Читать книгу: «Баба», страница 2

Этому долго не суждено было случиться.

Уже осенью в село вошли чужие солдаты, которые сначала забрали всю птицу и поросят, а спустя месяц увели и корову.

– Вот и хозяйство наше закончилось, – причитала мать, – уходить надо было, что же я глупая баба наробила.

Вскоре после этого в их хате поселился важный офицер, семье осталась только кухня, мать с детьми теперь спали на печи.

Хата у них была знаменитая, ещё прадед Лиды строил её из морёного дуба вместе с Тарасом Шевченко, который приезжал к нему в гости, а встретились и познакомились они с ним, когда-то на каторге.

Русская печь, как добротная баба, была огромной, её тепла хватало всей хате. На печи легко могли спать пять человек, а в подпечек дров входило на целую неделю.

В этом подпечке жила "Катя-дурочка", которую мать приютила у себя по доброте душевной, а куда её босую и почти нагую денешь.

– Лидка, ты в хате?! – вдруг кто-то постучал в окно.

– Та в хате, сейчас выйду. – Лида стала одеваться.

– Ты куды собираешься? – спросила мать, которая с начала войны не разрешала сёстрам отлучаться далеко из хаты.

– Да, там это… Валька ко мне пришёл, одноклассник мой.

– Какой ещё Валька?

– Так деда Миколы внук, ну рыжий такой…

– Пойдём побачим, что за Валька такой. – Они с дочерью вышли из хаты, парубок стоял у крыльца, ждал Лиду, – тебе для чего Лида понадобилась?

– Тёть Катя здравствуйте, я за Лидой прибежав.

– Зачем тебе моя доню нужна? – допытывалась мать.

– Разве не слыхали, нашу учительницу забрали немцы, сегодня её повесят на площади у Совета? – парнишка шмыгнул носом. – Ну, я побёг.

– Как же это? – охнула мать и тяжело опустилась на ступеньку крыльца. – Ох, детоньки мои, да разве это можно робить и для ваших ли глаз это? Не пущу! – прижала она Лиду к себе, а паренёк, не дождавшись, уже бежал по улице.

Вскоре после того, как Валька убежал, в их хату вломился полицай, не из их деревенских, он приказал всем через час быть на площади. Делать было нечего, мать собрала детей, и они пошли, по дороге к ним присоединился Ваня, который был у своих одноклассников.

На площади было установлено странное сооружение, люди останавливались в нерешительности, одноклассники Лиды, стояли отдельно, среди них был и Валька. Дети жались друг к другу, страх и непонимание переполняли детские сердца.

Вот вывели их учительницу с завязанными руками, она была избита, одежда разорвана, лицо и тело в кровоподтеках. Дети притихли, и стали ещё сильнее прижиматься друг к другу, словно стая голодных, напуганных воробьёв, которые вдруг разучились летать.

Учительницу завели на это странное, страшное сооружение. Она, окинув односельчан взглядом, увидела своих учеников.

– Дети, я вас учила добру, – вдруг сказала учительница, – любите и берегите нашу Родину!

Полицай, который стоял рядом, ударил учительницу по лицу и что-то зашипел, потом накинул на шею женщины верёвку…

Испуганные дети заплакали. Что было потом, Лида не помнила, через некоторое время к ней подошла мать и увела её домой.

В декабре 1941 года жители Эсмани, услышали совсем рядом с селом звуки боя, а потом в их село вошли партизаны. Где была Лида, девочка не запомнила, но когда она вернулась домой, увидела усатого дядьку, в расстегнутом тулупе, он сидел за столом. Лиде показалось, что закончилась война, и батя вернулся домой.

– Это кто? – спросила она тихонько у брата.

– Да это же сам Ковпак! Самый главный командир у партизан, – ответил ей брат. – Я с ними дальше пойду, не останусь больше дома!

– Это кто за печкой шумит? – вдруг спросил Ковпак. – А ну идите сюда!

Ваня с Лидой вошли в комнату. Лиде показалось, что главный командир партизан Ковпак, такой огромный, он словно занял всю их комнату, девочка спряталась за брата.

– Подойди поближе, я тебя рассмотрю, – сказал Ковпак.

– Зачем на меня смотреть? – испугалась Лида и даже хотела заплакать.

– Что вы там, в кухне с братом не поделили?

– Ванька с вами собрался, а мы как же? – сказала Лида, забыв про слёзы. – Нашу учительницу фашисты повесили, так мы целую неделю, на улицу боялись выйти, а Ваня у нас смелый он ничего не боится.

– Да, брат у тебя молодец.

– Вот и детки мои собрались воевать, – сказала мать, зайдя в комнату. Она, пока Лида разговаривала с Ковпаком, хлопотала на кухне.

– Да, наши дети с нами в партизанском отряде, воюют на равнее со взрослыми, а ты, Ваня, сейчас здесь в Эсмани нужнее, – он на секунду задумался. – Будь моя воля я бы всех детей, которые сейчас бьют фашистов, к наградам представил. И я обязательно это сделаю! Это будет особая награда, вот только закончим начатое дело, прогоним фашистов с нашей земли, и ни один юный герой не будет забыт! Пусть не велики они возрастом и ростом, но великое дело делают! А пока вот, – и Ковпак протянул Лиде плитку шоколада.

– Смотри не загордись героиня, – сказал брат.

– Да уж постараюсь, а ты Ваня дома останешься! Слышал, что дядя Ковпак сказал, что ты здесь нужнее!

Очень скоро партизанский отряд ушёл дальше и в их село снова вернулись фашисты и полицаи. Даже в хате Лиды снова поселился прежний офицер. Вот только отношение к жителям сильно изменилось. С этого времени жизнь у селян закрутилась, словно в кровавом колесе.

Откуда-то в селе снова появилась "Катя-дурочка", она опять поселилась в Лидиной хате под печкой.

Лиде казалось, что тот усатый дядька в расстегнутом тулупе в их избе и плитка шоколада, которую она честно поделила между всеми, просто сон.

В конце января жену парторга колхоза, избитую до полусмерти, обезумевшую от пыток водили по улицам, час назад полицай на её глазах посадил её маленького сына, которому не было и года, на кол плетня. Женщина упала, перед хатой Лиды. Второй сын долго лежал на застывающем теле матери, рядом стоял полицай, кутаясь в тулуп, он ждал, когда ребенок замёрзнет, Он не разрешал женщинам забрать ребёнка.

– Хотите вместе с ней лежать! – орал он. – Всех коммунистов и их "отродье" истребим! Всех кто партизанам помогал и помогает тоже!

– Сам ты "отродье", как земля такого изверга носит, – сказал кто-то из женщин.

– Да я сейчас вас всех к стенке! – заорал полицай, и испуганные женщины побрели по своим хатам.

Лида всё это видела из окна кухни, она запомнила это на всю жизнь.

Кровавая карусель всё крутилась и крутилась.

Наступившая весна не радовала жителей села, бабушки уже не сидели, как прежде бывало, на лавочках перед хатами, да и как может радовать солнце, если на сердце тучи и страх сковывает холодом всё тело.

– Лида, – позвала её мать.

– Да, мама…

– Надо тебе в лес сходить за хворостом.

– Так Ваня намедни принёс.

– Надо ещё принести.

"Странно", – подумала Лида, мать уже отпускала её из хаты, да и где удержишь такую егозу, но чтобы вот так в лес за хворостом, одну!

– Ты дядьку Копу помнишь, он с отцом в сельсовете робил?

– Ага…

– Что "ага", если в лесу его побачишь, так узнаешь чи нет?

– Да як же, обязательно узнаю, что нужно – то, мам?

– Вот пойдешь на поле, где лису поймала, там встретишь дядю Копу и передай эту записку. Всё поняла, доню?

– Ага…

– Опять "ага", – мать задумалась, – нет уж лучше я сама.

– Что ты, мама! Я дядю Копу помню, они с отцом у нас в хате часто бывали. И место, где лису поймала, хорошо помню, да и к Ване сколько раз в поле ходила.

– Тогда войны не було. Ну ладно, – согласилась мать, она протянула записку Лиде. – Только спрячь хорошо, да не потеряй.

– А хворост, нужен?

– Конечно, нужен, зачем же ты в лес пошла? Пану офицеру скажешь, что надо баню топить.

– Кому что сказать я поняла.

Потом поручения матери Лида стала выполнять часто.

В лесу всегда что-то надо было то зелень, то дикоросы, то орехи, которые раньше в лесу никто не собирал, а теперь всё шло в пищу.

Однажды, вернувшись из леса, Лида услышала разговор Вани с денщиком офицера, который жил в их хате.

– Зачем мне нужна эта война? – говорил немец Ване. – У меня в Германии своя ферма, дома остались жена и дети. Как же сейчас они там.

– Вы откуда русский знаете?

– У нас на ферме работали интернационалисты, они меня и научили. Я тебя тоже научу "Интернационал" на немецком петь.

Благодаря этому старому солдату Ваню не угнали в Германию. А ещё иногда он приносил семье Лиды еду. "Помои русским свиньям", – обычно говорил он полицаям, если кто из них его видел с ведром. На дне ведра в мешке лежал то хлеб, то крупа, а то и банка тушёнки.

Продуктами мать делилась с семьёй Вальки и деда Миколы.

Родители и старший брат Вальки были на фронте. Перед самой оккупацией у них остановилась дальняя родственница, она бежала от самой границы вместе с четырьмя детьми, да одному из детей в дороге стало плохо, вот и настигли их фашисты в Эсмани.

Совсем плохо и голодно было им, что могли из вещей, обменяли на продукты, даже лишней пары тёплых носок не осталось. Припасы деда Миколы, с такой оравой, быстро подъели.

Ещё зимой Лида стала носить Вальке еду, сначала тайно от матери и брата. Да где такое утаишь, если в хате каждая крошка на счету. Мать конечно это заметила, но не стала Лиду бранить. Она сама начала посылать семье деда продукты: то варёную картоплю, то кашу, а то и хлеба из того самого ведра. Дед Микола отказывался и даже бранил Лиду и Вальку, да как же тогда прокормить голодных детей.

Не все фашисты были такие как этот солдат, что жил с офицером в хате Лиды. Были среди фашистов настоящие "звери", эти легко могли избить и даже убить человека на улице и особенно лютовали, после нападения партизан. Не так посмотрел – расстрел, просто идешь по улице с подозрительным предметом – выстрел.

Маленькой Лиде казалось тогда, что хуже этих фашистов были только полицаи, они как черви вылезли наружу с начала войны. Из западных областей Украины вместе с фашистами в село пришли бандеровцы и бывшие бандиты, которым Советская власть была костью в горле. Эта "новая власть" с повязками на рукаве, рыскала по хатам и забирала всё, они издевались над жителями села и запросто могли сжечь хату со всеми домочадцами.

Лето 1942 года на Украине было жарким не от того, что палило солнце, а от того что земля горела под ногами мирных жителей, но она горела и под ногами фашистов.

Всё чаще жители в селе обсуждали новости, что где-то партизаны подорвали железнодорожные пути или устроили засаду на дороге, фашисты и полицаи боялись по одному ходить в лес.

В их село уже несколько раз приезжал важный офицер из Глухова в чёрной страшной форме и полицаи особенно старались выслужиться перед ним.

Останавливался он всегда в хате Лиды, и подолгу общался с жившим у них офицером.

Мать с детьми в это время выгоняли из хаты, и они жили в бане, в которую лишь иногда заходил старый немец.

Прошел год, как в село пришли фашисты. Долгий год оккупации, горя, лишений.

На улице было холодно, зима пришла злая, ветреная, словно хотела выдуть из жителей тепло, накопленное за лето, а вместе с ним остатки жизни. Лида, одетая в старую фуфайку, закутанная в ветхую шаль шла из леса. Она собрала немного хвороста.

– Стой, ты откуда? – остановил её полицай и схватил за плечо.

– Из леса дяденька, – испугалась девочка.

– Что ты там робила?

– За хворостом ходила. Дяденька, мне домой надо, мамка ждёт, – жалобно стала просить Лида.

– За яким таким хворостом? А брат твой где? – полицай не отпускал девочку – У вас в хате господин офицер живёт, а у вас дров нет?

– На растопку и для бани, – заплакала Лида, – Ваня с утра ушёл с дяденькой немцем.

– Да ты к партизанам ходила! – начал трясти Лиду полицай.

– Нет, дяденька, нет, мамка за хворостом отправила.

Полицай не унимался, он сильнее схватил Лиду за руку, и потащил её за собой. Вязанка хвороста упала и рассыпалась,

В комендатуре в это время снова был офицер из Глухова. Услышав шум на улице, он вышел на крыльцо, Лида подумала, что он прикажет отпустить её, и она побежит домой.

– Что происходит? – окликнул он полицая, – Кого ты привёл?

– Вот партизанку поймал, – ответил полицай. – Она в лес ходила.

– Партизана! – офицер засмеялся, и Лиде казалось, что он лопнет от смеха. – Да твоему партизану годов десять!

Офицер не лопнул, а, продолжая играть тростью, зло посмотрел на полицая и девочку, закутанную в какие-то лохмотья, резко развернулся и ушёл назад в комендатуру.

Полицай, как змея, зашипел на Лиду.

– Я всё равно получу за тебя вознаграждение и докажу офицеру, что ты с партизанами связана!

Лида не понимала, какое вознаграждение хотел получить полицай, да и что могла понимать испуганная девочка. Она решила, что нужно молчать, полицаю надоест, и он её отпустит. Лида дрожала от холода и страха.

– Что холодно? Раздевайся! – заорал полицай.

– Что же он делает? – услышала Лида. Никого не было рядом, редкие прохожие плотнее кутаясь в свою немудреную одежду, быстро пробегали мимо страшного места, словно не замечали, что происходит во дворе комендатуры. Да и чем они могли помочь девочке, оказавшейся в руках отморозка.

Полицай сам начал стаскивать с испуганной девочки одежду. Лида ревела, а полицай уже буквально сдирал с неё платье.

На крыльце топтались другие полицаи, они наблюдали за происходящим и весело смеялись.

Раздев испуганную девочку, оставил на ней только тонкую ночную рубаху, он вытолкал испуганного ребенка на улицу и куда-то погнал её.

"Мама, мамочка", – прошептала Лида, и как сноп повалилась на обочину дороги. Полицай попытался поднять девочку, а потом начал пинать её.

Лида уже не чувствовала боли, она была далеко от разъяренного полицая, от комендатуры, от этой, когда-то родной улицы. Дивный цветущий яблоневый сад окружал девочку, вокруг пели яркие птицы.

– Вставай, что лежишь?! – Полицай ещё сильнее, начал пинать замерзающую девочку. Мимо проехала чёрная машина, и он сразу потерял к девочке интерес, – Подохнешь сама! – он зло плюнул, закутавшись плотнее в тулуп, быстро пошёл в комендатуру.

" Офицер из Глухова уехал и мужики, – думал полицай, – уже достали бутыль с самогоном, выпьют и ему не оставят".

Лида очнулась в полумраке, она подумала: "Я, наверное, умерла, как Любаша! Но почему нет яркого света, про который все говорили?"

Лида ещё немного полежала и решила, что это просто страшный сон, девочка обрадовалась, что полицай ей приснился, сейчас она откроет глаза и побежит помогать маме.

Лида медленно открыла глаза, пошевелила рукой и даже ущипнула себя. "Больно, значит, я не сплю, но почему ноги совсем не чувствую?"

– Мама, мама, Лида очнулась!

– Ой! Слава тебе, Господи! Что же они, с тобой сробили, девонька моя, – стала причитать мать.

– Мама, где я? – спросила Лида.

– У ридной хате, мы с Ваней тебя с улицы принесли, он топчан сделал. На печку тебя не положить, упадешь ещё.

– Топчан сделал? Это сколько же я сплю?

– Лидонька моя, доню ридная. Уже третий день с того дни, как мы тебя нашли и принесли в хату.

– Значит полицай не сон, – Лида заплакала.

– Який же сон? Ридная моя, – мать с сестрой, тоже заплакали. – Мы тебя и живой не чаяли видеть.

– Мамочка, я им ничего про записки не сказала, – стала шептать Лида. – Можно я ещё немного полежу, и тогда встану? Вот тильки ноги меня не слухают совсем, наверное, отлежала.

– Отдохни доню, отдохни.

– А братик где? – спросила Лида.

– Ваня в Студёное пошёл к бабушке Пане. Да ты её помнишь, на похоронах у Любы была.

– Зачем, я же не умерла? У меня и не болит ничего, тильки ноги не чувствую…

– Як зачем? Она же знахарка, она всю округу лечит, все её знают. Может бабушка Паня, поможет, мне тебя ридная на ноги поставить. Вот тильки как она к нам доберётся, стара она совсем стала? Ничего Господь не оставит нас сирых.

После обеда из Студеного приехали Ваня и бабушка Паня.

Привёз их на лошади хуторской мужик, он даже в хату не зашёл, сразу поехал обратно, чтобы засветло, вернуться домой.

Бабушка долго щупала и ворочала Лиду, своими костлявыми, но сильными руками. Она что-то ворчала себе под нос.

– Вот что, Кать, у вас навоз есть?

– Навоз? – удивлённо переспросила её мать.

– Да, навоз, – бабушка Паня, поднялась с топчана, на котором лежала Лида. – Навоз нужен.

– Есть. Скотину всю забрали, а он кому теперь нужен. Нынче в огороде ничего не сажали, так что весь за сараем лежит.

– Скажи парубку своему, пусть завтра таскает его весь обратно в сарай, надо девку греть, а то боюсь, не поднять мне её будет.

Мать больше не расспрашивала бабушку, а утром с Ваней начали таскать навоз обратно в сарай, и даже Надя им помогала. Они уже почти весь навоз перетаскали и сложили большую кучу в сарае, из хаты вышла бабушка Паня и сказала:

– Хватит таскать, утопчите его плотнее и полейте тёплой водой. Будем в нём девку греть.

Затопили баню и нагрели воду, полили навоз, а вечером, когда всё сделали, Ваня вынес Лиду из хаты.

Женщины сделали в навозной куче большую дыру, раздели Лиду и посадили её в приготовленную яму. Девочку вокруг плотно обложили навозом, как обычно сажают молодые деревья в лесу.

– Ничего Катя не бойся, девка у тебя молодая, сильная, сердце крепкое, – приговаривала бабушка Паня. – Ну, что ты Катя слёзы льёшь? Смотри Лилька твоя молодец, ни единого слова не проронила, а ей сейчас чай вовсе не сладко.

Лида действительно всё время молчала. По праву сказать, она всё ещё боялась бабушки Пани, но очень быстро она привыкла и к ней, и к запаху навоза. И вот пошли своей чередой дни болезни и лечения. Некоторые из них тянулись словно, густая смола, а иные, наоборот, спешили как горный ручей.

Новый 1943 год Лида встретила сидя в навозной куче. Сначала девочка ничего не чувствовала, потом ей стало казаться, что ноги словно кто-то колет иголками, или на них напали злющие рыжие муравьи. Спустя несколько дней ноги стали гореть как в огне.

Бабушка Паня не отходила от Лиды ни на шаг, она кормила её, мыла в бане, натирала мазью, которая вкусно пахла травами и мёдом. Мама и Ваня были у неё в помощниках, как поварята у шеф-повара. Принести, подать, убрать, помочь донести до бани и обратно.

После очередной бани и растираний маслами, бабушка Паня вывела Лиду за руку.

– На всё воля Божия и всё в руках Его. По милости Своей не оставит Он нас убогих и сирых в молитвах наших. Я тебе, Катя, говорила, поставим мы Лиду на ноги, доня твоя молодец, как стойкий оловянный солдатик всё вынесла и мороз, и жару.

Мать, Ваня и Надя стояли и изумлённо смотрели на измотанную болезнью Лиду, она стояла, ухватившись за свою спасительницу, и улыбалась.

– А вы её хоронить думали, – сказала бабушка Паня. – Да мы у Лиды ещё на свадьбе спляшем!

– Яка свадьба? Война, будь она не ладная…

– Война, Катя, закончится, мы обязательно прогоним фашиста проклятого с нашей земли, а жизнь продолжается. Нам всем надо жить, назло врагам, надо жить.

Весной Лида, на сеновале увидела странный деревянный ящик, он был сделан из не струганных досок.

– Это, что за ящик? Откуда он взялся? – спросила она Надю, которая за эти годы стала не по-детски рассудительной.

– Это Ваня сделал.

– Для чего, ему такой странный ящик?

– Так это для тебя… Мама!.. – Надя позвала мать на помощь.

– Для меня!? – Лида снова и снова допытывала сестру. Надя не дождалась мать и нехотя ответила сестре.

– Это твой гроб, Лида, – девочка всхлипнула, – когда зимой на улице тебя нашли, думали, что ты помрёшь, как Люба. Вот Ваня вместе с топчаном и смастерил его, а сжечь забыл.

Этот ящик напомнил Лиде, топчан на котором она очнулась зимой за печкой. Лида снова вспомнила полицая, который гнал её раздетую по улице.

– Вы что там робите? – спросила мать и, увидев гроб, всё поняла. – Лида, ты уже совсем взрослая у меня, сама доню всё понимаешь. Знаешь, люди говорят, что кто при жизни свою домовину увидит, живёт потом долго и счастливо.

В этот же день Ваня разбил гроб, что мастерил для сестры и сжёг его в бане.

1943 год принёс освобождение Украине. Перед самой Эсманью шли ожесточённые бои, наши войска пытались прорваться на мост, а потом когда подошли наши танки, всё было кончено.

Наши танки вошли в родное село Лиды, а встретил их этот гад полицай. Фашисты, сбежав, оставили их блюсти порядок в селе. Бабы услышав, что бой стих тоже вышли из своих убежищ. Последнее время все жители села пряталась, кто в погребе, кто в подполье, а кто и в овощных ямах на огороде, в которых во время оккупации прятали наших раненых солдат.

Бабы, измученные страхом, кто с тяпкой, а кто с цепом, схватили полицая, который пытался спрятаться за сараями, и повели его по селу. Они припомнили ему всё и детей посаженных им на кол, и жену парторга, и Лиду…

Наши солдаты попытались остановить самосуд, но решили не связываться с разъярёнными бабами, а те забили фашистского прихвостня до смерти и бросили тело в овраг за селом.

Мать Лиды с другими женщинами, после того как фронт ушёл дальше на запад, помогали хоронить солдат, погибших на мосту. Мост перед селом был завален нашими бойцами и фашистами.

– Вот так всегда, торопятся командиры награды получать, ребят наших родных не жалеют, вон сколько на одном мосту положили. А сколько их у них на дороге было этих мостов, кто считал? – ворчала одна из баб .

– Ты что, Галю, такое гутаришь? – спросила мать Лиды.

– А то и гутарю, что кому ордена да медали, а кому и крест на чужой стороне! Ох, бабоньки, где наши с Вами мужики, да дети, может они лежат уже в чужой земле родные, ведь сколько времени весточки нет?

– Не говори так Галя, живые они! – отрезала мать Лиды.

– Тебе Катя хорошо говорить, хоть сына сберегла рядом с собой! А мои три сыночка с мужем все на войне, может, и лежат родные, уже на каком мосту!

– Что ты, такое говоришь? У нас дочку, чуть до смерти не замучили и Ваня самим Ковпаком в селе оставлен для связи с партизанами. А ведь он так просился на фронт.

– Твой Ваня, на побегушках у старого фашиста был, он его и от Германии спас.

– Да, ты сама Галя не знаешь, что несёшь. Не могу я тебе всего рассказать и сына моего попусту обидела.

– Прости, ты меня Катя, ох прости. Как увидела наших солдатиков, что здесь на мосту лежат, так и своих сыночков вспомнила…

После этого разговора мать отправила Лиду в Студёное за листами из старых школьных тетрадей, чтобы написать на фронт письма мужу и Ване, который ушёл вместе с нашими солдатами дальше, к тому времени ему уже исполнилось восемнадцать.

Лида обратно вернулась, только поздно вечером, Надя уже спала, а мать ждала возвращения дочери.

– Мама, есть что поесть? – спросила она. – Я весь день ничего не ела, там в Студёном такое было!

– Так я твою картоплю и лепёшку беженке с детьми отдала, – сказала мать. – А тебя разве тётка в Студёном не накормила?

– Ни. – Лида уже хотела заплакать, ну как же так её обед мать отдала чужим людям, но подумав о том, что там были голодные дети, смахнула с лица уже набежавшую слезу и начала рассказывать, что произошло в Студёном.

– Через их хутор фашисты гнали женщин с малыми детьми, – начала она свой рассказ.

– Откуда они?

– Да я не знаю, только тётка Параша говорила, будь-то из лагеря они, – ответила Лида и продолжила свой рассказ. – Так вот в хуторе фашисты отобрали у женщин детей и сбросили их в колодец.

– Як же так, чем детки виноваты?

– Наши когда пришли в Студёное сначала и понять не могли, почему кони шарахаются от колодца.

– Разве никто из жителей не бачив, что ироды проклятые сробили?

– Да ни, они, как и мы прятались, случайно кто-то бачив, что женщин гнали и всё.

– Ой, Господи милостив! Як же ты, попустив такое? Что же это робится на белом свете, – мать ещё долго причитала и всхлипывала, ворочаясь на кровати, а Лида уже давно спала.

В 1945 году при форсировании Одера Ивана тяжело ранило в голову, он долго лежал в госпиталях и Лида с матерью даже ездили к нему в госпиталь. Там он познакомил их с военврачом Катей, которая вытащила его с того света.

В этом же году умерла бабушка Паня, не дожив до Дня Победы меньше месяца. Бабушку привезли отпевать в Ивановскую церковь в Эсмань. Лида стояла с матерью в душном от чада свечей и ладана Храме и под успокаивающее и не понятное ей пение батюшки вспоминала, как поначалу боялась бабушки Пани, как она ей не понравилась, но потом болезнь Лиды сблизила их, они стали родными и близкими.

После многочисленных госпиталей вернулся домой брат, он приехал с женой Катей. После ранения у него стояла пластина в голове.

В школе после войны не хватало учителей, и Иван пошёл работать учителем математики, как ему и предсказывал отец.

Лида больше в школу не вернулась, она работала вместе с матерью в колхозе и на уговоры брата, продолжить учебу не соглашалась.

Отец домой вернулся уже в пятидесятых годах, когда Лида была совсем взрослая, а у Вани подрастал свой сын. Однажды ночью, проснувшись, Лида услышала разговор родителей на кухне.

– Так вот, – говорила мать отцу, – скотину и птицу всю фриц побрав, а что не нашёл, так полицаи забрали, ох и звери же они были. У нас в хате жил, какой-то важный офицер, благодаря этому офицеру и его денщику Ваню не угнали в Германию.

– Ты этого ещё кому-нибудь не скажи, я в сельсовете сейчас работаю, мало ли люди узнают, – перебил её отец.

– А как было выживать, Демьян, при фашистах? Вон и дочь нашу чуть не "угробил" полицай, он ведь её на морозе по улице в одном исподнем таскал.

– За что?

– Она в лес партизанам, носила записки от Кати. Ване тогда совсем, опасно стало, вот я девку-то и отправила.

– От какой такой Кати?

– Так ты слухай, Демьян, мы во время войны, тоже воевали, как могли партизанам и нашим раненым солдатам помогали. У нас под печкой в хате жила Катя, её все знали как "Катю-дурочку", постоянно она ходила по селу, как Золушка вся чумазая в саже. Так вот эта Катя была с нашими войсками связана, связная она была или разведчица.

– А ты откуда это знаешь?

– Однажды она меня попросила записку в лес отнести для Копы, да он с тобой работал в сельсовете, а во время войны партизанил здесь. Я сама куда пойду, за взрослыми-то полицаи следили, да и немцев не обманешь, вот и отправляла сначала Ваню, а потом Лиду, когда что-то очень важное было для партизан. Вот и в этот день в лес с запиской пошла Лида, а полицай поймав Лиду когда она из леса возвращалась. Она мала деточка ничего ему не сказала, як она выжила до сих пор ума не приложу. Так что у нас Демьян, здесь была своя война, а детей мы с тобой хороших вырастили – подвела итог мать.

– А Катя куда делась?

– Так, як фашист с села побёг, она вслед за ними и ушла.

– Лучше молчать про всё это надо, а то знаешь, как оно бывает.

– Как бувает?

– Так ты что глупая, вы жили на оккупированной территории, и никто сейчас не будет разбираться, кто прав был тогда, а кто виноват, все виноваты и всё. Ладно, меня хоть в сельсовет обратно взяли на работу и даже председателем обещают назначить.

– Да як, же так Демьян, а Катя? Сам Ковпак у нас в хате говорил, что всех детей кто партизанам помогал, наградят особыми наградами. Кого тогда награждать, коль не Лиду или Ваню, за что они всё это терпели?

– Ну и где сейчас твоя Катя? Наверное, Ковпак уже и не помнит, не только про вас, но и про то, что был в Эсмани. Сколько всего было за время войны, и даже дядька Копа погиб, кто подтвердит твои слова? Так что лучше молчать, а жизнь сама разберётся кому награды, а кому ещё чего.

Жизнь в селе, после войны, потихоньку налаживалась, но вот только не торопилась она с наградами, поэтому в селе про оккупацию старались не только не говорить, но поскорее забыть это время, как страшный сон.

На семью Лиды, после ночного разговора матери и отца, кто-то посмотрел косым взглядом или позавидовал чему, поэтому счастье не хотело возвращаться в их хату.

Однажды придя с работы, вечером Лида снова увидела на кухне мать в слезах. Она слышала в селе разговоры о том, что отец после назначения на должность председателя сельсовета, загулял с Галькой Купатой, она работала в сельсовете секретарём.

Лида выскочила из хаты, так и не раздевшись, и побежала в сельсовет. "Ну, я вам задам, гады!"– думала она.

Подбежав к зданию сельсовета, Лида увидела в одном из окон свет, она подняла камень с дороги и бросила в окно, на порог выбежал отец в расстегнутой рубахе, за ним стояла Галя.

– Что же ты нас, батька, позоришь! – кричала Лида. – Да лучше бы тебя на войне убили! И ты, Галька, не зыркай на меня, за отца я тебе эти глаза выцарапаю!

– Да я тебя на зону! – заорал отец на Лиду. – На власть покушаться! Не посмотрю, что ты моя дочь, Галина Власьевна, вызывайте милицию!

– Да звоните! Звоните! – кричала Лида. – Я ведь тоже молчать не стану, расскажу как себя Советская власть, на работе ведёт! Ты выбежал даже ширинку забыл застегнуть, не только рубаху!

– Стерва, ты Лидка! Ох, и стерва выросла!

– За что же это ты меня так, Демьян Васильевич, величаешь?! Может Галька – подстилка твоя – стерва, ты спроси у неё, зачем к ней полицай частенько в гости захаживал? Может это она сдала ему жителей села и жену парторга, ведь полицай не местный был, из бывших бандеровцев!

– Замолчи! Иди с глаз долой и чтобы я больше тебя в своей хате не бачив!

– И не побачишь, уезжаю я с ребятами на шахту работать!

Лида действительно ездила в райком комсомола, где ей вместе с Валькой и другими ребятами дали путёвки на работу на шахты в Ворошиловоградской области. Отцу дела не было, что делает и чем занимается Лида, поэтому эта новость буквально "ошарашила" его.

Отец в это день домой так и не вернулся, а утром Лида собрала нехитрые пожитки в деревянный чемодан.

– Это как же, доню?

– Мама, я уже давно так решила, – ответила Лида. – А вчера отец, из-за своей шлюхи, пригрозил в тюрьму меня отправить. Да и из хаты велел выметаться!

– Да як же?

– Явится домой, сама у него спроси. Я так жить не буду!

Мать вздохнула, закрыла лицо платком, ушла в другую комнату, там спала Надя.

Лида уже выходила из хаты, мать остановила её, она вынесла небольшой свёрток и протянула его дочери.

– Это что?

– Икона, я её завернула в шаль бабушки Пани, тебе на память.

– Зачем она?

– Как же, доню, без веры на свете жить, возьми. – Мать вытерла слёзы. – Вот ещё моё благословение, здесь молитва Пресвятой Богородицы, пусть хранит тебя Дева Милостивая и моё благословение.

– Да что же ты, мама, будь-то со мной, навсегда прощаешься? – вскрикнула Лида. – Я обязательно вернусь домой!

– Вернёшься…– мать вздохнула. – Вернёшься, но не бачить мне тебя, доню, на этом свете. Прости ты меня за всё и что с записками тебя в лес отправляла, и что сейчас защитить от отца не могу.

– Мама, что ты, мамочка? За что мне тебя прощать, родная, а хочешь, я дома останусь?

– Нет, раз решила, дочка, поезжай, это я всю жизнь в этой хате прожила, да так видно хозяйкой так и не стала.

– Что тут происходит? – из комнаты вышла заспанная Надя.

– Лида поехала на шахты робить.

– Лидка, ты могла, уйди и не проститься со мной?