Кровь. Закат

Рокот. Едва различимый. Где-то на грани слышимости.

– Нас ищут! – это Сахно. Блестит расширившимися зрачками.

– Вряд ли, – Кровник покачал головой, – Хотя…

Рокот стал чуть громче. Потом начал удаляться.

– Так… – сказал Кровник. – Как я и думал, они не тупые. Они знают, что кроме как к железной дороге нам идти некуда. Они будут нас там ждать. Я бы на их месте нас там ждал…

Кровник смотрит на Луцика, на Сахно, на кейс в своей руке.

– Еще час идем вместе, потом выпускаем вперед дозорного, – говорит Кровник, – Бегом, марш!

Несколько секунд их темные фигуры мелькают среди стволов.

Потом исчезают и они.

Когда Косте было четырнадцать – вышел фильм «Вий». Знакомый пацан ездил с родителями в Москву и видел его там в кинотеатре. Он рассказывал такие ужасы, что у всех волосы шевелились. Как-то весной «Вий» на неделю привезли и в их город. Осип и Костя, сбежав с физкультуры, поехали на троллейбусе в центр города, к новому кинотеатру «Мир». Они упросили какого-то алкаша купить им два билета на вечерний сеанс.

Родители не пустили Костю в кино посреди недели. Они пообещали сводить его на «Вий» в субботу. Костя неохотно согласился.

Осип прибежал к нему за сорок минут до сеанса, уже в сумерках. Позвонил в дверь.

– Давай билет! – громким шепотом потребовал он, стоя на пороге.

Костя достал с полки «Шерлока Холмса». Билет лежал между сотой и сто первой страницами.

Осип пошел в кино с каким-то знакомым. Костя лежал, смотрел в потолок и завидовал. В час ночи он уснул и продолжал завидовать Осипу даже во сне.

Утром Саня не пришел в школу. На большой перемене Костя услышал, что Осип в больнице. Он побежал на угол и позвонил другу домой.

– Он болеет, – сказала бабушка Осипа и положила трубку: она не очень любила Костю.

Перед последним уроком он узнал и вовсе шокирующую новость: ночью в парке убили десятиклассницу Людочку Кривицкую.

– Что??? – Костя Кровник остолбенел.

Людочка Кривицкая была самой красивой девушкой школы. Она была юна и прекрасна и, кажется, всю жизнь занималась художественной гимнастикой. Окруженная стайкой таких же красавиц-подружек, она посещала все танцплощадки города, но никто не приглашал ее танцевать. Самоубийц не было. Старшему брату Людочки Кривицкой было тогда двадцать пять. Он ходил в клешах, с рыжими патлами до плеч и выкидухой в кармане. Никто никогда не видел, чтобы он улыбался.

Все звали его Серега Крива. При знакомстве он запросто мог дать человеку в бубен. Это означало, что новый знакомый Криве не понравился. А еще у него было около тридцати-сорока друзей, выглядевших и ведущих себя так же, как и он сам.

Людочка не походила на родственника ни внешне, ни внутренне: она была прекрасна, как ангел. В отличие от брата, она много и с удовольствием смеялась. Костя влюбился в нее еще в первом классе, на самой первой линейке по поводу самого первого звонка. Он – всегда тайком – смотрел на нее, испытывая странную радостную печаль.

Людочка убита. Не только Костя – вся школа в шоке.

Несколько зареванных девичьих лиц, испуганные преподаватели, десятки порхающих между рядами записочек и нервный вибрирующий шепот на задних партах – в этот день последний урок у первой смены прошел очень скомкано.

Звонок – и все ринулись во двор. Врать и слушать восторженное вранье.

Говорят, ее зарезали. Еще ее изнасиловали.

Не зарезали и не изнасиловали. Ее задушили специальной удавкой.

Нет, говорят, ее задушили леской, а потом собаки ее покусали.

Покусали??? Как покусали???

Зубами покусали! Ее потом собакам кинули!

Да не кинули! Они ее уже мертвую нашли и грызть стали!..

Костя, ошалев от полученной информации, пошел домой. Перепрыгивая через три ступеньки, он взлетел на свой этаж и, не разуваясь, схватил телефон. Трубку взяла мама Осипа. Она сказала, что ее сын отравился и сейчас лежит в больнице, в изоляторе. Что всю ночь ему было плохо, что скорая поставила ему капельницу и увезла в инфекцию.

Костя бегал к городской больнице и лазил на цветущие яблони, заглядывая в окна второго этажа, но Саню так и не увидел.

На обратном пути, за домом, Костя встретил Миху Слона и Зуба. Они, разломав старый аккумулятор, выковыривали пластины свинца, плавили его в консервной банке и отливали кастеты, сделав формы прямо в мокром песке. Они лениво поведали, что к Осиповым приходила милиция. А еще час назад заявился Крива со своими друзьями и тоже спрашивал про Саню. Костя, холодея, узнал, что Крива, расспрашивал и про друзей Осипа. Озираясь, он добрел до своего подъезда, а потом до глубокой ночи осторожно выглядывал во двор.

Утром он взял мамино зеркальце и, взобравшись на гаражи, стал пускать солнечных зайчиков в окна Саниной квартиры. Он увидел, как дрогнула занавеска. Потом он увидел Осипа. Тот приложил невидимую телефонную трубку к уху и несколько раз крутанул пальцем невидимый диск. Костя спрыгнул с гаража и побежал к себе домой. Он влетел в пустую квартиру, захлопнул за собой дверь и тут же зазвонил телефон на тумбочке.

– Алле?.. – насторожено сказал он в трубку.

Звонил Осип. Говорил, что родители ушли на работу, а бабушка на рынок. Звал к себе. Костя побежал – ходить в такой ситуации казалось ему нелепым. Осип открыл после условного стука, быстро захлопнул за ним дверь, защелкнул ее на два засова и цепочку.

Он был в пижаме, и от него пахло лекарствами. Осип испуганно улыбался.

– Ну, ты как? – спросил Костя.

– Нормально, – сказал Осип и вздрогнул: во входную дверь постучали.

Осип и Костя, выпучив глаза, смотрели друг на друга.

«Кто это???» – одними губами спросил Саня.

«А я знаю???» – ответил ему друг.

Стук повторился. На этот раз чуть громче. Осип на цыпочках прокрался к дверному глазку, но так и не решился в него посмотреть.

«Спроси кто!» – беззвучно артикулируя и размахивая руками, попросил Осип.

Костя отрицательно замотал головой: нет!

В дверь постучали третий раз.

Осип молитвенно сложил руки.

Костя скривился, как от зубной боли, и схватился за свои волосы.

– Кто там? – вдруг громко спросил он, взяв какую-то неестественно высокую ноту.

– Сашу можно… Осипова?.. – незнакомый голос из-за двери.

Осип замахал руками и головой.

– А кто его спрашивает? – так же громко и так же неестественно высоко спросил Костя.

– Сергей.

– Какой Сергей?

– Кривицкий.

Осип побледнел. Он даже присел от ужаса. Он смотрел на Костю.

– А его нет… – неуверенно сказал Костя.

– Конечно, нет, – сказал Крива, – Пусть к двери подойдет. Поговорим.

Осип смотрел на Кровника.

– Я тут… – наконец сказал он в замочную скважину.

Костя услышал, как кто-то на лестничной площадке чиркнул спичкой. Через несколько секунд запахло куревом: Крива курил папиросу, там – за дверью.

– Ну? – сказал Крива, – Расскажи мне, что ты мусорам рассказывал… Что ты там видел…

Костя молчал, удивленно глядя на Осипа.

Осип тоже молчал, нахмурившись.

Оба они услышали, как Крива выдохнул дым и снова затянулся своей папиросой.

– Ты меня слышал? – зло сказал Крива. – Или уши прочистить?

Осип захлопал ресницами, переступил с ноги на ногу и засопел.

– Что рассказывать? – спросил он.

– Все рассказывай! Я за Людку порежу ломтями! Я тебе отвечаю – я любого порешу, ты понял меня? Она вчера в кино пошла. Говори, кого с ней видел? С кем она ушла? Говори! Ниче тебе не будет, отвечаю!

– Ладно… – сказал Осип.

Осип соврал отцу, что идет в кино с выдуманным другом Глебом и его выдуманными родителями.

На самом деле он пошел на «Вия» один. Он надеялся продать лишний билет и съесть мороженого в буфете. Это ему удалось. Билет он продал какому-то мужику, который без проблем провел его на этот вечерний сеанс. «Вий» оказался страшнючим кином про летающий гроб с покойницей и вурдалаков, бегающих по стенам. Осип, открыв рот, честно боялся до финальных титров. Пару раз ему было по-настоящему страшно.

– Чуть не усрался! – сказал он.

Позади Сани, на последнем ряду, в самом углу сидела парочка. Парень в темном пальто и девчонка в чем-то светлом. Они шептались и хихикали. Осип обернулся на них пару раз и вдруг понял что девушка – это Людочка Кривицкая.

– Как выглядел этот покойник? – глухо спросил Крива из-за двери, – Как он выглядел, этот ходячий труп? Этот не жилец на этом свете, когда я его встречу, я отвечаю – как он выглядел??!

Осип не рассмотрел его как следует. Он заметил, что этот парень положил ей руку на грудь, а она руку эту не убрала. Осип сказал, что они стали целоваться.

Крива заскрипел зубами за дверью.

– Как не рассмотрел??? – спросил он, – Какого цвета волосы? Лет ему сколько? Видел ты его раньше? Усы есть? Похож он на кого-нибудь?

Осип сказал что волосы у того были темные. Усов и бороды не заметил. Лет ему примерно как Криве. Раньше Саня его никогда не видел. Ни на кого вроде тот мужик похож не был.

– Хотя…

Осип невидяще смотрел в зеркало у вешалки.

– Че? – Спросил Крива в замочную скважину.

– Ну ты подумаешь, что я… – Осип выглядел смущенным. – Это…

– Блядь, говори уже!

– Мне показалось что он очень похож на этого…

Осип взялся за голову.

– Который в этом… как его…

Осип бешеным взглядом уставился на Костю сжимая свою черепушку.

– В «Разводе по-итальянски» снимался!!! – вдруг радостно воскликнул Осип взмахнув руками. – Этот!.. марче… марсе…

– Марчелло Мастроянни? – спросил Крива.

– Да! – так же радостно воскликнул Осип. – Да! Вылитый!

С площадки не доносилось ни звука.

Костя, скривившись, постучал себя пальцем по лбу.

– Я ж кино смотрел… – пробормотал Осип. – А не на него…

– Дальше. – сказала замочная скважина.

Когда включили свет, и все встали со своих мест, Саня вышел из кинотеатра и пошел за ними.

– Че ты за ними поперся? – спросил Крива. – А?

Осип покраснел.

– Я это… – сказал он и покраснел еще больше, – я думал, что они это…

– Понятно, – сухо сказал Крива. – Что дальше?

Людочка и мужчина свернули в парк и стали прогуливаться по ночным аллеям.

Осип, не дыша, следовал за ними по параллельной асфальтовой дорожке, усаженной акациями. Он шел и думал, что ему повезло. Что сейчас он увидит нечто затмевающее всех бегающих без купальников девок. Он увидит, как будут дрючить первую красавицу школы.

– Он что-нибудь говорил про себя? – спросила замочная скважина голосом Кривы. – Где работает? Где живет? Местный? В командировку приехал? Имя? Как она его называла?

– Никак не называла. Она просто говорила ему «ты».

Осип очень хотел в туалет и даже хотел слегка отстать, но так и не решился: в такой-то тишине его журчание будет слышно за километр. Поэтому он терпел и слушал неспешную беседу, доносившуюся до него из-за деревьев. Он слышал сонное ворчание ворон где-то рядом.

– Ты такой… Необычный молодой человек…

– Не такой уж и молодой…

– Ой, надо же!.. Он кокетничает!.. Ты кокетничаешь?

– Нет.

– Ты, наверное, милиционер, да? Или бандит?

– Не милиционер. И не бандит.

– Какие мы секретные!.. – сказала Людочка и вдруг хихикнула. – Ой! Я же поняла! Ты – шпион! Да?!

– А что, так заметно?

– Блииин! Я так и знала! – воскликнула Людочка, – Как интереснааа!.. А ты чей шпион? Наш?

Осип видел, как он покачал отрицательно головой. Лидочка зажала рот ладошкой:

– Немецкий???

– Нет.

– Ух ты!.. А чей? Английский?

– По правилам, – голос его Осип описал как тихий, но громкий, – если я скажу тебе об этом хоть слово, я…

Он сказал что-то ей на ушко.

– Хо-хо! – притворно испугалась Лидочка. – Как страшнооо!.. Так чей шпион ты?

Она взяла его под руку но, не пройдя и трех шагов, они остановились.

Осип вдруг понял, что они прошли почти весь парк насквозь и находятся рядом с городским бомбоубежищем. Совсем недалеко от входа. «Сейчас он ей впердолит!» – взволновано подумал Осип.

– Я разведчик, – сказал кавалер Людочки.

– Американский?

– Нет.

– О! Поняла! Японский!

– Нет. Я не принадлежу к разведке ни одной из перечисленных тобой стран.

– Да? А из какой тогда ты?

– Не из какой.

– В смысле?

– Ни из какой. Такой страны нет.

Осип говорит, что Людочка на пару секунд замолчала.

– Фу, дурак! – воскликнула она и хлопнула его по рукаву. – Пойдем?

– Нет, – сказал он.

Осип говорит, что это было похоже на взрыв – огромная стая ворон, устроившаяся на ночлег, сорвалась с деревьев, вереща во всю силу своих голосовых связок. Вороны вопили как полоумные, с перепугу сталкиваясь в воздухе и гадя на лету. Осип слышал, как сотни их крыльев режут воздух, и как где-то рядом шмякается на асфальт их помет, падая с высоты. Но не это испугало его.

А он испугался.

Так – что по ляжкам потекло горячее.

Людочка кричала. Кричала там – в этой темноте. И Осипу казалось, что ее крик мечется среди деревьев, искажаясь. Словно кто-то воет, передразнивая ее. А потом – почти сразу – она начала хрипеть. И Осип услышал странные звуки.

– Что за звуки? – спросил голос из замочной скважины.

– Звуки… – повторил Осип. – Странные звуки…

– Как что? – Косте казалось, что слова даются Криве с трудом. – Звуки похожие на что?

Осип пожал плечами.

– Ни на что не похожие… – сказал он, наконец. – Я таких звуков в жизни до того не слышал… Я и милиционерам об этом же рассказал…

– Что ты там еще им рассказал? – спросила замочная скважина.

Осип хотел убежать, но не мог пошевелиться и просто стоял, держась за дерево, а потом увидел какое-то движение.

Движение у входа в бомбоубежище.

Ему показалось, что кто-то приоткрыл огромную толстую дверь, ведущую под землю, и бесшумно юркнул туда – в черный зев.

– Все? – спросил Крива.

– Все… – ответил Осип.

– Нет… – помедлив, сказал Крива. – Не все.

Осип молчал.

– В обморок ты че упал? – спросил Крива, – А? Валялся там обосанный весь… в вороньем говне… Сторожа тебя нашли?

Осип молчал.

– А? – спросил Крива.

Осип выглядел так, словно сейчас еще раз бухнется в обморок.

Осип сказал что тот – ТОТ в темноте – прежде чем нырнуть в черный провал бомбоубежища, вдруг замер на пороге.

– Он обернулся, – сказал Саня. – Он обернулся и посмотрел на меня.

Милиция прочесала главное городское бомбоубежище два раза. Обнаружила еще один выход, намертво заваренный изнутри и склад покрытых плесенью противогазов. Больше ничего.

На похороны Людочки собралось полгорода. Костя тоже там был. Ему было неприятно: все шептались и с интересом заглядывали в гроб, пытаясь рассмотреть ее шею – говорили, неведомый убийца хотел оторвать ей голову. Говорили, что этот нехристь издевался над бедняжкой и пытался перепилить ей шею тупой ножовкой – такие жуткие рваные раны! Много чего говорили. Даже что убийца был людоедом и откусил от нее кусок. Под душераздирающую музыку и вой женщин Людочку Кривицкую положили в машину и увезли на кладбище.

На следующий день в школе начались экзамены.

«Стоп!» – Кровник жестом приказывает Сахно остановиться.

Стоят. Слушают. В который уже раз за последние несколько часов? Туман, еще полчаса назад доходивший им до колен, сейчас повсюду. Накрыл их с головой. Глушит все, как вата. Полчаса назад они отправили в эту предрассветную молочную мглу Луцика. Он примерно в трехстах метрах впереди. Он дозорный. Если что – он должен вступить в бой, должен поднять шум, давая знать о засаде.

Если что?

Кровник кусает нижнюю губу. Трогает Сахно за рукав, показывает ему – «обходим!».

Они начинают забирать правее. Идут быстро. Крутят своими стрижеными головами по сторонам. Туман начинает редеть, превращается в полупрозрачную дымку и неожиданно заканчивается.

Они выходят из него, как из облака. Как из белой клубящейся стены.

Отходят недалеко и замедляют шаг. Останавливаются совсем.

Пахнет близкой рекой.

Кровник смотрит на мальчишку.

Маленькая ладошка, вцепившаяся в его руку, холодна как лед. Ребенок смотрит на него снизу вверх. Зрачки – как две крупных вишни. Кровник понимает, что у мальца от страха дрожат коленки.

Кровник с трудом забирает у него свою руку.

«ТИХО!!!» – показывает он.

Сахно медленно ставит кейс на землю.

Они упираются плечами в приклады и поднимают стволы.

Стоят и смотрят туда, откуда пришли.

Слышат шелест в тумане: кто-то быстро-быстро бежит по мху, растущему между деревьев.

Они слышат сопение: кто-то нюхает холодный воздух негромко, фыркая.

Кровососы. Тут. Стоят прямо в тумане. Метрах в тридцати отсюда.

Легкий холодок в животе. От этого холодка начинает неметь солнечное сплетение и корень языка. И сердце – оно начинает пропускать удары.

Сахно плавно ведет стволом влево. Еще левее. Еще.

Он прикасается щекой к ложу и вкладывает правую глазницу в оптический прицел. Левее. Еще левее.

Они словно проявляются на фотобумаге – три темные фигуры, шагнувшие из тумана.

В ту же секунду он и Сахно начинают стрелять.

Он бежит.

Бежит изо всех сил.

Бежит, чувствуя их дыхание за спиной.

Чувствуя как душа уходит в пятки.

Держа в одной руке кейс, а в другой сжимая ладонь мальчишки.

Вниз, по склону холма, который хлещет голыми ветками кустов по бедрам и животу.

Споткнутся – и полетят вниз головой, кубарем, кувырком – сдирая лица, ломая руки и ноги.

Споткнутся – и им конец.

Они бегут.

Бегут, не чуя земли под ногами. Не имея возможности лавировать – просто несутся вниз, к земному ядру, под воздействием силы притяжения. Попадись им сейчас на пути дерево – расшибутся насмерть.

Но здесь нет деревьев. Деревья остались позади.

Где-то там, среди деревьев, он на ходу сбросил свой РД – рюкзак десантника.

Где-то там позади остался Сахно. Еще полминуты назад были слышны его выстрелы.

Сейчас – нет.

Они начали стрелять одновременно, по трем силуэтам, вынырнувшим из тумана.

Одному из них Сахно попал в шею. Двум другим они попросту снесли черепные коробки – рухнули как подкошенные.

Долгие несколько секунд ничего не происходило, и вдруг (!) – они с Сахно посмотрели друг на друга – паровозный гудок! Где-то совсем рядом!

И тут же – ВОЙ ЖУТКИЙ – от которого кровь стынет в жилах.

Кровник не успевает обернуться – Сахно молниеносно вскидывает оружие и делает три быстрых выстрела куда-то ему за спину:

– БАХ-БАХ-БАХ!!!

– Поезд! – говорит оглохший на одно ухо Кровник и дергает головой. – Там!

Он забрасывает автомат за спину, хватает левой рукой кейс, правой – пацана:

– За мной!

Выстрелы за спиной. Это Сахно, став на одно колено, вколачивает пулю за пулей в шевелящийся туман.

Лес кончился.

Лес остался позади.

Он бежит вниз по склону холма и видит белеющую полоску неба где-то впереди. Рассвет начнется с минуты на минуту. Он видит – где-то там же – впереди – широкую реку в клочьях тумана. И еще ближе – вот прямо у подножия этого холма – железнодорожную насыпь с полосками рельс. Кровник слышит поезд, его лязгающий шум. Он видит свет его прожектора, ползущий по рельсам откуда-то из-за поворота. Он видит сам тепловоз – урчащую квадратную коробку с мощным фонарем в квадратном лбу. Тепловоз, натужно гудя, тащит за собой пустые платформы. Одна за другой, громыхая на стыках, появляются они из-за холма. Кровнику кажется, что тепловоз ползет как черепаха. Как ленивая сонная змея.

Ему кажется, что они сейчас с разгону перепрыгнут его. Взлетят над рельсами и перемахнут состав в два счета – вот как быстро они бегут. Вот как несутся, вниз сшибая остатки желтой листвы.

Они уже не могут затормозить. Они уже не могут бежать быстрее. Еще немного – и отвалятся ноги.

И тут (наконец-то!) склон заканчивается.

Кровник делает несколько шагов по ровной поверхности и чуть не воет от боли: судорогой свело все мышцы ног. Он спотыкается. Еще раз.

«Сейчас упаду» – думает он, но чудом умудряется удержаться на ногах.

Рукоять кейса скользит в мокрой ладони.

Ему кажется, что он больше не сможет сделать и шагу.

Пот заливает глаза. Капает с носа.

– Бах! – сзади, – Бах! Бах!

Они стреляют в него на ходу. Летят вниз по склону, не разбирая дороги, поднимая пыль и ломая ветки.

Не зная, как это у него получается, он сгибает правую ногу в колене и переставляет ее вперед. Делает шаг. Другой.

Он бежит! Бежит по гравию железнодорожной насыпи вдоль едущего вровень с ним поезда. Вдоль платформы с остатками песка. Дорога начинает еле заметно изгибаться, и поезд послушно начинает изгибаться вместе с ней. Стук колес о стыки рельс – метроном, задающий темп.

– БАХ!!! – сзади.

Они, не отставая, бегут метрах в тридцати позади него, стреляют не целясь:

– БАХ!!! – пуля рикошетит о колесо, выбив одинокую искру. Он бросает еще один взгляд за спину, и сердце его останавливается: они уже в двадцати метрах от него. Он видит черные фигуры, выбежавшие из леса чуть впереди и несущиеся ему наперерез.

Кровник швыряет дипломат на платформу. Сжав зубы и зарычав, так что вспухли вены на лбу, он хватает мальца одной рукой за пояс, другой за шкирку и рывком подсаживает его повыше.

– Давай! – вопит Кровник.

Малый, издав невнятный писк, цепляется руками и одной ногой за борт. Дернув пару раз кедом в пустоте, он как таракан вскарабкивается на платформу и отползает от края. Он смотрит на Кровника, бегущего почти вровень. «Почти» – потому что поезд явно начинает ускоряться.

Борт платформы не спеша проплывает мимо него. Он видит, как его обгоняет информация о заводе изготовителе и дате последних испытаний. Кровник в отчаянии понимает, что его-то самого некому схватить за ремень и воротник. Его-то подсадить некому. Кровник бежит, смотрит на пацана и видит, как тот медленно начинает удаляться от него. На метр. На два метра. Пять. Он наблюдает, как откуда-то из-за его спины выезжает неаккуратно выведенный через трафарет восьмизначный инвентарный номер. Он видит лесенку. Узкую лесенку из тех, которыми пользуются железнодорожные составители: два «уголка» с приваренными поперек обрезками арматуры вместо ступенек.

Задержав дыхание и оттолкнувшись от земли, Капитан Кровник взлетел над железнодорожной насыпью и со всей дури ударился об измазанную мазутом гнутую конструкцию в три ступеньки.

Он отсушил себе бедро и больно стукнулся коленом, а не будь бронежилета, точно сломал бы пару ребер. Он нащупал подошвой перекладину, вцепился фалангами в какой-то выступ и втащил себя на платформу. Расстегнул кобуру и перекатился на живот, принимая позицию для стрельбы.

Где-то далеко позади он увидел черные фигуры, быстро бегущие в сторону леса.

Он упал на спину и лежал, задыхаясь, хрипя бронхами и наблюдая светлеющее небо сквозь темные пятна перед глазами. Одна мысль пульсирует в ничего не соображающей черепушке: «ушли… ушли… ушли…» – и сам не поймет, о ком это он.

Ушли.

Костя Кровник обожал кино. Он любил в кино все. Это был культ. Череда магических обрядов, священный ритуал. Ему нравилось покупать билет, нравилось, когда гас свет.

Кино – Настоящее Кино, это волшебство в чистом виде – могло жить только так – в полной темноте.

Кино пряталось от солнца, от его разящих лучей, и это только подтверждало его магическую сущность. Оно существовало в своем замкнутом непостижимом мире. В своем собственном храме, уставленном рядами жестких откидных сидений. В запечатанном изнутри и снаружи ящике-гроте. Оно заставляло жить в своей странной нечеловеческой скорости – 24 кадра в секунду. Костя знал, что там – у киномеханика, в его всегда запертой изнутри клетушке, в круглых плоских гробах – лежат свернувшиеся кольцами стокилометровые целлулоидные змеи. Мертвые. Неподвижные. И больше никто – он один, этот киномеханик, этот жрец знал секретные заклинания, вызывающие их к жизни. Разжигающие волшебный луч в священной лампе. Луч, заставляющий двигаться тех – на экране.

Костя знал, что все снятое на пленку проходит загадочный ритуал обращения.

Обращения В.

Где-то далеко под фанерными декорациями киностудий, в низких сводчатых подвалах молчаливые люди кипятили пленку в огромных закопченных котлах, помешивая деревянными веслами, вываривая из нее все, имеющее отношение к земному. Заставляя белое становиться черным, а черное белым. Маскируя непроглядную ночь под солнечный день, подменяя светом мрак.

Потом другие молчаливые люди, дыша ядовитыми парами, варили пленку в своих котлах – таких же огромных и закопченных. Они большими деревянными ложками снимали с поверхности варева угольную пенку, черный деготь-негатив. И все сыпали в емкости белый порошок-позитив, все подсыпали его из больших специальных солонок. Обращая мрак обратно в свет, а белое обратно в черное… А потом долго и тщательно пленку отмывали в огромных купелях шепча заклинания. И потом еще дольше сушили при свете красных фонарей…

Костя знал: те, что на экране, это уже не актеры. Не люди. Где-то там, в подвалах, где-то в этих больших кипящих чанах они растворялись крупинками сахара на дне, теряли себя, свои тела и становились бестелесными.

Он знал, что они другие. Не такие как он. Совсем. Они джины. Заложники лампы. Рабы целлулоида. Духи. Это волшебство заставляет их двигаться и говорить. Священная лампа пропускает свой магический свет сквозь их бесплотную сущность, и они вырываются на свободу… Они вырастают в великанов на трехэтажной белой стене – экране… громогласно хохочут, ненавидят, любят, мстят… Они живут свой краткий миг. Хронометрированный отрезок времени от начальных до финальных титров.

Этим другим, этим духам, живущим в дырчатом по краям целлулоиде, он прощал все: бесконечные патроны в револьверах, прыжки без парашютов с телебашен и погружения на дно океана без акваланга.

Он прощал им все. Все кроме одного.

Он просто ненавидел то, как в кино запрыгивали на едущий поезд. Просто ненавидел. Сколько раз маленький Костя Кровник презрительно качал головой, видя все эти неубедительные попытки индийских актеров. Он закатывал глаза, наблюдая нелепые прыжки французов. Он раздраженно фыркал и разводил руками, наткнувшись на подобную сцену в отечественном кинофильме.

Его бесили эти бестолковые взрослые.

Уж он-то знал, КАК это нужно делать.

Он-то понимал, ЧТО самое главное в такой ситуации.

Капитан Кровник лежал на спине и смотрел в светлеющее с каждой секундой небо.

Существуй машина времени, он бы вернулся в свое прошлое.

Он бы вернулся в свое детство и нашел бы там себя, беззаботного советского пионера.

Он бы надрал уши этому жадному малолетнему филателисту.

Надавал бы подзатыльников и отвесил хорошего пендаля этому юному кинолюбу.

Этому самоуверенному чванливому всезнайке.

Осип еще долго отказывался ходить в кино. Постоянно придумывал какие-то причины.

Костя знал, что Осип боится. Боится столкнуться там с Кривой. Тот бухой частенько забредал в кинотеатры города и бродил по задним рядам, наступая на ноги и заглядывая в лица. Костя не осуждал Осипа.

Серега Крива, в конце концов, совсем поехал крышей. Он ходил с совершенно обезумевшими глазами и часто разговаривал сам с собой. Люди, которые и так его всегда побаивались, стали при встрече переходить на противоположную сторону улицы.

Однажды к его дому подлетела пара желто-синих машин с мигалками. Криву выволокли из подъезда и увезли в горотдел. Почти сразу стало известно, что в ГОВД потащили и нескольких его дружков. Вечером весь город знал – убийство.

Оказывается, Крива и его жиганы каждый вечер, как стемнеет, шли к бомбоубежищу.

Вооруженные финками, железными палками с гвоздями и обрезом, они до утра дежурили у больших, крашенных черной краской дверей, ведущих под землю. Они, спрятавшись за деревьями, сидели в засаде – молча, не куря сигарет и вслушиваясь в темноту.

И однажды, глухой безлунной ночью они услышали, как дверь бомбоубежища приоткрылась. И как кто-то осторожно прикрыл ее за собой. Они услышали легкие шаги и увидели быструю тень.

Они бросились на него, как свора диких псов, но он оказался нереально здоровым – сбил их с ног и расшвырял во все стороны. Кровь брызнула из разбитых сопаток. Выбитые зубы веером разлетелись в темноту и защелкали по асфальту.

Крива пальнул в него из обреза. Дуплетом из двух стволов. И тогда они, совсем озверев стали бить его ножами. Палками. Ногами.

Говорят, Крива рыча пинал уже бездыханное тело. Говорят, они жгли его паяльной лампой – утром, когда солнце уже встало, сторожа нашли обугленный труп в луже запекшейся крови – его так и не смогли впоследствии опознать. Криву сдал кто-то из соседей – видели, как он под утро, шатаясь, весь в крови, вползал в свой подъезд.

И как ни клялись потом он и его дружки, что никакой паяльной лампы не было – им никто не поверил.

Криве дали вышку, а дружки его ушли по этапу на разные сроки за особо зверское групповое убийство.

Поезд, описав широкую дугу, снова вернулся к реке.

Кровник сунул пистолет в кобуру, поднялся на ноги и, пошатываясь вместе с платформой, потопал к лежащему на боку черному чемоданчику. Ребенок сидел на небольшой куче песка. Кровник осмотрел кейс со всех сторон. Потом подошел и плюхнулся рядом с пацаном, вытянув гудящие ватные ноги.

Солнце окрасило красным верхушки сосен на другом берегу. Раскалило их добела и, наконец, показало ослепительный краешек своего первого луча. Кровник зажмурился, подставляя ему подбородок и шею. Глядя изнутри на свои горящие красным веки. Чувствуя лицом небесное тепло. Он повернул ухо в сторону локомотива. Открыл глаза.

Состав приближался к горбатой железной конструкции – мосту через реку, стоящему на четырех бетонных ногах-опорах и оттого издали похожему на слона. Они пересекли его, глядя на быструю мутную воду с пятнадцатиметровой высоты, слушая оглушительный грохот и чувствуя, как вибрирует все это большое инженерное сооружение.

Через пару минут и река, и мост исчезли где-то позади. Крутолобые лысые холмы с густыми сосновыми верхушками, до того подступавшие к самому полотну, стали отползать назад, уменьшаться в размерах. В тот момент, когда поезд совершал очередной затяжной поворот, Кровник почувствовал знакомый запах: словно какими-то пряностями пахло клейкой смолой, терпкой корой и опилками.

Кровник увидел неожиданное сейчас и невиданное им ранее зрелище. Он узрел безбрежную пустыню. Затертую зеленую скатерть, усыпанную крупными пятаками до самого горизонта. Он увидел вырубленный лес. Голое пространство в миллион пней.

Они ехали какое-то время по этому полю. Зеленому полю, уставленному здоровенными круглыми столами для какого-то пиршества. Или колодами для усекновения глав. Поезд еще раз изогнулся, снова нырнул в лес, и запах хвои вытеснил все остальные.

Кровник, задрав голову, смотрел на верхушки сосен, проплывающие над ними. Чередование пятен и теней – сюда солнце окончательно продерется минут через двадцать.

Поезд дернулся. Еще раз. Кровник посмотрел по сторонам: начинают замедлять ход. Он увидел вдалеке между стволами небольшой деревянный дом, спящий с потухшими окнами в этакую рань. Кровник смотрит на часы: начало шестого. Он видит еще один дом – большой, натуральная изба. В окнах его тоже не видно света. Кровник осматривает проплывающие мимо него сараи. На одном из таких сараев он замечает большие белые буквы «магазин». Одинокая голая лампочка висит в решетчатой колбе-фонаре над крыльцом. Они медленно проезжают мимо нескольких вагончиков-прицепов. Их темные окна занавешены изнутри.