Повороты судьбы. Проза XXI века

НП «Литературная Республика»

Благодарности:

ЛИТЕРАТУРНАЯ РЕСПУБЛИКА

Директор издательства: Бояринова О.В.

Руководитель проекта: Крючкова А.А.

Редактор: Петрушин В.П.

Вёрстка: Измайлова Т.И.

Обложка: Крушинина В.А.

Книга издаётся в авторской редакции

Возрастной ценз 16+

Печать осуществляется по требованию

Шрифт Serif Ingenue 11

ISBN 978-5-7949-0802-2

Издательство

Московской городской организации

Союза писателей России

121069

Россия, Москва

ул. Б. Никитская, дом 50А/5

2-ой этаж, каб. 4

В данной серии издаются книги

авторов, пишущих на русском языке

в XXI веке

Электронная почта: litress@mail.ru

Тел.: + 7 (495) 691-94-51

© Нина Войтенок, 2022

ISBN 978-5-7949-0802-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ДЕРЕВЕНЬКА МОЯ

Оставить след

Год 1920

***

Агафья осталась с тремя детьми одна. Могла бы выйти замуж: находился человек, но не решилась. Боялась за детей: вдруг обидит – не родные ведь. А дети уже все понимали, настороженно смотрели на приходившего каждый вечер дядю Степана и очень обрадовались, когда однажды мать с грустью в глазах оглядела свою детвору и попросила его не приходить больше. Все трое по мере своих сил старались помогать матери в любых делах. Не оставлял Агафью и старший брат Никодим.

Много зим и вёсен прошло с тех пор. Вот уже и двух дочерей выдала замуж, зятья достались трудолюбивые. Особенно радовало мать то, что они очень любили ее дочерей, жалели, оберегали от лишних житейских неурядиц. Все жили отдельно от матери, каждая семья имела свое подворье, достаток. Как и положено: пошли внуки – радость бабушке. Агафья жила с младшим Данилой, он семьей пока не обзавелся. И если дочери пошли по мужу – смуглые лицом, волосы черные, как смоль, то Данила был копия самой Агафьи —голубоглазый, светловолосый кудряшка.

Трудная доля выпала Агафье: на старости лет ей достались четверо малолетних внуков, дети младшей дочери Ульяны. Самому младшему Федюне – семь недель, Ване – семь лет, Фросе – четыре года, Дашутке – два годика.

До самой смерти не забудет Агафья 18 февраля 1920 года. В этот морозный ясный день она в одночасье лишилась дочери Ульяны и зятя Иосифа, которого любила, как родного сына. Трудились они с дочерью день и ночь, потому имели справное хозяйство. Очень любили детей, а они нарождались в любви и согласии, как грибочки, один за другим. Иосиф всю тяжесть по хозяйству взвалил на свои плечи. После рождения Феденьки Ульяна долго не могла поправить здоровье, Иосиф старался быть всегда рядом.

А время было неспокойное. Совсем замучили крестьянство: насильственно заставляли работать в госхозах на положении наемных рабочих. По первому требованию властей они обязаны были бросать свое хозяйство и везти дрова в город и на железнодорожную станцию, расчищать снег, перевозить солдат и чиновников, выполнять прочие повинности по распоряжению местных властей. Не этого ожидали крестьяне от новой власти, чувствовали себя униженными. Свое хозяйство уходило в запустение. Крестьяне сначала возмущались, а потом организованно восставали против такого бесправия.

***

16 февраля 1920 года деревенским мужикам вновь было приказано отвезти дрова на железнодорожную станцию. А это ни много ни мало – пятнадцать километров туда и столько же обратно, да груженые сани. Пока вернется обратно, вновь ничего не сделаешь в своем хозяйстве. Мужиков прорвало: «А кто наших детишек согреет?», «А кто нас кормить будет, если для своего хозяйства времени не остается?», «Мы и без города проживем!», «Нам кататься в поездах некогда!», «Пусть горожане приезжают к нам и трудятся вместе с нами».

Местная власть приказывала прекратить забастовку и незамедлительно приступить к выполнению приказа из уезда.

– Холоп! Прислужник! Тебе бы только выслужиться перед уездным начальством, а на нас наплевать, – негодование мужиков выходило за пределы разговора, пусть даже слишком возбужденного.

– Или сейчас же загружаетесь и везете дрова, или… – Максим Давыдович не успел договорить: толстый ком снега залепил ему рот. В толпе засмеялись. Волостной глава побагровел, очистил рот и лицо от снега, посмотрел на своих обоих помощников, стоявших на полшага сзади него и тоже улыбающихся, одарил их таким взглядом, что те сразу стали меньше ростом, потом бросил свой свирепеющий взгляд на мужиков. – … или вам же хуже будет, – медленно закончил он прерванную фразу.

– И этот сивый мерин еще угрожать нам будет! – вырвалось из толпы. – Давайте-ка его поучим, как говорить с трудовым народом, – пятеро мужиков двинулись на крыльцо Совета. Началась драка. Была пущена кровь с обеих сторон, но до зверского избиения дело не дошло. Пусть говорят, что темное мужичье, неграмотное, но оно не было жестоким, всегда помнило: лежачего не бьют.

– Ну, помяли маленько, проучили, очухаются и согреются в Совете, там у них всегда тепло, – мужики расходились по своим дворам.

А на третий день в село прибыл отряд чоновцев (ЧОН – части особого назначения – были созданы для охраны порядка, для ликвидации саботажа). Собрали всех мужиков, стали выявлять организаторов забастовки. Иосиф от имени мужиков высказал несогласие нынешним положением крестьянства. Высказал спокойно. Он и не заметил, как приехавший, видимо, главный в отряде, молча бросил взгляд на главу волости, а тот, также молча, кивнул головой.

– Так ты против Советской власти? – взревел этот же главный, и Иосиф, не ожидая такого сильного удара, покатился с крыльца. Птицей из толпы вылетела Ульяна и неожиданно для всех схватила кнут, лежавший здесь же у крыльца, и замахнулась на этого сытого приезжего. Но опустить не успела: прогремел выстрел. Ульяна пошатнулась, сделала три коротких шага назад и упала на руки поднявшегося с земли Иосифа.

Толпа взревела, началась потасовка. Прогремело еще несколько выстрелов. Хладнокровный расстрел, пять трупов лежало на снегу: четыре мужчины и одна женщина. Молодое, красивое, смуглое лицо быстро бледнело, снег окрашивался в ярко-красный цвет, ветер шевелил волосы, выбившиеся из-под платка.

Стало тихо, замерли обе стороны.

– Другим неповадно будет, – спокойно проговорил старший, вложил оружие в кобуру, повернулся и пошел в здание Совета.

В толпе заплакали женщины, закричали мужчины, но уже без вызова, даже со страхом. Так и закончилось буйство сельских мужиков. Они вновь оказались на коленях: уважай новую власть.

***

Данила большую долю вины в смерти сестры и зятя чувствовал за собой.

– Это я виноват, мама, что не смог убедить Иосифа потерпеть еще немного эту «временную тяжелую политику государства», – уж который вечер подряд твердил Данила. – Еще не закончена война, кругом разруха, голод. Неужели так трудно было понять?

Данила был комсомольским вожаком, ездил по всей волости, вел разъяснительную работу среди крестьян о тяжелом положении в стране, о необходимости объединения хозяйств, о коллективном труде, о том, как голодают в городе. С ним соглашались и не соглашались. Говорили, что им тоже трудно приходится, гнут спину с утра до ночи, а хлеба вволю не едят. Опять же, в городе купить что-то для семьи можно только за хлеб.

То, что так может закончиться бунт в родном селе, для Данилы было полной неожиданностью. Всю неделю он был в разъезде по соседним деревням. В тот злополучный день приехал домой уже после случившегося.

Было потом расследование, доходили слухи до села, что строго наказан открывший стрельбу. Но Данила знал, что это не так: «наказанный» также работает в уезде, ездит по деревням. Но в это село не заглядывал после случившегося ни разу.

Чтобы оградить от возможных дальнейших неприятностей своих племянников-сирот, Данила смог всем четверым дать свою фамилию.

Он был умный, рассудительный от роду, грамотный по образованности своей – закончил церковно-приходскую школу, затем, дважды в неделю посещал в уезде школу, организованную специально для комсомольского актива. Личность его была хорошо известна не только во всей волости, но и в уезде, где пользовался уважением. По бесплатному распределению газет среди населения он был в числе первых. Данила не замыкался в своем чтении, просвещал деревенскую молодежь, разъезжая по всей волости. Был активным строителем новой жизни, свято верил в наступление лучших времен для трудового народа.

Данила все свое свободное время, а у комсомольского вожака его было не так уж много, посвящал своим малолетним племянникам. Старшего Ваню сразу же стал заставлять осваивать грамоту: учил с ним буквы, складывал слоги. У племянника особого тяготения к грамоте не было, но он был большой ловкач: запросто мог расплакаться от внезапно возникшей боли в какой-нибудь части тела, дабы дядя сжалился над ним. Но часто спасением было вмешательство бабушки.

– Ладно, не забивай голову, видишь, какой он худенький, – бывало, начинает защищать внука Агафья.

– Мама, мозгам не надо большого тела. Их надо развивать. Жизнь новая настает. Неужели вы все не видите? Не все время будет так трудно. Очень скоро все вздохнут легонько, – уверенно говорил Данила.

– Дай-то Бог, – уступала мать сыну.

– Ладно, иди, показывай свои фокусы друзьям, – дядя отсылал мальчишку на улицу, освобождая от дальнейших занятий.

– Я вот Феденьку скоро буду учить, – улыбался Данила, подходя к самому младшему племяннику.

Ему уже исполнилось пять месяцев. Он хорошо сидел, узнавал своих и приветствовал улыбкой. Рос крепеньким мальчиком, окруженным всеобщей любовью, заботой, вниманием. Но больше всех с ним приходилось быть все же Ване.

– Бабушка и дядя Данила хитренькие, – часто плакался одногодкам паренёк. – Как будто я уже совсем большой, нянькайся с этим «пискуном». А если уж и большой, так лучше бы работал вместо них, пусть сами за ним смотрят.

Друзья относились с сочувствием, но ничем помочь не могли, у многих была такая же участь. Поэтому, получая от дяди Данилы отпуск на улицу, мальчишка в одно мгновенье оказывался за дверью. Данила брал на руки самого младшенького, подносил к оконцу и начинал с ним разговаривать. Агафья в те минуты отдыхала от работы, но голова была занята тревожными мыслями. Неспокойное наступало время. Ходили слухи по селу, что скоро заберут все хозяйство из дворов, объединят, заставят жить в общих, вновь настроенных бараках.

– А куда же дома? – сокрушалась старая женщина. – Куда нас, стариков? Ну, я еще кое-что могу, а куда денут совсем слабых?

***

Жизнь не стоит на месте, дни обрываются и улетают, как листья с деревьев. Только, сколько раз наступит завтра прежде, чем появится новый лист на дереве?! Поэтому не следует склонять голову перед трудностями, надо смотреть в завтрашний день с надеждой и своими руками приближать лучшее время.

Крестьянин всегда думает о завтрашнем дне, потому в эту весну, несмотря на трудности с семенами, каждый засеял свой участок вовремя, пусть пришлось кому-то «затянуть поясом свой живот» до нового урожая. А там и не заметишь, как придет пора убирать. А пока – все зрело и набирало сил днем под ярким солнцем, отдыхало от зноя ночью под шатром звездного неба.

Не хлебом единым жив человек: в селе завершалось строительство новой деревянной начальной школы, а в соседнем селе строилась семилетняя. Для работы в начальной школе приехала молодая учительница. Она была невысокого роста. Что бросалось сразу в глаза, так это длинная толстая коса, лежащая неподвижно на спине.

– Ну и косища! Как такую отрастила?! – то ли с восхищением, то ли с завистью говорили друг другу селяне.

А Прасковья Федоровна сразу с головой окунулась в работу по подготовке школы к учебному году. Подружилась с местными девчатами, в свободное вечернее время организовала коллективные читки, на которые приходило все больше молодежи. Были, конечно, недовольные, привыкшие только развлекаться в вечернее время, но им не давали развернуться.

Данила не мог не обратить внимания на эту серьезную милую девушку как комсомольский вожак и как просто молодой деревенский парень. И не только он «положил глаз» на молодую учительницу. Она же со всеми держалась ровно, с достоинством: выше других себя не поднимала, но и ниже опускать никому не позволяла. Вот это в ней Даниле нравилось больше всего.

***

С вечера, казалось, мрачное небо готовило непогоду на завтрашний день. Но рано утром проснулась спящая красавица, открыла глаза и своим лучистым взглядом помогла пробраться солнечным лучам сквозь нависшие над землей тучи. Все мрачное скрылось, уступая место погожему дню. Солнце было еще невысоко, его лучи скользили по верхушкам деревьев, а на земле лежала седая роса. Красавица вышла на улицу с ведром за водой: надо освежить классную комнату – через три дня начинались занятия.

У Прасковьи Федоровны была помощница – тетка Марьяна, грузная добродушная женщина, направленная местной властью уборщицей в школу. У нее было шесть детей, работой в хозяйстве больше занимался муж Антип: у Марьяны было слабое здоровье. Чтобы как-то помочь содержать семью, ее и направили в новую школу. Но Прасковья Федоровна, видя, как тетка Марьяна тяжело дышит при малейшей физической нагрузке, старалась помочь женщине во всех делах.

Вот и в это утро, еще до прихода тетки Марьяны решила заняться уборкой. Только спустилась под горку, как увидела идущего навстречу Данилу. Она давно заприметила этого парня, изредка бросала на него взгляды и очень боялась: а вдруг он это заметит, а еще страшнее будет, если они вдруг встретятся взглядами. Не хотелось ей первой открыть свою симпатию. Она была такая маленькая рядом с ним.

– Прасковья Федоровна, давайте я вам помогу, – остановился Данила, поравнявшись с девушкой и протянув руку к ведру.

– Спасибо, Данила Георгиевич, но мне совсем нетрудно это сделать самой, – проговорила смущенная Прасковья, опустила голову и тут же поняла, что выдала себя с головой. Но Данила ведь был вожак молодежи смелый, находчивый.

– Вам нетрудно, а мне так и совсем легко, – улыбнулся он.

Взял осторожно ведро из рук девушки, и они вместе направились к кринице. Сначала шли молча, тема разговора не приходила в голову.

– От нас требуется еще какая-нибудь помощь? – Данила первым нарушил молчание. – Мы – это ребята и девчата из комсомольской ячейки, а также сельская молодежь. Все они уже достаточно и с удовольствием потрудились на строительстве школы.

– Я так благодарна всем ребятам и вам лично за ваше внимание к школе, – Прасковья Федоровна шла рядом, молча ругая себя за плохую привычку краснеть и потому опускать голову. – Остались совсем незначительные дела, мы с тетей Марьяной справимся сами.

Данила знал, какая помощница из тетки Марьяны, понимал, что почти вся нагрузка и по уборке лежит на плечах этой девушки, и радовался, что она не чурается никакой работы.

«Хорошая хозяйка будет в доме», – промелькнула мысль у Данилы.

Он улыбнулся и посмотрел на девушку. Она почувствовала его взгляд и еще больше покраснела.

– Ну, что ж, раз в школе для нас дел нет, предлагаю благоустройство территории вокруг школы, – на полном серьезе сказал Данила. – Давайте сегодня же или завтра заглянем в наш лес, посмотрим молодую поросль и подберем что-то для школьного двора. Потом посадим деревца и разметим клумбы для цветов. Пусть это место будет самым прекрасным в нашем селе.

Много хорошего о Даниле слышала Прасковья Федоровна от своей новой подруги Нюры, а сейчас сама убедилась: «Хороший человек Данила, старается сделать приятное для всех, далеко вперед смотрит». Но тут же со страхом пронеслось в голове: «Одной идти с парнем в лес?» Данила сразу понял состояние собеседницы, как только посмотрел на неё.

– Можете пригласить с собой Нюру, она хорошо знает лес, и, как мне показалось, вы с ней подружились, – поспешил исправиться Данила.

– Да, Нюра помогает мне во всем. Только давайте завтра решим вопрос с посадкой молодых деревьев, а сегодня мы с тетей Марьяной наведем чистоту в школе.

– Будем считать и этот вопрос решённым. Я приглашу пару ребят, чтобы сразу принести отобранные деревца, – закончил разговор Данила, поставил ведро с водой у дверей школы и направился по своим делам.

***

Прасковья Федоровна любила порядок во всем. Это можно было понять сразу, как окажешься в ее комнатушке, которая находилась здесь же, в школе, через стену от классной комнаты. Она сама согласилась жить в школе, не хотелось обременять кого бы то ни было заботой о себе. Она все умела делать. Люди в селе ей нравились своим добродушием, откровенностью, доброжелательностью, почтением. Вот уже целую неделю она одна находилась в школе ночью, страх не посетил ее пока ни разу. Она знала, что работать придется в две смены: ребятишек набралось в 1-й класс столько, что в одну не вместить. Но и это ее не пугало, тем более обещали прислать подмогу.

Прасковья Федоровна сидела за новым самодельным столом, считала чистые листочки и думала: «Как же эту малость поделить, чтобы никого не обидеть? На какие части делить? Что придумать? Чем писать? На чем?»

– Паша, быстрей собирайся, ребята ждут за околицей, – прервала грустные мысли молодой учительницы Нюра, неожиданно появившаяся в дверях комнаты. Нюре было позволено самой Прасковьей Федоровной называть ее просто Пашей, но только, когда они были наедине. Так было ближе и теплее…

А подружились они сразу, как только молодая учительница приехала в село. Данила вместе с главой совета собрал комсомольцев и молодежь, решался один вопрос: кто может поселить Прасковью Федоровну у себя, хотя бы на время, а там разберемся. Не успели подумать, как Нюра твердо сказала: «Моя мама не будет против». Отца у Нюры не было, он погиб на войне в 1916 году.

С первых дней девушки прониклись симпатией друг к другу. Мать Нюры была довольна новой подругой дочери и очень тужила, когда учительница перебралась в свое жилье. Но Нюра ежедневно встречалась с подругой, строго следила за ее питанием. И никогда не позволила себе оговориться на людях, всегда с уважением называла учительницу: «Прасковья Федоровна».

Прасковья Федоровна от неожиданного громкого голоса Нюры вздрогнула, но быстренько пришла в себя, так же быстро встала с табуретки, отложила в сторону чистые листочки и с подругой поспешила к ребятам за околицу.

Лес был совсем близко, как говорится, рукой подать. На краю леса в хороводе кружили белоствольные березки. На них показались первые пряди желтых листьев – осень начинала своё шествие. Пока она ступала осторожными робкими шагами. Но очень скоро заработает со всей удалью своей кистью, а ветер разнесет ее художество по округе, и покроется земля-матушка разноцветным ковром, который сначала украсит ее, а затем будет согревать всю студеную зиму.

Белоствольные подружки вызвали улыбку на лице Прасковьи Федоровны, она сразу же представила весеннюю картину: она с учениками на фоне оживающих после зимнего сна этих красавиц. «Обязательно приведу сюда детишек на экскурсию», – решила учительница и перевела взгляд на молодые деревца.

Жаль их было тревожить, но они только «мешались под ногами» у этих красавиц. Было решено выкопать 15 березок, тех малюток, которые совсем близко примкнули к своим старшим сестрицам и не могли развиваться нормально.

Немного углубились в лес и увидели чудную картину: в небольшом уединении стояла рябина. Ягоды ее еще не налились ярко-красным цветом, но уже хорошо различались оранжевым оттенком на зеленом фоне. По южной стороне от рябины, совсем рядом, протянув к ней свои тонкие, нежные ветки-ручонки, росли четыре рябинки-малютки. Именно, с одной стороны – как будто рябина-мать охраняла их от невзгод.

Прасковья Федоровна давно мечтала о рябине под окном, но не решилась в этом месте взяться за лопату. Остальных тоже остановила:

– Не тревожьте эту дружную семейку. Пусть подрастают, может, и не будут мешать друг другу, какая еще зима будет. Посадим пока березки, огородим их от животных.

«Добрая и сердечная», – с нежностью подумал Данила о девушке.

Сделали все так, как просила Прасковья Федоровна, даже успели разметить цветник, но копать не стали, не хотелось, чтобы на первый школьный день были черные пятна, пусть пока желто-зеленый ковер окружает школу.

***

Школа была готова принять в свои стены восемьдесят ребятишек. В первую смену будут заниматься самые маленькие – восьмилетние, девятилетние девчонки и мальчишки, во вторую – ребята-переростки, не умеющие читать, писать. Данила был приглашен в школу как почетный гость. Пришел он заранее, но всё же оказался не первым. Стояли родители и много детворы с полотняными сумками через плечо.

Начался первый учебный день с открытия новой школы, и, как полагается, первое слово взял глава волости Максим Давыдович. После февральских событий он удержался на своем месте. Голос его стал мягче, точнее сказать, звучал вкрадчивее, но напускная улыбка не могла скрыть холодный, колкий взгляд. А глаза – зеркало души. Потому и закрепилось за ним в селе с того трагического дня: «Макся – черная душонка». Он, конечно же, об этом знал. Начал свою речь, посмотрел на присутствующих взрослых и стал повторяться в словах, словом, заикаться. И совсем растерялся, когда в толпе заговорили громко и засмеялись. Но он хорошо знал своих селян, был хитер и, когда важнее было выбрать меньшее зло для себя, не раздумывая, делал это, пряча все остальное глубже.

– А сейчас слово представителю от уездного комсомола Даниле Георгиевичу Войтенок, – Максим Давыдович проговорил с улыбкой, уверенный в одобрении селянами его действий.

Данила не сразу сообразил, услышав знакомую фамилию, он любовался молодой учительницей, думая о том, как ей трудно придется, ведь уже вряд ли приедет помощь в этом году, на которую она так надеется.

– Пожалуйста, просим Вас, Данила Георгиевич, – Прасковья Федоровна, обращаясь к Даниле, засмущалась, покраснела, что не ускользнуло от взрослых.

– Дорогие ребята, сегодня для вас открываются не только двери этой новой, пусть пока небольшой деревянной школы. Но с сегодняшнего дня для вас открывается дверь в новую жизнь, строителями которой вы будете. И от того, как с первых школьных дней вы начнете овладевать знаниями, от вашего старания, прилежания, зависит скорейшее наступление того светлого будущего, о котором всегда мечтали ваши деды, мечтают стоящие сейчас перед вами отцы и матери. Вы все теперь – одна школьная семья, будьте дружны, помогайте друг другу во всем.

Данила не любил пространных речей, тем более в данный момент понимал, какая перед ним публика. Свои слова он сказал в большей степени для взрослых, от них многое зависело в школьной жизни детворы. Видимо, взрослые поняли это и слушали Данилу с вниманием.

Закончил он, обращаясь к ребятам:

– Слушайтесь учительницу, помогайте ей, берегите ее. Вас много, а она – одна, – Данила улыбнулся.

После торжественной части старших детей отпустили домой, а малыши несмело перешли школьный порог. Прасковья Федоровна замыкала это шествие.

В полдень Данила вновь пришел в школу, чтобы узнать, как прошел первый день учебы, какие трудности особенно мешают в работе. Говоря о трудностях, он лукавил даже перед самим собой, его просто тянуло в школу, чтобы еще раз увидеть Прасковью Федоровну – с недавнего времени, он только о ней и думал.

– Единственная трудность, мешающая нам нормально работать, – это нехватка бумаги и карандашей, – сообщила учительница, обрадованная появлением Данилы.

– А можно ли бумагу заменить дощечками, карандаши – угольками? – спросил Данила.

Прасковья Федоровна вначале не поняла. Данила продолжил:

– Дощечки побелим белой глиной с молоком, так и моя мама делает, чтобы к печке можно было прислониться и не измазаться побелкой. На них можно будет писать угольком. Потом осторожно стирать, а по необходимости – вновь белить. Или же чуть оттеним дощечки. На них хорошо будет виден мел.

Глаза Прасковьи Федоровны загорелись. Она уже радовалась за детишек: теперь каждый сможет писать.

Поздно вечером Данила, счастливый, вновь шел рядом с Прасковьей Федоровной: она разрешила проводить себя до школы. Ей давно этого хотелось, а еще она боялась Федота, который не сводил с нее наглых, пьяных глаз.

Федота, равно, как и его отца, в селе не любили. Прожили они в селе немало, но понять их толком так и не смогли. «Сами себе на уме», – говорили о них односельчане. С сельской молодежью Федот не находил ничего общего ни в словах, ни в делах. Отец его тоже был замкнутый, суровый мужик, и чем удивлял односельчан, так это дружбой с главой сельсовета. Жену свою, Олимпиаду, и трех дочерей заставлял работать с утра до ночи, не слышали они от него ласкового слова. Держал при хозяйстве помощницу Настю, моложавую бабенку, с ней был ласков. Поговаривали в селе, что Настя-то и была теперь ему женой. Попытались как-то дочери отстоять свою мать, прогнать со двора помощницу, но им же и досталось от отца, а матери – и того больше. Селяне жалели эту женскую половину и пуще не любили мужскую.

А для Данилы с этого вечера наступили самые счастливые времена его жизни: каждый вечер, опьяненный своей любовью, он возвращался домой после прогулки с Прасковьей Федоровной. Бывая в другом селе или в уезде по комсомольской работе, Данила уже не оставался на ночлег, спешил навстречу со своим счастьем, своей радостью, хотя бы на пять минут.

***

Подходил к концу сентябрь. Серые тучи все чаще затягивали небо, сеял холодный дождь. Несколько раз в день он принимался моросить, проплывет туча и выльет все свои запасы на землю без остатка. Пройдет немного времени, и новая туча принимается источать холодные водяные струи. Повсюду гулял сердитый ветер, свистел в голых сучьях деревьев. Осень 1920 года удлиняла свой путь.

Неожиданно Данилу вызвали в уезд. Там его ожидало ошеломляющее известие: его, простого сельского парня, направляли делегатом на III съезд комсомола. До села он домчался быстрее ветра, правда, чуть не загнал своего Рысака, за что получил от матери.

– Куда ты собрался в такую даль? – прослезилась Агафья. – А как я останусь одна с внуками, ты обо мне подумал? – мать говорила с обидой в голосе. А Данила не мог понять, почему не радуется мама за него, за себя, наконец, что родила, вырастила сына…

– Мама, мне оказана огромная честь от всего нашего уезда. Может, подобного в жизни моей больше и не выпадет, а ты не рада за меня, – теперь обижался Данила. – Я же еду не насовсем. Марьяна тебе поможет, я с ней уже говорил об этом. Да и девчата ее после школы присмотрят за Феденькой и Дашуткой. Она, знаешь, как рада за меня, – Данила улыбнулся.

Марьяна даже прослезилась от радости, сказала:

– Поезжай, братец, за маму и племянников не волнуйся. Они никогда не были брошены, и теперь присмотрим.

– Да, я и сама еще при силе. И гордилась всегда я тобой, сынок. Ты у меня весь в отца умом пошел. Впервой ты так далеко едешь, мне страшно становится, неспокойно кругом.

Агафья вновь приложила кончики платка к глазам.

– Мама, твой сын нигде не пропадет. Уж сколько я от волков уходил, возвращаясь поздно из деревень! А тут кругом будут люди…

Данила не успел закончить. Все обернулись на радостный крик Фроси:

– Бабушка, посмотри, Федяня, своими ножками топает.

Из-за печки, медленно ступая босыми ноженками, выходил темноволосый человечек.

– Стой, стой, – спешно проговорила Агафья, схватив со стола нож. – Надо «путце» промеж ножек разрезать, чтобы смело сам ходил по земелюшке нашей родимой.

Она подошла, наклонилась перед внуком и сделала ножом крестик между ножек, как бы разрезая веревочку, спутавшую ножки.

– Вот это радость, подарочек к моему отъезду, – Данила подхватил своего любимца на руки и подбросил несколько раз почти до потолка.

Вечером он собрал парней и девчат и сообщил им новость. Они не слишком были удивлены сказанным, потому что были уверены, что их Данила самый лучший вожак во всем уезде и даже в губернии. Только глаза у Прасковьи Федоровны слегка затуманились, что сразу заметил Данила. Оставшись наедине, она всю дорогу до школы молчала, а потом вдруг расплакалась, до конца не осознавая своих слез. В этот вечер Данила осмелился ее поцеловать. Губы были чуть соленые от слез, но юноша сходил с ума от этого соленого привкуса. Он целовал эти губы, эти глаза, полные слез и просил дожидаться его возвращения без грусти.

– Мы больше с тобой никогда не расстанемся, Пашенька, – голос его дрожал от любви и нежности. – Вот приеду из Москвы, сразу и запишемся в Совете.

Девушка не могла вымолвить и слова. Сердце куда-то опустилось, отсчитывая свои поспешные удары, а губы никак не могли насытиться поцелуями. Расстались далеко за полночь, рано утром Даниле предстояла длинная дорога.

***

Трое суток добирался Данила до Москвы: в теплушке, на крыше вагона и даже пешком. Хмуро и сурово столица встретила сельского паренька. Ранним утром 2 октября 1920 года он вошел в Большой зал Коммунистического университета имени Я. М. Сверлова. Здесь уже было много молодежи, в основном – его ровесники, юноши и девушки 18—20 лет. Всего присутствовало на съезде 602 делегата, из них 327 посланцев комсомольских организаций – рабочие и крестьяне.

Многие делегаты были одеты в ветхую одежду, некоторые парни одеты даже в женские шерстяные кофты. О Даниле на этот счет позаботились в уезде: перед самым отъездом ему выдали комплект воинского обмундирования, чему он тогда обрадовался, а сейчас, глядя на своих ровесников, испытывал неловкость.

Повестка дня съезда была насыщенной. Делегатов ожидала радостная весть: на съезде выступит Владимир Ильич Ленин.

Ленин был встречен бурной овацией съезда. Данила сидел в третьем ряду, увидев Ленина, приподнялся, чтобы лучше его рассмотреть, а потом рассказать всем: какой он – самый главный человек страны. То же самое случилось со всеми, долго не смолкали аплодисменты, зал стоя рукоплескал любимому вождю.

Ленин говорил на простом, понятном языке. Данила слушал речь вождя ушами, ртом, глазами – всем телом, стараясь не пропустить ни одного жеста, не говоря уже о словах. Он впитывал в себя все, не успевая, как следует осмыслить услышанное и удивлялся осведомленности Ленина: он знал обо всем, что происходило в разных уголках огромной страны. Много вождь говорил о крестьянстве, о том, что надо работать на общей земле и по общему плану.

«Вот и в нашем уезде давно об этом твердят», – прошептал Данила.

По душе пришлись слова Ленина о старой школе, о том, что не надо все старое рушить, а уметь выбрать полезное для новой жизни.

«Сколько уже упущено», – думал Данила вечерами после заседаний, перебирая в памяти слова В. И. Ленина. Он вспоминал погромы, уничтожение ценных картин, разрушение строений, памятников в своем краю, пусть даже принадлежавших ранее хозяевам. «Но чьими руками это было возведено?! Эти же руки будут потом разбирать и вновь строить. Неужели это неуемное, неразумное буйство заложено в русском народе изначально? – размышлял с горечью Данила. – Ломать – не строить, наверно, это придумал наш народ».