там бойлер… короче, я пока еще мало что здесь знаю. Не обжилась.

– Я не потому… при чем здесь… все равно очень мило. Но мне кажется, я бывал в этом доме раньше. Здесь жил пожилой человек… вроде бы его звали Эдгар.

– Эдвард! – Хелена внезапно просияла. – Значит, вы помните моего отца?

– Вашего отца… Вот оно что. Значит, поэтому вы…

– Он в доме престарелых. Альцгеймер.

– Как обидно.

– А вы как сюда попали?

– Так же, как и вы. Попросил у отца разрешения пожить на его даче. Мне надо написать кое-что.

– Вы писатель?

– Исследователь. Изучаю Северную Америку.

– В Упсале?

– А почему бы нет?

Хелена поставила на стол плетеную хлебницу, сгребла с противня свежеиспеченные булки и налила кофе. Толстый глазастый кусок твердого сыра, видавший виды сырный рубанок и масленка.

– Сахар?

– С удовольствием.

На пакете с сахаром – предупреждение. Большие, жирные черно-красные буквы.

– Надо бы запастись, – произнес Ландон задумчиво. – С первого января налог на сахар увеличат на десять процентов. Видно, принятые меры недостаточны…

– Любые меры недостаточны, если послушать Юхана Сверда. Его партия не успокоится, пока не классифицирует сахар как наркотик.

– “Наркотик”, – усмехнулся Ландон. – Вы смеетесь? Наркотики – детская забава. Сахар куда опасней. От кокаина, к примеру, худеют.

– Ну да… скоро начнут бесплатно раздавать пакетики с коксом. Угощайтесь. – Она опять вытерла руки о фартук и присела на диванчик.

– Ваши булки – хоть сейчас на конкурс красоты.

– Ну да… я провалюсь, так хоть булки.

Хелена разрезала булку вдоль и протянула дочери. Молли пристроила четыре фрикадельки и осторожно подняла булку обеими руками.

– Если хочешь, я их тоже разрежу. Удобнее есть, не скатываются.

Девочка молча помотала головой, и на лице матери промелькнула тень тревоги.

Ландону захотелось ее приободрить.

– Спасибо вам за приглашение. Теперь все изменилось. Я рассчитывал на тотальную изоляцию. Думал, буду сидеть, работать и давиться покупным хлебом, из которого выжали все калории.

Она улыбнулась.

– Вопрос решается легко. Перейти улицу, постучать в дверь – и всех дел.

Домой Ландон вернулся после полудня. Утро прошло незаметно. В благодарность за роскошный завтрак он настоял, чтобы Хелена позволила ему перетаскать коробки на второй этаж, а потом они сидели за столом и пили кофе. Чашку за чашкой.

Как славно: получено приглашение и на завтра. Хелена сказала, что ей надо проконопатить окна до морозов. Ландон понятия не имел, что это за слово – “проконопатить”. Приду домой, посмотрю в словаре, решил он и на всякий случай кивнул:

– Я вам обязательно помогу.

Хирург на телеэкране начертил на бледном животе несколько непонятных линий. Показал зрителям большую, довольно толстую иглу и важно произнес:

– Игла Вереша.

На экране тут же появились титры: ИГЛА ВЕРЕША.

Хирург воткнул иглу в живот и открыл краник редуктора.

– Мы нагнетаем в брюшную полость углекислый газ. Метод называется “карбоксиперитонеум”.

Опять титры: КАРБОКСИПЕРИТОНЕУМ.

Живот раздулся, как баскетбольный мяч.

Хирург сделал несколько небольших разрезов, ввел в живот гибкие шланги, и поверхность живота исчезла с экрана. Вместо него появилась ворочающаяся синюшная масса – картинка из брюшной полости. После не особенно сложных, но загадочных манипуляций желудок оказался перехваченным силиконовым кольцом, как песочные часы. Верхняя часть не больше куриного яйца.

Вновь появилось лицо хирурга – сосредоточенные, умные глаза над голубой маской.

– Великолепно. Близко к совершенству.

Девочке на операционном столе двенадцать лет. Рита ей позавидовала. Липосакция, потом силиконовое колечко. Сама она охотно прошла бы этот экстремальный курс.

Но пришлось удовлетвориться визитом в поликлинику, где ей вручили Purify – предлагаемую Партией Здоровья бесплатную вакцину против ожирения. Она выпила дозу, после чего начал немыслимо чесаться задний проход. Медсестра сказала – да, бывает, желудок должен стабилизироваться. Побочные эффекты со временем пройдут. Эта вакцина – как солнце. В мае уже через полчаса трудно выдержать, а к концу лета хоть целый день на солнцепеке, кожа не протестует. В программе “Доктор Стен” объяснили: Purify – это дезинтоксикация. Вакцина помогает телу естественным образом очиститься от ядов. Женщина из публики спросила: “Говорят, что Purify не что иное, как обычный глист. Это правда?”

Риту передернуло от омерзения, но доктор Стен засмеялся. Да, Purify был паразитом, уточнил он, но теперь исправился и стал хорошим паразитом. Он питается только жиром. Только жиром, повторил он, покосился на дисплей смартфона и обвел взглядом участников шоу. Видимо, в сценарии было написано “возгласы одобрения”. Или “веселое оживление”.

Не верить же в дурацкую байку: дескать, правительство тратит многомиллионные суммы из бюджета, чтобы травить население. Только Ландон может поддаться на такую конспирологию – когда ШТВ поменяло название на ТВЗ и превратилось из Шведского телевидения в Телевидение Здоровья, он в ярости скомкал газету и остаток дня крыл правительство последними словами. Фашисты сраные – самое мягкое определение власти. Так смешно гневался, что у нее даже настроение поднялось.

Хотя… через неделю бесплатную вакцину уже трудно было назвать бесплатной. Плата оказалась чувствительной – Рите ни разу не удалось опорожнить кишечник, живот вздулся, как дирижабль. Она часами лежала, прижав подушку к солнечному сплетению. Солнечное… вакцина, как солнце. К вопросу о преувеличениях.

Завтра надо идти в Биомедицинский за очередной партией антибиотиков. Им не понравится, что она нарушает чистоту эксперимента.

Посмотрела на часы. Без десяти. На телевизионном столике куча книг, а сверху – пачка сегодняшних рекламных листов.

ЗАБУДЬ ТАБЛИЦЫ КАЛОРИЙ И НАРАБОТАЙ ФОРМУ С ПОМОЩЬЮ НАШИХ ПРОСТЫХ МЕТОДОВ

ФИРИС ФИТНЕС ЭКСПЕРТ: МЫ ПРЕВРАТИМ ТЕБЯ В ЖИРОСЖИГАЮЩУЮ МАШИНУ

ЛИПОСАКЦИЯ В УПСАЛЕ: ПОХУДЕНИЕ ЗА ЧЕТВЕРТЬ ЧАСА

Правительственные субсидии превратили всю нацию в предпринимателей. Появились сотни фирм, предлагающих немедленное истребление калорий и снижение веса. В почтовой щели ее квартиры на Лютхагсэспланаден каждое утро распотрошенным веером торчат рекламные листовки.

Опять посмотрела на часы. Чай уже почти остыл, но до четырех – ни глотка. Как на беговой дорожке – нельзя останавливаться, пока на дисплее не появится ровная цифра. К примеру, 01:00:00. Или 44:44:44.

Тупо посмотрела на телеэкран. Мозг отказывается поглощать ненужную информацию. В университете объяснила: мне нужно шесть недель, чтобы сосредоточиться на научной работе. Спасибо, один из докторантов предложил взять ее курс на это время.

Пока она ни разу не включила компьютер.

Странно… она так мечтала о заветном докторском перстне^[13], а теперь он лежит в кухонном шкафчике. Несколько раз собиралась отнести к ювелиру на Дроттнинггатан уменьшить диаметр, но так и не собралась. К работе никакого интереса. Разумеется, ей выпал счастливый жребий – занять место самой Глории Эстер, но теперь это казалось не таким уж важным. Студенты на кафедре литературы стали другими, чем в ее время, – вялые и незаинтересованные. А может, она сама виновата – заражаются ее настроением? Если ей скучно, как может быть интересно им?

Пощелкала пультом. Теперь показывали тренировочный лагерь для детей с избыточным весом. Панорама осеннего леса – золотые кроны берез, вечнозеленые ели на их фоне кажутся черными. Человек двадцать пухленьких шестилеток бегают круг за кругом под бодрый мотивчик Корнелиса Вресвика “Письмо из колонии”. Тренер кричит, подгоняет и ругает отстающих. Следующий кадр: розовощекий мальчуган в столовой чистит яблоко.

– Все калерии в кожуре, – задыхаясь после бега, важно объясняет он репортеру. – Кожуру есть нельзя.

Калерии…

Рита зажмурилась. Не стоит заводить детей. Если не хочешь о них по-настоящему заботиться – не рожай. Как ее отец, к примеру. Ему не надо было заводить детей. Но он очень переживал, что из него не вышел хороший отец. Все, что у меня есть, – ты, Рита. Никого, кроме тебя, у меня нет, черт бы тебя побрал.

Он лежал три дня на красном ковре из “ИКЕА” между диваном и журнальным столиком, в окружении пустых бутылок. Ей позвонил его сотрудник – не знает ли она, где отец, почему не вышел на работу в понедельник? Она не знала. А во вторник взломали дверь и нашли его мертвым, с мобильным телефоном в руке. Последний звонок Рите, в пятницу вечером.

А она не ответила. Представила, что это будет за разговор, и не взяла трубку.

Ты же не могла знать. Незачем казниться.

Так ей сказали. Несколько раз – ты не могла знать.

Рита переключила канал. На ТВЗ-2 показывали документальный фильм под названием “Экстремальная диета”. Она брезгливо глянула на женщину на экране и сразу вспомнила Глорию. Рита ни за что не получила бы место на кафедре, если бы не государственная реформа трудоустройства. Глории Эстер так и не удалось похудеть, а скорее всего, она даже не пыталась. Предложили кафедру – временно, разумеется… но можно ли представить, что Глория похудеет на полцентнера, вернется на кафедру литературоведения и потребует восстановить в должности? Вероятность подобного сюжета выражается таким количеством нулей перед единицей, что они уменьшаются в перспективе, как железнодорожные рельсы.

Бедная Глория. Нельзя не признать – толстуха читала лекции с таким увлечением, какое Рите даже не снилось. Немудрено, что студенты поскучнели.

Последнее время Рита работала мало и неохотно. В столовой один из докторантов чуть не ткнул пальцем в ее салат:

– Консервированные кукурузные зерна – калорийная бомба. Чемпион среди овощей, уступают разве что авокадо. – И подчеркнул с нажимом: чистый сахар.

Непереваренные зерна потом вышли естественным путем, но с опозданием. Она прочитала в журнале, что даже если сразу после еды сунуть в рот два пальца – уже поздно, организм успевает урвать и переработать больше половины калорий. Ну нет, если хочешь держать свой вес в узде – никакого жульничества, никаких послаблений.

Она тренировалась почти три часа. Прогул на работе. Стыдно, конечно, но сейчас многие страдают кишечными заболеваниями. Желудочная инфлюэнца. Правда, заведующий робко упрекнул – почему не предупредила, могли бы найти замену.

Но чувство тревоги не оставляло. Она уже многим пожертвовала, чтобы иметь возможность тренироваться, а теперь еще и любимая работа. Любимая? Или была любимой?

Ровно четыре. Жадно схватила стакан с так называемым серебряным чаем. Полупроцентное молоко и стевия, того и другого по чайной ложке. И все равно, вода и есть вода. Кипяченая вода. Может, достать из морозильника несколько виноградин?

Не успела встать, появилась широко улыбающаяся физиономия доктора Стена. Во весь экран.

– Привет, домоседы, сегодня поговорим о новой диете. Что надо есть, как надо есть и когда надо есть.

– Мы получили брошюру от школьной медсестры. Виды хирургических вмешательств на желудке. Шунтирование, перевязка… и так далее.

– Но они же не практикуют весь этот бред на детях? – Ландон недоверчиво покачал головой.

– Еще как практикуют! Мало того – рекомендуют.

– Совсем спятили? Не может быть!

– А почему, позволь спросить, я привезла Молли сюда? – Хелена незаметно и естественно перешла на “ты”. – Как ты думаешь?

Ландон еще раз покачал головой, теперь почти обреченно. Пришел помогать конопатить окна, но засиделся…

– Один мальчонка из ее класса погиб. Прямо на операционном столе. А мне сказали, что если Молли не покажет “результат”, как они выразились, следующий шаг – операция. – Хелена развела руками. – И что мне оставалось делать?

– Да… я слышал, они мололи что-то насчет “снижения возрастных границ”. Но восьмилетки?

– Для меня самая большая загадка – врачи. Почему они на это идут? Сверд спонсирует? Наверное, да. И весьма щедро. Институт питания владеет половиной Швеции.

– Не могу в это поверить.

– А ты не слышал его речь? Мораль вот какая: стань анорексиком или сдохни. – Хелена вздохнула и довольно долго молчала. – Я очень рада, что ты здесь, Ландон из Упсалы. Уже не помню, когда говорила с человеком, у которого в голове есть что-то еще, кроме таблиц калорий… – Допила остывший кофе и отставила чашку: – Ну что? Начнем конопатить?

– Боюсь, от меня мало пользы. Разве что постоять рядом.

– Больше пользы, чем от Молли. Ее хватает минут на пять, потом исчезает к своему “Калле Анка”.

– Вы держите в доме эти журнальчики? – Ландон огляделся.

– В большом ассортименте. – Хелена улыбнулась, встала и потерла руки. – Не мог бы ты сходить в подвал и принести рулон стекловаты? Только перчатки надень, она жжется. Лапки надо беречь.

Воздух в подвале сырой и застоявшийся, и темнота хоть глаз выколи. В нос ударил неприятный запах – скорее всего, где-то под полом сдохла мышь. Провел ладонью по стене рядом с наличником, нащупал выключатель – под потолком загорелась голая лампа. Десятки, если не сотни инструментов на крюках, в углу за лестницей старинный верстак. Два десятка разнообразных деревянных рубанков – очень старых, дерево посерело и пошло трещинами. Косые, фигурные, узкие, широкие – каждому не меньше ста лет. Попробовал один пальцем – наточен идеально, даром что антиквариат. Откуда-то выплыло слово: зензубель. На полках банки с потеками засохшей краски и разнообразные кисти.

В углу желтый пушистый рулон. Надел перчатки и заметил высокий, выкрашенный шаровой военной краской шкаф. Оружейный сейф. Значит, отец Хелены был еще и охотником… а может, и не он?

Разумеется.

У Молли, помимо матери, есть еще и отец.

Взял рулон стекловаты, поднялся на две ступеньки и остановился.

Хватит терять время. Надо идти домой и работать.

– Наконец-то! – воскликнула Хелена. – Я-то решила, тебя домовой утащил.

И опять. Опять эта улыбка… Можно задержаться на несколько минут.

– Я его победил. Короткая яростная схватка – и заслуженная победа.

– Повезло.

– Там столько всего, в подвале… Твой папа был столяр?

– Да. Работал на старой лесопилке в Харге. И я там подрабатывала на каникулах.

– А я решил, что ты медсестра.

– Потом – да. Потом медсестра. А вообще-то я столяр-краснодеревщик. По мебели. Папа меня всему научил. Думаю, был разочарован, когда я родилась. Наверняка хотел бы сына. Но пришлось смириться. Сам виноват.

– А почему бросила? Хорошая профессия.

– Долгая история. Потом как-нибудь. Передай угольник, пожалуйста.

Он растерянно огляделся:

– Угольник…

Хелена рассмеялась.

– Настоящий ученый, ничего не скажешь.

– Ясное дело… куда мне до деревенской плотницы! Надо на твои табуретки глянуть, наверняка кривые.

– Поосторожней. В доме всего один молоток, и он у меня в руке.

Ландон полчаса просидел перед чистой страницей Word и закрыл ноутбук. После проведенных с Хеленой утренних часов почему-то чувствовал себя уставшим. Отвык от социальной жизни. В последние годы в Упсале почти ни с кем не общался. У тех, кому удалось похудеть и сохранить работу, заметно испортился характер – еще бы не испортиться, если все время хочется есть. Голодающая Швеция Юхана Сверда стала куда более сварливой страной. Впрочем, и до реформ в путеводителях не часто встречались комплименты легкости шведского характера.

Рита… Первый год с Ритой был волшебным. Ему казалось, он не заслужил любви этой очень красивой девушки. Иногда просыпался по ночам и долго смотрел, как меняется во сне ее лицо.

После смерти отца Рита медленно и неотвратимо заползала в раковину. Дотрагивался – вздрагивала. Тянулся к ней в постели – откатывалась на край, как от зачумленного…

Ландон пересел на диван – понял, что ни читать, ни писать не в состоянии. Включил телевизор – как всегда, программа за программой о похудении, тренинге, физическом совершенстве. Бывало, он работал над своими “Шведско-американскими отношениями” как одержимый, но после университетских реформ заметно охладел. Какой смысл? Сведенный к одной-единственной проблеме популизм выбил почву из-под науки. Какой смысл копаться в истории, какой смысл искать причины бед сегодняшнего дня во вчерашнем, если на повестке дня остался только один вопрос: как ты выглядишь?

Иногда все же не мог оторваться от забытого документального фильм о вьетнамской войне. Или погружался в чтение военного романа, написанного кем-то из американских коллег. Ему и самому часто хотелось придать истории вкус, запах и цвет, увидеть судьбы вымышленных героев за выцветшими строчками приказов и отчетов. Финансирование научных проектов резко сократилось, половина сотрудников уволилась. У Ландона каждый раз холодело в желудке, когда он брал почту в своей ячейке.

На ТВЗ начались новости. Диктор бодро рассказал о национальном регистре веса, предложенном Юханом Свердом. Потом появился пресс-секретарь Сверда, он объяснил: регистр обеспечит ускорение региональных проектов по оздоровлению нации. Как именно – Ландон не понял. И угрюмо предположил, что вряд ли поймет, даже если постарается.

Оратор закончил речь эффектной библейской аллюзией: “не проповедуй спасшемуся”.

– Но ведь избиратели могут неверно понять регистрацию? Посчитать, что это ущемление их прав? – осторожно спросил репортер.

– Ни в коем случае! Никто никого не заставляет. Мы проводим реформу в интересах народа. Отдельные индивиды могут, разумеется, держаться в стороне, но это обойдется им дороже.

Ландон собрался переключить канал, но тут пресс-секретарь исчез и на экран выплыло прекрасное лицо Юхана Сверда.

– Эпидемия ожирения – бомба замедленного действия. Швеция нуждается в незамедлительных мерах, чтобы предотвратить катастрофу подобного масштаба. Кому-то наши методы могут показаться чрезмерными, но для выхода из экстраординарной ситуации требуются экстраординарные решения, новое, более совершенное оружие.

– Звучит так, будто мы собрались на войну, – вставил интервьюер.

– Я как раз это и имею в виду. Мы должны действовать, как на войне. Эпидемия ожирения – не обычная эпидемия, она угрожает всем общественным институтам. Для отдельного человека – угроза физическому и психическому здоровью. Для нации – угроза экономике. Больная страна неконкурентоспособна. Больная страна не может работать на том же уровне, с той же отдачей, как страна здоровая. Даже объяснять не надо: валяющаяся на диване Швеция с сотнями тысяч ожиревших людей – как нас называть? Страна-инвалид. Как наращивать производство, если налоговые средства уходят на лечение толстых, малоподвижных, недееспособных людей? Мы гоняемся за собственным хвостом, что, как известно, успеха не приносит. Теряем рабочие места, покупательная способность снижается. И заметьте, я не говорю про какой-то чересчур пессимистический сценарий. Не стараюсь никого запугать. Я говорю о том, что происходит в стране сегодня и сейчас.

– Вы называете ожирение эпидемией. Но если ожирение – болезнь, почему многие люди с избыточным весом не считают себя больными? Как вы можете это объяснить?

– Что здесь объяснять? Разве все алкоголики понимают, что они алкоголики? Ожирение – тяжелая болезнь. Представьте, что вы ежедневно, с утра до ночи, носите на себе мешок с камнями. Организм не может справиться с таким весом. Болезнь, болезнь. Болезнь для человека и болезнь для нации. Мы все видели длинные списки заболеваний. Вы задали риторический вопрос, но я не думаю, чтобы кто-то сомневался: избыточный вес – серьезная медицинская проблема. Целое поколение вымирает. Мы видим пятилетних детей с диабетом, мы видим подростков с сердечно-сосудистыми заболеваниями. Совершенно здоровые люди едят слишком много, они добровольно загоняют себя в болезнь.

– Добровольно? Вы считаете это вопросом выбора?

– Это должно стать вопросом выбора! Если общество не дает тебе возможности сделать правильный выбор, надо изменить общество. Это главное. Это то, о чем я говорю постоянно. Ничего плохого в людях нет, все люди как люди, вопрос в том, есть у них возможность изменить свою жизнь к лучшему или нет. Есть ли у них, как вы правильно назвали, выбор. Именно поэтому Партия Здоровья делает ставку на государственную поддержку. Это единственный способ решения. Посмотрите на Соединенные Штаты. Если государство субсидирует производство кукурузы, а не, к примеру, яблок, то яблочный напиток, сделанный на кукурузном сиропе, обойдется производителю куда дешевле, чем чистый, натуральный яблочный сок. А как поступает обычный потребитель? Покупает то, что дешевле. Одна из причин, но не единственная. Когда отсутствует четкая государственная программа, когда государство смотрит сквозь пальцы на недобросовестную, но привлекательную упаковку вреднейших продуктов, потребитель неизбежно попадает в эту ловушку. Покупает то, что дешевле, что лучше разрекламировано, что ярче и привлекательней. Потребитель беззащитен. Покупатель – это главное, кричат нам со всех сторон, но покупатель, по сути, жертва. Выбирайте: пончики с вареньем или с шоколадом? Вы выбираете между чумой и холерой. Третьего не дано, ваш свободный выбор – иллюзия, не более того.

– Вы сами прожили много лет в Нью-Йорке…

– Вот именно! Там-то у меня и открылись глаза. Толстый американец – это же почти клише. Поначалу кажется – как здорово! Америка! Гигантская, процветающая страна! А когда посмотришь вблизи, восторги испаряются. Слоновьи порции, круглосуточный фастфуд, почти неузнаваемые, тонущие в масле исходные продукты. Майонез, сыр, глазурь, сироп – вот и весь выбор. В Швеции, думаю, в каждой семье есть кофеварка. Это нормально. А в Америке вместо кофеварки – фритюрница. И вот вам результат. Эпидемия ожирения держит за горло всю страну, уже давно. Дети больны. У юношей нет будущего… Когда я вернулся домой, понял: нам грозит та же участь. Половина населения с лишним весом нетрудоспособна, но это не всё. Вы и сами замечаете, как меняется наша культура. Медленно, но верно. Мы едим хуже, больше и чаще. Соответственно, и чувствуем себя все хуже.