Анафем

Экзамен состоялся на следующий день, после элигера, на котором ещё один фид вступил в Новый круг и трое – в реформированный старофаанитский орден. Из них двое были те, кого Арсибальт назвал «объедками», один – редкий умница. Из моего подроста, кроме меня, остался только один фид; я бы уже, наверное, и не сообразил кто, не будь это Тулия.

Экзаменационная комиссия состояла из трёх человек. Суура Трестана не пришла. Сперва я обрадовался, потом разозлился. Епитимья стоила мне месяца жизни и надежды попасть в орден светителя Эдхара. Трестана могла бы хоть заглянуть.

Для начала мне задали несколько каверзных вопросов по второй главе в расчёте, что я пробежал её глазами в первый день и забыл. Однако я специально на этот случай накануне отдал два часа повторению трёх первых глав.

После того как я отбарабанил знаки числа пи со сто двадцать седьмого по двести восемьдесят третий, у экзаменаторов кончился запал. Мы посвятили пятой главе всего два часа – неслыханное попустительство. Однако элигер сдвинул мероприятие на конец дня. Близилось солнцестояние, темнело рано, отчего казалось, будто час уже поздний. Я буквально слышал, как у экзаменаторов бурчит в животе. Комиссию возглавлял фраа Спеликон, семидесятипятилетний иерарх, отказавшийся от инспекторской должности в пользу сууры Трестаны. В последнюю минуту он решил, что меня недостаточно помучили, и собрался поправить дело. Однако я без запинки ответил на его первый вопрос, и два других экзаменатора тоном и позой дали понять, что всё окончено. Спеликон взял очки и, держа их перед глазами, прочёл по древнему листу некий текст, означавший, что епитимья исполнена и я могу идти.

Хотя казалось, что уже вечер, до обеда оставался целый час. Я спросил разрешения зайти в штрафную келью за моими записками. Фраа Спеликон выписал мне пропуск, по которому я мог оставаться в инспекторате до обеденного времени.

Я поблагодарил, взял лист и пошёл в келью, демонстрируя пропуск всем встречным иерархам. К тому времени, как я добрался до места и вытащил дневник из-под лежанки, мысль – которой тридцать секунд назад, когда я прощался с экзаменаторами, не было в зародыше – распустилась пышным цветом и полностью завладела сознанием. Почему бы не проскользнуть на звёздокруг и не забрать табулу прямо сейчас?

Конечно, разум возобладал. Я завернул дневник в свободный край стлы и вышел из кельи в надежде никогда больше сюда не вернуться. Через пятьдесят шагов по переходу я был уже в юго-западном углу, у лестницы, ведущей в деценарский матик. Несколько фраа и суур расхаживали взад-вперёд, готовясь к смене караула во дворе дефендората. Я остановился, пропуская одного фраа. Он был в капюшоне и не смотрел, куда идёт. Тут он увидел мои ноги и откинул капюшон, обнажив бритую голову. Это был Лио.

У нас столько всего накопилось, что несколько мгновений мы только мычали, не зная, с чего начать. Наверное, оно было и к лучшему, потому что во дворе инспектората я вообще ничего говорить не хотел.

– Я тебя провожу, – предложил я.

– Тебе надо поговорить с Тулией, – пробормотал Лио, пока мы поднимались в дефендорат. – И с Ороло. Со всеми.

– На новую работу идёшь?

– Делрахонес велел мне пройти стажировку. Эй, Раз, куда ты направляешься?

– На звёздокруг.

– Но это… – Он схватил меня за руку. – Эй, кретин, тебя могут отбросить!

– То, что я должен сделать, куда важнее… – Я сам понимал, что поступаю неумно, но во мне взыграл бунтарский дух. – Объясню чуть позже.

Я повёл Лио из внутреннего перехода (где было слишком людно, чтобы разговаривать) к периферии дефендората, как если бы мы шли на балкон. Нам предстояло пройти через узкую арку. Лио жестом пропустил меня вперёд. Я шагнул и в тот же миг сообразил, что повернулся к нему спиной. К тому времени, как мысль эта окончательно проникла в мой мозг, рука у меня уже была заломлена назад. Я мог либо двинуться и следующие два месяца ходить с подвязанной рукой, либо не двигаться. Я выбрал второе.

Зато язык у меня остался свободен.

– Рад снова тебя видеть, Репей. Сперва ты втравил меня в неприятности, теперь вот.

– Ты сам вляпался в неприятности. И я позабочусь, чтобы это не повторилось.

– У вас в Новом круге такие порядки?

– Даже и не заговаривай про то, как прошёл элигер, пока не узнаешь, что происходит.

– Ладно, если ты меня выпустишь, чтобы я мог подняться на звёздокруг, обещаю сразу пойти в трапезную и выслушать все новости.

– Смотри.

Лио развернул меня лицом туда, откуда мы пришли. Вокруг стояла полная тишина. Я почти испугался, что нас заметили, но тут увидел, что вверх движется процессия людей в чёрной одежде и высоких шапках. Они перешли на винтовую лестницу и, гремя железными ступенями, начали подниматься в хронобездну.

– Хм, – пробормотал я. – Так вот почему там чисто.

– Ты там был?! – Лио от изумления так придавил мне вывернутую руку, что стало больно.

– Пусти! Обещаю дальше не идти, – сказал я.

Лио отпустил мою руку. Я медленно и осторожно вернул её в человеческое положение и только потом выпрямился.

– Что ты там видел? – требовательно спросил Лио.

– Пока ничего, но там лежит табула, которую я должен забрать. Может быть… может быть, она что-нибудь подскажет.

Он задумался.

– Дело непростое.

– Это обещание, Лио?

– Просто констатация.

– Ита ходят туда по какому-то известному расписанию?

Лио уже открыл рот, чтобы ответить, но тут же сделал строгое лицо.

– Я тебе не скажу. – Тут он кое-что вспомнил. – Слушай, я опаздываю.

– С каких пор тебя это волнует?

– Многое изменилось. Мне надо идти. Прямо сейчас. Другой раз поговорим, ладно?

– Лио!

Он обернулся.

– Что?!

– Кто такой фраа Пафлагон?

– Он научил фраа Ороло половине того, что тот знает.

– А другой половине кто его научил? – спросил я, но Лио уже исчез. Минуту я стоял, слушая, как поднимаются ита, и гадая, не проверят ли они, есть ли в инструментах табулы. И не смогу ли я добыть такое же чёрное одеяние.

Тут в животе забурчало, и ноги, как будто ими управлял непосредственно желудок, сами понесли меня к трапезной.

Последний раз я видел движущуюся картину десять лет и почти два месяца назад, но по-прежнему помнил сцены, когда звездолётчик входит в бар космодрома или степной наездник – в пыльный салун и там воцаряется тишина. Так было, когда я вошёл в трапезную.

Я заявился слишком рано: ошибка, потому что так я не мог выбирать, с кем мне сесть. Несколько эдхарианцев уже застолбили столы, но все они старательно избегали встречаться со мной глазами. Я встал в очередь за двумя эдхарианскими космографами, которые сразу повернулись ко мне спиной и принялись с преувеличенным жаром обсуждать какое-то доказательство из вороха книг и журналов, нанесённых к дверям нашей библиотеки за время аперта.

Сегодня дежурили реформированные старофааниты. Арсибальт положил мне лишний половник супа и пожал руку – первое тёплое приветствие с моего освобождения. Мы договорились поболтать позже. Он выглядел вполне довольным.

Я решил сесть за пустой стол и посмотреть, что будет. Довольно скоро ко мне начали подсаживаться фраа и сууры из Нового круга. У каждого находились какие-нибудь шутливые слова по поводу моего заточения.

Через полчаса появился фраа Корландин. Он нёс в руках что-то старое и тёмное, похожее на мумифицированного младенца. Поставив свою ношу на стол, Корландин снял обёртку. Это оказался древний бочонок с вином.

– Тебе от нашего капитула, фраа Эразмас, – сказал Корландин вместо приветствия. – Выдержавший беспримерную епитимью достоин беспримерной выпивки. Она не вернёт тебе прошлых недель, но хотя бы поможет забыть Книгу!

Корландин придумал ловкий ход, и я этому радовался. Учитывая его отношения с суурой Трестаной (которые, как я подозревал, были по-прежнему в силе), встреча могла получиться неловкой. Вино было разом щедрым жестом и способом сгладить эту неловкость. Хотя, пока Корландин возился с затычкой, мне стало немного не по себе. Может, мы отмечаем моё вступление в их орден?

Фраа Корландин словно прочёл мои мысли.

– Мы хотим только отпраздновать твою новообретённую свободу – не покуситься на неё!

Кто-то принёс деревянный ларчик. Внутри оказались серебряные стопочки с эмблемой Нового круга. Фраа и суура вынимали их из бархатных отделений и протирали стлами. Корландин тем временем возился с затычкой из хрупкой смеси глины и воска, которую трудно было снять, не сломав и не насыпав в вино крошек. Просто смотреть сейчас на фраа Корландина значило ощутить связь со временем, когда конценты были богаче, шикарнее, обеспеченней и – как ни глупо это звучит – в каком-то смысле старше, чем теперь.

Бочонок явно был из вронского дуба, а значит, вино сделали в каком-то другом конценте из сока библиотечного винограда, а к нам привезли выдерживаться.

Библиотечный виноград вывели методом цепочечной инженерии инаки концента Нижней Вроны перед Вторым разорением. Каждая клетка несла в своём ядре генетические цепочки не одного, а всех сортов винограда, о которых знали вронские инаки, а уж если они о каком не слышали, значит, он того и не стоил. И вдобавок – фрагменты генетических цепочек различных ягод, плодов, цветов и ароматических трав: фрагменты, которые под воздействием биохимической сигнальной системы клетки-хозяина производят молекулы вкуса. Каждое ядро было архивом более обширным, чем Великая базская библиотека: оно хранило коды почти всех природных молекул, когда-либо стимулировавших обонятельные клетки человека.

Конкретное растение не могло проявить все гены сразу – не могло быть сотней разных сортов винограда одновременно, – поэтому «решало», какие из них проявить – каким виноградом стать и какие вкусы извлечь из архива, – исходя из чрезвычайно сложной системы сбора данных и принятия решений, которую вронские монахи вручную прописали в его протеинах. Библиотечный виноград отзывался на малейшие нюансы света, почвы, ветра и климата. Все усилия и промахи виноградаря влияли на вкус вина. Библиотечный виноград обманывал любые уловки виноделов, вообразивших, будто могут вырастить из него один сорт два лета подряд. Тех, кто по-настоящему знал, как это делать, поставили к стенке во время Второго разорения. Многие современные виноделы предпочитали не рисковать и выращивали старые сорта. С библиотечным виноградом возились одержимые вроде фраа Ороло, для которых это становилось призванием. Разумеется, библиотечный виноград решительно невзлюбил условия в конценте светителя Эдхара и до сих пор помнил ошибку, которую предшественник Ороло допустил пятьдесят лет назад. Он неправильно обрезал лозу, и память об обиде, закодированная в феромонах, навсегда отравила почву. Виноград рос мелким, бледным и горьким, вино получалось соответствующим, и мы даже не пытались его продавать.

В том, что касается дерева и бочек, мы преуспели больше. Покуда вронские инаки создавали библиотечный виноград, в нескольких милях выше по течению реки их фраа и сууры из сельского матика Верхневронского леса проделали не меньшую работу над дубом для бочек. Клетки древесины вронского дуба (по-прежнему наполовину живые после того, как дерево спилили, разрезали на доски и согнули) анализировали молекулы, плавающие в вине: одни отпускали, а другие заставляли просачиваться наружу, где те отлагались в виде ароматных налётов и корочек. Дерево было так же привередливо к условиям хранения, как библиотечный виноград – к погоде и почве. Винодел, который плохо заботился о бочках и не стимулировал их должным образом, бывал жестоко наказан: он обнаруживал все самые ценные сахара, дубильные и смолистые вещества снаружи, а внутри – технический растворитель. Дерево предпочитало тот же интервал температур и влажности, что человек, а его клеточная структура откликалась на вибрацию. Бочки резонировали от человеческого голоса, как музыкальные инструменты, поэтому вино, хранящееся в обеденном помещении и в подвале, где репетирует хор, имело разный вкус. Климат Эдхара хорошо подходил для выращивания вронского дуба. Что ещё лучше, мы славились своим умением выдерживать вино. Бочки хорошо себя чувствовали и в нашем соборе, и в нашей трапезной, с благодарностью отзывались на пение и разговоры. Менее удачливые конценты присылали в Эдхар вино на выдержку. Кое-что перепадало и нам. Вообще-то не предполагалось, что мы будем его пить, но мы иногда немножечко подворовывали.

Корландин благополучно справился с затычкой, нацедил вина в лабораторную колбу и разлил из неё по стопочкам. Первую вручили мне, но я знал, что нельзя пить сразу. Когда все за столом получили по стопочке (Корландин – последним), он поднял свою, поглядел мне в глаза и сказал:

– За фраа Эразмаса, по случаю его выхода на свободу, чтобы она была долгой и радостной и чтобы он воспользовался ею с умом.

Зазвенели сдвигаемые стопки. Меня несколько смутили слова «чтобы он воспользовался ею с умом», но я всё равно выпил.

Ощущение было волшебное, как будто пьёшь любимую книгу. Остальные выпили стоя. Теперь они сели, и я увидел другие столы. Некоторые инаки повернулись ко мне и подняли кружки с тем, что уж они там пили, другие увлечённо беседовали о своём. В дальних концах трапезной, в основном поодиночке, стояли те, с кем я больше всего хотел поговорить: Ороло, Джезри, Тулия и Халигастрем.

Ужин оказался длинным и не слишком аскетичным. Мне подливали и подливали. Я чувствовал себя в центре внимания и заботы.

– Отведите его кто-нибудь к лежанке, – сказал какой-то фраа. – Ему достаточно.

Меня взяли под руки и помогли встать. Я дал проводить себя до клуатра и сказал, что дальше не надо.

За время в соборе я хорошо изучил, какие части клуатра не просматриваются из окон инспектората, поэтому сделал несколько кругов по саду, чтобы прочистить голову, и сел на скамейку, которая была оттуда не видна.

– Ты сейчас в сознании или мне до утра подождать? – спросил голос. Я поднял глаза и увидел Тулию. Кажется, она меня разбудила.

– Садись.

Я похлопал по скамейке рядом с собой. Тулия села, но на некотором расстоянии, чтобы можно было устроиться поглубже, и повернула ко мне голову.

– Я рада, что ты вышел, – сказала она. – Здесь столько всего произошло.

– Это я понял. А вкратце рассказать можешь?

– Что-то… что-то не так с Ороло. Никто не понимает что.

– Брось! Звёздокруг закрыли. Чего тут ещё понимать?

Видимо, мой тон задел Тулию, потому что она ответила обиженно:

– Да, но никто не знает почему. Нам кажется, что Ороло знает и не говорит.

– Ладно. Прости.

– Потому и элигер так прошёл. Некоторые фиды, про которых все думали, что они пойдут к эдхарианцам, выбрали другие ордена.

– Я заметил. А почему? В чём логика?

– Я не уверена, что тут есть логика. До аперта все фиды точно знали, чего хотят. Потом всё случилось разом. Инквизиторы. Твоя епитимья. Закрытие звёздокруга. Призвание фраа Пафлагона. Наших это встряхнуло. Многие задумались.

– О чём?

– Например, стоит ли идти к эдхарианцам.

– Потому что они не в фаворе?

– Они всегда не в фаворе. Но, увидев, что произошло с тобой, ребята поняли, что неразумно отворачиваться от этой стороны концента.

– Кажется, до меня начало доходить, – сказал я. – То есть, например, Арсибальт, пойдя к реформированным старофаанитам, которые и не мечтали его заполучить…

– Может приобрести большой вес прямо сейчас.

– Я заметил, что за ужином он клал главное блюдо.

(Обычно эта честь предоставлялась старшим фраа.)

– Он может стать пе-эром. Или иерархом. Может быть, даже примасом. И бороться с тем идиотизмом, что творится тут в последнее время.

– Так что те, кто всё-таки пошёл к эдхарианцам…

– Лучшие из лучших.

– Как Джезри.

– Совершенно точно.

– Мы заслоним вас, эдхарианцев, защитим на политическом фронте, чтобы вы могли заниматься своим делом, – сказал я.

– Всё точно, но кто «вы» и кто «мы»?

– Очевидно, что завтра ты пойдёшь к эдхарианцам, а я – в Новый круг.

– Этого все ждут. Но будет наоборот, Раз.

– Ты держала для меня место у эдхарианцев?

– Ты мог бы выразиться и поделикатнее.

– Неужели я так сильно нужен эдхарианцам?

– Нет.

– Что?!

– Если бы они устроили тайное голосование, ты мог бы и не победить. Прости, Раз, но я должна быть честной. Очень многие сууры хотят, чтобы я пошла к ним.

– А почему нам не пойти к ним вместе?

– Это невозможно. Я не знаю подробностей, но Корландин с Халигастремом о чём-то договорились. Решение принято.

– Если я эдхарианцам не нужен, так что вообще обсуждать? – спросил я. – Ты видела, какой бочонок выставил мне Новый круг? Они давно меня к себе заманивают. Почему бы мне не пойти к ним, а тебе – в любящие объятия суур эдхарианского капитула?

– Потому что Ороло хочет другого. Он сказал, что ты нужен ему в команде.

Я чуть не расплакался.

– Вот что, – сказал я после долгого молчания. – Ороло знает не всё.

– О чём ты?

Я огляделся. Клуатр показался мне слишком маленьким и тихим.

– Давай пройдёмся, – предложил я.

Снова я заговорил только на другом берегу реки, когда мы шли в лунной тени под стеной. Тут-то я и рассказал, что делал во время воко.

Тулия долго молчала.

– Отлично! – сказала она наконец. – Это всё решает.

– Что всё?

– Тебе надо идти к эдхарианцам.

– Тулия, во-первых, никто не знает, кроме тебя и Лио. Во-вторых, я, скорее всего, не смогу забрать табулу. В-третьих, на ней, вероятно, не будет ничего полезного.

– Частности, – фыркнула Тулия. – Ты вообще меня не понял. Твой поступок доказывает, что Ороло прав. Твоё место – в его команде!

– А твоё, Тулия? Где твоё место?

Она не ответила, и мне пришлось повторить вопрос.

– То, что случилось в Десятую ночь, случилось. Все мы приняли решения, каждый – своё. Возможно, потом мы о них пожалеем.

– В какой мере это моя вина?

– А кого это волнует?

– Меня. Я жалею, что не мог выйти из штрафной кельи и всех вас остановить.

– Мне не нравится то, что ты говоришь. Как будто все повзрослели, пока ты там сидел. Кроме тебя.

Я остановился и часто задышал. Тулия прошла ещё несколько шагов, потом вернулась ко мне.

– «В какой мере это моя вина?» – передразнила она. – Да не всё ли равно? Дело сделано.

– Мне не всё равно. Я переживаю, потому что от этого зависит мнение большинства эдхарианцев.

– Брось переживать! – сказала она. – Или хотя бы помолчи.

– Ладно, извини. Просто мне казалось, что ты – тот человек, которому можно рассказать о своих чувствах.

– Ты думаешь, я хочу быть таким человеком до конца жизни? Для всего концента?

– Вижу, что нет.

– Вот и отлично. Поговорили и хватит. Иди к Халигастрему. Я пойду к Корландину. Скажем им, что вступаем в их ордена.

– Хорошо. – Я с деланым безразличием пожал плечами и пошёл к мосту. Тулия меня догнала. Я молчал, думая о том, что вступаю в орден, где многие не желают меня видеть и будут винить за то, что я занял место Тулии.

Мне хотелось злиться на неё за то, как резко она со мной обошлась. Впрочем, рад сообщить, что к тому времени, как мы миновали мост, голос обиды умолк – пусть не навсегда, но я уже знал, что не должен обращать на него внимания. Мне безумно страшно было вступать в эдхарианский орден при нынешних обстоятельствах. Однако я чувствовал, что правильно – сжать зубы и действовать, не цепляясь в поисках моральной поддержки за Тулию или за кого-то ещё. Как с теорической задачкой, когда понимаешь, что на верном пути, а всё остальное – частности. Отблеск красоты, о которой говорил Ороло, лежал передо мною, как путеводная лунная дорожка.

– Ты хочешь поговорить с Ороло? – спросил фраа Халигастрем после того, как я сообщил ему новость. Он не удивился и не выказал радости, вообще никаких чувств, кроме безграничного утомления. В старом зале капитула горели свечи; глядя в озарённое их светом лицо фраа Халигастрема, я впервые понял, как его вымотали последние недели.

Я задумался. Казалось бы, что может быть естественней, чем поговорить с Ороло, а я даже не попытался его найти. Учитывая, как прошёл разговор с Тулией, мне не хотелось ещё полночи рассказывать другим о своих чувствах.

– Где он?

– Кажется, на лугу. Они с Джезри проводят наблюдения невооружённым глазом.

– Тогда не буду им мешать, – сказал я.

Мои слова как будто прибавили Халигастрему сил. Фид начинает вести себя по-взрослому.

– Тулия вроде бы считает, что он хочет видеть меня здесь.

Я обвёл глазами старый зал капитула: просто расширение в галерее клуатра, служащее почти исключительно для церемониальных целей, но остающееся сердцем всемирного ордена; место, которое сам светитель Эдхар когда-то мерил шагами, размышляя о теорике.

– Тулия права, – ответил Халигастрем.

– Тогда и я хочу здесь быть, пусть даже меня примут без радости.

– Если и так, лишь из опасений за твоё благополучие, – сказал он.

– Что-то мне плохо верится.

– Ладно, – отвечал он чуть досадливо. – Может быть, причина в другом. Ты сказал «без радости», а не «враждебно». Сейчас я говорю только о тех, кто не выкажет радости.

– Вы – в их числе?

– Да. Нас, безрадостных, волнует только…

– Потяну ли я?

– Именно так.

– Ну, если дело в этом, вы всегда сможете обращаться ко мне, когда вам понадобится число пи с большим количеством знаков после запятой.

Халигастрем был так добр, что удостоил меня смешком.

– Послушайте. Я вижу, что вы беспокоитесь. Я справлюсь. Это мой долг перед Лио, Арсибальтом и Тулией.

– Как так?

– Они принесли жертву, чтобы концент в будущем стал другим. Может быть, в итоге следующее поколение иерархов будет лучше нынешнего и даст эдхарианцам спокойно работать.

– Если только сами они не изменятся, сделавшись иерархами, – ответил фраа Халигастрем.