Читать книгу: «Царская охота», страница 3

Глава 3

Иоганн Лерхе вышел из кельи сестры Марии и решительно направился к выходу, чтобы глотнуть свежего, холодного воздуха, приправленного крепким табаком. Здесь в России его называли Иван Яковлевич, довольно необычно, но к этому вполне можно было привыкнуть. Монахиня, из кельи которой он вышел, вот уже второй день, как впала в забытье, и в тесной душной келье, пропитанной тяжёлым запахом болезни и приближающейся смерти, у него закружилась голова, а во рту появился неприятный горьковатый привкус.

Лерхе никак не мог справиться с проклятой болезнью, уносившей одну жизнь за другой. Чёрной смерти было наплевать на то, что происходит это в монастыре, фактически на святой земле. От этой болезни не было лекарства, или оно было ещё не открыто, как не было лекарства от чумы.

Лерхе читал труды Фракасторо и Левенгука, которые утверждали, что болезни – есть суть жизни мельчайших организмов, не видимых глазом. А Левенгук даже продемонстрировал, с помощью своего увеличительного прибора, как их много в обычной капле воды. И хоть труды этих мужей выставили на посмешище, Лерхе глубоко внутри был с ними согласен – болезни вызывают мельчайшие живые существа. Ещё бы узнать, как эти существа побеждать.

Единственное, с чем он пока справлялся – это не давал чёрной смерти вырваться за пределы монастырских стен, да ещё записи вёл, наблюдая за течением болезни, за тем, как она распространяется, и что помогает не заразиться…

Вот последних наблюдений ощущалась явная нехватка, потому что, согласно его наблюдениям, не заразился лишь он. Ещё один медик, Николай Шверц, прибывший в Россию в то же время, что и он сам из Пруссии хоть и заболел, но перенёс болезнь как обычную простуду, а страшные пустулы сошли у него на пятый день, не оставив следов.

И сам он, и Шверц прошли в своё время вариоляцию, использовав корочку с пустулы больного оспой. Но вариоляция, как ни крути, очень опасна, и после неё многие заболевают оспой и умирают, поэтому Лерхе не думал, что её можно внедрить повсеместно. Сам-то он прошёл эту процедуру, потому что в силу своей профессии имел гораздо больше шансов заразиться и умереть, а так, в случае благоприятного исхода, он получал защиту как минимум от одной смертельной болезни.

– Доктор Лерхе, – к нему подошёл молодой ученик Бидлоо Евгений Самойлов. Переведя дух, словно только что долго бежал, этот двадцатипятилетний мужчина смог сказать то, ради чего подошёл к присланному самим императором лекарю. – Хочу сообщить, у сестры Феофании жар пошёл на убыль, и она уже не пытается силой прорваться за ворота.

– Это не очень хорошо на самом деле, болезнь ещё не побеждена. Я вообще заметил, что, когда жар спадает, состояние резко ухудшается, – ответил Лерхе, внимательно глядя на Самойлова.

Евгений первым заболел из присланных императором Петром медикусов и, благодаря своему могучему организму, сумел выжить. Правда, теперь лицо его носило признаки перенесённой болезни, но не такие страшные, как это могло быть – всего-то пара-тройка оспин и почти все они на лбу. Так что лицо молодого мужчины почти не пострадало и не сделалось уродливым. Вот только слабость никак не его пока не покидала, да одышка мучила, стоило пройтись по территории монастыря. Но сам Самойлов был уверен в том, что вскоре это пройдёт, и Лерхе поддерживал молодого коллегу в его уверенности.

– Что её высочество? – спросил Иоганн у Самойлова. Вообще-то, Филиппу-Елизавету лечил он сам, вот только сегодня ещё не успел навестить свою высокопоставленную больную, но это не значило, что принцесса была предоставлена сама себе – за ней наблюдали круглосуточно.

– У неё начали появляться пустулы… – Самойлов замялся, затем продолжил. – Только не с головы, как это часто бывает. Несколько на руках, два на лбу, и… жар усилился.

– Что? – Лерхе удивлённо посмотрел на него. – Этого быть не может, – на что Самойлов развёл руками.

Лерхе задумался, затем высыпал табак из только что набитой трубки, которую он так и не прикурил, и решительным шагом направился в отдельно стоящее здание, предназначенное как раз для пребывания особо знатных особ, чтобы лично всё проверить.

***

Сегодня утро было просто адовое. Я не мог заставить себя встать с постели. Голова трещит, во рту засуха, мышь где-то за плинтусом топает как слон, в общем, все признаки глубочайшего похмелья налицо, или, скорее, на лице.

– Государь, Пётр Алексеевич, пора вставать, – приоткрыв один глаз, я обнаружил Митьку, стоящего надо мной, скрестив руки на груди и поджав губы. Надо же, не одобряет. Да пошёл он, что бы понимал, свинья рыжая.

– Пошёл вон, – проговорить получилось довольно внятно, и меня это, как ни странно, порадовало.

– Вот уж вряд ли, – это что он мне это? Императору Российскому? Вот как счас встану! – Потом, как в себя придёшь, можешь хоть казнить, а сейчас я никуда не пойду.

Дверь приоткрылась с жутким скрипом, вот же сволочи, смазать петли не могут, что ли? Я накрыл голову подушкой, чтобы никого не видеть и не слышать.

– Ну что тут? – какой же у Петьки голос может быть противный, прямо по нервам полоснул. И чего так орёт с утра пораньше?

– Да не шибко хорошо, вот, сам посмотри, Пётр Борисович, – вот Митька, сукин сын. Пригрел змею на груди, называется. Я поглубже залез под подушку, чувствуя, как к горлу подступает тошнота. – А сказать не могу, дабы честь государеву не уронить.

– Ух ты, один, два, три, четыре… семь! Силён, государь, неча говорить, – в Петькином голосе звучала задумчивость. – И нет бы кого позвать в компанию, меня, например, так сам всё употребить изволил. Тебе не кажется, что плохо государю? – надо же заметили. Я вытащил голову из-под подушки и подполз к краю кровати. – Тазик подставь, пожалей труд холопов при опочивальне, – спокойненько так говорит, прямо философ, мать его. Но как же мне плохо, кто бы знал.

В тот момент, когда я дополз по края, на полу, прямо перед мордой появился серебряный таз, куда меня благополучно вырвало. Когда спазмы прекратились, у лица тут же появился бокал с прекрасной, такой вкусной водой, а само лицо заботливые руки протёрли холодным полотенцем. Немного полегчало. Приподнявшись на локтях, я сумел поднять голову и посмотреть на этих помощничков мутным взглядом.

– Выпорю на конюшне. Лично шкуру спущу, – сообщил я прямо в их отвратительно здоровые морды.

– А то, конечно, выпорешь, как же иначе, но сначала мы, пожалуй, счёт свой увеличим, – и Петька решительно шагнул к кровати. – Давай, Митька, с другой стороны хватай государя. Баня готова?

– Готова, с раннего утра топится. Как узнал, что шестую бутылку в покои понесли да всё без закуски, так и распорядился сразу, – меня в четыре руки выдернули из кровати, закинули мои безвольные руки на плечи подпирающим меня с двух сторон здоровым лбам, и куда-то потащили. И вот же в чём дело, Михайлов, сука, даже не почесался, чтобы государя своего спасти от такого произвола. Ещё и дверцы перед этими иродами открывал, впереди нас пробегаючи. Твари они всё, нет, чтобы посочувствовать…

Ну а дальше была баня. Меня раздели, втащили в парилку, даже срам прикрыть ничем не дали, долго парили аж в четыре руки… В общем, после двух часов издевательств я сидел в кабинете чистый, выбритый, воняющий каким-то модным бабским мылом – это с меня сивушные миазмы смывали, как они потом объяснили, держащий в чуть подрагивающих руках чашку крепчайшего кофе, и до омерзения трезвый.

Чуть помятая рожа выдавала мою вчерашнюю слабость, и больше ничего. Только вспомнил вкус выпитого вина, как почувствовал тошноту. Нет, похоже, что данный способ ухода от реальности не для меня, слишком уж я тяжело болею. Хотя вроде бы и выпил не слишком много, в перерасчёте на чистый спирт.

Решено, если в следующий раз возникнет такая потребность, пойду синхрофазотрон сооружать, благо места в парке хватает, есть где развернуться.

– Государь, виконт де Пуирье, – Митька, как ни в чём не бывало, пропустил перед собой виконта и скрылся за дверью.

– Ваше императорское величество, я так счастлив, что мне наконец-то удалось с вами встретить… – и тут он разглядел меня и замер на полуслове. Хорошо ещё все положенные антраша дворцового поклона успел совершить, а то неудобно бы получилось.

Я сделал последний глоток кофе и отставил пустую чашку, кивнув на кресло напротив меня. Вообще, я не обязан был приглашать его садиться, но мне самому вставать было лень. После бани меня, конечно, протрезвило, но и расслабило знатно.

– Ну вот, виконт, не так уж и сложно поговорить с императором, – я с минуту полюбовался на его порозовевшее лицо. – Вы присаживайтесь, не стойте. Знаете, у нас принято говорить, что в ногах правды нет. – Пуирьи захлопнул рот и осторожно присел на краешек стула. – Так зачем вы хотели меня так срочно видеть?

– У меня срочное донесение для вашего императорского величества, – виконт быстро пришёл в себя и продолжил уже более уверенно. – Оно касается некоего происшествия и реакции на него моего короля, его величества Людовика, – и он протянул мне вскрытый пакет. Ну да, никто писем, не проверенных на яды, мне ни за что не передаст.

Я развернул письмо и углубился в чтение. После того как прочитал, перечитал заново, затем отложил письмо и посмотрел на виконта.

– Станислав Лещинский умер. Мои соболезнования. Это ужасная, просто ужасная потеря. Полагаю, королева Мария безутешна. Я прикажу подготовить небольшой презент её величеству в знак того, что я скорблю вместе с ней, – я скорчил скорбную физиономию, благо даже напрягаться сильно не пришлось.

Надо же, никто не понял, что Лещинский отравлен? Да, давненько Медичи вами не правили. Хотя да, что-то такое припоминаю. Вроде и герцогиня Анжуйская была отравлена, но дальше слухов дело никуда не пошло. Да что там далеко ходить, у нашего любвеобильного монарха, который как лиса вокруг вороны возле Лизки кругами ходит, поговаривают, такая конкуренция за место фаворитки идёт, что нередко они умирают, опять-таки, по слухам, не совсем своей смертью.

Так что, когда уже пожилой мужчина откинул тапки, сильно никто не взволновался. Что ж, надо бы действительно какую-нибудь безделушку его дочери приготовить, не забыть только чёрной траурной ленточкой перевязать.

Но вернёмся к нашим баранам, точнее, к виконту, который ждёт, что я скажу ещё.

– Я так понимаю, его величество Людовик, в связи с этой утратой уже не заинтересован в Польше? Но он заинтересован в Тихом океане, очень интересно, – я задумчиво смотрел на виконта. – Насколько мне известно, этот выдающийся во всех отношениях океан активно исследует Испания, разве не так?

– Так, ваше императорское величество, – виконт склонил голову. – Но океан большой, и Испания не в состоянии его освоить в полной мере. Его величество велел передать вам, ваше императорское величество, что предлагает вам заключить соглашение. Те корабли, что отобраны вам в качестве приданного Филиппы-Елизаветы, войдут в состав флота, отправленного его величеством для исследования океана, с установлением контроля над открытыми островами. Совместная экспедиция, ваши корабли под Российскими флагами, разумеется, с командой, сформированной вами лично, ваше императорское величество. Взаимопомощь двух великих держав, это ли не то, чему учит нас сама основа христианства?

– Гуртом и батьку бить сподручнее, – проговорил я по-русски и усмехнулся.

Людовик слишком ветренен и слишком… ну, скажем, он многое недопонимает. А вот Елизавета дурой могла прикидываться, но таковой не являлась, и подобная идея вполне могла прийти в её белокурую головку. Людовик же слишком сильно зависим от мнения своих фавориток. Знаменитая мадам Помпадур, с чьей подачи он творил какую-то дичь несусветную, классический тому пример.

Кардиналу Флери – вообще плевать на какой-то там океан, а вот мне нет. Я встал и подошёл к висящей на стене карте. Она была неполной, но суть отображала правильно.

Задумчиво посмотрев на карту, я покрутил в руке грифельный карандаш. Их немцы вовсю делали, но я пока не давал команду для копирования и распространения, потому что у них не было слишком широкого использования, а для личных нужд я вполне мог позволить себе их купить.

Немного подумав, очертил линию, которая включала в себя так называемую Полинезию. Филиппины пока за испанцами, и биться за них я, если честно, не собираюсь, во всяком случае пока. Но при случае буду, особенно если Филиппок не успокоится. Про то, что может случиться самое страшное, я старался не думать. Это будет весьма символично: Филиппины – Филиппа.

А вот всё остальное, пока бесхозно, и я не борзею, заявляя права на Полинезию, Франции и так много чего остаётся: Меланезия, Микронезия и Австралия.

– Если мы придём к соглашению, то вот это, – я указал на острова, включённые в Полинезию, – моё, всё остальное – его величества короля Людовика.

– И ещё одно условие, ваше императорское величество, – виконт вскочил и подошёл чуть ближе ко мне, но выдерживая расстояние, положенное по протоколу. – Это соглашение должно оставаться тайным.

– Разумеется, – я согласно кивнул, думая про себя, каким образом Людовик собирается сохранить в тайне оснащение флотилии из более чем двадцати вымпелов? – Жду вас с подготовленным вариантом соглашения ровно через неделю. К этому времени небольшой подарок для вашей королевы будет должным образом приготовлен.

Виконт раскланялся и поскакал к двери. Я так и думал, что он уполномочен заключать подобные договоры. Правда, я думал о другом применение этих кораблей, но так даже лучше, меньше возни с перевозкой, потому что их всё равно разобрать на части бы пришлось, чтобы до Каспия перевести. К тому же мне на Каспии даже не они сами нужны, а их пушки. Ну ничего, что-нибудь придумаю, время немного есть, чтобы придумками заниматься.

– Митька! – заорал я, когда дверь за виконтом закрылась. Надо какой-нибудь звонок придумать, а то надоело уже вот так орать.

– Да, государь, Пётр Алексеевич, – Митька – сама невозмутимость. Словно и не хлестал недавно государя своего веником по спине.

– Демидова, когда позвал?

– Вечером в пять часов пополудни, – Митька отвечал ровно, чётко, преданно глядя в глаза. Вот зараза же такая, знает, шельма, что рука на него не поднимется и творит произвол. Хотя, конечно, спасибо им с Петькой, что не бросили и, не боясь на опалу нарваться, в норму привели.

– Где Шереметьев?

– В приёмной дожидается, – Митька улыбнулся краешками губ.

– Тащи его сюда, да вели завтрак нам подать, а то я что-то жрать хочу. И когда вести из Новодевичьего придут, сразу ко мне, – отдав распоряжения, я сел за стол, гипнотизируя карту.

Синод взвоет, когда я его прессовать начну. Но ничего, у меня на них есть управа – вон с экспедицией отправятся, аборигенов Гавайев в православие наставлять. Очень почётно в наше нелёгкое время быть миссионером, так что, пущай стараются. Одни уже уехали, так долгополые притихли, даже что-то хорошее и полезное делать начали, школы начальные до ума довели.

Вот, ежели пасть откроют, когда я предложу проект реформы монастырей, так следующая партия очень почётных миссионеров гораздо большая, чем с Долгоруким отбыла, в путь отправится. Со всем почтением и целованием крестов мною лично.

Вошёл Петька, таща огромный поднос, заполненный снедью. Я едва успел чернильницу убрать, когда поднос с грохотом на стол был поставлен.

– Что у тебя с почтой голубиной? – задал я вопрос, пока Митька, зашедший следом, расставлял приборы.

– Ничего. Голубей нет, – Петька развёл руками. – Чтобы их подготовить, время надобно, а у меня его почитай, что и не было. Но я успел ажно до Петербурга доехать, чтобы всё разузнать. А вот ежели твой шар Эйлер до ума доведёт и заставит его летать, куда нам надобно, тогда и никаких голубей не понадобиться.

– Не доведёт, – я протёр лицо, пытаясь прогнать остатки похмелья. Голова варила не на полную катушку, хорошо ещё, что при разговоре с французом удалось сосредоточиться. – Бакунин где?

– Так едет. У него ни крыльев, ни шара нет, чтобы так быстро долететь, – Петька бухнул себе на тарелку каши, видать, возясь со мной тоже не позавтракал. – А почему не полетит?

– Там газ нужен, пара не хватит. И газ особенный, – я зевнул, даже не слишком понимая, что говорю, и лишь потом наткнулся на пристальный Петькин взгляд. – Что ты на меня так смотришь, словно я девка красная.

– Ничего, – Петька быстро отвёл взгляд. – На встрече с Демидовым позволь присутствовать.

– Присутствуй, ежели желание такое появилось, – я махнул рукой и принялся за завтрак.

***

Лерхе стремительно вошёл, буквально ворвался в комнату своей высокопоставленной пациентки. Вообще-то, это была как бы келья, но очень сильно похожая на королевские покои. Покосившись на приоткрытое окно, лекарь подошёл к кровати больной и сел на стоящий рядом стул. После чего потёр руки одну об другую и, когда они стали тёплыми, дотронулся до лба испугано глядящей на него Филиппы. Жар был, но, Лерхе не сказал бы, что слишком сильный. Вот только, после того как появляются пустулы, жар обычно уходит, а здесь не ушёл, да и пустулы какие-то не такие, ну совсем на оспенные не похожи. Он внимательно разглядел одну на сгибе обнажённой руки, которую девушка вытащила из-под одеяла.

– Жарко, – пролепетала она. – Я окно приказала приоткрыть, потому что сильно жарко.

Лерхе кивнул и в который раз покосился на окно. Свежий морозный воздух наполнял комнату, и в ней вовсе не пахло болезнью. Обычная комната молодой особы.

А вот то, что жар немного спал именно благодаря открытому окну, он почему-то был уверен. А уверенность эту ему придавали наблюдения, которые он делал, пользуя раненных солдат: они лучше переносили и болезни, и ранения, когда всё ещё находились в полевых условиях, на воздухе. И гангрен у них развивалось меньше, чем тогда, когда их увозили в душные, не проветриваемые госпиталя. Обо всём этом Лерхе думал, считая пульс Филиппы. Пульс как пульс, немного ускорен, да и только.

Что-то в болезни принцессы было не так, вот только что? И тут ему вспомнился Николай Швец. Он практически и не болел вовсе и уж тем более не ходил, задыхаясь через три шага, и не падал от усталости через час работы.

– Ваше высочество, почему вы мне не сказали, что прошли процедуру вариоляции? – Лерхе внимательно осматривал руку, которую держал в руках.

Что-то привлекло его внимание, но он не мог понять, что именно. И тут до него дошло: шрам за запястье, весьма деликатный и практически не портящий белую кожу, но всё же с небольшим углублением, как от выболевшей язвы. Значит, вот сюда…

Лерхе на мгновение прикрыл глаза и выдохнул сквозь стиснутые зубы. Глупая курица! Что ей стоило сказать?

– Мы так сильно не волновались бы, если бы знали, что вы фактически вне опасности, – проговорил он обвинительным тоном.

– Но, я не проходила этой процедуры, – Филиппа выглядела настолько удивлённой, что Лерхе ей сразу же поверил. Так и есть, она говорит правду. Но тогда откуда это? И он снова провёл пальцем по шраму на запястье.

– Вы болеете очень легко, и я с радостью могу вам сказать, ваше высочество, что пустулы, которые всё же прокрались на вашу кожу, не оставят следов, когда сойдут. Только есть одно условие – они должны пройти самостоятельно. Не чешите их, даже если от зуда будет сводить скулы, – Филиппа неуверенно кивнула. И Лерхе, глубоко вздохнув, ткнул пальцем в шрам. – Откуда у вас вот это?

– Это? – она задумалась, а потом вспыхнула, и Лерхе показалось даже, что он ошибся, и снова начинается лихорадка. Но принцесса вырвала руку из его и села, опираясь на подушки. – Его величество Пётр… мы однажды были на конюшне, там лошадей было много, вместе с жеребятами, – она явно не знала, как преподнести эту историю, но Лерхе на любовные игры монархов было наплевать, его интересовал только шрам. Филиппа, внимательно наблюдавшая за ним, это поняла, она умела читать по лицам людей о намерениях. Дворцовая жизнь учит этому в первую очередь. Тогда она распрямила спину, насколько смогла и быстро проговорила: – Его величество снял болячку с мордочки жеребёнка и подсадил её мне на ранку, я немного поцарапалась перед этим. Он попросил довериться ему, и я доверилась.

– И это было самым лучшим, что вы сделали в своей жизни, – Лерхе встал и поклонившись вышел из кельи.

Его больше не интересовала эта пациентка, и так понятно, что она не умрёт. Но лошадиная оспа?

Внезапно Иоганн вспомнил про драгун и гусаров. А ведь они практически никогда не болеют оспой. И лошади тоже иной раз на себе эту заразу приносят. И доярки. В его практике были почти все слои населения, кроме доярок и пастухов.

Лерхе почувствовал, как сильно забилось его сердце. Он был близок к какой-то разгадке, и его переполняло предчувствие чего-то грандиозного. А ведь из драгун ни один не умер, заразившись лошадиной оспой. Да они даже внимания на это не обращали. Ну почесалась болячка на руках, ну отвалилась корочка, оставив ямку после себя, и что?

В отличие от вариоляции, когда подсаживали болезнь от человека, никто не заболел и не умер! А государь тоже хорош. Почему он не сказал об этом своём опыте, когда посылал его сюда? Ну ничего, он сейчас такой доклад напишет, и пусть его после схватят и в тюрьму бросят, он выскажет всё, что думает!