Читать книгу: «Наглое игнорирование», страница 9

Старший лейтенант Берестов, начальник похоронной команды

Тошный получался день. Сосало под сердцем – и оттого, что сразу вспомнились все те, кого пришлось так бросить, словно мусор какой, а не близких людей, и то ело, что красноармейцев местные подраздели. Свои же! Которых они защищали! Сначала думал, что, может, тогда еще их товарищи все поснимали, но потом увидел голых детей и женщин, вытаявших уже на поле из снега, и совсем стало худо. Никогда не гонялся Берестов за достатком, потому всякое жмотство и барахольщичество его бесило. Да и сам вид, словно спящих на голой земле голых женщин с детьми, подействовал очень сильно. Холодно еще было, не успели еще придти в безобразное состояние, лежали, словно опрокинутые мраморные статуи. Сначала, нюхая запах падали при построении, думал, что будет тут черте что, а оказалось – только лошадь воняла, валявшаяся на открытом месте, где уже и снега не было. На поле снег местами сошел, но ближе к лесу, где падала тень и где как раз и лежали женщины, – еще сохранялся.

«Вот же куркули чертовы, за тряпку удавятся, сволочи», – думал зло Берестов, широко шагая по раскисшей весенней земле. Следом, словно ртутный шарик, катился Новожилов, с которым старший лейтенант не очень знал, как себя держать. И потом телега с дедушкой-фельдшером и вся команда.

Немец первый, молодой, рыжий, мускулистый тоже валялся совершенно обнаженным, только почему-то на ноге – носок один, зеленый, а заштопан красными нитками. Тут Берестов себя одернул – нашел, о чем думать!

– Ну вот, приступим, – сказал Иван Валерьянович, нехотя слезая с телеги и беря в руки лопату. Голова цела? Давай ему полешко под шею.

Тут старичок приставил лезвие лопаты к шее мертвяка и морячок аккуратно, но сильно вдарил кувалдой. И еще раз. И еще. С деревянным стуком штык лопаты боком ушел глубоко в шею.

Немец как живой повернул голову набок, из распахнутого последним воплем рта полилась талая вода.

– Вот как-то так. Можно рубить и топором, но тут нужна точность, можно промахнуться и снести челюсть, что недопустимо. Для неумелых такой вариант «модус операнди» лучше. Да и топоров у нас нет, – будничным тоном сказал фельдшер, выдергивая впившуюся в полешко лопату.

– А ножом если резать? – деловито спросил один из команды, вечно хмурый и злой парень, явно вышедший недавно из госпиталя и до конца еще не выздоровевший.

– Можно и ножом, но требуется больший навык. Это у кавказцев и азиатов хорошо получается, кто баранам головы резал, принцип тот же. Так – проще. Ну, вот теперь вам показано, как и что. Я еще вам здесь нужен? – спросил он Берестова.

Старший лейтенант отрицательно помотал головой, такая желанная работа как-то сильно не вписывалась в те представления, что вертелись у него первоначально. Видимо, что-то этакое отразилось у него на лице.

– Угрюмая работенка. Но взялся за гуж – не потолстеешь, – тихо, только для него произнес Иван Валерьянович. Берестов тяжело вздохнул. Теперь объемы задания выглядели куда как иначе. Уже практически день отработали, уже темнеет – а всего одну голову получили. С такими темпами десять лет корячиться. И почему-то этот спокойный, словно памятник, фельдшер раздражал.

Сам удивился, когда спросил вдруг:

– Кте фы пальсы потегяли?

Фельдшер совершенно не удивился. Поглядел в глаза, спокойно сказал:

– Польский поход великого штабного маршала. Дали нам там по сусалам да под микитки. Окружили. Фронт рухнул. Кто куда. Я с ранеными остался. Вот на нас сабельную рубку и захотели отработать. Лежачих так прикололи, а остальных – перебежишь через поле – пощадят, в лагерь пойдешь. Хотя чего шляхетские слова стоят! А там многие и стояли-то с трудом. Мне тогда дважды повезло: первый раз, что улан – сопляк зеленый на меня наскочил, видать не убивал еще никого, разволновался, рубил неумело, по-бабьи как-то, хотя пальцы мои в разные стороны полетели, когда я руками голову закрывал. А второе счастье – мимо доктор Сапковский проезжал, узнал меня, мы с ним еще в русской армии в Большую войну работали. Он и отнял, не дал добить, хотя потом у него из-за этого неприятности были. Достойный мужчина, с душой человек. Вежливый, порядочный, но если его разозлить – он бы и не одного, а трех хорунжих переорал и с дерьмом смешал, не слишком и запыхавшись.

– А ноха фот?

– Это уже потом. Мотало меня хорошо, это уже на югах басмачи больничку ночью решили сжечь, мне и досталось. Больничку сжечь мы им не дали, а я опять чудом выжил, хотя и то, что ходить могу – тоже чудо. Не берите в голову, Дмитрий Николаевич, послушайте меня, старика, перемелется – мука будет. Мы справимся. Мы всегда справляемся! Надо бы с предколхоза поговорить, напрашивается решение свалить фрицев в оставшиеся окопы да яму после блиндажа, все равно их засыпать перед вспашкой, да есть нюансы, когда земля просядет. Поговорите с ним?

Берестов кивнул, ему как-то и впрямь спокойнее немного стало, уверенный тон старого медика, что ли, подействовал.

Предколхоза пришлось искать долго. В конце концов нашли на дальнем конце деревни. Мужик был неряшливо одет и в сильном похмеле, пахло от него соответственно. Старшего лейтенанта он встретил крайне неприветливо, и Берестов всерьез уже думал дать грубияну в морду, но вовремя заметил, что у того нет правой руки выше локтя.

На предложение закопать немцев в окопах, заодно сравняв поле, только целой рукой махнул безнадежно, а потом выдал тираду:

– Да хоть куда эту падаль хорони, все равно не на чем пахать, на людях разве, так и то у меня бабы с детьми остались.

Помнивший вколоченное в училище: «Народ и армия – едины» Берестов покинул предколхоза в задумчивости.

На следующий день собрали оставшихся на поле немцев. Без особых церемоний по методе фельдшера снесли им головы, а раскоряченные трупы, тоже уже голые, скинули в окопы. Получалось, что все же местные к нашим бойцам отнеслись уважительнее: на фрицах на всех только у одного были рваные очень грязные подштанники, а наши все же остались в одежде. В основном.

Правда, когда Берестов поделился с фельдшером этими соображениями, тот хмыкнул и заметил, что просто за немцев ничего не сделали бы, а вот за наших свои же и пристрелить могут. И тут же с места в карьер начал сыпать задачами.

Задач получалось много, и обрезать старика не получалось – говорил дельные вещи, потому начпох слушал внимательно.

Старикан вел себя деликатно, говорил убедительным, но не приказным, а рекомендательным тоном, и получалось, что хочешь не хочешь, а надо налаживать и с местными взаимопонимание, и с саперами.

– Если эта деревенская шпана сама будет охранять наши клети с головами, нам будет куда проще, чем если эти гопники из вредности или камнями кидать в черепа будут или вообще их в реку скатят, от пацанов неуправляемых всего ожидать можно, они хотя и голодные, а по весне кровь заиграет, и нам желательно их активность в нужное русло направить, чтобы они в нашу пользу действовали. И хорошо бы местным помочь со вспашкой, план им спустили на продукты серьезный, если поможем, то они справятся и себе что смогут получить по мелочи, чтобы не голодать. Так что вам все козыри – на слепой лошади пахать можно, а вот ездить – не стоит, потому тут есть как сманеврировать силами.

– Не успеем все, – грустно отметил старший лейтенант.

– Как пигмеи съедают слона? По маленькому кусочку. Завтра можно тремя группами работать, одной – на поле, другой в лесу, а третью за лес отправить с парой телег. Заодно жерди заготовим. За той, что в поле будет, я присмотрю, ту что в лесу – вам бы стоило проконтролировать…

– И? – поднял бровь Берестов.

– А самых пройдох и урок – можно бы за лес отправить. С глаз долой – из сердца вон. С вашего позволения, есть у меня мыслишка, как вставить всяким недоделанным ума в задние ворота. Чтобы не фордыбачили впредь.

– Опасно…

– Не без этого. Но если их сейчас сразу не прижучить, нахлебаемся потом.

Берестов вздохнул. Прав был старикан.

Фельдшер Алексеев, вольнонаемный лаборант кафедры анатомии ВММА

Больше всего ему не нравилось приседать, потому как встать без посторонней помощи не получалось. Но тут игра стоила свеч. Принимая головы от третьей команды, сразу обратил внимание на то, какими взглядами обменялось двое расписных. Урок Иван Валерьянович не любил давно и искренне и считал, что чем этой сволочи меньше будет среди работников, тем спокойнее будет жить. Потому как где уголовники – там хаос. Ждал подвоха – и они его не обманули. Внимательно присмотрелся к вываленным из мешков головам, двадцать одна, словно капустные кочаны. Сразу же выделил две – в отличие от немцев стрижка у наших бойцов – наголо, чтобы тифозные вши не устраивали своих поселений. Посмотрел внимательно, точно один – судя по скулам и разрезу глаз – казахом был. Еще в сторонке третья голова не понравилась – по всем статьям женская, опять же прическа и лицо. Разложение еще не началось, потому вполне ясно. И опять прическа – коротенькая вроде, под мальчика, да и светлые волосы свалялись, но на кафедре аккурат перед войной обе лаборантки молоденькие именно такую носили, насмотрелся, а глаз у старого фельдшера был приметливый.

Понятно, что этим сукиным сынам, которые ожидают его провала, нельзя дать понять, как он это определил, что с немецкими головами притащили и наши. Сам-то он думал, что поступят поумнее, не сразу, а погодя, и притащат башку со словами: «Вот, Валерьянкович, валялась отдельно, тела рядом не было – что скажешь?»

А они наглые. И надо им сразу хвост прищемить. Не нужна такая плесень в группе, головной боли только доставят да хлопот ненужных. Потому придется спектакль устраивать и ученостью своей тайной запугивать. Потому и опустился на колени, натянув на руку толстую резиновую перчатку. Про себя извинился перед теми, чьи головы сейчас внимательно осматривал, прикладывая замызганную школьную линейку, делая вид, что что-то измеряет и сопоставляет. Губы уже отмякли у покойников, потому и зубы посмотрел, якобы поприкидывал что-то свое, недоступное окружающим, взглядом попросил матроса Ванечку помочь встать.

А когда встал, подозвал к себе старшего лейтенанта, который не вмешивался, но издалека за шаманством своего помощника по медчасти глядел.

– Вот пытаются нас обмануть граждане. Притащили вместе с немцами двух наших бойцов головы, да третью – то ли нашей санинструкторши, то ли беженки, женская головка-то. И ведь предупреждали мы их.

И немного сам испугался. Берестов побелел лицом, желваки заиграли, и рука слепо и самостоятельно зашарила по ремню поясному, там, где кобура должна быть.

– Хито? – просипел зло и многообещающе.

Выпихнули из группы самого шестерошного урку, даже, пожалуй, не урка он, а так – приблатненый выб**док. Сявка. Тот неосторожно глянул назад, на старших паханов своих, не понравилась реакция начальства.

– Глумление над трупами советских граждан, срыв важного задания, нарушение прямого приказа – полная коллекция, – сказал хмуро Алексеев.

Берестов в ответ что-то сипло прорычал. Видно было, что он взбешен.

– Так что точно, товарищ старший лейтенант, будет исполнено, – кивнул начальнику похкоманды.

И очень скоро двое из числа тех, на кого положиться было можно, на телеге увезли незадачливого балбеса в райцентр. С сопроводительным письмом. И имея на руках немецкий карабин, первое оружие, найденное на поле боя.

Развитие событий приобрело неожиданный оборот не только для хорохорившегося, но уже напугавшегося сявки, но и для всех остальных. Утром приехал уполномоченный особого отдела с двумя своими бойцами и уже окончательно перепуганным сявкой. Скатались за лесок, взяв с собой пару выписанных из госпиталей в понятые, после чего показали Берестову и всем остальным в развернутой тряпочке несколько золотых коронок. И загребли сразу троих самых расписных красавцев, а остальные тут же приобрели бледный вид и мокрые ноги. Не то что холодом – морозцем потянуло.

Особист, наоборот, имел вид довольный и очень коротко объяснил остальным, что за мародерство в военное время полагается много чего веселого, но никак не санаторное лечение, а раскрывать такие преступления ему не впервой. Фельдшер ожидал, что и им, как начальству, будет выдано по первое число, но нквдшник в бутылку не полез, рассыпать угрозы не стал, а таким же внезапным образом и убыл.

Окончательно провинившуюся команду добило то, что Берестов, не теряя времени зря, сходил на место происшествия и обнаружил, что немцев безголовых просто свалили в воронку с талой водой. И половина из них в сапогах и шинелях, а документов не сдано вообще никаких и оружие не собрано, хотя прямо на виду валялось с десяток винтовок. Оказалось, что командир умеет дрючить виноватых в три дубины, причем не отступая ни на йоту от устава, и моментально устроил козлищам веселую жизнь, длившуюся неделю.

А вместо четырех арестованных урок получил троих выписанных из госпиталя полуинвалидов, особенно выделялся коренастый плечистый крепыш с сильно обожженным лицом и повязкой через левую глазницу.

– Танкист? – спросил Иван Валерьянович одноглазого.

– Не-а, летчик, – усмехнулся криво тот.

– Не похоже. У летчиков граница здоровой и обожженной кожи иначе проходит, они обычно в очках, те защищают, – тоном знатока заявил Алексеев.

– Ну танкист, ладно, тебе-то что, старый? – огрызнулся новичок.

– Механик?

– Ну?

– Не запряг еще, не нукай. Толковый механик или так, в мазуте попачкаться?

– Да говори ты дело, черт бы тебя, дед, драл! Чего тебе от меня надо, старый хрыч? – разозлился вдруг танкист.

– Не кипятись, друг, просто до зарезу нам нужен толковый механик, – очень мягко, как полагается говорить с контуженными, продолжил разговор фельдшер. Сообразил, что таким сухим порохом вспыхивают с пустого места именно такие ребята, кому не повезло, и мозги в черепушке взболтались от близкого взрыва. Психопатизируются после контузии люди. Совсем недавно такое открыли ученые мужи, но Алексеев читывал медицинскую прессу и был в курсе.

– Ну?

– Для работы нужно тягло. Сам видишь, у нас только лошадки калечные. А тут вокруг по полям всякого железного много, вот если б что нам починить да попользовать. И нам всем хорошо, и ты бы внакладе не остался. Очень нам тягло механическое нужно, а механиков тут кроме тебя и нету.

– А, в этом смысле, – потихоньку остывая, ответил одноглазый.

И на следующий же день танкист явился к фельдшеру с готовым предложением: обойти на пару местных и поговорить.

– Эти ж черти тут живут, должны знать, что да где, только так спросту они болтать не будут.

– Может, предколхоза подключить и нагрузить? – спросил Алексеев, которому очень не хотелось таскаться по избам, лестницы были для него сущим мучением, а тут жили небедно, с крылечками. С другой стороны, он понимал, что лекарь для деревенских всегда авторитетнее не пойми кого с обгоревшей мордой, техников в деревнях уважали и побаивались, но с виду танкист был страшен и пока никакого авторитета не наработал.

– Нет, от него толку мало, он сюда прислан, для местных – чужак и пьет много, – толково пояснил горелый.

– Может быть, с детей начать? Мне пока никак обход делать не получится, работы по коллекции много…

– Будет если тягло – сразу несколько сложностей снимется. Те же жерди везти и за головами кататься проще станет. Понимаю, старый, что ходить не любишь, так и мне, знаешь, своей рожи стыдно, когда с бабами говорю. Я ж вижу, как они морщатся, и раньше-то не красавец был, а теперь, – тут танкист махнул рукой.

Повезло уже в третьем доме. Толковый мальчишка лет двенадцати с лета схватил, что нужно и тут же рассказал, что есть тут мостик неподалеку – верстах в трех, так вот по нему немцы отходили, да неудачно, хлипкий был мосток, видать, с отчаяния отступавшие по нему взялись перебираться, а может, и заплутали, но первая же машина провалилась с мостом вместе в ручей, а три другие немцы там бросили вместе с пушками, видать, пешком дальше побежали.

Калеки переглянулись, и танкист вместе с пареньком отправились к этому мостику, а Иван Валерианович поехал к похначальнику, надо было решить и утрясти вопрос с тем, чтобы мальца освободили от работы колхозной, но чтоб без потери трудодней.

Несмотря на то, что внешне он был спокоен, чувствовал себя Алексеев не самым лучшим образом. Видно, погода меняется – ныли все старые раны, а их у фельдшера было многовато. В придачу и суставы тоже о себе напомнили. Точно, погода будет меняться. Лучше любого барометра. Выпил немножко из фляжки, привычно занюхал рукавом. Объем работы и ее сложность пугали не только этого мальчишку – начальника похоронной команды, сам Иван Валерьянович тоже сначала все видел в более радужном свете, сейчас, на месте все стало куда более смущающим.

И немцы чертовы разбросаны по территории, и население сильно озлоблено после боев и потери имущества, протрясли деревни-то и немцы, и наши. Лошадкам с трудом сено получить удалось, да и то – одно название, что сено, там соломы половина. И весна уже идет, потом с трупами сложнее работать будет. А с ними возни много – просто даже потому, что такого масштаба работы никогда еще не проводились. Шутка в деле – четыре тысячи пятьсот экземпляров! Одному работнику не вставая и на всем готовом – три дня самое малое работы на один, а тут похкоманда еще в придачу много чего делать обязана по инструкции, а и без инструкции – еще больше, потому как местным помогать придется. Но не очень-то чем поможешь.

Уже неделя, считай, прошла с того момента, как сюда приехал, а всего ничего отдача. За два дня уже собственно сбора – пятьдесят шесть голов. И не факт, что не просмотрели чего, внешне они без повреждений, а поди знай – как на самом деле, может череп всмятку, а так и не заметно. Так-то все просто было вроде, а тут на месте оказывается, что и чертежи не вполне годны – придется выкручиваться, потому как гвоздей нет и в помине, досок – тоже, и надо будет ухищриться, создавая емкости хранения для голов из того, что есть. Опять же – не факт, что природа сможет с таким объемом работы справиться, тех же насекомых-трупоедов тут не вагоны, явно же – вполне конечное количество, и одно дело обожрать одного висельника в Англии, которого по тамошним суровым законам вывесили в железной клетке на корм всякой мелкой сволочи, а другое – несколько тысяч голов, собранных пусть и не в одном пункте сбора, но все равно – кучно. Притом надо, чтобы к осени очистка была уже проведена вчерне, потому как до конечного результата – чистого и обезжиренного костного препарата – возни еще много будет.

Командующий над похоронщиками сидел и писал очередные бумажки. Прикрывать их от вошедшего не стал, значит – не секрет. Заголовок глянул мельком – ага, ведомость сдачи собранного трофейного имущества. Старлей оторвал взгляд от писанины, кивнул головой, приветствуя.

Алексеев, не чинясь, тут же рассказал о брошенных машинах с пушками.

Это сильно заинтересовало начальника. Глазенки-то загорелись. Спрашивают с него про все, много требуют показателей успешной работы, так что пушки – очень к месту. А если окажется, что машины на ходу, так совсем хорошо. Фельдшер отлично знал, что такое – неучтенка, когда вроде бы этого и нет, а на деле – вот оно и используется на двести процентов. За такие шалости выдрать, конечно, могут сильно, но здесь, как и всегда, по результату будет видно. Если все выполнено, так и на неучтенку посмотрят сквозь пальцы, завалишь дело – все припомнят, каждое лыко в строку вставят. А этому пареньку с простреленным лицом как кадровому офицеру – сдача трофеев куда ближе и понятнее, чем сбор голов. Он же – красный командир, а не дикий половец или там еще кто, у кого в обычае бошки рубить и потом из них делать чаши или иначе как хвастаться. Видывал раньше Иван Валерианович картины художника Верещагина, запомнились они ему фотографической точностью и настроением. И пирамиду черепов в мертвом городе видел, и туркестанский цикл, где тоже рубили у мертвецов бошки, чтобы как при Тимуре – показать бухарскому эмиру знаки победы в виде почерневших от жары голов. Так что хоть и головы – трофеи, причем раньше, вишь – особо ценные, так и пушки трофеи, причем для современного образованного и просвещенного старшего лейтенанта куда как более приятные, понятные и привычные.

Тут фельдшер совершенно неуместно подумал, что из той тамерлановой пирамиды как раз получилось бы требуемая коллекция, причем не одна, а две – вторая с образцовыми повреждениями от холодного оружия. Видал такую в ВМА, с Кавказской войны еще препараты. И подивился тому, как точно у художника изображены сабельные удары и прочие травматические повреждения сводов черепа холодным оружием. Точность в работе фельдшер уважал и сам был точен в работе.

Берестов спросил, как с размещением препаратов? Он старательно избегал называть вещи своими именами, впрочем, Иван Валерианович к этому относился с пониманием. Обрисовал ситуацию. Стали прикидывать, как при недостатке всего делать клети. И очень вовремя заявился саперный командир.