– Ты сегодня в ударе, – похвалила его Глаша по окончании игрищ и нежно укусила мужчину за нос. Валентин ответил ей громким хлопком ладони по белому крупному заду. Оба засмеялись счастливым смехом.

Идя к Оксане, Иван впервые изменил привычке и не взял с собой сумку с топором, решив, что, если немцы поймают, то подумают, что топор взят с целью нападения на них, – и не докажешь обратное, расстреляют. В кромешной темноте крадётся, трясётся, но зов плоти, требующей разрядки сгустившейся энергии, толкает вперёд и вперёд. Толкает к исполнению мечты с двумя крупными тёплыми грудями и широко раскрытыми от удивления глазами: неужели это ей так повезло с городским грамотным мужиком?

Иван без потерь в теле добрался до дома Оксаны, постучал в окно. Увидев через стекло его лицо, женщина выскочила на улицу и, как сумасшедшая, бросилась на грудь, целуя и приговаривая:

– Пришёл, пришёл-таки. Я тебя очень ждала, вечерами посматривала на дорогу, – не тот ты мужик, чтобы полицаев бояться.

– Посты на дороге…

– Ничего, скоро всё образуется. Немцы сообщили, что с завтрашнего дня начнут выдавать разрешения на перемещение, станешь посещать открыто. В Степановке появилась гражданская власть – назначен бургомистр. Знаешь, кто? Мобосовский мужик, отсидевший срок за грабёж. Недавно он каким-то образом обзавёлся лошадью. На лошади приехал к коменданту и предложил себя в начальники.

Ему поручена выдача документов и разрешений на перемещение граждан по территории Пещёрского района, вплоть до Вязьмы. Выпрошу разрешение на тебя, принесу, и вместе вернёмся ко мне, отметим событие.

– Хватит говорить, пошли в постель, потом доска-жешь…

Когда Иван «закончил бег на десять километров, как на пятьсот метров, придя первым», и в изнеможении откинулся на подушку, Оксана сходила за полотенцем, обтёрла его вспотевшее тело. Положила голову ему на грудь и, хихикая от счастья, предложила вознаграждение: «Ты так старался, столько пота пролил, что за труд тебе положена плата».

Иван лежит, закрыв глаза, расслабленно раскинув руки на простыне. Не дождавшись реакции, Оксана повторила: «Заплатить? Я сейчас богатая», – и прошлась по голому животу ноготками.

Иван приоткрыл один глаз и односложно спросил:

– Сколько?

– Не знаю. Пачку…

Мужчина открыл второй глаз. В своей бурной жизни Иван предпочтение отдаёт двум страстям: бабам и деньгам. Пальму первенства держат деньги. Баб он за людей не считает. Не один раз говорил Валентину, что любую бабу может уговорить, а которую нельзя уговорить, может купить.

Ответ Оксаны заинтересовал.

– В пачке сколько?

– Не считала.

Иван поднялся.

– Неси.

Оксана сходила до угла, поёрзала рукой за божницей, нашла то, что искала, бросила Ивану:

– Держи.

Иван поймал пачку.

– Красненькие, в упаковке. Сто на десять… Здесь тысяча, тебе не жалко?

– Для такого мужчины, как ты, ничего не жалко. Пользуйся моей добротой!

Надо бы Ивану возгордиться, что страсть к ней женщина оценивает столь крупной суммой, но… понимает, что десятки было бы ему за глаза. Большего он не заслуживает. За одну ночь отдать полторы его зарплаты в депо – уму непостижимо! Как может колхозница, получавшая вместо денег трудодни, расстаться с такой огромной суммой?

От очевидного изумления и одновременно недоверия Ивана к её поступку Оксане пришла в голову страшная мысль: «Подумает, что у неё денег – куры не клюют, возьмёт и убьёт. Смерть спишут на войну». Побледнела, села рядом с ним.

– Если не хочешь, давай назад!

– Э, нет! Они теперь мои, кровно заработанные. Сама видишь, сколько потов сошло…

Прибыли два бронетранспортёра с солдатами и группой офицеров с переводчицей. Офицеры прошлись по деревне, остановились возле большого крепкого пятистенка, – выселили жильцов, выкинули на улицу мешавшие им предметы, в том числе портреты Сталина и Ворошилова в военной форме, исполненные местным художником, и стали устраиваться.

На крыльце выставили часового. Через полчаса, а то и менее, из дома вышла группа солдат под командой унтер-офицера и направилась на околицу деревни. Взяли под охрану государственные объекты: коровник с сорока коровами, сенник и склад с запасами фуража.

Выгнали народ на улицу. Старший офицер встал на табуретку, принесённую из ближайшего дома, и обратился к толпе. Переводчица по-русски дублировала речь, которая свелась к следующему:

«С настоящего времени все граждане России, где стоят немецкие войска, подчиняются исключительно немецкой администрации в лице коменданта и русской администрации в лице бургомистра. Граждане от восемнадцати лет и старше в течение суток обязаны, взяв с собой документы, явиться к господину бургомистру, зарегистрироваться, сообщить ему свою партийную принадлежность и получить, если не будет тому препятствий, разрешение на перемещение по району.

Порядок в населённых пунктах осуществляют полицаи, набранные из местного населения. Служба в полиции приравнивается к службе в немецких войсках и хорошо оплачивается. За поимку партизан получают доплату за риск.

Мужчинам, желающим записаться в полицаи, следует обратиться к начальнику полицейского участка в Степановке. Обязанности начальника полиции выполняет Антон Красномордов, сын бургомистра».

Ждал народ, что приход новой власти принесёт изменения, но что такие… не приведи Господь: руководить ими станут бандиты, востребованные новой властью!

– В связи с изменением административного и политического устройства на территории России, повлёкшее освобождение народа от коммунистов, и в соответствии с интересами Германии хождение советских денег на оккупированной территории прекращено. Расчётными денежными единицами становятся дойчмарки.

Крестьяне переглянулись: «У нас появятся деньги? Советская власть за работу в колхозе не платила, рассчитывалась трудоднями, неужели немецкая станет платить? А у кого остались рубли, куда их деть?»

Приказ, зачитанный комендантом, регулирующий поведение гражданского населения в оккупационной зоне и военных на оккупированной территории, слушали вполуха, – так всех поразило известие об отмене рублей.

Вот так – взяли и отменили? И Сталина не побоялись? Ох, нехорошее дело немцы затеяли. Аукнется им посягательство на советские деньги…. Сталин этого кощунства им не простит!

Старостой деревни выбрали бывшего заведующего животноводческим отделением колхоза Воротникова. Жену Романа Теплова Дарью, переназначили заведующей фермой, которая и в советское время исполняла эту же роль.

Иван и Валентин присоединились к братьям Тепловым и компанией направились к бургомистру. Зарегистрировались без особых проблем, назвав адрес проживания. Получили на руки формуляр на свободное передвижение в пределах Пещёрского и Вяземского районов. Помощь Оксаны Ивану не понадобилась.

Получив документ, Ваня перестал бояться и теперь беспрепятственно посещает подругу: старательно занимается любовными играми, отрабатывая зарплату, которая с изменением денежных знаков перестала иметь значение. С молчаливого согласия обоих разговор о деньгах не заводят, приняв во внимание сложившуюся ситуацию.

Фронт переместился под Ржев и Гжатск, ненадолго задержался возле Можайска и покатил к Москве без остановки, не встречая серьёзного сопротивления. Сполохи выстрелов в тёмное время суток на горизонте стали еле видны, звуки боёв ослабли.

Воочию увидев страшную немецкую машину разрушения, население деревни убедилось, что русским деньгам, и правда, пришёл конец, и они стали бесполезны. Оксана и Иван вздохнули облегчённо: Оксана – потому, что теперь можно не жалеть о потраченной на Ивана сумме; Иван – потому, что теперь нет смысла радоваться полученному за постель заработку, ему больше подходит роль играющего любителя.

Насытившись женщиной, ещё усерднее уделяет внимание пошиву обуви. Вспомнив о деньгах, улыбается, решив: «Поскольку судьба – индейка, а у индейки мясо тоже неплохое, деньги сохраню, пусть останутся памятью о приключении».

Вышел Иван по малому делу. Собрался было завернуть за угол, но остановился, услышав голос Глаши: «Иван, закончишь дело, подойди ко мне».

Справив нужду в огороде, подошёл к соседке, стоя́щей возле калитки, поинтересовался:

– Что случилось?

– Хочу прогуляться до полей, но одна боюсь, не проводишь?

Хотел Иван спросить: «А что Валентин?», – но вовремя прикусил язык. До кромки полей шли, не перебросившись словом. На повороте вправо, где тропинка огибает небольшой лесок, Глаша остановилась и, глядя на него в упор, спросила:

– Я слышала твой разговор с Валентином: ты хотел побыть со мной наедине?

– Иди за мной! – без объяснений Иван взял женщину за руку, подвёл к толстому стволу берёзы, развернул спиной к себе и шустро принялся снимать с неё теплые панталоны.

На славу потрудившись над телом Глаши, постоял, отдышался и похвалил:

– Сладкая ты, а досталась недотёпе.

– Не завидуй ему, ты тоже не будешь в накладе, – пообещала Глаша и, от души чмокнув в щеку, попросила: – Меня не провожай. Увидят, донесут Валентину, и останусь я без мужчины. Захочешь меня – длинный шест, что стоит возле задней стены вашего дома, наклони в сторону моего огорода и приходи сюда. Договоримся, где будем встречаться без помех. Скоро начнутся дожди…

В закуток Ивана пришли братья. Помявшись, Роман предложил Андрею:

– Говори ты.

– Почему я?

– Потому что я попросил!

– Ну, хорошо!

Пока они переговаривались, Иван переводил взгляд с одного брата на другого, не понимая смысла их слов, ожидая пояснения.

– Мы посовещались и пришли к единому мнению, что за труд тебе полагается плата. Ты обул наших детей, чинишь нашу рваную обувь, тратишь время на нас, и мы перед тобой в долгу. У нас есть деньги… Советские, настоящие. Роман, давай!

Роман вынул из кармана брюк две пачки.

– Держи!

Отдав деньги, братья ушли. Иван поглядел на пачки внимательно – пачка пятёрок и пачка десяток… и бросил на постель: «Что мне с ними делать? Паразиты, рассчитались подтирочной бумагой! Решили, что немцы захватят Москву, и советские деньги станут не нужны? Ладно, спрячу: наступит тяжёлое время, стану на них любоваться и вспоминать, как заработал полторы тысячи на обуви».

Слава о мастере пошива обуви перешагнула границы деревни и достигла ушей коменданта. Кто ему Ивана расхвалил, доподлинно неизвестно, но имя стало у немцев на слуху. Господин майор решил лично посмотреть на работу Ивана. Прибыл на машине с переводчицей.

Им показали дом, где живут братья Тепловы. Войдя в комнату, переводчица поинтересовалась:

– Сапожник Ваня здесь живёт?

– Здесь, здесь, заходите, – отозвался Иван и поднялся с лавки, чтобы встретить дорогую гостью, – не в каждый русский дом приходят высокопоставленные иностранцы! Смахнул с табуретки обрывки ниток, – его застали за работой: занимался пошивом новых сапог Дарье, вновь ставшей полноценной начальницей.

Майор попросил показать образцы обуви. Семейство приготовилось к обеду, и обувь собралась в одном месте, под вешалкой. Иван показал изделия, которые уже носит семья Тепловых, заготовки и обувь, приготовленную для передачи заказчикам.

Майор повертел ботиночки и сапоги, помял голенища, посмотрел прострочку, постучал по подошве пальцем – сделал так, как делает Иван, покупая новую обувь. Офицер показал себя знатоком определения качественной обуви, что Ивану понравилось.

– Заказываю две пары сапог, – устами переводчицы сделал заказ майор, – сапоги и полусапоги.

Иван не стал исправлять название обуви полусапоги на полусапожки.

Сев на табуретку, между широко расставленных ног поставил ногу майора в сапоге и приступил к отработанному до автоматизма обмеру. После обмера показал набор колодок нужного размера. Комендант выбрал понравившуюся ему пару, по его мнению, придающую ноге свободу облегания мыском.

Перед окончанием визита майор распорядился заплатить Ивану за работу, записав на него ежедневное обеспечение литром молока с фермы и поощрив десятью банками мясных консервов. Попросил переводчицу проконтролировать, чтобы мастеру привезли хром на сапоги из личных запасов майора. Указания командира переводчица записала в блокнот. Подозвала заведующую фермой, передала листок, подписанный комендантом на выдачу молока, чему Дарья была рада, поскольку теперь нет смысла воровать молоко детям и Ивану.

Машина уехала. Через час вернулась, и солдат передал десять банок консервов и три пластины хрома.

Восемь банок Иван вручил Дарье, две отнёс Валентину, дабы был покладистее. Дарья поблагодарила, а Валентин, расчувствовавшись, обнял Ивана и даже дружески похлопал по спине, чего ранее никогда не делал, – не зря народ придумал поговорку: «Сухая ложка рот дерёт». Иван «смазал ложку», и к нему теперь по-другому стали относиться как семья Тепловых, так и Валентин с Глашей, особенно Валентин. Он теперь желанный гость и тут и там. Валентин разрешает Глаше провожать Ивана, когда тот покидает их жильё. Из приличия интересуется у вернувшейся подруги: «Что так долго провожала?» – на что получает уклончивый ответ: «Стояли, болтали…»

Немцы хозяйственного отряда наведываются в деревню регулярно, но надолго не задерживаются: откроют склады, наберут колхозного добра, заберут с фермы пару коров на мясо… и уезжают.

Колхозники колхоза «Заря» не остаются без присмотра, – под охраной солдат кормят и доят коров. Немцы, довольные результатом, получаемым от советского коровника, увеличили число фляг. Дарья попыталась объяснить им, что столько не требуется: коровы к зиме дают меньше молока и скоро вовсе перестанут доиться. Её не поняли, фляги оставили, добавив в знак признательности: «Гут, гут».

Молоко забирают солдаты, приезжающие из Степановки. На мясо отправили уже шесть коров, а в Поглавце, что за Мобосовкой, пустили под нож два десятка свиней.

С неба льёт и льёт: мокро, сыро, холодно, – но Валентин и его бригада проводят рабочие смены в лесу. Его и ещё троих мужиков мобилизовали на прокладку дорожки к лесному пруду и облагораживанию его самого.

Пруд расположен в пятидесяти метрах от деревенской дороги, в сторону Степановки. Он небольшой, метров сорок в диаметре, но очень красивый и достаточно глубокий. Несмотря на то, что на мостках деревенские бабы до прихода немцев полоскали бельё, вода чистая – вполне можно пить, но её не используют по назначению, поскольку в деревне имеется колодец общего пользования с холодной ключевой водой.

Доступ к пруду затруднён. Тропинка к нему огибает кусты и деревья. Когда не было дождя, из Степановки приходили на берег офицеры и устраивали пикники. Валентин со товарищи вырубают кусты и деревья, готовят материал для устройства беседок с прочными крышами, чтобы немецким офицерам не мешали ни снег, ни зной, ни дождик проливной вкушать зажаренную курочку и копчёные окорока свиней и запивать русским шнапсом – самогонкой.

Чтобы скорее продвигалась работа, бригаду Валентина подкрепили женщинами. Женщины подчищают за мужской бригадой: собирают срубленные сучья и ветки, сносят в кучу и сжигают; скошенную траву и осоку относят за пределы облагороженной территории пруда.

Непонятно с какой целью, но за спинами мужиков и баб маячат двое охранников с винтовками, – боятся, чтобы не разбежались или чтобы не гоняли лодыря? Народ, работая в советском колхозе, научился показывать трудолюбие лентяев: вроде работают в поте лица, а дело продвигается медленно…. Обмануть немцев не составляет труда.

После смены Валентин не задерживается, торопится домой, где его ждут горячий ужин и заботливая хозяйка, на которую он готов смотреть сутками, – ладная, красивая русской статью, с широким тазом и выразительными глазами. Быстро поев, Валентин торопит Глашу:

– Завтра помоешь посуду, пошли в постель.

Глаша делает вид, что не чувствует нетерпения мужчины, отталкивает его:

– Не мешай, завтра тяжело будет мыть, – еда засохнет. Ложись, закончу, составлю компанию.

Сегодня привычный режим нарушен. Перешагнув порог, увидел Ивана, натягивающего телогрейку. Вместо приветствия Валентин поинтересовался:

– Ты чего здесь забыл?

Получилось грубо, но Иван ответил примирительно:

– Глаша просила зайти посмотреть старые сапоги. Отремонтировать можно: поставлю набойки, по бокам заплаточки, и годика три-четыре походит. Выкидывать рано.

Из спальни вышла хозяйка.

– Мы садимся ужинать, останешься?

Но Иван ответил не Глаше, а почему-то Валентину:

– Ты же знаешь, насколько я загружен работой, пойду трудиться.

– Глаш, не отпускай его, пусть остаётся, тебя он послушается, – отмяк Валентин.

– Останься, Ваня, поешь с нами, – повторила просьбу Глаша.

– Меня дома ждут, хозяева обидятся, если, придя, откажусь от стола: решат, что брезгую сидеть с ними за одним столом. Как-нибудь в другой раз посижу с вами, поболтаем, выпьем.

Убедившись, что уговаривать Ивана бесполезно, отстали от него и сели за стол вдвоём. Поужинав, Валентин обнял Глашу за талию в надежде получить причитающуюся долю ласки. Глаша вывернулась:

– Посуду надо помыть и, кроме всего прочего, у меня месячные, так что сегодня вообще не приставай.

Валентин сделал вид, что не обиделся, спросил вроде равнодушно:

– Иван точно из-за сапог приходил?

– Из-за сапог и соли.

– Дала ему? – задал двусмысленный вопрос.

Глаша сделала вид, что намёка не поняла.

– Ответила, что не могу: не давать же соль, которой осталось мало, самим не останется.

– Умница ты моя, – погладил Валентин женщину ниже талии. Обычно на подобную ласку Глаша делала встречное движение, но сейчас не отреагировала. «У женщин такое настроение бывает, когда месячные», – решил Валентин, и принялся в который раз перечитывать советские газеты, оставшиеся с довоенной поры.

– Убрал бы ты их куда-нибудь, – посоветовала женщина, – зайдут полицаи, увидят газеты, донесут немцам: ни тебе, ни мне не поздоровится.

– Пойду на двор, займусь делом. Воды принести?

– Принеси, – расслабленным голосом ответила женщина, в томной позе лёжа на кровати, – легла, когда Валентин направился на выход.

У велеевских крестьян первого животноводческого отделения колхоза с приходом немцев забот меньше не стало. Колхоз оставлен в той же ипостаси, что и при Советах, даже название не поменяли – был «Зарёй» советской, стал «Зарёй» немецкой, – и обязанности сохранились прежние.

Колхозники правят ограду, меняют упавшие и сгнившие колья, обновляют слеги, чинят крышу коровника и складских помещений, ремонтируют ворота, – делают всё, что делали всегда в эту пору.

Майор с неизменной переводчицей приехал на примерку. Получив от Ивана голенища с притороченным на живую нитку передком и задником, натянул заготовки на ноги. Иван пометил мелом границы пальцев. Чтобы ноги не жало, подогнал колодки, выставив подъём. Коменданту подошёл сорок первый размер. Размер обуви Иван написал на бумажке, показал цифру офицеру, одновременно поясняя переводчице. Офицер подтвердил цифру.

Ту же процедуру проделал с полусапожками.

Работа мастера оценена одобрительным похлопыванием по плечу и немецкими словами: «Прахткерл, рус Иван».

Женщина перевела: «Молодец, русский Иван!»

В знак признательности Иван пообещал ускорить изготовление заказа и через неделю заняться притачиванием подошв.

В обещанный срок подъехала легковая машина. Зашла переводчица проверить, в каком состоянии находится заказ.

Братья, в благодарность за снабжение семьи продуктами питания, расщедрились и отгородили занавеской рабочее место. Туда же перенесли и кровать, создав Ивану приемлемое жильё для сна и территорию для работы. По его просьбе принесли в отгороженное помещение фанерный ящик, который он приспособил под хранение заготовок и сапожных принадлежностей.

Потратив несколько часов на заказ, ему надоело с ним возиться, положил в ящик, посидел, размышляя: бросить заниматься делом или всё-таки продолжить, сменив заказ? Решил продолжить.

За изготовлением немецкого заказа и застала его переводчица, – на сапожной ноге Иван пробивал второй ряд деревянных гвоздей.

Переводчица повертела в руках сапоги, погладила голенища и похвалила:

– Красивые. Я бы тоже хотела иметь такие сапожки, но с более толстыми голенищами.

– Приносите кожу, для вас сделаю конфетку…

– У майора имеются запасы, но он мне не даст. Хочет заказать тебе обувь на всю семью и отослать на родину. На несколько месяцев будешь обеспечен работой, обслуживая нашего коменданта.

– Был бы материал, – спать не буду, есть не стану, любить (сказал матерное слово) не буду, но время найду, чтобы сделать немецкой женщине сапожки.

Немка на мат отреагировала:

– Немецкая женщина намного лучше русской. Ты должен считать за честь работать на меня. Захочу, будешь под нашим надзором делать бесплатно. Захочу, вообще уберу тебя с лица земли, не оставив следа. Единственное, что тебя спасает от моего наказания, – заказ майора.

Иван – осторожный человек, на рожон лезет в одном случае: если знает, что противник слабее и не даст сдачи. Понимая, что здесь напор не прокатит, сделал вид, хотя и на самом деле испугался, добавив в голос толику наглости:

– Если бы попробовал тебя, мог бы сравнить с русской женщиной. А так, на глазок, не могу оценить.

Увидев, с каким интересом Иван прошёлся по её телу сверху вниз и остановился на уровне чуть ниже пояса, поняла его желание и решила закрепить молчаливую сделку.

– Ты – русский хам, но мне нравишься. Если согласен выполнить заказ из собственного материала, пойду навстречу твоему желанию. А если буду удовлетворена твоим поведением и сапогами – заплачу́… – Поинтересовалась, проявив извечное бабье любопытство: – Ты женат?

– А ты действительно немка? Чисто говоришь по-русски.

– Немка, настоящая арийка.

– Откуда хорошо знаешь русский?

– В университете изучала, перед войной стажировалась в России.

– Тебя не будут ревновать офицеры? – Иван резонно посчитал, что, став на скользкую тропу, следует катиться до конца с переходом к конкретному делу.

На вопрос немка не ответила, сочтя лишним отвечать варвару-недочеловеку. Задала встречный вопрос:

– Где сейчас твои родственники?

– Они заняты на колхозных работах, а меня, как ты знаешь, освободил майор от других работ.

– А дети маленькие? У вас же есть в доме дети?

– Есть. Они в комнате сидят, играют в крестики-нолики.

– А если выйдут и застанут нас наедине?

– Не застанут. Мы в чулане закроемся.

– Тогда пошли! Но прежде мне хотелось бы получить ответ на вопрос о твоём семейном положении. Если ты женат, то и у тебя, и у твоей жены будут проблемы.

– Женат! – решил Иван не врать, чтобы не создавать лишней головной боли.

– Где жена?

– Она не здесь, живёт в другой деревне, далеко отсюда.

– Это хорошо, что жена не с тобой, проблему снимает. А почему ты не с ней?

– Дом у родителей небольшой, – сказал правду, – места на всех не хватает.

– Здесь имеется у тебя женщина?

– Откуда? Недавно прибыл из города, не успел обзавестись.

– Почему ты не в армии? Болен?

– Меня в армию не взяли, потому что у меня бронь, оставлен как специалист.

– Что значит бронь?

– Освобождение от армии в связи с важностью работ на оборонную промышленность.

– Ты где работал?

– В городе, в депо на железной дороге.

– Наша военная администрация собирается запускать Вяземское депо. На разборке завалов ежедневно трудится более двухсот советских пленных. Восстановим корпуса и приступим к ремонту паровозов и вагонов, – на станции их скопилось великое множество.

Трудность в эксплуатации вашего железнодорожного парка вызывают железнодорожные пути, у вас они шире. Будем перешивать полотно под свою колею…

– Зачем? – удивился Иван. – Гоняйте по нашим веткам. На границе с Европой меняйте паровоз и колёсные пары вагонов и поезжайте дальше.

– Я сообщу о твоём предложении коменданту.

– Когда предполагаете ввести депо в эксплуатацию?

– Через две недели. Не хочешь пойти поработать на благо Германии? Могу посодействовать: станешь начальником, будешь получать рейхсмарки, сделаешься богатым. Русских у нас много служит, в том числе и военных. Очень много советских военнопленных, взятых нами в котле под Вязьмой, согласились служить у нас. И не столько из политических соображений и сытой жизни, сколько из возможности неплохо заработать за время войны. Тем более что положение у пленных безвыходное и безысходное: в лагере, брошенные на произвол судьбы своей страной, они влачат жалкое существование и, если возвратятся к русским, то ваши их не пощадят, – им грозит штрафбат или тюрьма.

Служат они у нас за двадцать четыре марки в месяц. Согласись, приличные деньги.

Чтобы закрыть огромную территорию, подобную Советской империи, нам не хватает людей, потому приглашаем в армию иностранцев, в том числе и русских добровольцев.

Русские добровольцы знают свою страну и понимают менталитет населения. Русским, поступившим на военную службу в вермахт, платим больше, чем бывшим пленным, – тридцать рейсмарок. Но всё-таки русские получают самую низкую плату за службу, поскольку мы им до конца не доверяем, – много дезертиров, возвращающихся к Советам. Верят вашей пропаганде, которая действует значительно лучше нашей. Красная армия и партизаны, переманив на свою сторону людей, потом их судят и в итоге расстреливают. Но о судах и расстрелах русские власти скрывают, и когда бывшим русским солдатам наши офицеры объясняют пагубность обратного перехода, они информации не верят.

Поляки получают больше русских: их средний доход за месяц равен пятидесяти рейхсмаркам. Прибалты, как солдаты наиболее надёжные, верные нам, близкие немцам по духу и ненавидящие русских за оккупацию их территории, получают в полтора раза больше, чем поляки. Их месячная служба оценивается в семьдесят две рейхсмарки.

Русских пленных и добровольцев из числа населения мы в основном используем в боях против партизан. За участие в боевых действиях доплачиваем тридцать марок. Пятьдесят четыре марки бывшему нашему противнику – это очень серьёзные деньги!

Советских пленных первое время мы использовали на фронте, потом перестали, когда узнали, что, если попадут к русским в плен, соотечественники будут над ними издеваться, оскорблять и, в конце концов, убьют. Я не слышала ни об одном случае, чтобы кого-то из них отправили в концлагерь. Исходя из условий безопасности, бывших советских солдат мы используем или в охранных структурах, или в боях внутри завоёванной территории. За что доплачиваем как фронтовикам, поскольку партизанские отряды в большинстве своём представляют воинские формирования во главе с советскими офицерами.

Ивана больше интересует, сколько зарабатывает сама фрау обер-лейтенант.

– Сколько я получаю в месяц? – переспросила. – Мало! Моя служба оценивается в двести семьдесят марок. Плюс добавляют семьсот пятьдесят марок в год на пошив обмундирования, плюс полмарки в день боевых, плюс ежедневный талон на питание, который при желании можно обменять на три марки. Тем, кто ездит в командировки, платят суточные в размере шести марок. Мне часто приходится бывать в командировках: в некоторые месяцы набегает до десяти суток.

– Майор во много раз больше тебя получает?

– Оклад майора в два раза больше. Остальные надбавки такие же. Оберст получает тысячу восемьдесят, генерал-майор – тысячу триста пятьдесят. Генерал – две тысячи.

– Гитлер, наверно, получает полный кузов машины, девать ему некуда деньги!

– У Гитлера военный оклад тысяча двести марок.

– Фью, – присвистнул Иван, – ничего себе! Генерал получает больше Гитлера, – ну и ну, чудно! Он что, не в состоянии нарисовать себе большую зарплату? Чего так мало? Сколько же это будет на русские рубли?

– Где-то я записывала, сколько наши солдаты получают по курсу рубля, – покопалась в карманах: – Так, нашла! Простой немецкий солдат, шутце, получает тридцать марок. Заместитель командира отделения гефрайтер – тридцать шесть марок или четыреста пятьдесят рублей на советские деньги; командир отделения унтер-офицер или унтер-фельдфебель – сорок две марки или пятьсот двадцать пять рублей. К этим деньгам следует добавить ежемесячную карту, оценённую в две марки. Карта выдаётся для посещения казарменного борделя. Если военнослужащий в бордель не ходил, имеет право обменять карту и получить на руки две марки.

– Что получается? Если сорок две марки соответствуют пятистам двадцати пяти рублям, то Гитлер получает на наши деньги пятнадцать тысяч рублей? А сколько наших рублей получают бывшие пленные, воюя с партизанами?

– Порядка шестисот семидесяти рублей.

– Они получают больше, чем я, когда вкалывал в депо?

– Из-за разговора о плате за военный труд я совсем забыла о теме начатого разговора. Мужчина ты здоровый, в теле, соглашайся на работу в депо или поступай на службу. Будешь зарабатывать больше, чем ваши бывшие соотечественники, попавшие в плен и перешедшие к нам на службу. Пошлём тебя…. Ты служил в армии?

– Служил сержантом и командовал отделением!

– Поставим тебя командиром взвода в формируемом батальоне «Вязьма». Попадёшь к своим землякам, станешь получать где-то около тысячи трехсот рублей.

Соблазнительная цифра Ивану понравилась, но, поразмыслив, прикинув и так и сяк, оценив плюсы и минусы, нашёл вескую причину отказаться:

– А кто будет сапоги тачать?

– Что значит тачать?

– Так у нас говорят, когда надо сшить сапоги.

– Мы занимаемся пустым разговором, показывай чулан, – перешла переводчица к практическому предложению, которое при любом раскладе реализуемо.

Иван по привычке, отработанной на уборщицах, дворничихах и сторожихах, стал заваливать её на грязный пол, но немка почему-то по-немецки резко запротестовала: «Найн, найн, найн», – и упёрлась руками:

– Я не шлюха.

Иван обескураженно произнёс:

– Я не считаю тебя шлюхой, но ты – баба, а бабы все одинаковы, как одинаково светят электрические лампочки в Германии, Африке и России.

– Я не баба, я – фрау, и относись ко мне как к фрау.

– Это как же?

– Стань сзади, остальное сама сделаю.

– За меня сделаешь? Я буду стоять, и смотреть, как ты за меня мужскую работу выполняешь?!

– Иван, я приготовлюсь, а ты будешь выполнять мужскую работу, ферштейн?

Иван автоматически ответил: «Ферштейн», – не зная перевода слова, по интонации угадал значение. Немка аккуратно сняла с нижней части тела нижнее бельё, аккуратно, чтобы не помялось, положила на мешок с овсом. Оголив нижнюю часть, выставила её в сторону Ивана.

Ваня три дня не имел женщины – срок для него достаточно большой, чтобы медлить. Когда фрау застонала и задёргалась в его руках, он не преминул оценить немку: «Баба – она и в Германии баба. Так же дёргаешься, так же стонешь, а говоришь, что ты – фрау. Мы и фрау отдираем по-русски так, что дым из ушей у них идёт».

Пред.123 4 След.

Голод – хорошая приправа к пище

С этой книгой читают