Рейс в Новодраченино. Пьеса на 5 человек

СТЕПАН (подмигнув): Я оценил! Ну, а вы дамы? Не разбавите весёлой нотой мужскую участь?

ТАМАРА: Как-то не до веселья, извините.

Тамара отходит от Степана и начинает залазить в автобус.

ЛЮБА (шёпотом мужчинам): Не знаю, что у неё стряслось, но чувствую, что что-то серьёзное.

На сцену выходит мрачный Гоша.

НИКОЛАЙ (со смехом, Гоше): О, ты всё ещё здесь?

Тамара оборачивается в автобусе на полпути.

Вид у скрипача подавленный.

ЛЮБА (с лукавством, Гоше): И деньги твои не помогли. Видишь, не всё деньгами-то решается, оказывается.

ТАМАРА (Гоше): Так никто и не остановился?

Степан внимательно всматривается в лицо парня, не задавая вопросов.

ГОША (поникнув, водителю): Правы вы были, мне действительно не нужно было быть в селе через час.

Пассажиры переглядываются, смотрят на парня.

Степан молчит, слушает.

ГОША: Из больницы позвонили… прибрался отец.

Пауза несколько секунд, все молчат, осторожно переглядываются.

ГОША: Мне нужно было к нему приехать два, три, четыре года назад… всё откладывал. А теперь вот спохватился, да поздно.

Скрипач отходит в сторону, садится прямо на краю сцены, направив взор в бескрайнюю даль…

Пассажиры расходятся по местам.

Степан заканчивает подтягивать последние гайки.

СТЕПАН (кричит Гоше): Через пять – семь минут отправляемся.

Мудрый водитель понимает ситуацию, намеренно оставляет ещё некоторое время скрипачу на раздумье, кивает понимающе головой, убирает инструмент, переодевается, подкачивает установленное колесо.

Люба ерзает на сиденье, чувствует себя виноватой, выходит из автобуса, направляется к скрипачу.

Парень оборачивается, услышав приближающиеся шаги.

ЛЮБА: Я сяду рядом, не против?

Гоша кивает головой, показывая глазами согласие.

Люба садится рядом, смотрит вдаль.

ЛЮБА: Мою мать убили, когда мне было восемь. Пьяная драка. По случайности, как потом объяснили. Отец спился к десяти годам. Он и так-то часто поддавал, а после того, как матери не стало, совсем запиваться стал. Через два года закопали и его. Меня дед воспитывал. К пятнадцати я совсем одна осталась. Опекунство тётка оформила. Ну а дальше, ты уже знаешь. Голод, издевательства, переезд. Я никогда не жила даже кусочком той беззаботной жизни, которая дарована тебе. Ты извини, я наговорила лишнего. Пойдём, Гош, жизнь продолжается. Пока мы здесь, надо жить, надо что-то делать, жить не просто так, а во имя чего-то.

ГОША (искренне, спокойно): Ты, например, во имя чего живёшь?

ЛЮБВА (задумавшись): Мне думается, ради эксперимента. Ради одного только того, чтобы самой узнать, что же меня всё-таки убьёт? Других объяснений у меня нет. Жить ради семьи и детей я бы рада, да кому я нужна такая. Ты правильно всё сказал, надо следить за собой, девушке особенно. Я ведь ещё молодая. Знаешь сколько мне лет?

ГОША: Сколько?

ЛЮБА: Ну, угадай?

ГОША: Да не знаю я.

ЛЮБА: Ну, ты попробуй! Всё равно не угадаешь, но хоть попробуешь.

Гоша пытается дать максимально молодой возраст, какой может только дать зрительный образ, чтобы не обидеть девушку.

ГОША: Двадцать семь!

Девушка улыбается.

ЛЮБА: Ты мне льстишь. Меньше тридцати давно уже никто не даёт. А мне на самом деле только двадцать два.

Гоша неподдельно удивляется.

ЛЮБА: Да, Гоша, двадцать два. Наверное, я могла бы быть хорошенькой, соответствующей своим годам внешне, но как-то опустились руки, смотрю на себя в зеркало и машу рукой. Всё равно уже ждать чего-то хорошего в жизни не приходится.

Гоше становится искренне жаль девушку. Он поглядывает на неё осторожно и что-то пытается себе объяснить.

ЛЮБА (весело, похлопывая Гошу по плечу): Ну что, проведёшь ещё минут тридцать с толстухой в одном автобусе?

ГОША: Не говори так, ты не толстуха.

Парень встаёт, оттряхивается, подаёт руку девушке.

ГОША (глядя в глаза Любе): Ты очень хорошая, извини и ты меня…, есть за что прощать.

Люба скромно улыбается, потупив взор, смотрит на протянутую руку парня, подаёт свою ручку. Поднявшись, благодарит.