Сборник рассказов. Зёрнышки

Уверенная в своей правоте я собираюсь и еду в соседний город, в церковь.

Храм Покрова Пресвятой Богородицы возведен в 1913 году, словно бы для того, чтобы он вместе с Отчизной и ее гражданами пережил все испытания первой половины двадцатого века – гонения, разорение и уничтожение святынь, войны. До 1922 года рядом с храмом располагался монастырский комплекс. Звучала молитва монахов-подвижников. В 1922 году монастырь закрыли. «Обновленческий» раскол длился до 1946 года. Но храм сносить не стали.

Во время Великой Отечественной войны в нем находилось бомбоубежище. Как и во многих храмах нашей страны, после войны здесь были возобновлены службы.

Возрождение храма началось в 1976 году, с приездом нового настоятеля Петра (Клитовченко).

Церковь находилась в плачевном состоянии, первая литургия в праздник Рождества Христова совершалась в неотапливаемом помещении, на голову священника и прихожан сыпалась штукатурка. Но ситуация постепенно менялась в лучшую сторону.

Батюшка приложил немало усилий для возрождения местной святыни. В 1977 г. начались ремонтно-реставрационные работы церковного помещения: восстановления отопления и перекрытия куполов, золочение крестов. В 1978 г. преобразилось внутреннее убранство – расписали стены, привезли искусной работы иконостас и иконы афонского письма, которые в богоборческое время вывезли из уничтоженной церкви станицы Терновской.

В 1999 г. на территории построили отдельно стоящую трехъярусную колокольню (на месте снесенного в 1930 г. Казанского храма), приобрели купола. К звоннице пристроили здание, предназначенное для совершения таинства крещения.

В 2014 г. на церковном дворе установили памятник в честь князя Владимира и первосвятителя Михаила Киевского (автор скульптуры Владимир Никифоров).

Здесь особенная энергетика, располагающая к покою, размышлениям. Прихожане разговаривают негромко, идут неспешно.

Но не я. Быстро, будто в какое-то светское учреждение поднимаюсь по ступеням вверх, вхожу и сразу поворачиваю налево, в свечную лавку. Я убеждена, что получу подтверждение своих «ясных» мыслей, и прошу беседы с батюшкой.

Без промедления по моей просьбе приходит священник, невысокого роста, в повседневном облачении, приглашает присесть. Садимся. Я набираю воздуху в легкие, и проговариваю:

– Скажите, ну почему мы все так несчастливы? Почему? Мои родители, братья, я? Мы ведь не преступники! Родители наши служили, трудились всю жизнь, не имели пагубных пристрастий! Родители моих родителей были простыми тружениками, уважаемыми людьми на селе, почему наша жизнь так несчастлива?

Батюшка вздыхает и говорит:

– Понимаете, изгоняли людей с обжитых мест. На их место селили других. Потом и их изгоняли…

– Я понимаю, – нетерпеливо перебиваю я. – Но ведь храмы разрушили! Запрещали всё!

– Дома, в семье, никто не запрещал, – терпеливо продолжает батюшка.

– Как это не запрещали? – поражает меня сама мысль об этом.

– Мне мои родители все объясняли, – отвечает мой собеседник, и я отмечаю, что он примерно одного со мной возраста. Батюшка хочет продолжать, но подумав, прерывает сам себя и говорит твердо:

– Понимаете, Бог есть Любовь.

И повторяет:

– Бог есть Любовь.

В моей голове что-то щелкает и мгновенно становится по своим местам, будто мне вправили какой-то врожденный вывих. Мне радостно и спокойно. Я все понимаю. Только не так, как понимала до этой беседы. Наверное, у меня в мозгу заработала какая-то давным-давно потухшая извилина. Или проросла вновь.

Вдруг я замечаю, что храм, казавшийся мне раньше огромным, небольшой на самом-то деле. В нем тихо и спокойно. Недавно прошла служба. Несколько человек из прихожан у икон ставят свечи. Женщины, что служат при храме, методично исполняют свои обязанности – очищают от воска подсвечники, подметают пол. В высокие окна храма льются потоки света, и собираются в солнечное озерцо на полу.

Батюшка продолжает. Он говорит о том, что при храме действует воскресная школа, есть церковная библиотека, и еще мне необходимо обязательно побеседовать с настоятелем.

А я в это время думаю о своем невежестве. Даже молитву Господню я не могу запомнить, а каждый раз читаю по детскому молитвеннику. Моя вера плоская, как пустой лист бумаги. Она не наполнена тем, чем должна быть полна от моего крещения. И теперь, в свои пятьдесят пять лет, не прочтя Евангелия, не зная ни одной молитвы, без покаяния, без много чего еще я требую у священника ответа на свой вопрос. Почему мы все так несчастливы? Родители наших родителей, наши родители, мы, их дети? Почему?

Мы завершаем беседу, затем встаем, я благодарю, батюшка меня благословляет, я выхожу из церкви.

Иду на автовокзал.

Сажусь в автобус.

Еду в свой город.

Выхожу из автобуса, иду домой, и все это время повторяю, чтобы не забыть:

– Бог есть Любовь. Бог есть… Бог…

Трех слов достаточно.

Их долго-долго некому было сказать в нашем краю. Некому, некем, негде.

Всё что мы любили – у нас отнимали. Опасно было любить.

Высшим проявлением любви было поделиться едой и кровом.

А что же мы, дети детей?

Думая, что идем верной дорогой к счастью, мы поверили иноземным советам полюбить своё Я, и ошиблись.

Мы перестали осознавать свою жизнь как предназначение.

Та холодная зимняя ночь так отразилась на мамином здоровье, что после войны некоторое время она не могла ходить в школу. На уроки её носил на руках отец, мой дедушка.

Обувать в школу было нечего. Единственные сапоги носили по очереди. Остальные ходили в лаптях. Или босиком.

Свои галоши у мамы появились лет в 14. В 1952 году. Это был подарок родителей на майские праздники. Мама вспоминала, была жара, а она шла в первой в её жизни собственной обуви и любовалась на эти галоши.

Окончив семилетку, учёбу можно было продолжить только в соседнем селе. Ходить в эту школу надо было пешком, в любое время года, по любой погоде. В то время обучение в восьмом и девятом классах школы было платным. Учёбу оплачивал папа моей мамы, мой дедушка. Так моя мама окончила восьмой и девятый классы, получила среднее образование.

Все дети, чуть повзрослев, работали. Обрабатывали огороды при доме и в степи. Ухаживали за домашними животными. Замешивали тесто, пекли хлеб. Старшие дети нянчили младших. Моя мама носила свою младшую сестру в поле, к матери, чтобы та её покормила. Моя бабушка была звеньевой полеводческой бригады.

Наверное, особо нужно сказать, что на Кубани своё скромное жилище восстанавливали и отстраивали заново из самана. Саман – это строительный материал из соломы и глины. Месить саман – это перемешивать глину с водой и соломой. Лошадей у колхозников не было, поэтому саман своими ногами месили все, от мала до велика. И взрослые, и дети. Потом из самана изготавливали блоки, которые высушивались на солнце. Получался строительный материал, из которого в основном построены все хаты, большинство домов и хозпостроек на юге России. Даже в 90-е годы прошлого века многие дома строились из саманных блоков.

Ещё более дешёвый способ строительства жилья на Кубани – турлучный. Изготавливали опалубку из плетня, которую заполняли глиной. Полученные таким образом стены мазали тоже глиной. Хатки эти так и называются: мазанки.

Поверх глины внутри и снаружи саманные и турлучные хаты белились гашёной известью, подкрашенной синим колером, «синькой». Если хата строилась на фундаменте, его подводили смолой. Крылись хаты в основном камышом. Или соломой. Полы были земляные.

Чтобы совсем довершить картину жизни на селе в те годы, добавлю, что в Советском Союзе жители сельской местности в основной своей массе не имели паспортов до 1974 года. Если возникала необходимость выехать куда-нибудь за пределы села, колхоз выдавал справку, удостоверяющую личность. Это и заменяло паспорт. Ценой неимоверных усилий наша страна стремилась в индустриальное будущее, а её раз за разом отбрасывали в аграрную отсталость войны, войны…

Село, где жила семья моей мамы, середины пятидесятых годов прошлого века. Приемные родители моего деда к тому времени уже умерли. В доме – пятеро на тот момент детей, для которых не было никакого образования, кроме средней школы. Соответствующая образованию работа в колхозе. Два работника – мать и отец. Вот придут эти два труженика к колхозной кассе получить причитающееся им на трудодни, а на руки вместо денег – облигации государственного займа. Так, посредством государственных займов, восстанавливали страну все: от простого колхозника до деятеля культуры и искусства. И только при помощи внутренних займов восстановили в который раз. Извне никто не дал ни одной монеты.

Естественно желание родителей лучшей доли своим детям. Вот и поехали моя мама и её сестры, в люди. Каждая из девчат после окончания школы, повзрослев, уезжала из родительского дома. Устраива�