Свет будет потом

Дизайнер обложки Николай Слесарь

Корректор Олеся Шевцова

© Николай Слесарь, 2021

© Николай Слесарь, дизайн обложки, 2021

ISBN 978-5-0055-7894-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

СВЕТ БУДЕТ ПОТОМ

На барже

Вездесущая полуразрушенная крепость и бесконечный сиренево-розово-желтый северный закат над горизонтом. Краешек солнца еще торчал над лесом, но вот-вот исчезнет совсем. На фоне светлого синего неба неровные очертания крепости в своей почти черноте сливаются с кромкой леса, но если не смотреть на небо, крепость еще вовсю белеет своими выкрошившимися от времени боками. И река белеет тоже, но по-другому – сливаясь с небом, она убегает на запад, теряясь там вдали меж покрытых лесом пологих берегов.

Все же хорошо, что ночи теперь белые, в темноте я бы тут набегался с Калиткой в поисках неизвестно чего с этими шестами под мышкой. А шесты будь здоров, какие длинные, пять метров – это не шутка. Да и Калитка с непривычки еле на ногах стоит, только как будто виду не подает, разве что насупилась и непривычно помалкивает. Но по ней невооруженным глазом видно, что выдохлась. Плетется позади и сопит, на нервы действует. А в остальном терпимо – тепло, светло и сухо. И все расклады, как на ладони, вернее, их полное отсутствие. Правда, под вечер комаров налетело, ибо почти полный штиль, но это все мелочи по сравнению со всем остальным.

Редкий ветерок с реки приятно продувал разгоряченное тело под распахнутой рубашкой с короткими рукавами, за спиной болтался рюкзак – спина под ним уже здорово взмокла – а в кармане рубашки болталась початая пачка сигарет с зажигалкой, стукаясь там об нее на каждом шагу. Под кроссовками хрустел песок вперемешку с сосновыми иголками. Здорово хотелось остановиться, скинуть с себя эти шесты с рюкзаком, скинуть рубашку с джинсами и просто так постоять в одних трусах в налетающих потоках теплого воздуха, а то еще искупаться. Но это уже непозволительная роскошь. Если, не дай Бог, останемся здесь на ночь – накупаемся всласть.

Спускаемся к очередной пристани, соскальзывая на крутой тропинке, волоча на плечах длиннющий сверток, и к первой же барже. Вроде с виду ничего, видно, что ходит еще вовсю, на палубе свежесрубленные сосновые бревна, втиснутые меж металлических распорок и перетянутые цепями, дымок еле заметный из трубы идет. И на борту, кажется, кто-то есть. Что-то там двигалось только что. По крайней мере, дверь в рубку распахнута настежь, и в иллюминаторе тусклый свет мерцает.

Оставив Калитку с шестами на причале, несмело ступаю на шаткий длинный трап, сбитый из кривых толстых досок – кто его знает, что за люди там обитают, еще заметут с пьяни, да и за борт. С них, с матросов, станется. Или просто жлобы какие-нибудь попадутся, отморозки. Я хоть и здоровый сам по себе, не робкого десятка, а как-то не по себе. Не моя квалификация. Да и по водным видам я уж точно не специалист, а тут даже у берега течение будь здоров, водовороты и глубина, небось, приличная.

Калитка нетерпеливо топталась на пристани у меня за спиной. В своем коротком ярком платье она была теперь похожа на привидение. Нет чтобы спокойно на месте стоять, то и дело задевая шесты и шаркая, она наворачивала круги по периметру пристани от края до края, а потом в противоположном направлении. В туалет, что ли, хочет? Этого еще не хватало.

Проблема была в том, что нам с ней крайне надо было попасть до утра в город, что находился почти что в сотне километров ниже по течению этой самой реки, а точнее, в самом ее устье. А баржи именно для того и существуют, чтобы плавать по рекам – я был почти в этом уверен – а уж по течению любая посудина сможет. И вот она, эта баржа, уже прямо у меня под ногами. В общем, попытка не пытка.

Сумрак, неторопливо сгущающийся последние пару часов над рекой, здесь, на барже, как-то сразу сгустился очень здорово. Или так показалось после того, как солнце окончательно закатилось за кромку леса на горизонте? А может, это специальный речной туман налетел, или в глазах потемнело с испуга да от усталости? И когда мне навстречу из рубки выскочил человек в тельнике, он словно бы появился из ниоткуда и здорово меня напугал.

– Тебе чего тут надо? – спросил меня хриплый и будто бы неприветливый голос обитателя баржи.

– Плыть очень надо, – добродушно и умоляюще выпалил я с испугу, – до города не подбросите? С девушкой…

– А это тебе что, не город? – уже поспокойнее мотнул незнакомец головой в сторону крепости. – Самый что ни на есть город. Старинный. Даже крепость, вон, есть. И плыть никуда не надо.

– Не. Спасибо, конечно. Но мы тут уже все посмотрели. Все красиво и здорово, но нам бы в Питер, – говорю, – у нас в шесть утра командная тренировка, а через два дня уже улетать. Нас должны были на машине подбросить, но машина сломалась, а на электричку мы опоздали. А еще мост через реку ремонтируют, все в объезд мимо города, видно, едут. Да и груз у нас специфический, не в каждую машину влезет. То есть, почти ни в какую не влезет. Короче, можно долго так на дороге отплясывать, да еще без всякой гарантии. Возьмете? Очень прошу! Девушка вон уже вымоталась, засыпает на ходу. Куда нам тут с ней деваться?

Незнакомец с интересом глянул на девушку, потом на сверток у ее ног. Калитка тут же снова засуетилась, схватила было шесты с одного конца, при этом другой продолжал покорно лежать на пристани.

– Да, не в каждую машину с таким влезешь. Это что у тебя? Трубы водопроводные или арматура какая?

– Не. Это шесты для прыжков в высоту. Видел, небось, по телику? Именно с ними меня и ждут в Питере. Без них тренировка не состоится. Пожар в спорткомплексе был, наш инвентарь весь погорел, а через неделю чемпионат. Дело политически важное. Возьмите, а? Или хоть научите, к кому еще здесь можно сунуться.

Незнакомый парень даже почесал затылок, разглядывая унылую Калитку и замотанную в тряпку связку шестов, словно бы соображая, верить ему в весь этот бред или нет, а если верить, то что в этой связи предпринять.

– Кто там у тебя, Семеныч? – гаркнул кто-то еще из темноты значительно более хриплым и зычным голосом, чем был у первого.

– Да спортсмены тут какие-то с негабаритным грузом, до Питера с нами просятся. На тренировку им, говорят, больно надо. Чудак один с девчонкой.

– С девчонкой, говоришь? А точно спортсмены? Не врут? И что за груз?

– Да с виду вполне себе спортсмены. А груз… Палки у них тут длинные. Метров по пять. Говорят, шесты для прыжков в высоту.

– Метров по пять? Длинные! Очень надо, говоришь? За мзду или как? – продолжал расспрос невидимый хрипун.

Образовалась небольшая пауза. Я зачем-то похлопал себя по карманам и оглянулся на Калитку.

– Я могу заплатить. Только скажите, сколько?

– Могут и за мзду! – крикнул мой собеседник куда-то в черноту в сторону рубки.

– Тогда шут с ними, Семеныч, запускай. Нас сегодня мало, считай, некомплект, так что помогут, ежели чего. На пиво с них только возьми. Завтра, как причалим, сбегаешь сразу в магазин, заодно пожрать купишь.

– Ну что, считай, повезло вам, – молвил мне Семеныч, пропуская меня на палубу и перехватывая у Калитки длинномерный груз с другого конца, – мы ведь как раз сейчас отходим, аккурат к утру в Питере будем. Может, еще мосты свести не успеют. Так до самого центра и дойдем. А кто вас надоумил сюда, на пристань, переться? Тут ведь не пассажирский порт. Раз в несколько дней еще повезет, если кто-нибудь причалит-отчалит…

Калитка быстро что-то затараторила про старушку из магазина, но ее не особо кто стал слушать, и, привычным движением руки откинув с лица непослушные волосы, она обиженно замолкла, с интересом оглядываясь вокруг.

Мы с Семенычем оттащили наш сверток с шестами вдоль борта ближе к носу и пристроили там меж бревен. Вроде никуда они отсюда не денутся и никому не помешают. То, что надо.

– Да мы, в общем, почти случайно сюда завернули. От отчаяния. Как на поезд опоздали, стали метаться туда-сюда, в автобус последний не влезли, потом в магазине нам бабка какая-то про пристань рассказала. Вот мы сюда и рванули. Издалека-то кажется, много всяких посудин. Только вблизи видно стало, что половина до дыр проржавела, а от других вообще только каркас остался.

– Ну-ну. От отчаяния, значит. Повезло вам здорово. Обычно отсюда разве на веслах можно или на моторке местной.

Семеныч очень значительно так закурил, прямо как истинный морской волк, и зачем-то подергал канат, свисающий откуда-то сверху. Вид у него вообще сделался очень внушительный и деловой.

– А что, таких этих ваших длинных хреновин в Питере не сыскать было? Дефицит какой, или местные лучше мастрячат?

– Да, долгая история, – отмахнулся я от действительно весьма логичного вопроса. – А вы, простите кто здесь будете? Капитан или помощник?

– Не, капитан у нас с помощником в рубке сидят, не по рангу им по палубе скакать перед отплытием. Я старший матрос, ну и такелажник заодно. Старший и на сегодня единственный – напарник накануне приболел.

Семеныч помолчал немного, потом посмотрел зачем-то наверх. На небо, как видно. Сверху с готовностью крикнула было пролетающая мимо чайка, но тотчас смолкла. А почти над самым горизонтом прочертил полнеба малюсенький самолетик. Если бы не золотой след от него, и не разглядеть.

Меж тем заработал двигатель, под ногами заметно задрожала палуба, и из трубы повалил сизый дым, забивая аромат свежесрубленной сосны зловонием солярки.

– А ведь я когда-то на судью учился. Юридический в Питере закончил, а вот занесло же, – с гордостью поделился вдруг Семеныч, впрочем, без капли сожаления в голосе, и тут же добавил: – Ничего, бывает и хуже. В принципе, я всем доволен. Природа вокруг, морская романтика и все такое. Кабинеты и офисы – это уж точно не про меня.

Я не совсем понял, шутит он или нет, и к чему вообще относилось данное заявление, однако требовалось как-то поддерживать разговор.

С противоположного берега, из проступающего и тут и там за прибрежной растительностью городка, глухо залаяли собаки – сначала одна, потом почти сразу другая, а через мгновение присоединились третья и четвертая.

– Если матрос на корабле с высшим юридическим образованием, кто же у вас капитан? – попытался пошутить я, будто специально разглядывая след от самолетика над горизонтом.

Откуда-то неслышно, как привидение, появилась Калитка, явно намереваясь бесцеремонно и со знанием дела своеобычно влезть в разговор, но вовремя осеклась.

– Капитан у нас бог, – кратко и значительно молвил Семеныч.

Судья

До ужаса много машин в этом городе. Уж точно больше, чем людей. И все они непрерывно испражняются так, что иной раз от них не продохнуть. Особенно в такую вот рань, когда еще фактически ночь, но уже почти никто не спит. Особенно там, где дорога с обеих сторон зажата непроницаемыми мутными зданиями, и нет ни единого деревца, ни кустика. Только машины непрерывной рекой текут в обе стороны в исчезающих пятнах света уличных фонарей. Поток фар да габаритных огней в ошметках то ли тумана, то ли дыма. Не очень-то жизнерадостная картина. Из таких домов, что жмутся теперь по бокам дороги, люди практически никогда не выглядывают на улицу, потому что там нет ничего, кроме машин, в любое время года. Разве только совсем поздней ночью дорога освобождается и затихает, но тогда и смотреть некому, все спят.

Мой ежедневный путь лежал как раз по такой улице, и каждый раз я думал об этих жизнях за этими окнами. Больше половины из них привычно темнели, еще или уже, отражая лишь мелькающие огни улицы. В некоторых горел свет, но никого видно не было. Никто никогда не ходил здесь по тротуару. По крайней мере, я не мог припомнить, чтобы видел кого-то здесь хоть раз. Ни раннего собачника какого-нибудь, ни мамаши с детьми или с коляской, ни пацанов, ни девушек, ни пенсионеров. Унылое местечко и тянется бесконечно долго. И как назло, всего две полосы в обе стороны, свернуть некуда, а транспорта до фига. Вот и тащишься в эдакой заднице иной раз и полчаса, и даже уже почти час.

Порой я, оглядываясь вокруг, словно теряю связь со всем остальным человечеством, будто больше нет никого. Хотя вокруг десятки машин, и в этих домах, хоть безликих и с виду безжизненных, проживает масса людей. Но это будто только кажется, а на самом деле пустые машины с включенными фарами, да в окнах просто так свет горит. Для видимости. Как будто съемочные декорации дурацкого шоу какого-нибудь.

И тогда в голову обязательно какая-нибудь мерзкая мыслишка вползет и привычно расплодится там, разветвляясь и растекаясь во все стороны. Что-то такое отчаянно безысходное. Любой образ, вымазанный до неузнаваемости тоскливым отчаянием. И сразу хочется вдавить педаль в пол, сорваться с места и с диким ревом умчаться подальше отсюда, чтобы больше уже не возвращаться никогда.

Но ехать некуда, со всех сторон лишь машины и кирпичные стены. Ты то ли в западне, то ли в лабиринте – выхода нет. Да и внезапный приступ столь же быстро проходит. Вернее, притупляется, скорее. Все же в такую рань все ощущения словно спят еще.

Еле слышно уютно мурлычет радио – то бодрая болтовня, то сладкая и даже будто липкая музыка. Похоже, только диджей на радиостанции теперь и бодрится, развлекая вакуум, а в ответ пустота, ни звука. Так устроено радио, а может, и не только радио. И утренний кокон остается все тем же коконом. Разве что, у людей-жаворонков теперь все иначе – совершенно иной ракурс, позитив и всплеск энергии?

Но я определенно сова, был, есть и буду. И выруливая, наконец, на быстро проносящуюся набережную и словно попадая в другой мир, прекрасный и возвышенный – ибо именно в это время там, за рекой, на фоне темно-синего неба начинает разливаться заря – у меня в голове эхом еще роятся сомнения да сожаления. И по инерции ты ощущаешь себя скорее безжизненным обломком чего-то, мчащимся в безвоздушном пространстве в поясе астероидов в бесконечном бессмысленном вращении. Таком бесконечном, что и не понимаешь, что движешься по кругу.

Тупое нытье, одним словом. Кризис очередного возраста. Еще недавно, кажется, деревья были больше, солнце ярче, день длиннее. Все было грандиознее, глубже, значительнее. Небо выше, горизонты дальше. Ну и так далее. Будто все мои ощущения, мысли, фантазии постепенно притуплялись, притуплялись и в результате ожидаемо притупились очень здорово. Обыкновенная возрастная деформация. Дипломы, свидетельства и сертификаты, фиксирующие лишь очередной этап ограничения кругозора, дальнозоркости, близорукости, а у кого и слепоты. А как же иначе, иначе никак нельзя, не получится по-другому.

Я медленно выруливал на своей с иголочки новой машине с проспекта в огромную арку сверкающего здания – дворца. Привычно взлетевший перед капотом шлагбаум, кивнувшее заспанное лицо знакомого охранника в будке…

По утрам у меня всегда какое-то несварение вечное, подавленное сознание, паранойя в продолжение ночных кошмаров, ну, и бывает еще продолжение вчерашнего. Вот и мысли соответствующие. Депрессивные и безальтернативные. Тупиковая ветвь, одним словом.

Хотя, казалось бы, с чего? У меня все ОК. Более, чем у кого бы то ни было. Видел я полгода назад своих одноклассников на встрече выпуска, типа, десять лет спустя. Или сколько там уже? Жалкое зрелище. Большая часть уже непосильно обременена ипотеками и семьями с детьми. И когда они только успели? А остальные на глазах то ли спиваются, то ли скуриваются, то ли инфантильные до ужаса, то ли потеряли ко всему интерес и существуют исключительно по инерции.

Разве что, Толик вот путешествует. Хотя ни работы у него нормальной, ни средств. Ездит автостопом. Романтик! Но хотя бы энергия есть. Движуха, какая-никакая. Интересы и желания еще не перевелись. А у остальных уже и взгляд какой-то тусклый, будто не десять лет назад с ними за одной партой сидели, а все тридцать. Или даже сорок. Прямо как у Дюма-отца.

Ну, а я до сих пор, как огурчик. За эти годы ни одного лишнего килограмма. Два диплома. Ну, или почти два. Полтора, скажем. Десяток сертификатов. Карьера взлетает легко и непринужденно, словно бы мимоходом. Квартиру купил без всяких ипотек. Уже третью машину за это время сменил. Весь мир почти объездил. По-английски свободно, как птица. Знакомства, связи, перспективы, и со здоровьем все в порядке. И семьи пока не предвидится. И пока еще я рассматриваю этот момент как абсолютно положительный и удобный – разнообразие отношений и свобода на все четыре стороны.

В общем, я, вроде как леди-совершенство. Выше всяких похвал. И все у меня просто зашибись, ибо я реализую себя на все сто!

Шины заскрипели по заиндевевшему асфальту внутреннего двора и послушно застыли на месте напротив широкого крыльца, ведущего к стеклянным сверкающим дверям департамента, в котором я и работал.

И главное, меня вокруг все устраивает. Абсолютно все. Политика, социалка, бизнес, образование, медицина и сельское хозяйство. И именно поэтому я судья. Вернее, буду судьей. Ибо ничего меня не отвлекает от работы. Чтобы судить, самому должно пребывать в состоянии равновесия. Это и есть гармония. Равновесие – это гармония, а я где-то посередине. Или даже над всем этим, над этими весами и этим равновесием. Это только неудачники вечно всем недовольны, всюду им мерещится ущемления и попрания, а на самом деле сами и являются ущемлением и геноцидом самих себя. Их вялые желания, скудные мысли и полное отсутствие инициативы – и есть путы, стягивающие их слабые болезные тела. И ведь очень просто критиковать и ни хрена не делать, а только делать вид, что ты самый умный, весь из себя свободолюбивый, и что ни фига тебе самому не надо, а заодно таким образом скинуть с себя всяческую ответственность.

– Вон, смотрите, президент во всем виноват, депутаты поголовно отмороженные, а в правительстве сплошной криминал – если не воры, то уж точно дебилы!

Так у них и получается. Везде и всегда. Сплошь и рядом. Виноват всегда кто-то другой, и вечный вопрос – что делать.

Модная сумка на заднем сиденье, бесшумно захлопнулась дверца и услужливо моргнула фарами сигналка. Все это уже почти не распознается. И сознанием, и подсознанием. Не учитывается. Только разве отмечается где-то, что, мол, все в порядке, все, как всегда. И дальше без остановок, ни на секунду не отвлекаясь от чего-то более важного, еще пока не вполне достижимого. Ибо что может быть важного в том, что находится хотя бы на расстоянии вытянутой руки?

В эдакой рассеянной утренней задумчивости я вдруг замер посреди лестницы, то ли на пятой, то ли на седьмой ее ступеньке, и, повернувшись, уставился в темное еще небо, ограниченное прямоугольником двора. Смотреть особо было не на что. Разве над самой крышей, где-то на северо-западе, светлело непонятное оранжево-желтое пятно. Будто отсвет какой-то над стройкой или аэродромом.

Поглазев на него еще с полминуты, словно силясь отгадать природу этого явления, а на самом деле думая совсем о другом, я решительно и легко преодолел остаток ступеней, юркнул в те самые сверкающие двери, послушно распахнувшиеся передо мной, и с головой погрузился в мир иной.

***

– Ну, ты вообще куда пропал? – обиженный голос в трубке.

Обиженный и еще немного заспанный, как мне показалось.

– Да никуда я не пропал, просто на работе аврал, да еще кандидатские нависают. Ну, и темнотища теперь такая – кажется все время, что уже поздний вечер. Уже прямо с утра. И спать хочется нестерпимо. Не то что позвонить, мыслей нет почти совсем, никаких. Ну, то есть, только работа, и потом сразу мозг инстинктивно отключается и засыпает, – оправдываюсь, как всегда, невпопад.

– Знаю я тебя. Ты же спишь четыре часа в сутки, и тебе этого еще на неделю бы хватило. Ты сам весь один сплошной энергетик. Признавайся! Были варианты поинтереснее, да?

– Да как тебе сказать… Ну, ездил на выходных к приятелю на дачу. Он давно уже звал. Сауна там у него, озеро, ну и туда-сюда. Я уж решил съездить для очистки совести. Ну и оказалось, как всегда, – скукотища. Шашлыки-машлыки, водка до одури, да занудные разговоры по душам. В общем, херня всякая. После такого пикника я уже неделю ни с кем разговаривать не хочу. Может, я интроверт все же?

– Да какой ты интроверт? Скажешь тоже. Просто компания не совсем твоя, настроение не то, вот и все. Ну и алкогольное отравление в придачу. Тем, кто мало пьет, вообще надо поосторожнее заливать, – со знанием дела расписала она и вдруг закашлялась.

– Ты заболела, что ли? – спросил я настороженно. – Простудилась? Температура есть?

– Никакой температуры! С ума сошел? У меня же сессия на носу, – уже с легкой хрипотцой заговорила она, – вчера в баре полночи просидели, так там так накурено было, хоть топор вешай. Словно сама вчера пачку выкурила, до сих пор, как вспомню, выворачивает. Ну так что звонишь? Появились идеи или просто так, соскучился?

– Да просто так. Соскучился. Хотя и идеи есть. Даже не знаю. Действительно соскучился, наверно. Ты сегодня вечером что делаешь?

– Уроки! – рассмеялась она. – А вообще собиралась штудировать фармакологию. Всегда есть что поштудировать. Но и другие варианты интересуют.

– Может, сходим тупо в кино? На что-нибудь свежее, позитивное и сногсшибательное. А потом можно и поужинать где-нибудь. Так, пошляемся без особенных планов. А? Ну, как пойдет?..

– Очень романтично! – с наигранным высокомерием бросила она. – Я подумаю.

Помолчала немного, видно, думала, как лучше спросить.

– А вы как ездили? Исключительно в мужском составе или с девчонками?

– Куда ездили? А, на дачу-то? Да нет. Я, приятель и еще один наш сокурсник. Соображали на троих, одним словом – даже звучит пошловато.

– Понятно, – будто бы равнодушно хмыкает, – вот уж действительно, скукотища! Не мог, что ли, меня с собой взять? Я все выходные с родителями просидела, просто уже на стенку лезла от их навязчивой заботы да от вопросов бесконечных. Все тебя вспоминала недобрым словом.

– С чего это недобрым? Ты же сама к ним всю неделю собиралась ехать, мы и не планировали поэтому ничего. Кроме того, у моего приятеля сейчас кризис на личном фронте. Подруга наконец-то его уже окончательно бросила, и ему надо было поплакаться в жилетку. Ту уж девчонки ни к чему. Зрелище не для слабонервных.

– А почему наконец-то? Все бросала, бросала и никак не могла бросить?

– Что-то типа того. Я сам плохо понял, и не особо стремился понимать, если честно. Тяжелый случай, короче. У него вечно проблемы да заморочки. Сколько его помню. На первом курсе единственный человек, заваливший какой-то дурацкий экзамен по экологии. И потом, то проспит, то деньги потеряет, то ключи, то по морде ему надают ни за что ни про что, то заболеет чем-нибудь экзотичным в самый неподходящий момент. Человек-беда.

– Как же вы общаетесь столько времени? Вот где настоящая мужская любовь, видно.

– Завидно? Так-то он человек интересный, адекватный, деловой, чувство юмора имеется. Это типа дружеский долг такой, подставить плечо в трудную минуту, одолжить жилетку и все такое. Зато потом еще полгода не встречаться вне работы.

– Ладно, я все поняла. Это все ваши дела. А по поводу вечера я тебе попозже звякну. Мне все же готовиться надо. Бай-бай.

И почти сразу тягучие короткие гудки. Это мне в ней очень нравилось – решительность и непоколебимость. Никаких соплей, поговорили и все.

За дверью по коридору гулко прошаркали шаги. Потом почти сразу, не успели еще первые стихнуть вдалеке, им навстречу процокали уже женские каблучки. Где-то как раз напротив моего кабинета они стихли будто, словно кто-то остановился в нерешительности, но тут же поцокали дальше. Потом где-то за стеной еле слышно зазвонил городской телефон, и почти сразу у меня задрожал в кармане мобильный.

Я, словно очнувшись, вздрогнул и будто впервые посмотрел в окно. И так же продолжая смотреть на светлеющее небо, на ощупь вытащив из кармана телефон, даже не глядя, кто именно звонит, ткнул на прием и буркнул нечто нечленораздельное.

Меж тем, из-под далекого моста, до сих пор пребывающего в утреннем морозном сумеречном тумане, выскочила вдруг резвая собачья упряжка и лихо заскользила по льду по самой середине реки. Семь пар лохматых собак в клубах пара, длинные нарты и трое человек, полулежа восседающих в них. Охренеть!

– Не занят? Подойди-ка немедленно ко мне, у меня к тебе пара вопросов имеется! – услышал я в трубке скрипучий и такой мне знакомый голос моего самого главного босса.

«Что еще стряслось?» – тут же тревожно пронеслось в голове.

– Один момент, – отвечаю, – сейчас поднимусь.