Пока я на каждую темноту убаюкивал щеки ресницами, мама пеленала комнату до легкости кокона. Чтобы я во снах не упустил тебя.
Не упустить тебя. Закат расходился бордовым по книжным полкам и подушке. Я задыхался его безжалостностью.
Ждал тебя.
Ждать тебя. Солнце срослось с пальцами,
Закрывающими глаза.
Я помню мои выцветшие пальцы на твоем по-детски аляпистом платье
(Млечное пятно на глазном яблоке).
Юбка развивается, падает на острые колени.
Ветер нападает на мое лицо, прячет его в тебя.
Колени держали меня и мою истерику.
Только бы не разлиться,
А разлившись – не иссохнуть.
Я тебя удержу, выточенный.
Падай в меня.
Твоя юбка
Сейчас
Отражается на стенах сонной комнаты.
Будто сетчатка сохранила и сейчас ждет: сопоставить млечное и настоящее.
Я все корабли, которые не доплыли до тебя.
Каждый из кораблей.
Помнишь, ты обещала любить меня до океанов?
Океан в моей комнате, перекатывается.
Не стучись.
ребенок 14 / 4 выстрела о тебе
– и куда же он собрался стрелять таким маленьким сердцем?
– совсем крошечным сердцем!
– сроду никуда не попадет!
– ничего-ничего не поразит!
– да разве кого-нибудь сейчас удивишь каким-то сердцем!
– смешно!
– и все же не стоит рисковать…
– не стоит рисковать!
– …сумасшедшие своих слов на ветер не бросают…
– не бросают!
– …и сердец тоже!
– и сердец тоже!
– стреляйте!
Первый ударил. Попал невпопад в руку.
Рука застонала, остановилась, решила – довольно.
Пульс испугался, спрятался, выжил, попробовал – порох.
Порох распутал вены, просясь наружу.
Я обвязал свою руку звонкой ромашкой.
В ней распускалось смелое смуглое лето.
Я нашептал лету – нет нет нет, не кончаться.
Слишком большого тепла мне бы стоило это!
Я нашептал егу выжить в богом забытом теле,
Сжать мои клетки объятьем – безумней стали.
Лето смеялось, лето шуршало в небо:
Бог заходил к тебе и в тебе остался!
Второй ударил. Второй угодил точно в шею.
Соседом артерии, той, что впускает сны.
Я никогда ни в кого не верил, никогда ни о чем не просил,
А сейчас умоляю:
Боже, верни мне сны.
Пересчитываю каждый день все твои косточки перед сном.
По памяти пальцев, без отпечатков, (читай – босиком).
И если меня без тебя что-то вдруг растревожит,
Я лягу в воспоминания и обрасту новой кожей.
Третий ударил. Третий попал метко в ногу.
Нога удивилась, попрыгала на восток.
Я как умел, беспощадно, тебя берег.
Не отходя ни на шаг, ни за порог.
А нога ухватилась ревниво за гибкость земли,
У ноги было сотни причин для побега.
Когда стану кипельней первого снега,
Ты назад меня забери.
Четвертый ударил.
Но ему я попасть не позволил.
Мое сердце кричало от возмущения,
Билось от боли.
И назад отшвырнуло ему инородную пулю.
Какая жу пуля – дура!
И ты – дура.
Мыльное, ласковое, многодетное сердце.
И если крик чаек – странствие песка с привкусом моря,
То сердце мое – лагерь солдат в поле
В ночь перед боем.
/ А ночью чья-то легкая ладонь свалилась мне между лопаток, прихлопывая: "наутро все станет
чистым, настолько, что выпавшего снега не заметишь". /
Ружья стреляют пулями (а кажется – кровью).
Если всего лишь Я тебя не достоин.
Мое многоводное сердце – достойно.
/ Сердце вырастает
Вырастает, как ребенок
И уходит
Уходит из дома.
Из-под ресниц выкатывается.
Теплым, граненым зрачком. /
Привет.
Главное: мой личный бог из ребер собирает для тебя букет.
ребенок 13 / альраун
Я сидел на стуле и упал.
Упал и разлетелся.
В ярко-освещенном зале звенел острый как игла голос. Он отражался от стен и запрыгивал в уши.
Когда я упал и разлетелся, никто не услышал. Даже женщина в черной смешной шляпке с бардово-кричащим платком на шее, вращающая до моего краха голову как на шарнире, застыла. Было непонятно, дышащая она или пластмассовая. А сейчас, когда я упал, она будто бы и ресницы не сводила вместе.
Голова отпрыгнула под стул соседнего мальчика. Он болтал ногами и туфлей правой ноги задевал мой мягкий нос. Мальчик бил и бил мое лицо, не обращая совершенно никакого внимания на теплую преграду. Все бы ничего, но мне было не то,чтобы больно,неприятно-определенно. Еще этот мой хрустяще-выглаженный воротничок смотрелся потерянной чайкой под пыльной ступней ребенка.
Зачем я всегда слушаю маму? (Теми самыми ушами, которые сейчас катает по полу это короткошортное создание).
Правая рука отлетела к каблуку бронзово-матерчатого старика. Все лицо его заселили морщины. Они будто пришли не по очереди, а сразу все вместе, настолько удивленно-усталым выглядело лицо. Мои пальцы обняли пустую щиколотку и пытались поднять руку. Но старик, видимо, принял мои движения за нечто параноидальное, с возрастом учащающееся, потер щиколотку одной ноги об другую, расщекотав мое смешное запястье.
Я слышал эхо голоса. Голоса, который лился ртутью, и, проникая в глотку, рвался обратно, сквозь зубы, на паркет.
Левая рука отпрыгнула на юбку матери семицветного семейства. Рядом,черной кляксой на фоне ее пшенично-сожженных волос, дрожал отец семейства. Он держался за покатое плечо супруги и раскидывал свои усы во все координаты лица, навязчиво набрасывая на спицы теорию счастья о большой семье. У них, кстати, семь детей. Из них шесть – во мне. Седьмой – ползает по паркету, воруя ладошками солнечных зайчиков.
Я думал о том, как тепло быть ветреным, скомканно-ласковым. В небо подбросишь себя – как богом поцелованный.
Голос дышал мной. Я сам растекался и сам в себе тонул.
Мое сердце отпрыгнуло к потолку и прилипло люстрой к куполу. Снова – смешно. Вместе с сердцем билась вся комната, вместе с комнатой бился пульс во всех висках всех присутствующих, а я тем временем бился за цельного себя. Из сердца шел снег. Он падал на серые макушки и забывал таять. Все слушали кипельно выбеленный голос, даже снег слушал.
Один я искался.
Голос трескался внутрь меня. Мне больше не вынести и меньше не удержать.
Я открыл глаза, когда ребенок откинул мою голову к стене.
Это был мой голос.
Это я говорил.
ребенок 12 / моя мама знает
Моя мама знает.
У меня сводит руки.
У меня сводит голос.
У меня сводит землю из-под ступней.
Обними меня.
Обними меня.
Я млечный. Я искренний.
Моя мама знает.
/ если человека не обнимать –
он высыхает.
Мое недозревшее гранатовое Я взорвалось кисло-вулканическим. Кажется, это было сердце. Кажется, это было сердцем птицы. Птица летела туда, где ее никогда не будет. Она это знала, но все равно летела. Нас никогда нигде нет.
У меня убегает кожа.
У меня убегают брови.
Из меня убегают дети.
Верни меня.
Верни меня.
Я песочный. Я ласковый.
Моя мама знает.
В каждом мы оставляем по острой одинокой части себя. Так солдат проносит в плече обреченную на оседлость пулю через всю войну. Так кит бережет ледяную колючую океаническую воду в солнечном себе. Так я никогда не отпущу тебя из-под своих век.
Хватайся за ресницы.
/ обещаю не моргать.
Это были наши дети. Я пришел забрать их из тебя.
И во мне.
Во мне были дети.
Во мне были наши дети.
/ во мне были дети целого мира.
Самый первый был низок ростом, стонал и перекатывался. Так в нашем доме жила тоска. Она тосковала (если вслух – таскала/таскалась/перетаскивалась) с места на место и врастала в стены. Вот таким был первый. Я его вырывал, рубил, резал, выкорчевывал, раскидывал по себе поперек, вдоль, диагонально, пирамидально, в ладонях сжимал – ничего не помогало. Только фосфорные корни светились по твоим пальцам в песочно-лазурной комнате. Все тонет. Он тонет.
Я тону.
Моя мама знает.
Второй никогда не останавливался. Его я беззаботнее всех не знал. Брови – вразброс, кудри – в облаках, глаза – паутинные (с сотней сотен мастеров по всему бытию и особенно – небытию). В одну треть доли секунды я ставил иглу в значимое место на пластинке, вторую треть доли испарялось не то, чтобы само значимое место (исчезала сама пластинка), третью треть доли – я ломался.
Я ломаюсь.
Я плавлюсь.
Я прекращаю ждать.
Моя мама знает.
Третий был самым сыпучим, как белозубый песок, самым теплым, как недозревшее солнце. Одним словом, самым любимым (двумя словами: самым любящим). Я его громче прижимал, тише выпускал из Я (боясь признаться самому себе, что посмел разомкнуть навеки срощенное).
Я отпускаю тебя.
Я отпускаю себя.
Я отпускаю детей.
Моя мама знает.
Я задуваю себя.
– чудесная была свеча.
– великолепная была свеча.
Моя мама знает.
Моя мама знает
Как
Убегают
Дети.
ребенок 11 / дерево
Я то самое дерево, что умеет летать.
То самое, что растет корнями в воздух.
Знаете, каждый раз, когда мы впускаем кого-то в себя, внутри вырастает одно дерево.
Я то самое дерево, что вырастило планету.
То самое дерево, которое корнями обнимало ее, а затем разомкнуло объятия.
Знаете, каждый раз, когда мы отпускаем кого-то из себя, снаружи появляется дышащее. Так всегда бывает. Как если из-под ног человека выбить землю, словно мяч, человек сам станет планетой.
Я то самое дерево, что умеет ждать.
То самое дерево, что птицей летит домой с самого-самого юга.
Каждый раз, когда кто-то касается нашего дыхания, сны становятся памятью, память становится листьями, листья забирает осень.
Если пришла осень, это не значит, что дерево одиноко без своих листьев.
Я летаю с моими листьями.
С каждым листом.
Я то самое дерево, что умеет летать.
То самое, что растет корнями в воздух.
ребенок 10 / все слоны ушли на север
Тихо тихо тихо.
Тихо тихо тихо.
Тихо тихо тихо.
Все слоны ушли на север.
Все-все-все слоны взяли и ушли на север.
Они уходили миллиардами теплых ушей и звонких носов, брали, и уходили.
Слоны уходили разогреть льдины. Слоны уходили выпить всю соленую воду. Они уходили и забирали с собой своих детей, чтобы привязать их к теплу и людям.
Слоны поднимали головы и уходили.
Слонам больше не было дома.
У слонов в носах набралось преданности – на сто шесть планет вперед. На сто шесть планет и людей на них.
Слонов звала вода.
Много холодной воды.
Знаете, как умеет звать вода?
А слоны знают.
Все слоны ушли на север.
Все-все-все слоны взяли и ушли на север.
Они уходили и уносили с собой всю нежность.
Они уходили, и за ними топало небо.
Слоны уходили разогреть льдины.
Слоны уходили выпить всю соленую воду.
Слишком много ее спряталось в лед.
Слишком много соленой воды.
Слоны уходили и забирали с собой своих детей, чтобы привязать их к теплу и людям.
Слонам катилось помогать солнце.
Тихо тихо тихо.
Тихо тихо тихо.
Тихо тихо тихо.
Все слоны ушли на север.
Если вы увидите на ледниках слонов, значит
Скоро будет теплее.
ребенок 9 / мой папа – сойка
Когда держишь на руках другого человека, прижав плотно к груди, не разберешь, чье сердце бьется сильнее – твое или его, потому сердце становится общим.
Когда держишь другого человека в сердце, то человек становится тобой, само сердце – птичьим.
А когда сердце птичье, ты сам – крылатый.
Птицы взяли и сошли с ума. Вяли на каждом шагу разноцветными букетами.
Весна пришла неожиданно. А вместе с ней неожиданно попадали все-все птицы мира.
Остался только папа.
Да,
Мой папа – сойка.
Знаете, когда-то в детстве читал, что самые золотистые птицы во всем небе – папы. Так и есть. Это не папа птица, а птица – он.
Знаете, кто он, помимо птицы?
Он человек, который всегда со мной. Который всегда во мне. Он собирает из легких воздушные шары и отпускает меня странствовать по миру. Сегодня я – в небе.
Эта и ещё 2 книги за 399 ₽
Чтобы воспользоваться акцией, добавьте нужные книги в корзину. Сделать это можно на странице каждой книги, либо в общем списке: