Ибо крепка, как смерть, любовь… или В бизоновых травах прерий

VI

Время близилось уже к полудню, когда дакота со своим плененным капитаном добрались до поселка. На лугу перед ближними вигвамами паслись кони. Они подняли от травы головы и смотрели на подходивших людей. Один из табуна подошел к Сколкзу.

– Алмаз, Алмаз! – не удержался и позвал Натаниэль.

Конь встал и глянул на него. Может быть, узнал. Может быть, просто вспомнил, что когда-то у него был белый хозяин. Но потянулся и положил голову ему на плечо. Натаниэль гладил его по шее, по белому лбу. Стоял радостный и счастливый. Текамсех глядел на них обоих и ему виделось, словно это тот светлоголовый мальчишка тогда в Висконсине трепал сейчас по голове и гриве своего скакуна. Когда-то был мир. Была дружба. Когда-то. Всё было когда-то.

А потом Натаниэль посмотрел на зеленую траву, на синее небо. На друзей. На Сколкза. И снова стал серьезным. Яркие лучи солнца заливали поляну. Зеленая трава, наверное, это была самая зеленая трава, какую он только когда-то видел. Но он ведь знает. Он все знает. Откуда-то оттуда, из детства. Откуда-то оттуда, от тех дней в святую Четыредесятницу: «Ей, Господи, Царю, даруй мне зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего, яко благословен еси во веки веков. Аминь».^[206]

Голос Сколкза наконец прервал общее молчание.

– Пошли, Маленький Сын Волка.

VII

«Глас вопиющаго в пустыни: уготовайте путь Господень, правы сотворите стези Бога нашего. Всяка дебрь наполнится, и всяка гора и холм смирится, и будут вся стропотная в право, и острая в пути гладки…»^[207] (Ис.40:3,4;Лк.3:4,5)

Он ведь знает. Он все знает. Всегда знал: «Не замолк и ныне глас вопиющего в пустыне, призывающего всех к покаянию. Замкнуты мученическою смертию уста Иоанна, но он не престает вопиять из Евангелия. Чтоб услышать его, нужно благое произволение: без благого произволения человеки “видяще не видят, и слышаще не слышат, ни разумеют” (Мф. 13:13), “а иже добрым сердцем и благим слышат слово, те удерживают его, и плод творят в терпении” (Лк. 8:15). С благим произволением примем проповедь о покаянии. Приняв, не предадим ее забвению по причине рассеянности или увлечения пристрастиями; удержим в памяти, в сердце “и сотворим плоды достойны покаяния”»^[208].

Нат шагнул в середину образовавшегося на поляне круга. Это была поляна Большого Совета. Друзья и Сколкз Крылатый Сокол отступили от него. Сели главные вожди и старейшины племени.

Суд был коротким. Наверное, все могло бы закончиться миром. Текамсех и его друзья уверенно и непоколебимо выступили в защиту друга, и с ними ведь согласились. А потом вышел Сколкз Крылатый Сокол. И весы правосудия уже справедливо качнулись на его сторону. Капитанские погоны и синяя форма сами собой обусловили теперь безжалостный приговор своему обладателю.

Уинаки пробилась через толпу к Текамсеху. Тихая, серьезная, с горящими глазами. Тронула брата за локоть. Она ведь помнила того светлоголового мальчишку в Висконсине. Он мог носить синюю форму, но он никак не мог жечь вигвамы дакотов.

– Но неужели он правда теперь наш враг, Текамсех? – прошептала она.

– Нет. Но у него враг Сколкз Крылатый Сокол, – серьезно и грустно сказал Текамсех.

– Так сделай же что-нибудь, Текамсех, – сжала она его руку.

– Я сказал, и меня не послушали, – ответил тот. – Никого не послушали. Ни меня, на Вамбли-Васте.

Он отвернулся. Он видел Натаниэля, залитого ярким полуденным светом. Натаниэля, которого они с Митегом и Вамбли-Васте, казалось, уже отбили и спасли от разъяренной толпы, но потом встал Сколкз. И дакота приняли уже его сторону. Он очень хорошо говорил. Это был его звездный час. Звездный час его ненависти к тому светлоголовому подростку когда-то в детстве. Вся кровь, все беды от бледнолицых были обрушены разом именно на этого одного американского капитана. Сколкз говорил и обвинял, а он стоял, спокойный и бестрепетный. С щемящим и спокойным светом в своих серо-голубых глазах.

Прозвучал голос старейшины:

– Мы выслушали друг друга и наш народ решил твою судьбу, Шон Маинганс. Но теперь твоя очередь говорить, говори, если у тебя есть, что высказать в свою защиту или оправдание. Никто не может исполнить приговора над осужденным, не выслушав его слов.

Лэйс не выступил вперед. Ты ведь все равно никому и ничего не докажешь в споре. Еще и в таком враждебном споре, как сейчас. Даже если прав. Только человек-грешник никогда не может быть прав. А еще у него ведь и правда его синяя форма и капитанские погоны. На войне как на войне. Он отрицательно мотнул головой.

Его молчание покрыла звенящая тишина. Казалось, этот поступок озадачил все суровое и непримиримое собрание племени. Блистательность молодости, стойкость и готовность принять свою гибель – все это обусловливало невозможность всего происходившего, хотя бы перед ними и стоял бледнолицый. Но закон прерий, закон войны, по которому они жили, не знал жалости и милосердия. Решение племени могло быть только одно.

Мгновение на мгновение. Минута на минуту. Один из старейшин племени встал и коротко сказал решение совета.

Лэйс понимал. И все-таки, наверное, до последнего во что-то верил. Уже – нет. Уже просто стоял и ждал. Он не шелохнулся, не повернул головы, не кинул прощального взгляда. Текамсех не знал. Это была уже даже не выправка боевого капитана. Когда-то он так стоял на Литургии.

VIII

Текамсех смотрел на спокойного капитана, не двинувшегося, не шевельнувшегося. И отвернулся теперь в сторону. Зеленый лес подступал к поселку. Текамсех вспомнил. Такой же зеленый лес, подступающий к дому, из которого вышла тогда женщина с серо-зелено-карими глазами. Он тогда был двенадцатилетним мальчишкой. И она казалась ему такой взрослой и словно из какого-то другого мира. Но сейчас он понял. Она была юной, очень юной, может, чуть старше, чем Натаниэль сейчас. Год-два – много ли времени? А еще она была ослепительно красивой. И мужественной. Потому что Нат был ее любимый и единственный сын, но она отпускала его с маленьким дакота. Он тогда, помнится, даже пообещал, что положит свою жизнь за него, если понадобится. А она улыбнулась и ушла в дом. Как будто знала. Как будто все знала. Что жизнь может быть сильнее обещаний.

Он протянет ей письмо от Натаниэля. Мэдилин возьмет, пробежит взглядом по строчкам. Она не поверит. Этого не может быть. Это неправда. Это какая-то ошибка. А потом поймет. А потом с рвущейся, звенящей тишиной вместе, всей своей рвущейся душой и безмолвным криком, застывшим на губах, возопиет в своем сердце, не помня себя и ничего не помня: «Помяни, Господи, во Царствии Твоем…»

Она была мужественной когда-то тогда. Она будет такой же и сейчас. Повернется к Текамсеху, как и тем вечером:

– Он был твоим другом, но мне он был сыном. Ты ведь зайдешь завтра, Текамсех? Обязательно. А сейчас я должна побыть одна. Не бойся за меня, все будет хорошо. Спасибо тебе.

Мэдилин сделает легкий поклон, и он потихоньку выйдет. А она вспомнит всех, кого помнит и знает, все, что она когда-то читала и что читает. Иоанна Златоуста. Василия Великого. Апостола Павла. «”Сеется в тление, востает в нетлении… сеется в немощи, востает в силе; сеется тело душевное, востает тело духовное” (1Кор. 15, 42–44). Для чего же плачешь о том, кто пошел переменить одежду? Не плачь и о себе, как лишающийся какого-нибудь помощника в жизни; ибо сказано: “благо есть надеятися на Господа, нежели надеятися на человека” (Пс. 117, 8). Не сетуй и о нем, как о потерпевшем бедствие, ибо в скором времени пробудит его небесная труба, и увидишь его предстоящим судилищу Христову»^[209].

Она не будет помнить, как поднялась наверх, как толкнула дверь в комнату сына. Где его книги, его память. Она упадет на пол перед иконами. С одной только мыслью, как сказал когда-то праведный Иаков на своего Иосифа: «Сниду к сыну моему, сетуя во ад» (Быт. 37:35) Она наплачется и нарыдается. Она словно умрет и снова воскреснет, – когда не станет сил, и закончатся слезы, и на душу теперь прольется звенящая тишина. В утешение и обетование: «А о воскресении мертвых не читали ли вы реченного вам Богом: “Я Бог Авраама, и Бог Исаака, и Бог Иакова”? Бог не есть Бог мертвых, но живых» (Мф. 22:31).

«Натаниэль». «Дар Божий». Это ведь даже само имя ее ребенка. Она все знала. Она все знает. «Создания принадлежат одному Создателю: Он – их Бог и Владыка. Твое, Господь мой, отдаю Тебе: себе присвоил я их неправильно и напрасно»^[210].

А потом она подойдет к окну. На небе уже зажгутся звезды. Она не знала, как все было. Но она знала своего Натти Лэйса. Он стоял со своими капитанскими погонами и его серо-голубые глаза сияли спокойным светом стали, а он просто стоял, как стоял всегда на Херувимской. «Дориносима»… «Аллилуиа…» «Слава Богу за все». Как серебристым переливом и звоном легендарной лебединой песни^[211] на самом деле вырывается последний вздох и клекот боли и муки насмерть пристреленного лебедя, так же стоял и он. Все равно. Слава Богу за все.

Мэдилин будет смотреть в темноту и вытирать все новые и новые слезы. Прижмет к себе томик Псалтири. Нат любил эту книгу. Книгу великого полководца и царя Давида. Они с ним вместе. Они все равно вместе. «Смерти нет, смерть – это только разлука, но и ее преодолевает молитва» (Рафаил (Карелин) «Помянник, о помяннике»).

Она знает. Она все знает. «Свое Бог дает человеку: и делаются человеку человеки своими, на время по плоти, на веки по духу, когда Бог благоволит дать этот дар человеку…» (Игнатий Брянчанинов. Аскетические опыты. О любви к ближнему).

«На время по плоти, на веки по духу…»

«Лейтесь токи слезные в отраду и утешение оставшимся и почившим! В слезных каплях да светится молитва, как в каплях дождя разноцветная радуга, этот образ или, правильнее, символ мира между Богом и человеками. Разными цветами в молитве да будут: исповедание, сокрушение сердца, раскаяние, умиление, радость»^[212].

А смерть – это так надо. Так должно быть. «Яко земля еси и в землю отыдеши, аможе вси человецы пойдем, надгробное рыдание творяще песнь: аллилуиа, аллилуиа, аллилуиа…»^[213]

IX

Мэдилин Лэйс не узнает этого испытания. Текамсех рванулся вперед и встал, загораживая Натаниэля своим плечом.

– А теперь послушайте меня! – прорезал его голос внезапно наступившую сейчас полную тишину. – Я и мой друг – братья по крови. Вы знаете закон прерий. Жизнь за жизнь и кровь за кровь. Вы возьмете мою жизнь вместо его. Я сказал.

Он повернулся теперь к Натаниэлю. Наверное, Натаниэль был бы рад. Но не такой ценой. «Чашу, юже даде мне Отец, не имам ли пити ея?» (Ин.18:11) – это была не память, это было сейчас словно само его сердце.

– Нет, Текамсех. Не делай так.

Текамсех мгновение молчал. Ух, какими стальными сейчас стали эти глаза Натаниэля. И на кого, на своего лучшего друга. Конечно, его можно понять. Но и он должен понять тоже.

– Я все сказал, Натти. Я тебе за старшего брата, и я давал слово твоей матери.

Сколкз. Сколкз Крылатый Сокол пробирался к ним. И потянул Натаниэля за руку. Потянул вперед. Никому не нужна месть ценой жизни своего лучшего друга. Сколкз поднял руку, требуя внимания. Никто не понял, и только он знал. Он был убедителен, когда требовал гибели этого врага. Но он должен найти убедительные слова и сейчас.

– Бледнолицых слишком много, словно в лесу листьев на деревьях. Я не думаю, что так уж важно – одним нашим врагом больше, одним меньше. Но кровь ни одного воина дакота не стоит крови бледнолицего. Кровь нашего товарища не должна пролиться. Никак. Оставим все так, как есть. Встанем все и заступимся за Текамсеха перед законом крови. Он сказал свои слова, но мы не принимаем их. Мы принимаем другие. Жизнь Маленькому Сыну Волка! Тогда нечего будет решать. И не о чем спорить.

Они переглянулись. Друзья и враги, они сейчас ждали одного, только одного решения. Одного на всех.

А потом Текамсех потянул Натаниэля за рукав. Вамбли-Васте и Митег пошли следом. Текамсех уводил его с поляны, уводил от остальных дакотов, и наконец они остались одни. Они оказались там, где поселок только начинался и где они оставили лошадей. И Натаниэль подошел к своему мустангу.

– А теперь ты наш гость, Натаниэль, – заметил Вамбли-Васте. – Но ты хочешь просто вот так сразу взять и уехать?

– Я видел сегодня ваше хваленое гостеприимство дакотов, – отозвался Натаниэль. – Спасибо, с меня хватит, чтобы еще и оставаться.

Вамбли-Васте посмотрел на него:

– Зачем ты из-за Сколкза злишься теперь и на нас всех, Натти? Мы-то с тобой друзья.

Натаниэль сам уже понимал, что неправ. Вамбли-Васте ничего ведь не сказал такого, чтобы вот так огрызаться на него. Даже если бы и сказал. «Раздражаться по поводу незначительных случаев свойственно людям малодушным, жестоким и удрученным горем»^[214].

– Я не подумал. Прости, – вздохнул он.

– Значит, ты остаешься, – улыбнулся тот.

– Нет. Все равно нет.

Натаниэль прислонился на шею своего коня. Он так устал. Он хотел просто упасть в эту зеленую траву прямо под ноги мустангу и просто лежать. Ему все равно. Ему было все равно. Зачем они вообще, эти слова: «Душу свою за друзей своих…» (Ин.15:13) У него уже нет сил. Никаких сил, а он – должен. Через себя. Через усталость. Через нечувствие. Все равно. Его синяя форма. И его капитанские погоны.

– Мне надо в форт, – продолжил он. – В другой форт со своим донесением из нашего. Я и так потратил время. Меня не должны потерять.

Он достал из-под мундира сложенную и запечатанную бумагу. Его дакотские друзья переглянулись между собой. Никто не подумал и не вспомнил, что капитан ведь, наверное, при задании. Даже Сколкз. Печати остались не сорваны.

– Мы с тобой, Нат, – подошел к нему обычно молчавший и немногословный Митег. – Мы тебя все равно не оставим одного. Пока ты не окажешься в безопасном месте.

Натаниэль улыбнулся. Друзья. Настоящие друзья. А потом форт показался из-за поворота. Натаниэль облегченно вздохнул и спрыгнул с лошади. Уставший, замученный, но счастливый. Отблески алого заката ложились поперек дороги. И приключения на сегодня все-таки закончились. «Пришедше на запад солнца, видевше свет вечерний…»^[215]

Глава 9. На другом и на этом берегу

I

Безмятежный и тихий индейский поселок раскинулся за рекой. Натаниэль натянул поводья. Значит, вот так он сбился со своим отрядом с дороги. Без проводников и в неизвестной местности. Должен был вывести свой отряд к дальнему форту, куда вот так получил новое назначение, а вышел на индейский поселок. Прямо перед ним лежала река, а дальше – противоположный берег, прибрежная возвышенность и стояли остроконечные вигвамы. Лэйс повернул свою лошадь назад, намереваясь выбраться на прежнюю дорогу. Но широкоплечий и громадный сержант подскакал к нему и преградил путь:

– Я не понял, мы отходим? Но почему?

– Потому что мы вышли не в ту сторону, – сказал Натаниэль.

Но Билл Рассел был пионером освоения просторов прерий и не удовлетворился этим ответом. Это было что-то невообразимое – быть так близко от добычи и повернуть обратно, такого на его памяти еще не было.

– А это? – он неопределенно махнул рукой в сторону вигвамов. – Ведь это индейцы. Это скальпы. Деньги. Уйти и оставить?

Лэйс какое-то мгновение осмысливал услышанное. Да, он знал, он слышал разговоры. Но, наверное, никогда не верил в них. Потому что это было слишком невозможно и слишком жестоко. Он не верил и потому и не мог сейчас так легко и просто осмыслить все сказанное.

– Уйти и оставить, – ответил он наконец теми же самыми словами.

Рассел в ответ насмешливо хмыкнул и повернулся к другим:

– Я вижу, что наш капитан человек новый и не имеет никакого опыта жизни в прериях, – раздался его призывный голос. – Я иду на ту сторону, что бы он мне ни повелел, потому что он все равно ничего не смыслит и не понимает в здешних обычаях. Может, еще кто-то со мной?

Не один только Рассел был недоволен разворачивающимся сценарием событий, таким отличающимся от обычного. Лэйс видел одобрительные, восхищенные взгляды, обращенные на этого непокорного сержанта. Это был новый отряд, с которым он еще не имел дела, это были прерии, и это был мятеж…

Власть. Власть – ничего без силы, и сила тогда берет власть, хотя бы у нее ее и не было. Сила… Есть ли сила у его власти, или его власть – такая же, как власть Понтия Пилата, который искал отпустить праведника и не смог, и пошел против истины и против совести?

Он выехал вперед перед сгрудившимся возле Билла Рассела людьми, перегородив собой путь к переправе на другой берег и к поселку, и его спокойный, зазвучавший стальными оттенками голос прервал начавшийся было митинг.

– Первый, кто попробует перейти на ту сторону, будет расстрелян на месте за неисполнение приказа, – вскинул он револьвер вверх.

Рассел рассмеялся:

– И ты думаешь приказывать нам, капитан, в таком тоне?

– Конечно. Звездно-полосатым флагом и моими капитанскими погонами, – невозмутимо отозвался тот.

Билл придвинулся ближе:

– Оставь, Нат, – произнес он. – Ты здесь всего лишь чужой капитан из Виргинии, а мы сто лет прожили, и не тебе менять здешние порядки, не думай, что тебя кто-то послушает, как всегда было, так все будет и дальше… За меня все ребята.

Он выхватил свой кольт из-за пояса:

– Я ведь могу просто застрелить тебя, и никто ничего не узнает. А мне достанутся твои погоны капитана.

«Дурак», – просто и спокойно подумал Лэйс. «Дурак», – подумал уже и на самого себя. Вот так всегда, как и говорят ведь, дьявол в мелочах. Не заметил и сказал на человека. «А Я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду; кто же скажет брату своему: «рака», подлежит синедриону; а кто скажет: «безумный», подлежит геенне огненной» (Мф.5:22).

Нельзя. Ничего нельзя. Можно только стоять в своем избранном сейчас правосудии до конца. Это уже его капитанские погоны. Так все сказано апостолом Павлом: «ибо начальник есть Божий слуга, тебе на добро. Если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч: он Божий слуга, отмститель в наказание делающему злое» (Рим.13:4). Но что бы там Билл Рассел ни говорил и ни делал, но он все равно ведь – его ближний. Кесарево кесарю, а Божие Богу… (Мк.12:17)

«Воздавай почтение ближнему как образу Божию, – почтение в душе твоей, невидимое для других, явное лишь для совести твоей. Деятельность твоя да будет таинственно сообразна твоему душевному настроению.

Воздавай почтение ближнему, не различая возраста, пола, сословия, – и постепенно начнет являться в сердце твоем святая любовь.

Причина этой святой любви – не кровь и плоть, не влечение чувств – Бог.

Лишенные славы христианства не лишены другой славы, полученной при создании: они – образ Божий.

Если образ Божий будет ввергнут в пламя страшное ада, и там я должен почитать его.

Что мне за дело до пламени, до ада! Туда ввергнут образ Божий по суду Божию: мое дело сохранить почтение к образу Божию и тем сохранить себя от ада.

И слепому, и прокаженному, и поврежденному рассудком, и грудному младенцу, и уголовному преступнику, и язычнику окажу почтение, как образу Божию. Что тебе до их немощей и недостатков! Наблюдай за собою, чтоб тебе не иметь недостатка в любви».

Свт. Игнатий Брянчанинов

– Поступай, как знаешь, Билл, – заметил он. – Но, знаешь, мой тебе совет – не поднимать мятежа.

– Мне не нужна твоя кровь, Нат, – сказал Билл Рассел. – За твою кровь не назначена цена, как за скальпы индейцев на том берегу. Просто уступи дорогу.

– Я ведь все сказал, – отозвался Натаниэль.

Ответная усмешка Рассела не предвещала ничего доброго. Лэйс пожал плечами и остался на прежнем месте. Остроконечные верхушки вигвамов поднимались где-то там, за его спиной, мир и жизнь на другом и на этом берегу решались сейчас в этом безмолвном и хрупком противостоянии сил. Сила уступала силе. Он вздохнул. Но они не знали. Мученической православной крови уступает все.

Потому что все равно ведь главное – не власть и не сила. Сказал Понтий Пилат: «Что есть истина?» (Ин.18:38) Не было власти. Не было силы. Нет сейчас и у него. Только цена его собственной жизни. Силой и печалью всех его двадцати пяти лет. Этой зеленой травой. Но Господь с Небесе приниче на сыны человеческия, видети, аще есть разумеваяй или взыскаяй Бога…(Пс.13:2)

– А теперь послушайте меня, – раздался резкий, неожиданный голос откуда-то сбоку и посреди них появился индеец дакота. – Вы или слушаете приказ вашего капитана и уходите отсюда, или мы пускаем в вас свои стрелы. Вы все под прицелом, и шумный сержант будет самым первым, – добавил он.

Наверное, так не бывает в жизни, подумал Нат. Но, оказывается, бывает. Он опустил револьвер. Люди потянулись от реки. Дакота чуть придержал его коня.

– Синяя Стрела всегда ваш друг и брат. Пока вы удерживали переправу, мы как раз успели вовремя. У нас мирный договор, но это не первый раз, когда его нарушают. Но сегодня его только пытались нарушить. Наша признательность.

Они пожали руки. Натаниэль улыбнулся новому другу. Текамсех Крепкая Пантера, Митег, Вамбли-Васте. Синяя Стрела… Параллельные жизни. Параллельные судьбы. Или же уже – нет? Рано или поздно, но все форта начнут войну против дакотов. Рано или поздно, но все равно ведь когда-то предстоит сделать выбор.