Удар под ребра

– Ты решил открыть лавку старьевщика? – предположила я, снимая пальто.

– Отнюдь. Просто… это подарок.

Он резко замолчал, явно не собираясь продолжать, и я ляпнула наудачу:

– От девушки?

Почему-то мне казалось, что этот напрашивавшийся вроде бы вариант наименее вероятен. Это было бы для Тима чересчур просто, прямо-таки недостойно. Разумеется, при этом я не только допускала, но и знала, что у Тима были девушки, и довольно много. Мы никогда не обсуждали его личную жизнь подробно, но и не избегали этой темы. Было вполне нормально услышать от него нечто вроде «Как говорила одна моя бывшая…» или «Это кафе любила моя знакомая, мы встречались пару лет назад». После этого я не принималась расспрашивать обо всех этих «знакомых» – не видела смысла, да и других тем для разговора и без того находилось предостаточно.

Иногда – на пару секунд, не более – я представляла Тима с девушкой, но эти мысли носили не ревностный и не эротический характер: мне было любопытно, как выглядят те, кто были с ним. Наверняка самые обычные, может, симпатичные девушки – стройные, ухоженные, в аккуратных юбочках, с румянами на лице, просто… со странным вкусом.

– Да. От бывшей, – ничего не выражающим тоном произнес Тим, направляясь в комнату.

– Какой из? – иронично спросила я, чтобы слегка разрядить атмосферу.

– Последней. – Он упорно говорил серьезно, но при этом слегка отстраненно, будто даже меня не хотел впускать на эту территорию.

К тому времени я уже знала, что с той девушкой он снимал вместе квартиру (в которой я теперь гостевала по пять раз в неделю), и расстались они вроде бы по ее инициативе, за несколько дней до нашего знакомства.

– Значит, еще не забыл ее, – сказала я, не ощущая никакой горечи – разве что труднообъяснимое недоумение.

– Я никогда ничего и никого не забываю, не страдаю амнезией. – Тим чиркнул спичкой и зажег огонь под чайником цвета слегка перезрелой сливы, оставшимся от предыдущих хозяев. Они жили в другом городе, но все никак не продавали квартиру – может, не исключали, что вернутся.

– По-прежнему любишь ее?

– Нет, конечно.

Тим стоял ко мне спиной, когда бросил эту короткую фразу, но, как я уже упоминала, мне совсем не обязательно видеть глаза человека, чтобы понять, что он лжет. В следующую секунду я вздрогнула, и у меня вырвалось растерянное «ой».

– Что? Тебе плохо? – немедленно обернувшись, разволновался друг. – Подожди, сейчас налью воды…

– Не надо. Уже прошло. – Я присела на табуретку и прислонилась к стене, тупо разглядывая причудливо сплетающиеся узоры на обоях. Ожидала расспросов, забыв на минуту, что Тим из тех, кому слова иногда не нужны.

– Извини. Больше не буду, – медленно проговорил он.

– Больше не надо, – согласилась я, рассеянно поглаживая место на теле, в котором только что ощутила это – что-то вроде сокращения мышц, внезапной усиленной пульсации, эдакую «недоболь».

Видимо, мне все же хотелось, чтобы Тим о чем-то спросил, потому что я сказала таким тоном, будто отвечала на вопрос:

– Да, у меня всегда так. Не знаю, как это объяснить медицински. Наверное, нечто близкое к аллергии. Только не на внешний раздражитель, а…

– Ну, человеческую речь нельзя считать внутренним раздражителем.

Я никогда не видела у Тима такого взгляда: сосредоточенного, грустного, глубокого, острого одновременно. В тот миг мне показалось, что только он один и прочувствовал, как на самом деле тяжело жить с моей способностью, и у меня в глазах защипало – просились наружу слезы благодарности и облегчения. Я их, разумеется, сдержала – правда, пришлось отвернуться и часто заморгать, чего Тим, конечно, не мог не заметить. Его ладонь накрыла мою руку, и он вдруг очень буднично произнес:

– Слушай, я тут подумал, а не хочешь ко мне переехать?

И никаких тебе «давай поговорим», «у меня к тебе серьезное предложение», а главное – никаких уточнений вроде «только, сама понимаешь, мы просто друзья». Его слова были естественны, как воздух. Как он сам.

Я открыла рот, чтобы произнести жутчайшее клише: «Ты действительно этого хочешь?» – и тут же закрыла его. Мне ли не знать, что он действительно этого хотел. Здесь было неуместно и бесполезно переспрашивать, уточнять, а тем более выражать недоумение, удивление и тому подобные эмоции, которых во мне на самом деле не было.

– Устал один платить за квартиру? – усмехнулась я.

– И это тоже, – не стал скрывать Тим.

– Смотри, если бы ты мне сейчас соврал…

– Да я уж понял, с тобой играть опасно.

Мне понравилось, как быстро мы перевели в шутку то, что еще минуту назад стало всеобъемлющим откровением, которое могло бы окрасить в трагически-темные тона нашу встречу. Тим умел быстро переключаться, отбрасывать негатив, как змеиную кожу, но при этом не быть поверхностным ни в чувствах, ни в суждениях.

…он сказал «переехать». Переехать к нему.

Легко догадаться, что я давно мечтала уйти из дома. В четырнадцать лет даже попыталась, но, ясное дело, быстро вернулась. Однако мысль о том, чтобы «смотать удочки», меня не оставила и трансформировалось чуть ли не в навязчивую идею. Надежный и разумный способ был один: дождаться выпускного класса и попытаться поступить в иногородний институт. Несколько лет вдали от Яши (и от мамы, но что ж поделаешь) в этом случае были мне обеспечены. А там уже я должна была стать взрослой и полностью самостоятельной и, даже вернувшись в родной город, жить отдельно – может, со своей собственной семьей. В пятнадцать всегда кажется, что в двадцать один-двадцать два ты будешь совсем другим человеком с совсем другой жизнью и другими взглядами на мир.

Выдающихся успехов в учебе я никогда не делала, однако видела себя студенткой МГУ – в самом крайнем случае, другого московского вуза. Все потому, что я была с первого взгляда и с не свойственной мне обычно пылкостью влюблена в столицу. Но все пошло не так, как я планировала: подав документы на бюджетное отделение сразу нескольких столичных институтов, я везде провалилась. Платное обучение исключалось – мои подработки не позволили накопить столько денег, а разорение матери и отчима (на тот момент главным образом матери) не только было бы некрасивым поступком, но и лишило бы всех чар мою обретенную свободу. Свобода от семьи, за которую приходится дорого платить этой самой семье – как-то противоестественно.

В последние дни приемной кампании я успела поступить на заочное отделение университетского факультета культурологии в своем городе, но до сессии делать там было почти нечего. Страшный был год: серьезный стресс, вызванный крахом надежд, необъяснимо обострил мой дар, и вместо легких ударов под ребра я стала получать острые – такие, что меня буквально сгибало пополам.

В какой-то момент мне начало казаться, что ложь, а вместе с ней дикая боль, подстерегают меня за каждым углом, так что лучше всего, как завещал Бродский, «не выходить из комнаты – не совершать ошибку». Но тут, как назло, в очередной раз потерял работу Яша. Даже подработки, которые я периодически подыскивала без особого рвения (я тогда все делала будто в тумане, хотя, наверное, можно было поднакопить на платное обучение в Москве в следующем году), не спасали от того, чтобы периодически оставаться с ним наедине. Говорить отчиму о своей особенности я считала ниже своего достоинства, потому либо всеми силами избегала бесед, либо терпела, стиснув зубы. После продолжительной серии лжи боль в боку иногда возникала и просто так, без внешних причин.

В тот период я даже малодушно задумывалась о самоубийстве. Но, когда удалось перевестись на очное отделение – сразу на второй курс, – стало полегче. Очень медленно, но моя прежняя, не такая болезненная во всех смыслах, реакция на ложь вернулась. Еще раз попробовав бесплатно поступить в Москве и снова провалившись (видно, совсем я бездарь), особого стресса я уже не испытала. Связанные с учебой перспективы отъезда испарились, но с мечтой съехать я не рассталась, и вот – возможность таки нашлась. Там, где ее совсем не ждали…

Я чувствовала только спокойную уверенность, а где-то на дне души трепыхалось радостное предвкушение. Сколько еще вечеров мы проведем вдвоем с Тимом – с чашкой чая или бутылкой хорошего вина на кухне, перед телевизором за просмотром уютного или, напротив, будоражащего фильма. Будем ходить в гости к общим знакомым (они у нас обязательно появятся), бродить по осеннему парку, шурша листвой, пить растворимый кофе из ближайшего киоска на скамейке летом и шататься по торговым центрам, смеясь над нелепыми, но остромодными одежками. Словом, вести веселую, полноценную молодую жизнь, в которой будет место всему, кроме лжи. Кроме того, от чего так устала и истрепалась моя душа.

– Я считаю молчание знаком согласия, – прервал мои далеко уже зашедшие размышления Тим.

– Очень правильно, – отозвалась я.

Следующие минут пятнадцать пришлось посвятить обсуждению сугубо практических вопросов. Произведя некоторые подсчеты, мы пришли к выводу, что искать полноценную работу мне пока необязательно, но найти подработку хотя бы за несколько тысяч рублей в месяц очень желательно.

– Концы с концами мы сведем точно, что будем шиковать – не обещаю, – шутливо произнес Тим.

Я представила себе гору дорогих «шмоток», модные клубы, фешенебельные рестораны, где чашечка кофе стоит как три полных обеда в институтской столовой, и пренебрежительно, если не сказать брезгливо, махнула на все это рукой. Меня оно никогда особенно не интересовало.

– Для меня шиковать – значит проводить время с теми, с кем я хочу, – заявила я – Тим потом долго с восторгом вспоминал мне эту фразу, тогда же просто посмотрел восхищенными, почти влюбленными глазами и энергично кивнул.

В тот вечер, собираясь провожать меня, как обычно, до дома, он открыл ящик, в котором как попало валялись мятые рубашки и не первой свежести свитера, и задумчиво проговорил:

– Надо бы тут и для твоих вещей место освободить.

– Ну, в основном я храню одежду в шкафу, – машинально сообщила я, вертя в голове еще хрупкую, но уже обретающую реальные очертания мысль: я собираюсь переехать жить к лучшему другу. Не на выходные, не на неделю – надолго. Это же серьезно. Это решение, наверное, нужно как следует обдумать… было.

– Совершенно невозможно, Викуся. Мой шкаф набит всяким хламом, вплоть до учебников за шестой класс.

– Зачем ты перевез их с собой?!

– Понятия не имею. Видимо, в приступе нежных ностальгических чувств.

– Знаешь, такую глупость мог сделать только ты! – Я пихнула его в бок локтем.

– Это не глупость, – пихнув меня легонько в ответ, возразил Тим. – Это порыв души.

– Как я могу быть уверена, что в очередном порыве души ты однажды не выставишь меня на улицу в халате и тапочках в тридцатиградусный мороз?

– Такое возможно только в одном случае.

– Ого! Интересно, в каком же?!

– Если я вот в этой футболке и шортах и вот в этих, извините, тапочках буду сидеть на снегу рядом и сетовать на то, что один из нас забыл ключ и захлопнул дверь, выходя выбросить мусор.

– Ты часто выбрасываешь мусор в таком виде зимой?

– Да всегда.

– И я должна буду делать это вместе с тобой, да?

– Ну разумеется, я не собираюсь разлучаться с тобой ни на минуту!.. О Боже, я пошутил, ты в порядке? Это не ложь.

На подобные очевидные шутки мой организм реагировал редко – разве что едва ощутимым покалыванием там же, под ребрами. На сей раз не произошло вообще ничего.

– Черта с два, ты совершенно серьезен, – хохотнула я.

– Отнюдь. Вот сейчас – да. – Тим согнал со своего лица улыбку и нарочито деловым тоном отчеканил:

– Никто. Никого. Ни в чем. Ограничивать. Не будет. И привязывать, и навязываться, и надоедать – тоже.

– Это ты расскажешь своей жене. У нас с тобой союз иного рода, – подколола его я.

– Но не менее приятного, – подхватил он. – Выбери день – и я помогу тебе с вещами.

И только в этот миг на меня накатило осознание – масштабное, но при этом почти успокаивающее, как теплая морская волна: да, это действительно произойдет, и это правильно, и это, может быть, станет началом лучшего периода в моей жизни. Осталось только рассказать матери и отчиму. Задача не из простых, если учесть, что до тех пор я ни словом не обмолвилась им о существовании Тима…

– М-м, что ты сказала? Куда уехать? На отдых? – Мама с аппетитом обгладывала куриную ножку, и, глядя на нее, я подумала, что зря затеяла разговор за ужином, да еще довольно вкусным.

Это было самое удобное время, потому что никто никуда не торопился, но все же было жаль портить благостную атмосферу. Вот сейчас начну объяснять, мама отодвинет тарелку и заговорит со мной очень серьезно – и все, вечер насмарку. Ну почему я не подловила момент, когда Яши нет дома? Перед ним-то я отчитываться не собиралась, его можно было просто поставить перед фактом. Все эти мысли тоскливо пронеслись в моей голове за несколько секунд, прежде чем я произнесла:

– Я имела в виду – переехать. Жить.

– Жить? – У мамы сделался обескураженный вид, будто я ни с того ни с сего перешла на китайский.

В сторону отчима я не смотрела – не повернула голову, даже когда он с напускной строгостью спросил:

– С кем это ты собралась жить?

«Тоже мне суровый отец. И с воспитанием уже проехали, папочка», – так и сидело у меня на языке, но как раз для дискуссий момент был явно неподходящий. Моей главной задачей было максимально твердо обозначить свою позицию. Мысленно я уже распаковывала чемоданы в доме Тима, так что отъезд был делом решенным.

– Я собралась жить с другом. Мы… просто дружим, вы его не знаете. – Напрасно я опасалась, что мама начнет скандалить и отговаривать меня – для этого она была слишком поражена.

Машинально откусив еще немного курицы, отложив ее и вытерев руки бумажной салфеткой, она растерянно пробормотала:

– Я думала, у тебя один парень-друг – Гоша.

– Очевидно, речь не о нем, – встрял Яша, снова всколыхнув во мне волну раздражения. Прошло почти десять лет с тех пор, как он переступил порог нашей квартиры, а я все еще воспринимала его как малоприятного навязчивого гостя, который почему-то сует нос в личные дела хозяев.

– Это верно, речь не о Гоше. Его зовут Тим, мы общаемся уже полгода, – пояснила я, осознавая, как все это звучит.

Непонятно откуда взявшиеся сухие факты, которые к тому же должны выстроиться в такую картину, чтобы мать облегченно вздохнула: «А, тогда все ясно, конечно, я тебя благословляю и отпускаю». Да черта с два. Никто не смог бы адекватно оценить книгу, зная только сюжет (вернее, выражаясь литературоведческим языком, фабулу). Попробуй-ка оцени так «Войну и мир»: какие-то люди сражаются и гибнут на войне, а потом все между собой женятся, причем совершенно не в тех комбинациях, какие можно было предсказать в первом томе.

– Вот, значит, где ты пропадала вечерами, – осудил меня моралист Яша. – А я говорил матери, что у тебя кто-то появился.

Его покровительственный тон заставил меня дважды глубоко вдохнуть и выдохнуть, чтобы успокоиться. Мне не раз приходило в голову, что отчим сам, возможно, чувствовал себя неуютно, войдя в уже готовую, по сути, хоть и переставшую быть полной, семью, поэтому непрестанно пытался самоутвердиться, в том числе за счет своих сочинительских упражнений. Но, пусть бы даже все было и так, для меня это принципиального значения не имело: ни понимать Яшу, ни культивировать в себе сочувствие к нему я не планировала. Единственное, чего мне хотелось, это держаться от него подальше.

– «Кто-то появился» здесь не совсем уместно. Наши отношения… они… совершенно иного сорта, – терпеливо возразила я.

– Если так, зачем тебе к нему переезжать? – Мама, кажется, оправилась от первоначального изумления, и ее голос стал тверже, в нем появились даже легкие враждебные нотки. Это означало, что она приняла бой и заняла свою позицию – возможно, наступательную.

– Мне с ним очень уютно и хорошо. Почему бы не попробовать.

– «Уютно и хорошо» – ходи в гости, гуляй, общайся, а жить с ним зачем?

– Просто хочется. – Боже, что же я делаю? Как капризный малыш, не могу обосновать столь серьезный поступок ничем, кроме упрямого желания!

– О, да ты решила хлебнуть взрослой, самостоятельной жизни, – почему-то с удовлетворением произнес Яша, только что руки не потер. – Я знаю, как это бывает. Когда в шестнадцать я поссорился с матерью и ушел из дома, целый месяц жил у друзей, я почти ничего не умел, даже чай заваривать, а все же нашел аж три подработки, чтобы ни у кого не сидеть на шее, но потом-то все равно понял, насколько уютнее домашний очаг…

А, все ясно, он просто нашел повод себя восхвалить.

– Ты был разумным ребенком, – улыбнулась мама, стараясь не замечать, как я морщусь. Думаю, Яша соврал, как обычно, не во всем и заваривать чай в упомянутом возрасте он действительно не умел (духовкой, например, не мог пользоваться и по сей день).

– Да. Я решила хлебнуть взрослой, самостоятельной жизни, – покорно согласилась я.

По крайней мере, этот тезис звучал емко и логично.

– Ты влюблена в него, на что-то надеешься? – Мать задала вопрос в лоб, отлично зная, что я-то лгать не буду. В этом ей со мной повезло.

– Нет. Просто мне нравится… я в восторге от вселенной, которую он вокруг себя создает, и хочу быть ее частью.

Я сразу же пожалела о своем импульсивном «в восторге», когда Яша пробормотал:

– Посмотрите-ка, сколько эмоций, совсем для тебя не характерно. Дорогая, он тебя что, наркотиками накачивает?

Мама посмотрела на мужа с укором:

– Вика не стала бы…

– Откуда тебе знать, что она стала бы, а что нет?.. Думаешь, ты хорошо ее знаешь? Она себе на уме, ее душа – потемки, она вечно нос от всех воротит, разговаривать не любит и слушать никого не хочет! Что у нее там в голове – одному Богу известно!

Я выслушала эту тираду с насмешливой улыбкой. Надо же, прорвало. Годами, наверное, копил в себе обиду: эта девчонка не желает мне подыгрывать, принимать участие в моем спектакле, портит всю малину.

– Больше я не стану тебя так раздражать, – пообещала я, как только он – возможно, ненадолго – закрыл рот. – Потому что меня здесь не будет.

Раскрасневшийся от волнения отчим нервным жестом поправил волосы (он делал это по сто раз на дню – мне его прическа казалась слишком женственной, ему, возможно, богемной) и обернулся к маме:

– Ты слышала, дорогая?!

Я сочла, что настало время выйти из-за стола: сказать было больше нечего – эстафету принял Яша, а препираться с ним по-прежнему не хотелось.

– Спасибо за ужин, – вздохнула я, – пойду к себе.

Отодвинув стул, я встала и направилась к двери – от того, что я ожидала возражений и не услышала их, по всему телу разлилась непривычная легкость, будто меня освободили от кандалов. Или, как я бы отметила теперь, будто мне сняли гипс и я снова могла мыть посуду, держаться за поручни в маршрутке и обнимать близких обеими руками.

Я вошла в свою комнату и закрыла дверь. Почему-то захотелось прошептать: «Свобода». Не закричать, а именно прошептать, чтобы не спугнуть.

Мама постучалась через пару минут. На лице у нее застыло смирение, отчего я почти прослезилась. Мама, мамочка, прости и поддержи меня, ладно? Я могу остаться ради тебя, но это мой шанс не получать больше ударов под ребра – и, как знать, может, я еще вернусь?..

Все это мне хотелось вывалить на нее – вот бы она удивилась, обычно я и правда бывала более сдержанной – но вместо этого на ум пришла единственно верная фраза. Та, с которой, наверное, стоило начать. Это она должна была понять. Я сказала:

– Он ни разу мне не соврал. – Разговор о бывшей девушке, о котором я тут же запоздало вспомнила, был небольшим исключением – им можно было пренебречь.

– А-а, – протянула мама как-то беспомощно.

Ее взгляд говорил: «Давай не будем развивать эту тему, пожалуйста. Сделай как ты хочешь, только закрой ее». Ее стандартная реакция на упоминание о моем даре. Ничего, это было необходимо.

– Познакомишь нас? – выговорила она.

Ура. Я с готовностью кивнула.

– Надеялась, что ты попросишь.

О том, что не влюблена в Тима, я, разумеется, сказала правду. Однако я, возможно, не осознавала, что увлечена им – так, как увлекаются новым хобби, или музыкальной группой, или поэтом. Иными словами, я позволила себе попасть под его влияние и ощущала гордость от того, что «открыла» его, такого необычного, хотя бы для себя. Вот и с мамой желала поделиться: смотри, мол, какое сокровище я откопала. Но я не учла того, что мама не знала Тима полгода, у нее не было с ним всех этих историй, тонких шуток и околофилософских разговоров, поэтому ей оставалось руководствоваться только первым впечатлением.

Что идея познакомить их была не так уж хороша, я поняла, едва Тим переступил порог нашей квартиры – как обычно, растрепанный, будто только что из постели, небритый, в сером свитере, который в незапамятные времена был белым. Когда он продемонстрировал маме свою щербатую улыбку и протянул ей букет странных цветов, похожих на чертополох, я сникла.

– И нечего глядеть на меня волком, я ненавижу дарить розы, – громко обратился ко мне Тим.

– По мне так лучше розы, но ты как всегда, – ворчливо отозвалась я, инстинктивно выбрав насмешливо-покровительственный тон и сведя тем самым на нет романтический контекст, который у этой встречи все же наблюдался.

– Мне нравится, – с легким недоверием рассматривая то букет, то – украдкой – Тима, проговорила мама.

Привычного удара под ребра я не ощутила.

– Пойду поставлю в воду, – закончила она.

– В воду? Да хватит тебе, и без нее обойдутся эти колючки, – хохотнула я.

– Цветы надо любить – это верно, но «не следует с ними церемониться», как справедливо заметил Эрих Мария Ремарк, – внезапно ввернул цитату Тим (даже не подозревала, что он знает наизусть Ремарка, вот уж точно человек-сюрприз).

– Хм-м, – успела произнести мама, прежде чем Тим, переобуваясь и вешая куртку на крючок, на одном дыхании выпалил:

– Цветы – это ведь что? Дети природы, доказательство ее мощи, как, скажем, водопады, или меловые горы, или море – мог ли человек создать подобное? Разумеется, нет. Природа как бы насмехается над нашей беспомощностью, делая нам такие подарки. А мы, тем самым снова показывая ей свою никчемность, срываем эти цветы и ставим их в свои вазы… главное же – присвоить, завладеть, а остальное неважно…

У мамы, кажется, даже рот приоткрылся от изумления. Я закатила глаза и, поймав взгляд друга, покрутила пальцем у виска: какого черта он пугает ее своими бреднями?! Впрочем, я при знакомстве тоже выслушивала про банки, снеговиков и офисный планктон. Очевидно, это обязательная программа, нечто вроде посвящения.

– Вы думаете, этим цветам не место в вазе? – Как и я когда-то, мама попыталась найти в одухотворенном монологе Тима логику.

– Ну почему, на ваше усмотрение, – пожал плечами Тим и снова улыбнулся во все свои тридцать зубов. Кроме нижнего, еще одного не хватало сверху, но это бросалось в глаза не так сильно.

Яши, к счастью, дома не было – на сей раз время я выбрала правильное. «Чертополох» (мама поставила его в вазу, правда, воду наливать не стала) занял почетное место в центре нашего стола, а блюдо с запеченным мясом почему-то оказалось ближе к Тиму. Мама считала, что все мужчины много едят, и рациональное зерно в этом было, вот только Тим питался раз в день, да и то чем бог пошлет. Мясо и рыбу он посылал редко, куда чаще – сэндвичи, блинчики из супермаркета и чипсы.

Паузы за столом опасаться не стоило. Тим (в отличие, кажется, от мамы) чувствовал себя очень комфортно.

– Великолепно, – едва прожевав кусочек мяса, заявил он. – Как раз такое в моем детстве готовила мама. Эх, иногда так хочется снова отведать ее еды…

Поймав вопросительный и одновременно почти сочувственный взгляд моей мамы, Тим пояснил:

– Она живет в другом городе. В Ельце. Там я родился.

– Ну, это не так и далеко отсюда, – с явным облегчением выдохнула мама.

– Мы нечасто друг к другу ездим.

– Вы сюда прибыли учиться?

– Да, в нашем городке очень красиво и уютно, но перспектив маловато. Хотя родители трудятся всю жизнь в одной фирме, оба бухгалтерами, и не жалуются. Вполне прилично для Ельца зарабатывают… и переезжать не хотят.

– А вы… планируете остаться здесь? Ведь, я так поняла, учебу вы уже закончили.

– Конечно, я останусь. Это на сто процентов мой город. Может, потом и родителей попробую забрать. Ну, когда у меня будет своя квартира.

– Сейчас снимаете? – Судя по напряженно-заинтересованному тону, они подобрались как раз к той теме, которая волновала маму больше всего.

Что-то подсказывало мне, что пока вмешиваться в беседу не стоит, и я делала вид, будто поглощена едой.

– Да. К сожалению, не в центре города, но почти от моего дома до Викиного института ходит прямая маршрутка. – Тим победно улыбнулся, точно в этом была его личная заслуга.

– Квартира двухкомнатная? – Мама пропустила его реплику мимо ушей.

– Однокомнатная. Две кровати, – уловил суть он.

– Комната большая?

– Я бы сказал, да. Аж метр на метр. Шучу.

– Не лучший момент для шуток. Мы обсуждаем важные вещи, – холодно заметила мама.

– Именно поэтому я пытаюсь разрядить атмосферу, – не растерялся Тим и, тоже на удивление серьезно, произнес, глядя ей в глаза:

– Я никогда не обижу вашу дочь. Она будет счастлива. Обещаю.

– Зачем вам жить вместе? – прямо спросила мама.

Мне было дико интересно, что же он ответит, но Тим молчал и улыбался – и так секунд пять. Я с ужасом подумала, что он готовится выдать очередную импровизированную теорию, но все обошлось.

– Просто это будет замечательно, – пожал плечами он.

– Замечательно для вас? Вы хотите, чтобы она платила свою долю за квартиру? Но Вика пока студентка…

– Мы уже все обсудили, мам, – не удержалась я. – Я буду немного подрабатывать, но не более.

– Вы как сговорились. Оба одурманены этой странной идеей.

Если мама выходила из себя, остановить ее было сложно. Она никогда не опускалась до истерик и криков, но чеканила фразы так колко и жестко, что каждую из них можно было опускать в шампанское вместо льда. «Ну вот. Знакомство провалилось», – уже подытожила я мысленно.

– Согласен, затея нерядовая, – не стал спорить с мамой Тим.

– Что вам нужно от моей дочери? – продолжала она.

– Ваша дочь, – невозмутимо отозвался он.

– Ее тело?

– Нет.

– И не деньги.

– И не деньги.

– Что тогда?

– Я уже ответил.

– И ваши отношения останутся дружескими?

– Мама!.. – взмолилась я.

– Я говорю не с тобой, – рубанула она.

– Пока ничто не предвещает перемен. Но разве это так важно? Нам хорошо вместе. Легко. И тепло.

– Вы неминуемо разрушите это – либо сексом, либо бытом. Или и тем, и другим. Вы это понимаете или нет?

– Вот оно мне нужно – портить отношения с самым близким человеком. Как только что-то начнет рушиться, я тут же выставлю Вику из квартиры.

Мама посмотрела на Тима с ужасом, потом вдруг хмыкнула и повернулась ко мне:

– Он ведь не врет, а?

– Не-а. Но, полагаю, все-таки шутит. – Я улыбнулась без особой надежды спасти ситуацию, однако, к моему изумлению, мама вдруг начала посмеиваться, причем смех перешел в громкий хохот – не истерический, не злой, а добрый и почти радостный.

К ней присоединился Тим – он-то был любителем повеселиться по любому поводу.

– Я должна посмотреть вашу квартиру, – наконец сообщила мама гораздо более дружелюбным, чем до этого, тоном.

– Сейчас? – осведомился сияющий Тим.

– Почему бы и нет. Поехали.

Они посмотрели друг на друга почти заговорщицки, но мама тут же отвела взгляд. Я не совсем понимала, как и почему, но на тот момент Тим смог расположить ее к себе. И на меня снизошло счастливое умиротворение, как в конце мелодрамы, когда герои, пройдя положенные им испытания, наслаждаются заслуженным хэппи-эндом.

Но, пока ты жив, любая ситуация в любой миг может повернуться как черной, так и белой стороной – это закон настолько непреложный, что его и обдумывать-то смешно. И, наверное, истинный (и окончательный) хэппи-энд – это безмятежная, безболезненная смерть в сто десять лет в своей постели в окружении правнуков, которые не рыдают, а со светлой улыбкой провожают тебя в мир иной. Увы, в жизни это крайне редкий случай, а в фильмах под понятие хэппи-энда он почему-то не подходит.

Я переехала через две недели. Было уже совсем тепло, и грядущий май я воспринимала как знак прекрасных перемен. В день новоселья мы с Тимом напились вдвоем так, что наутро едва соскребли себя с постели (вернее, с постелей – разных). А что было дальше…

Если вспоминать все, не хватит и тома. Все было почти как я представляла, только… еще лучше. Наступило беззаботное, ничем не омраченное время, наполненное пьянящим духом свободы, которая, оказывается, была мне так нужна.

Мы гуляли допоздна по теплым уже скверам. Читали взахлеб одну книгу на скамейке: каждый спешил закончить страницу раньше другого, а после мы обсуждали роман (это было произведение японского автора в трех томах – мы осилили его за месяц). Сходили в гости к коллегам-приятелям Тима, один раз пригласили к себе Гошу.

Угощения были незатейливыми, готовили мы оба со скрипом, что являлось больше поводом для шуток, чем проблемой. Зато у нас всегда водились дешевые сладости из ближайшего гастронома, за которыми мы могли отправиться и на ночь глядя: вафли, халва, мармелад. Дома частенько царил беспорядок, и шкаф, деловито разобранный мной после переезда, снова набился всяким хламом, теперь и моим тоже, но сладости неизменно оставались на своих местах – в двух маленьких прозрачно-голубоватых вазочках на столе. Эти вазочки – символ нашего с Тимом совместного быта – до сих пор стоят у меня перед глазами.

Посуда не мылась днями. От единственной в доме сковородки я несколько месяцев не могла отскрести последствия своего кулинарного фиаско – стыдно признаться, но я пыталась приготовить всего лишь котлеты. Мы могли запланировать на воскресенье уборку, а потом махнуть на нее рукой и целый день кататься по городу на автобусе с плеером. Наши плейлисты сначала идеально дополняли друг друга – у него я находила песни, которые давно нравились мне и которые я никак не могла найти, не зная названия и имени исполнителя; у Тима была та же ситуация с моим плейлистом. К середине лета, потихоньку скачивая музыку друг у друга, мы сделали наши списки воспроизведения практически идентичными.

– Честно признайся, кто из вас под кого подстраивается? – допытывалась по телефону моя лучшая подруга Аня, жившая в Питере. – Понимаешь, таких отношений просто не бывает.

– Мы оба ведем себя естественно, – правдиво отвечала я.

– Значит, вы созданы друг для друга, – заключала она. – И почему вы все еще не пара?

Иногда мне казалось, что мы уже и есть пара – по крайней мере, мы проводили почти все время вдвоем и ни он, ни я даже не задумывались о том, чтобы впустить в свою жизнь кого-то еще. К его неординарной внешности я совершенно привыкла, хотя не скажу, что она стал меня впечатлять. Я перестала стесняться Тима перед людьми (с учебы и мест моих эпизодических подработок он частенько меня встречал), но представить его своим парнем не могла.