В чужом доме

1

Навалившаяся темнота постепенно рассеивается, я открываю глаза-бусинки и смотрю на проблески голубого неба через колышущиеся над головой высоченные стебли травы. Всё яркое, пёстрое, мне никогда не приходилось видеть такого буйства красок. Встряхиваюсь, отталкиваюсь лапками от большого камня и взмываю высоко в облака.

Тишина… Я лечу над землёй, широко раскинув руки-крылья, внизу мелькают квадратики полей, извилистая полоска реки, щёточки лесов, жёлтая степь, города… Меня распирает от ощущения полного счастья, хочется кричать и петь. Рот становится острым и твёрдым, как птичий клюв, и из горла вырывается жизнерадостная трель: чиу-чиу- чиу!

И вдруг – боль. Я пугаюсь и падаю вниз, широко открыв клюв, ветер ломает мне крылья. С ужасом вижу, как стремительно приближается земля, сжимаюсь в комок от страха, ожидая удара.

– Реакция на боль есть, Анатолий Сергеевич, – прозвучал будто издалека женский голос.

– Очень хорошо, будем надеяться, что выкарабкается, – ответил приятный мужской баритон. – Второй куда меньше повезло, ни на что не реагирует…

Что-то звякнуло, зашуршало, и голоса стихли. Я осматриваюсь, кручу маленькой головкой, расправляю крылья и снова взмываю в небо. Опять вижу сверкающую на солнце ленту реки, зелёные леса и тёмные верхушки гор. Чиу-чиу-чиу! Это и есть счастье…

***

– Катенька, глюкозу внутривенно.

Мягкие шаги, чьё-то чужое дыхание, тихий шелест, позвякивание металла о металл… Сон это или явь? Я чуть шевельнула головой и чувствовала какое-то неприятное ощущение в горле, будто там застрял инородный предмет. Надо открыть глаза. Надо сделать над собой усилие и открыть глаза. Мысленно сосчитала до трёх и подняла веки. В глазах была пелена, будто от яркого солнца.

Я лежала под лёгкой простынёй на металлической, сложной конструкции кровати, с поручнями и высокими трубчатыми спинками. Правая рука зафиксирована, от локтевого сгиба, заклеенного пластырем, тянулся тонкий провод капельницы. Из носа торчала короткая трубка, при малейшем движении вызывающая рвотные позывы. В изголовье – мониторы и приборы неизвестного мне назначения, по обе стороны – такие же металлические кровати, только никем не занятые; маленький столик на колёсиках для инструментов. Я вздохнула: всё ясно как божий день, это больница, точнее – реанимация. До сегодняшнего дня мне везло не знать этого места.

Снова послышались мягкие шаги, я увидела молодую женщину в голубой блузе и брюках, наверно, врача или медсестру.

Заметив мой осмысленный взгляд, она ахнула, выскочила из палаты и вскоре вернулась с мужчиной, симпатичным и не старым, в такой же голубой форме.

– Очнулись? – обрадованно улыбнулся он. – Прекрасно. Как себя чувствуете, беспокоит что-нибудь?

К удивлению, меня ничего не беспокоило, чувствовала я себя хорошо, как уже давно не было, мешала лишь несильная боль в ноге и рёбрах, да ещё эта трубка в носу, поэтому мотнула головой: нет.

– Меня зовут Анатолий Сергеевич, врач-реаниматолог. Сколько пальцев показываю?

Я посмотрела на его выставленные пальцы, обтянутые тонкой перчаткой:

– Три. Почему я здесь? Я больна?

Он посветил маленьким фонариком в глаза, проверяя реакцию зрачков, и сказал:

– Вы попали в ДТП. Помните?

В голове возник калейдоскоп сменяющихся картинок: люди пропускают поток машин на пешеходном переходе, какой-то мальчишка в синей майке выбегает на проезжую часть. Я охаю, внутренне сжавшись от страха, вдруг получаю толчок в спину и падаю на дорогу, растопырив руки. Вижу автомобиль, круглые от ужаса глаза водителя, его перекошенный, открытый в немом крике рот. Потом боль волной обдала тело, и всё погрузилось в темноту.

– Помню… на меня наехала машина, – выдохнула я и откашлялась. Голос показался мне хрипловатым, низким, не моим.

– К счастью, она вас не задела.

– Не задела? – не поверила я. – Тогда почему я здесь?

– Вы долго были без сознания. Мы ещё понаблюдаем, сделаем обследования… Если всё будет хорошо – переведём в отделение. Жалобы есть? Что-нибудь беспокоит? – Анатолий Сергеевич бесцеремонно откинул простыню, и я зажмурилась от стыда.

– Нога болит… и вот здесь. И с голосом что-то не то.

– Что с голосом? – насторожился врач.

– Хриплый, какой-то не такой.

– Это от сухости и зонда, потом пройдёт… Вы курите?

– Боже упаси. В моём-то возрасте…

Он улыбнулся, будто я сказала что-то смешное.

– Отдыхайте… Да, вам просили передать, что с сыном всё хорошо, он жив и здоров.

Я посмотрела непонимающе:

– С каким сыном? У меня дочь… Господи, что случилось?

– Дочь? – Анатолий Сергеевич удивлённо поднял брови. – Я наверняка не так понял. Не переживайте и не волнуйтесь, с ней всё хорошо.

Они с медсестрой прошли за перегородку в конце палаты. Я тоже посмотрела в ту сторону, но ничего не увидела, лишь край трубчатой кровати и чьи-то ноги, укрытые простынёй. Значит, я здесь не одна. Медленно обвела взглядом помещение, скользнула глазами по потолку, загляделась на мониторы. Зафиксированной руке было неудобно, наверно, затекла без движения. Я пошевелила пальцами…

Удлинённые, ярко-розовые ногти, какие-то выпуклые, не похожие на настоящие, с мастерски нарисованной божьей коровкой – это были не мои ногти. Да что ногти, пальцы не мои! Не узловатые, покрасневшие, а ровные и белые. Кисть тонкая, с родинкой на запястье. Господи, это галлюцинация? Ну конечно, у некоторых препаратов есть такое побочное действие.

Зажмурилась, уговаривая себя успокоиться, открыла глаза, поднесла руку к самому лицу. Божья коровка с чёрными точечками на крылышках блестела на отполированном розовом ногте.

Беззвучно подвывая и задыхаясь, я откинула простыню и увидела вместо своего тела чужую загорелую женщину с маленькой грудью и длинными ногами (на бедре красовался большой болезненный кровоподтёк), с крупными, почти мужскими ступнями.

Не может быть! Не доверяя глазам, точно слепая, ощупала лицо, и не узнала его. Я закашлялась, вытянула трубку из носа и прохрипела:

– Помогите… помогите кто-нибудь…

– Что случилось? – встревоженная медсестра заторопилась к моей койке. – Зачем зонд выдернули?

– Рука… рука…

– Затекла? – Она развязала фиксирующий бинт. – Вот так лучше.

– Рука не моя, всё не моё!

– Успокойтесь, Мила.

Почему Мила? Милой меня называл только покойный муж, для всех остальных я Люся или Людмила Павловна.

– Зеркало… у вас есть зеркало?

Медсестра скрылась за дверью и вернулась с маленьким круглым зеркальцем. Волнуясь до подрагивающих рук, я поднесла его к лицу и увидела в отражении выпуклый лоб с прилипшими прядями осветлённых волос, тёмные чужие глаза с голубоватыми кругами, крупный курносый нос, неестественно чёрные, будто приклеенные брови. Желтоватые волосы не скрывали оттопыренных ушей с большими мочками. Я чуть повернула зеркало и увидела полные губы, приоткрывающие ряд искривлённых зубов. Господи! Это не моё лицо!

Зеркало упало на простыню.

– Что-то не так? – спросила медсестра.

– Всё не так! Это не я, не мои руки, не моё тело, не моё лицо! Что вы со мной сделали?!

– Успокойтесь, прошу, у вас галлюцинация, такое бывает, – сказала медсестра и выглянула в коридор. – Анатолий Сергеевич, подойдите!

2

– Назовите своё имя.

– Пантелеева Людмила Павловна.

Врач протянул руку и взял со столика чью-то историю болезни. Я проследила за ним глазами и успела ухватить начало размашисто написанной фамилии: «Панте…» Доктор бросил на медсестру испепеляющий взгляд и сунул в ей руки историю: убери.

– Зачем вы читали чужие документы? – пожурил он.

– И не думала. Пантелеева – это я.

– Вы? Людмила Павловна, шестьдесят четыре года?

– Всё правильно.

– Ну вот… А я-то надеялся, что без последствий обойдётся. Вы помните тот день, когда случилось ДТП? Расскажите.

– Я пошла в магазин купить кое-что из продуктов…

***

Дел у меня всегда невпроворот. Многие думают, раз пенсионерка, то лежит себе на диване и в потолок поплёвывает. Есть, конечно, и такие… Либо на диване бока отлёживают, либо на лавке у подъезда юбки просиживают, а на самом деле – сплетничают. Хотя какие сейчас юбки? Подавляющее большинство женщин, даже пожилых, носят брюки. Я не осуждает, боже упаси. Удобно – носите.

Мне сплетничать некогда. Сад отнимает много времени и сил: надо высаживать рассаду, сеять редис и морковку, подкармливать, рыхлить, поливать, пропалывать… Хлопотно, конечно, но лучше так, чем с утра до вечера на лавке спле… общаться. И зимой нахожу себе занятия. Работаю за компьютером, вышиваю крестиком, совершенствуюсь в кулинарии…

– Здравствуйте!

– Здравствуй, Люся. Куда собралась? В сад? – Ох и любопытные эти соседки!

– Нет, в магазин.

– За продуктами?

– За продуктами.

Магазин от дома недалеко, только дорогу перейти. Очень удобно. Я дождалась разрешающего сигнала светофора, пересекла проезжую часть вместе с толпой пешеходов и заторопилась к стеклянным раздвижным дверям гипермаркета. На входе взяла красную пластиковую корзинку и пошла по отделам.

Так… хлеб, яблоки (свои, садовые, ещё нескоро будут), яйца в картонной упаковке и сардины в масле. Да, ещё не забыть молоко.

Возле витрины с йогуртами ревел мальчишка лет шести-семи, прижимая к себе какой-то десерт в стаканчике. Обычное дело, дети часто выпрашивают что-нибудь у родителей, прибегая к слезам. Но мать мальчишки, молодая женщина с осветлёнными короткими волосами, упорно держала оборону.

– Положь на место, кому сказала! – рявкнула она.

Порадовавшись про себя, что моя внучка никогда не устраивала истерик в магазинах, я подхватила пакет молока и заторопилась к крайней кассе, где в очереди топталось человека четыре или пять.

– Пропустите с ребёнком! – раздался над ухом резкий голос. Ротой бы командовать с таким голоском.

Я инстинктивно прижалась к ленте. Мазнув по спине корзинкой, мимо протиснулась мать с мальчишкой из молочного отдела.

– А где же ребёнок? – удивилась я, ожидая увидеть грудничка на руках или в коляске.

– А это кто, не ребёнок, что ли? – подтащила она зарёванного сына.

Я мельком глянула в наглые раскосые глаза, вперившиеся в меня из-под завитой чёлки, и отвернулась. Поняв, что из очереди её выталкивать не будут, женщина стала нервно и быстро выкладывать товар на ленту.

– Ну куп-и-и… – противно канючил мальчишка, дёргая карман её голубых брюк.

– Сейчас порвёшь! – Раздражённая мать ударила его по руке, ребёнок зашёлся в оглушительном крике.

Покупатели принялись разглядывать жевательную резинку и конфеты на витрине, рекламу соков и воды под потолком – делали вид, что всё происходящее их совершенно не касается. Но вот, слава богу, молодуха расплатилась и ушла, уволакивая за руку плачущего ребёнка и награждая его подзатыльником.

По пути я зашла в аптеку, купила закончившиеся лекарства от давления и для пищеварения, крем от мозолей. Теперь можно идти домой.

Стоя на пешеходном переходе, я снова услышала этот ноющий голос.

– Ну ма-а-ам…

Скосила глаза и увидела нервную мать из гипермаркета. Не расстанемся мы сегодня никак! Повесив пакет с продуктами на руку, она уткнулась в смартфон и быстро-быстро тыкала пальцем с наманикюренным ногтем по экрану. Мальчишка цеплялся за сумку и кривил губы.

– Сейчас ты у меня получишь, – пообещала родительница, не отрываясь от телефона.

Дальнейшее произошло молниеносно. Ребёнок дёрнулся, бросил полный ненависти взгляд на мать и двумя скачками оказался на проезжей части. Кто-то за спиной охнул, раздались крики, слившиеся в один. Я почувствовала сильный толчок и, вытянув вперёд руки, полетела на дорогу. Хлопнулся рядом пластиковый пакет, потёк по асфальту белый молочный ручеёк. Визг тормозов, перекошенное лицо водителя, пытающегося уйти от столкновения… и темнота.

***

– Это всё, что вы помните? – нахмурился врач.

– Да.

– Мила Михайловна, возьмите ещё раз зеркало и посмотритесь в него, не бойтесь. Кого вы видите?

– Я вижу не себя, если вы об этом.

– А кого же?

– Одну истеричку.

Он рассмеялся и похлопал меня по руке:

– Самокритика – дело хорошее, если в меру. Мила, я настоятельно прошу вас больше так не шутить. Кома – очень серьёзный диагноз, для многих это билет в один конец. Вам повезло, да… Но последствия бывают самыми разными, в том числе различные нарушения памяти. Если шутка затянется, то вам потребуется консультация и психиатра тоже.

Я подавленно молчала. Он принял это за знак согласия, кивнул и вышел за дверь. Выждав минуту, я выбралась из своей кровати сложной конструкции, удивляясь, как легко двигается тело, что не болят суставы, беспокоившие меня много лет. Завернулась в простыню и босиком, на цыпочках, двинулась к перегородке, которая притягивала меня как магнитом. Сейчас я всё узнаю.

На точно такой же кровати, окружённое мониторами, с прилепленными к груди датчиками, с широкой трубкой во рту, лежало моё бессознательное тело, укрытое простынёй. Дрожащей рукой я приподняла ткань… Никакой ошибки, тело было моим.

Оглушённая и раздавленная, я по стеночке побрела обратно, перелезла через поручни в кровать. Видеть саму себя в беспомощном состоянии, может, даже умирающей… это ужасно. Это слов не подобрать.

В ту ночь было не до сна, сотни мыслей не давали покоя. И плакала, жалея себя, настоящую, и ненавидела эту истеричку Милу, толкнувшую меня под машину. Случайно, скорее всего, но от этого ничуть не легче.

Медсестра проверила приборы и вышла за дверь. Я воспользовалась её отсутствием, чтобы ещё раз выбраться из кровати и пройти за перегородку, постоять рядом с… собой. А как ещё скажешь?

***

– Доброе утро. Ну как, вы готовы? – Анатолий Сергеевич улыбался, заложив руки в карманы своей голубой блузы.

– К чему? – испугалась я, натягивая простыню до подбородка.

– Как – к чему? К переводу в отделение. Сейчас вас отвезут.

Медсестра принесла откуда-то большой пакет, в котором оказались бельё, майка, тонкие синтетические брючки, тапки, полотенце, средства гигиены в прозрачной косметичке, документы в пластиковой папке и старый кнопочный телефон с зарядником.

Я удивилась:

– Откуда это?

– Ваш муж принёс.

– Мой муж? – глупо спросила я. – Он умер…

Медсестра, к счастью, не расслышала последней фразы:

– Разумеется, не мой же.

До сих пор мне не приходило в голову, что у этой Милы есть семья, супруг, ребёнок, наверняка даже не один, родители, родственники, свёкры, собаки-кошки… Есть дом, где она жила, работа, детский сад, куда она водила сына; салоны красоты, где ей делали маникюры-педикюры. Я почему-то считала само собой разумеющимся, что вернусь в свою квартиру на улице Парковой.

– Одевайтесь, сейчас поднимем вас в отделение.

Я натянула трусы и лифчик с кружевами, снова изумляясь тому, как двигается по моей воле чужое тело, этим тонким рукам и ногам с ярко накрашенными ногтями. Досадливо морщась, надела обтягивающие штанишки и белую майку с надписью: «Все люди как люди, а я суперзвезда». Бросила прощальный взгляд на перегородку, за которой лежало моё несчастное тело, подключённое к ИВЛ и облепленное датчиками.

– Садитесь сюда, – медсестра указала на синюю, с чёрными поручнями и подставками для ног кресло-каталку.

– Зачем? Я могу сама идти.

– Затем, что так положено, чтобы вы не упали и не получили новых травм.

Я уселась в кресло, пристроила на коленях пакет с вещами, мы покатили в коридор, где едва не столкнулись с девушкой, разговаривающей с врачом.

Это была Вероника, моя дочь. Я впилась взглядом в родное, такое усталое лицо, в её глаза с голубоватыми полукружиями теней.

– Вероника…

Она посмотрела в мою сторону, но, кажется, никого не увидела, таким отсутствующим и отрешённым был её взгляд.

– … состояние стабильно-тяжёлое, поддерживаем, – услышала я конец фразы.

– Можно зайти в палату? – спросила дочь и часто-часто заморгала, пытаясь не заплакать.

– Нет, этого нельзя.

Коридор, лестница, люди – всё поплыло перед глазами, закрывающиеся двери лифта превратились в мутное радужное пятно. Я всё ещё видела Веронику, слышала её голос…

В отделении меня с рук на руки передали постовой медсестре. Та приняла документы, мельком глянула на титульный лист истории болезни и коротко бросила:

– Чурбанова… в четвёртую палату.

Так я узнала «свою» фамилию…

3

Из четырёх коек занята была только одна: на подушке лежал кулёк из свёрнутой одежды, на тумбочке – коричневая косметичка и керамическая кружка с ручкой в виде фигурки лисы.

Первым делом я вытащила из пакета телефон и пластиковую папку с документами, привычно стала шарить по покрывалу рукой, разыскивая футляр для очков, которого не было, разумеется. Очки оказались не нужны: зрение у Милы было хорошим.

Её паспорт… Чурбанова Мила Михайловна, тридцати пяти лет. Зарегистрирован брак с Сергеем Васильевичем Чурбановым тридцати восьми лет, имеет сына Степана, проживает по адресу: улица Космонавтики, дом… квартира… Полис, СНИЛС… Вот ещё свидетельство о рождении, положенное в папку на всякий случай.

Клюева Мила Михайловна. Отец – Клюев Михаил Иванович, мать – Клюева Валентина Константиновна – вот и всё, что удалось узнать о той, чьё тело я вынуждена носить. Аккуратно сложила документы в папку и убрала в тумбочку.

Бедная моя Вероника… Я даже не могу подойти к ней, заговорить, успокоить… Она будет мучиться всё время, пока… пока что? Пока я не вернусь в своё тело.

На чужой койке затренькал-завибрировал смартфон. Я скосила глаза и увидела светящийся экран на покрывале, а чуть дальше, на подушке, спящего ребёнка-грудничка, которого я приняла за свёрток с одеждой. Младенчик в розовых ползунках, распашонке и чепчике с топорщившимися кружевами спал, зажмурив глазки и сморщив крошечное личико. Как крепко спит, даже телефон его не разбудил. Интересно, а разве можно здесь лежать с ребёнком?

Я подошла, отодвинула подальше телефон и тут заметила, что младенец – девочка, судя по розовому наряду – не дышит, не подрагивают губки и пальчики, не шевелится животик. Коснулась пальцем ручонки и почувствовала не живую плоть, а твёрдую резину. Кукла. Но до чего похожа на настоящего младенца!

Слышала, слышала я про таких. С первого взгляда и не поймёшь, что это не живое дитя, а всего лишь дорогостоящее произведение какого-нибудь мастера из интернета. Вероника говорила, что многие женщины, вышедшие из детского возраста, с ума сходят по таким куклам, покупают им одежду на все сезоны, подгузники, коляски, смеси для кормлений, ну или готовят что-то похожее на молоко из воды и белой акварельной краски. Сумасшедшие… или занять себя больше нечем. Я представила себя, гуляющей с куклой и готовящей для неё смеси из краски и мела, и не сдержалась, улыбнулась.

Распахнулась дверь, и в палату вошла молодая женщина, годящаяся мне в дочери, одетая в белую майку и шорты, с куцым хвостиком волос, стянутых на затылке резинкой. Она кивнула вместо приветствия и заговорщицким шёпотом с улыбкой спросила:

– Не плакала?

– Кто? – опешила я.

– Дочка, Сонечка.

Ну вот, посчастливилось лично познакомиться с такой заигравшейся. Я усмехнулась:

– Нет, не плакала. Куклы не плачут.

– Куклы? А, ну да, она хорошенькая, как куколка. А я переживала – задержали на процедурах. Тебя как зовут? Меня Марина.

– Людмила Павловна, – быстро ответила я, но тут же спохватилась: – Можно просто Мила.

Соседка взяла куклу на руки, заговорила с ней, улыбаясь и сюсюкая, сняла ползунки, поменяла совершенно сухой подгузник на новый, взятый из упаковки в тумбочке. Я следила за происходящим во все глаза.

– Ты не переживай, она у меня спокойная, лишний раз и не пискнет, – подняла голову Марина. – Сейчас я её покормлю!

Она привычным движением задрала майку, высвободила из бюстгальтера грудь и сунула сосок в резиновый ротик куклы.

Это уже слишком! Мне захотелось сказать что-нибудь резкое и обидное. Что время игр с пупсами давно прошло, чтобы прекращала этот дешёвый театр, убрала куклу в пакет и родила себе настоящего ребёнка для усмирения материнского инстинкта. Хотела, но вовремя прикусила язык: кто я такая, чтобы судить? Здесь, в нейротравме, не просто так оказываются… Приди мне в голову охота рассказать свою историю с чужим телом, то через пару недель окажусь я в областной психиатрической больнице с диагнозом шизофрения…

Марина «покормила» реборна и осторожно, поддерживая кукольную головку, уложила на подушку:

– Как хорошо, что Сонечка на грудном вскармливании, с бутылочками здесь возиться некогда, стерилизовать негде. А у тебя есть дети?

– Да, у меня дочь.

– Маленькая? Сколько ей?

– Для меня она всегда будет малышкой, – отшутилась я. – Как вам разрешили пронести ребёнка в отделение?

– Говори мне «ты», – улыбнулась Марина. – Понимаешь, они все здесь такие доверчивые. Я говорю, что это кукла, и они, представь, верят!.. Нет, конечно, они не сумасшедшие, просто наивные, глуповатые…

– Это врачи-то? – рассмеялась я, но Марина, кажется, не поняла иронии и стала рассказывать, как она сюда попала.

Ей жутко ей не повезло: неудачно упала во время катания с велосипеда, сильно ушиблась, в том числе и головой. В итоге – сотрясение мозга. Ребёнка девать было некуда, поэтому пришлось взять с собой.

Повисла пауза, и по выжидательному взгляду я поняла, что соседка ждёт моей истории.

– Меня сбила машина.

У Марины округлились глаза. Она быстро окинула мою фигуру и, не заметив переломанных рук, ног, вывихнутой челюсти и ран, удивлённо протянула:

– Ты легко отделалась, в рубашке родилась. Знаешь, каких сюда привозят после аварий?

Я опустила глаза, вспомнив своё несчастное тело с дыхательной трубкой во рту, и вздохнула. А эту истеричку Милу автомобиль, скорее всего, совсем не задел.

В палату заглянула медсестра:

– Чурбанова, на анализ. Пешком сможете? Голова не кружится?

Голова не кружилась, я пошла в процедурную. Сестра натянула тонкие резиновые перчатки, аккуратно и ловко взяла анализ крови, попав в вену с первого раза, а потом проводила меня в кабинет врача, женщины средних лет с холёным лицом и красивой стрижкой. Я присела в предложенное кресло, по привычке опираясь руками о подлокотники, оберегая суставы.

– Чурбанова?

– Нет… то есть да. – Как тяжело привыкнуть к чужой фамилии!

– Состояние ваше в целом удовлетворительное, повреждений костей черепа нет, – сказала врач, бегло листая историю болезни и просматривая снимки. МРТ вам делали?.. А, вижу, делали… Место работы не записали… – увидела пустую графу и нацелилась ручкой. – Где и кем работаете?

Я замешкалась всего на секунду:

– Не работаю, домохозяйка.

Работающая женщина вряд ли окажется на улицах города в дневное время, да ещё и с ребёнком, поэтому рискнула предположить. Хронические болезни и операции отмела сразу, из детских болезней назвала ветрянку, ребёнка оставила одного, поскольку он один и был вписан в паспорте в графе «дети».

В палате я застала умилительную картину: Марина играла с «дочкой», воркуя и тряся над головой маленькой погремушкой.

– У тебя телефон звонил, – она оторвалась от куклы, покосилась в мою сторону, – Сонечку разбудил.

Телефон разразился громкой трелью, едва я протянула руку. На светящимся маленьком экранчике была лаконичная надпись – «Муж».

А кто у нас муж? Вот и он объявился, знакомься, Люся. Несколько секунд я таращилась на экран, не решаясь ответить, пока Марина не начала шипеть, что Сонечка пугается громких звуков.

– Да.

– Привет… Как ты? – Голос «моего» супруга был глуховатым, как будто натужным и сдавленным. Я попыталась вообразить, как мог выглядеть обладатель такого голоса.

– Привет. Нормально.

– Мне сказали, что тебя перевели из реанимации. Скоро выпишут?

– Не знаю. – Меня тяготил этот разговор с незнакомым человеком, хотелось быстрее отделаться от него.

– Мы со Стёпкой собираемся к тебе в больницу. Что-нибудь привезти?

Вот тут я разволновалась до потных ладошек. Подскочив с постели и забегав взад-вперёд по узкому пространству между койками, я стала уверять «мужа», что ни в чём не нуждаюсь, что у меня постельный режим, который нельзя нарушать, приезжать не надо.

– Как же я не приеду? – удивился тот.

– Нет-нет, не сегодня, в другой раз.

Он запнулся, обескураженный отказом, скомканно попрощался и сбросил звонок.

Я перевела дух. Как бы сейчас не посыпались звонки от родни и подруг! Отключила телефон и сунула в тумбочку.

– Извини…

– Что?

– Мила, извини, дело это не моё, конечно… но здесь разрешены посещения. Почему ты не позволила мужу приехать? Это ведь муж звонил, да? – Марина уложила куклу на подушку и внимательно наблюдала за мной.

Я промолчала, разглядывая свои ногти.

– Вы поссорились?

– Нет, мы не ссорились… Это не мой муж, – невольно сорвалось с языка.

И я ей всё рассказала… И про магазин, про ребёнка на пешеходном переходе, про реанимацию и чужое тело. Как-то само собой получилось. Ведь не собиралась, а расчувствовалась, расплакалась и выложила всё.

Марина молча протянула мне бумажную салфетку.

– Ты мне не веришь, понимаю, это звучит как выдумка.

– Какой тебе резон обманывать? Верю… ты ведь тоже не сомневаешься, что Соня – живой ребёнок? – Марина испытывающе посмотрела мне в лицо.

Я стойко выдержала взгляд и ответила, что не сомневаюсь. И даже на мгновенье, глянув на куклу не своим, а её взглядом, увидела гукающего и улыбающегося младенца, сучившего ножками в ползунках.

Телефон вновь запищал.

– Её мать звонит!

– Сними трубку, – прошептала Марина, – если не ответишь – она разволнуется и примчится сюда, чего доброго.

Мне ничего не оставалось, как глубоко вдохнуть и принять вызов.

– Алло.

– Милочка! Слава богу, ты жива! – запричитал женский голос. – Как ты себя чувствуешь? Мы так волновались!

– Уже всё хорошо, мам, со мной всё в порядке, – пробормотала я, сделав над собой усилие. Странно было называть мамой женщину-ровесницу.

– Как же ты так неосторожно! Я ведь много раз говорила: держи Стёпу за руку на переходе, ведь знаешь, какой он нервный и своевольный, – всхлипнула она. – Сейчас мы приедем, знаю, как ты соскучилась. Котлеток твоих любимых нажарила, бутербродиков сделала… Приедем, тогда и поговорим. Целую! – выпалила она и отключилась.