Симеон Сенатский и его История Александрова царствования, или Я не из его числа. Роман второй в четырёх книгах. Все книги в одном томе

© Николай Rostov, 2019

ISBN 978-5-0050-6118-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Книга первая

Предисловие к роману второму

серии

«Подлинная история России

от великого царствования Павла Ι до наших дней,

или

История России Тушина Порфирия Петровича в моем изложении»

Прежде чем вы начнете читать мой роман второй, я хочу предупредить вас о некоторых странностях его¹. А странностей много, все и не упомнишь, поэтому сейчас скажу только о тех, которые вам сразу бросятся в глаза. Потом, по ходу дела, и о других странностях расскажу и по возможности попытаюсь если не объяснить, то, по крайней мере, оправдать – защитить, нет, не очередную странность, а роман, будто он и не роман вовсе, а человек.

Первая странность, из-за которой все остальные странности происходят: он написан мною во сне.

Если вы читали мой роман первый «Фельдъегеря генералиссимуса», то помните, наверное, при каких обстоятельствах он стал мне сниться, а если же не читали, то я, конечно, рекомендую вам его прочесть, но необязательно сейчас. Существенной роли не играет, что прочтете сначала – первый мой роман или второй (подмечу тут же, это еще одна его странность). А не читавшим тот роман все же поясню, что роман второй стал мне сниться, когда Павел Петрович, «соавтор» мой, ввел меня в некий гипнотический транс – и в этом трансе он стал являться мне во сне. Вот это место из романа первого:

Думаю, что глава эта будет неполной, если не расскажу то, что видел во сне под колыбельно-сладкий треп Павла Петровича. Хочу рассказать вам сейчас же, пока этот сон не забыл! А видел я следующее.

Будто сижу за столом и пишу. И пишу помимо своей воли. Не хочу, а пишу. Словно кто-то моей рукой насильно водит. И вот что выводила моя рука:

Старец Симеон Сенатский лежал на каменном полу возле кровати, сжимая в правой руке нательный свой крест. Рубаха его была разодрана, и на пухлой его груди была выписана (крест-накрест, видно, ножиком полоснули) то ли наша русская буква «ха», то ли иностранная – «икс». След от ножа был бритвенно тонок, и крови почти не было. Невозможно было вообразить, что из-за этого он умер. А он, несомненно, был мертв.

Отец Паис склонился над ним и закрыл ему глаза. Ужаса в глазах у убитого старца не было. Ужас стоял в глазах у самого монаха, когда он закрывал ему глаза, будто спрашивал у него: «Кто следующий?»

Взгляд синих глаз убиенного старца был ясный, бездонный, словно в озере отражалось небо. А в келье было сумрачно. Горела всего одна свеча, а огонь в лампаде перед иконой в углу был потушен. Наверное, убийцей.

– Все в точности так же, ваше высокопреподобие, как и у первых, – сказал после некоторого раздумья отец Паис архимандриту Александру. – Что будем делать?

– Снесите тело на ледник, келью закройте. Государю я сам напишу, – ответил архимандрит и вышел из кельи.

Через неделю на столе у государя Николая Ι лежало письмо от настоятеля Соловецкого монастыря архимандрита Александра.

– Какое мне дело, как убиты эти трое монахов? – строго выговаривал государь то ли настоятелю, который во всех подробностях описал «происшествие» в его монастыре, то ли Александру Христофоровичу Бенкендорфу. – Мой брат убит! Разберитесь.

– Уже разбираемся, ваше величество, – ответил Александр Христофорович, шеф жандармов и главный начальник Третьего отделения собственной его императорского величества канцелярии. – Но смею заметить, письмо архимандрита Александра и список тех лиц, который он к письму приложил, наводит на некоторое сомнение!

– Какое же?

– Видите ли, ваше величество, письмо и список разной рукой написаны. К тому же в этом списке три лица вам, ваше величество, хорошо известные. Это – Порфирий Петрович Тушин, Бутурлин Василий Васильевич и его жена Бутурлина Евгения Александровна.

– Вы думаете?

– Я лишь предполагаю, ваше величество, что они подозрительно вовремя там оказались. И ещё, ваше величество!.. Составитель этого списка уж больно явно из всех богомольцев их выделил. Жену Бутурлина он под ее девичьей фамилией – Жаннет Моне – занес. Всех прочих в алфавитном порядке перечислил, а их скопом… после буквы «ха».

– Кому вы поручили это дело?

– Князю Ростову Павлу Петровичу.

– Не тому ли Ростову, что на Марии Балконской женат? Он, кажется, и в том деле участвовал? Батюшка мой покойный тогда ему еще фамилию смешную дал… чирикающую!..

И позже, когда я расстался с Павлом Петровичем, моя рука выводила главы романа.

Но были и другие сны.

Зримо я видел, будто наяву, события, происходящие в романе. Проснувшись, я тут же, как мог, их описывал.

Но было и другое.

Я просыпался вдруг посреди ночи, и прерванный сон – его продолжение – начинал кто-то мне насильно нашептывать. И я, разумеется, записывал этот «шепот», а потом в роман свой вставлял.

Само собой, сны мои снились мне – как им заблагорассудится.

Может быть, логика в их очередности и была какая, но только им одним понятная, поэтому когда из них стал выстраивать свой роман, то выстроил не так, как они себя выстроили вольно, а построил в строгий, по возможности, конечно, строй; но все-таки их вольный строй пронумеровал на всякий случай (вдруг кто поймет, почему они в такой очередности мне снились?) – и после номера главы указывал номер сна, которому эта глава была «обязана».

Иногда я еще уточнял характер этого сна и где он мне приснился. Хотя, конечно, это последнее уточнение, наверное, лишнее. Но кто его знает – лишнее ли?

Сразу же хочу заметить, что на место событий своего романа второго не выезжал. Думаю, читавшие мой роман первый согласятся со мной, что это существенное замечание.

Было, и очень сильное, желание туда съездить, но уж больно кровавые и страшные события в Соловецком монастыре произошли, чтобы там сны эти смотреть – да еще в белые ночи.

Ведь эти ночи сущее наваждение! Кто просыпался вдруг посреди этой ночи, тот меня поймет.

Этот неотрывный взгляд северного солнца – косматый белый шар над горизонтом, будто бельмо на глазу, словно незрячий взгляд убийцы, который шарит по сторонам, словно руками, – и невозможно от его взгляда и рук увернуться.

А за горизонт на мгновение спрячется – на белом небе такое оставит, что жуть берет. Словно убийца об свою рубаху руку от крови чужой обтер – или из озорства своего разбойного всей пятерней кровью по белой стене мазанул – след свой, метку свою на память живым оставил. Мол, не сомневайтесь, и за вами приду.

Первый вопросительный знак государя

Сей монастырь бастионным гранитом стоит непоколебимо посреди Белого моря – и будет так стоять вечно, если мы не применим другие средства.

Наша безуспешная попытка в известный вам год взять его с моря двумя нашими фрегатами «Бриск» и «Миранда» тому подтверждение.

Какие же это другие средства, спросите вы меня? Отвечу: средство одно, тем более, милорд, что иных средств у нас уже нет.

Как тогда, так и сейчас я предлагаю разыграть карту старца Симеона – сына императора Павла. Пусть сын ответит за отца, принесшего столько несчастий нашей бедной Англии².

Еще не поздно. Мой человек все еще там.

Более подробно, как взять изнутри не только этот монастырь, но и Россию, я расскажу вам при личной встрече³.

Ваш L.

Сие послание (фотокопия) было мне предоставлено одним из читателей моего романа первого.

Оно было, разумеется, зашифровано. Расшифровал мне его, а потом перевел с английского на русский один мой приятель (имени называть не буду по вполне понятным соображениям).

Интересны были пометки, точнее – резолюции на этом послании.

Первая:

Принять надлежащие меры для выяснения и пресечения! Никого не щадить. Даже его.

Павел.

И вторая резолюция:

К пресечению и выявлению привлечь «француженку». Заодно и свои грехи старые в монастыре замолит.

R.

Меня очень интересовало, в каком году это послание было перехвачено, но, к сожалению, никаких дат там не было. Потом вы поймете это мое любопытство.

А Порфирию Петровичу виделась-грезилась зимняя Сенатская площадь в Санкт-Петербурге в мельчайших подробностях, хотя в Петербурге он отродясь не был.

Шпалерами, побатальонно, стояли на этой площади гвардейские войска.

Бунтовали!

Но бунтовали они не против нынешнего, Павла Ι, императора, а против его сына – императора Николая Павловича.

– Полковник Тушин, – кричал на Порфирия Петровича император, – что вы медлите?

– Государь, – бесстрашно отвечал только что произведенный в полковники капитан артиллерии в отставке, – еще не все бунтовщики подошли. Видите, – указал он рукой на идущих мимо них преображенцев, – сейчас они, голубчики, каре свое на площади выстроят, тогда мы по ним картечью и жахнем.

– Благодарю за службу, генерал Тушин! – обнял за плечи Порфирия Петровича император, когда первые же залпы картечи сдули с площади гвардейских бунтовщиков в черную полынью Невы.

Николай Rostov. Фельдъегеря генералиссимуса

Цитату для этого эпиграфа взял из своего романа первого и хочу тут же внести ясность насчет своего, точнее – нашего псевдонима для тех, кто этот роман не читал. Писал я его, мягко говоря, вместе с Павлом Петровичем – и он мне довольно прозрачно намекнул, какая фамилия должна быть у нас. Сейчас вроде бы этот роман пишу без его «деятельного» участия – и казалось бы, имею полное право указать подлинную свою фамилию или взять новый псевдоним. Но я от этого отказался и оставил все как есть. Соображений и причин много, почему так поступил. Не буду ими занимать ваше внимание и тратить ваше время. Лишь хочу напомнить, что написал в предисловии к роману первому о тех событиях, к описанию которых в этом романе приступаю.

Итак, еще один эпиграф к роману.

Передел Истории страшней передела Мира. Пример тому Симеон Сенатский, старец Соловецкого монастыря, – в миру Александр Романов, постригшийся в монахи сразу же после неудавшегося покушения на жизнь его отца – императора Павла Ι.

…После известных всем событий, произошедших 14 декабря 1825 года на Сенатской площади в Петербурге, сей старец обнародовал свою так называемую «Историю Александрова царствования».

Что из этого вышло, всем хорошо известно.

Подлинная История России разошлась на анекдоты, как вчерашняя газета – на самокрутки.

С документальной точностью уже доказано, что эти события произошли на тринадцать лет раньше, т. е. в 1812 году, но я оставил прежний год, так как у широкой публики двенадцатый год ассоциируется с другими событиями. Не буду говорить, произошли эти другие события на самом деле или были мистифицированы? Отошлю к моему роману второму «Симеон Сенатский и его История Александрова царствования». Те же герои, но в еще более невообразимых обстоятельствах!

Николай Rostov. Фельдъегеря генералиссимуса

И вот я наконец приступаю к описанию этих невообразимых обстоятельств, которые произошли, предположительно, в 1815 году, через три года после гвардейского бунта на Сенатской площади в Санкт-Петербурге.

Но прежде еще один эпиграф, наверное, наиглавнейший!

…Что же касается Ваших снов, что приснились Вам во дворце князя Ростова, то это, как говорится, бес Вас путал. Не так все было на самом деле. И с князем Ростовым разговор совсем о другом у нас был. Я ему будущее его приоткрыл: что произойдет с ним и с соловецкими монахами в 1815 году. Так что изымите эти сны из своего романа второго «Симеон Сенатский и его История Александрова царствования».

Ваш Порфирий Петрович Тушин.

Соловецкий монастырь, 17 августа 1834 года⁴.

Письмо это я получил в самый разгар своих снов и написания этого романа, и мне было весьма непросто выполнить волю нашего Великого Пророка: изъять чуть не треть снов. И все же, поразмыслив, изъял. Может быть, со временем их опубликую в Интернете. Но некоторые сны сможете в этом романе прочесть. Я только пометочку буду делать: «сны от Беса».

А насчет этого эпиграфа, мне кажется, я погорячился: не последний он и не наиглавнейший. Вот этот эпиграф, пожалуй, посильнее будет!

Природа пророчеств весьма темна и туманна; и кто ее пытается объяснить научно – шарлатан или неуч! И не приведи господи знать будущее. Ведь не в силах наших там что-то изменить, поправить.

И кто наградил меня сим даром? Не турецкое же ядро?!

П. П. Тушин. Тетрадь за нумером два (1807—1817).

Думаю, что дорогие мои читатели согласятся с этим утверждением нашего Великого Пророка. Замечу только, что в клеенчатой тетрадке за нумером три я нашел его научный трактат «Пророчества – артиллерия Времени». Что в сем трактате он написал, затрудняюсь ответить. Сплошная кабалистика формул, расчетов и прочих научных штучек. Одним словом, артиллерийская математика.

В ней мой «великий» физик Васька попытался разобраться, но не смог. «Да, – сказал он мне, – подшутил над всеми нами твой Петрович! Поди, ему этот трактат кто-то из математиков следующего тысячелетия накропал. – И добавил восхищенно: – Далеко ушли, черти! Рад за них».

Тетради эти до сих пор не опубликованы, но переговоры с издательствами я уже веду. Есть, правда, закавыка. Объявились «родственники» отставного капитана, о чем я заранее был предупрежден Порфирием Петровичем. Вот с ними сейчас разбираюсь. Когда мы придем к взаимному согласию, тогда и увидят свет эти уникальные документы, но, к сожалению, не все. С некоторых до сих пор не снят гриф «совершенной секретности». Тетрадь за нумером два как раз из их числа.

И для не читавших мой роман первый «Фельдъегеря генералиссимуса», чтобы и им было понятно, кто такой Порфирий Петрович Тушин и причем тут турецкое ядро, публикую начало своего первого романа. Введу, так сказать, тех, кто не знает, в подлинный курс Истории нашего Отечества!

Александр Николаевич Бенуа. «Парад при Павле I». 1907

12 марта 1801 года

Лишь мгновение колебались на весах Судьбы чаши Жизни и Смерти. В спальню ворвался конногвардейский полковник Саблуков.

Беннегсена он ударил пудовым кулаком в грудь, и тот, выронив шпагу на пол, упал замертво. Братьев Зубовых схватил за уши (Платона – за левое ухо, а Николая – за правое) и принудил встать их передо мной на колени; потом он их отшвырнул в угол.

Остальные заговорщики пришли в себя и ощетинились шпагами. Полковник Саблуков снял со стены алебарду и, как оглоблей, прошелся по ним.

Мне показалось, что он обращается с ними, как с разбойниками. Такими они, в сущности, и были, раз подняли руку на своего государя.

В спальню вбежали его молодцы-конногвардейцы. «Сир, – сказал мне тогда полковник, – вам необходимо показаться войскам». Я в горячке было пошел за ним, но остановился. «В ночной рубашке, – улыбнулся я ему, – и босым?»

Кто-то из его молодцов одолжил мне свой мундир. В этом мундире я и предстал перед своими верными войсками.

Они стояли побатальонно и троекратным ура встретили наше появление на крыльце.

«Вы спасли от смерти не только меня, своего государя! – сказал я полковнику со слезами на глазах. – Вы спасли Россию!»

Три дня ликовал Петербург по случаю моего счастливого избавления от смерти.

Дневник Павла Ι. (Перевод с французского А. С. Пушкина.)

Подлинность этого дневника до сих пор оспаривается, точнее – оспаривается авторство императора Павла Ι на том основании, что оригинал до сих пор не найден, а есть только пушкинский его перевод. Мол, сам Пушкин его и сочинил, правда, на основании событий той мартовской ночи, – и выдал за дневник Павла Ι. Но, по большому счету, это не имеет никакого значения, так как подлинность тех событий неоспорима.

Порфирий Петрович Тушин в отставку вышел по болезни в чине артиллерийского капитана.

Болезнь приключилась после контузии.

Турецкое ядро ударило ему под ноги и перелетело через его голову; он опрокинулся на спину и сильно ударился затылком о землю.

Очнулся он только на следующий день в лазарете.

Болезнь его была престранная. Порфирий Петрович вдруг ни с того ни с сего впадал в немое оцепенение – и стоял этакой античной статуей минут пять, а то и больше.

Разумеется, он не видел и не слышал, что происходило вокруг него в тот момент. Другие картины клубились в его больной голове. Поначалу он чуть не сошел из-за них с ума, но потом к ним привык и даже стал извлекать для себя пользу…

Какую пользу извлекал наш Великий Пророк, читавшие мой роман первый «Фельдъегеря генералиссимуса» знают, а не читавшие, думаю, догадываются, какую пользу извлекал Порфирий Петрович Тушин из своих пророческих приступов.

Глава первая – сон сотый – последний

«История Александрова царствования» была впервые опубликована в Голландии в 1814 году анонимно. Правда, в предисловии от издателя, господина Ван Гротена, было написано, что рукопись сия на французском языке прислана была из России неким монахом Соловецкого монастыря.

Сведущим людям хватило и одного этого, довольно грубого и неуклюжего, намека (автор из России – монах Соловецкого монастыря), чтобы сразу раскрыть автора этой, с вашего позволения, пресловутой и лживой до глумливой дерзости Истории нашего Отечества! Автор – сын императора Павла Ι и брат императора Николая Ι – старец Симеон Сенатский.

Сия «История» была издана неслыханным для того времени тиражом – стотысячным – и разошлась мгновенно.

Скандал разразился грандиозный!

Голландскому посланнику в России барону Геккерену устно графом Бенкендорфом было заявлено (вручить ноту по сему делу не сочли нужным), что ежели сия «пидаристическая» брошюра не будет запрещена, а тираж не уничтожен, то Россия примет сама надлежащие меры.

Посланник было возразил, что тираж весь разошелся.

«Господин граф! – воскликнул он при этом патетически и опрометчиво. – Тираж весь на руках – как его теперь уничтожишь?» – «Что ж, – тонко улыбнулся Александр Христофорович, – видно, придется вас проучить, показать, как это делается!» – «Тогда вам придется пол-Европы!⁵..» – вскричал голландский посланник и тут же дипломатично замолчал – не стал говорить, что пол-Европы придется проучить – выпороть, что ли? – или уничтожить. «А вот это не ваша забота, господин барон, – возразил ему тотчас Бенкендорф. – Без вас справимся!» И указал голландскому посланнику на дверь.

Тут же были созданы две секретные комиссии: первая – для выяснения всех обстоятельств публикации сей брошюрки в Голландии (она незамедлительно отбыла заграницу в Женеву, где жил издатель господин Ван Гротен); вторая же комиссия занялась разбирательством этого дела в России.

Состав этих комиссий до сих пор не известен. Секретность была высочайшая.

До широкой публики доходили лишь отголоски их деятельности.

Ван Гротен скоропостижно скончался.

От насморка умер, как тогда шутили, – задохнулся. А ангиной он еще до приезда нашей комиссии предусмотрительно заболел. Вот и задохнулся: насморк нос заложил, а ангина все горло обложила. Ни вздохнуть, разражались хохотом «шутники» наши, ни пер… И в этом хохоте тонуло последнее их слово, но все отлично понимали, что за слово «задушили» шутники своим хохотом.

Смехом дела второй комиссии не комментировали. Девять, кажется, жизней унесло то дело – и старца Симеона Сенатского в том числе. Думаю, понимаете – не до смеха.

Сама ли этому комиссия «способствовала», не знаю! Уверен, что не она. Туда еще другая комиссия нагрянула, когда начались убийства в монастыре.

Нашли ли убийцу?

И если нашли, то кто он?

Старец ли Симеон Сенатский автор этой «Истории»?

Как говорится, бог весть!

В. О. Ключевский. Из неопубликованного. М., 1901 г. С. 126

В романе первом я высказал сомнение в подлинности этой книги нашего знаменитого историка. Я так прямо и написал, когда, используя в качестве эпиграфа одну цитату из этой книги, присовокупил свой комментарий к ней:

Точно Чичиков фамилию историка не помнил, запамятовал. Думаю, специально запамятовал. Скажу даже больше. Сам он это и сочинил! Перечитайте Ключевского – не найдете. Правда, в подтверждение как бы этого эпиграфа он мне эту книжку на следующий день принес, но в руки не дал. «Читайте, – крикнул он мне и открыл ее на нужной странице, – если мне не верите!» Я прочел – и тут же эта книга растворилась в воздухе.

Теперь я другую цитату из этой книги выдернул. Почему, спросите вы меня? Поверил, что все-таки эта книга подлинник, а не фальшивка? Отвечу на все ваши вопросы без утайки. До сих пор не знаю: подлинник или фальшивка.

Но вот ведь какая история с этой книгой вышла. Я вам ее сейчас во всех подробностях расскажу. И расскажу исключительно потому, что они, подробности, непосредственно к нашему делу касательство имеют.

Итак.

Во-первых, эту книгу Ключевского Павел Петрович Чичиков (в скобках замечу, он же – князь R) на память мне подарил – и стоит она теперь на моей книжной полке, тисненым золотом на кожаном переплете сияет:

В. О. Ключевский

Из неопубликованного

Тот ли этот В. О. Ключевский, не мне судить. Павел Петрович утверждал, что именно тот.

Во-вторых, разговор уж больно между нами занятный произошел, когда он эту книгу мне вручил.

– Владейте, – сказал он с воодушевлением. – Просвещайтесь. И смотрите, не потеряйте. Она в одном-единственном экземпляре отпечатана. От сердца, можно сказать, отрываю, но вам она нужней. Из нее вы столько цитат для своих романов надергаете, что… – оборвал он себя на полуслове и захохотал. Нахохотавшись, заговорил серьезно: – Да, чуть не забыл. Откройте страницу сто двадцать шестую и прочтите. – Я прочел.

– Что, – воскликнул он победно, – хорош эпиграф для вашего сна третьего! – Я недоуменно посмотрел на него: сон свой третий я еще не видел, да что – третий! – я еще первых двух снов своих не видел.

– Увидите, я вам обещаю, – тут же заверил он меня ласково и лукаво. – И вот что я вам скажу. Когда вы сон свой этот увидите – и проснетесь в холодном поту, разговаривать нам с вами об этом будет некогда.

Действительно, разговаривать нам было некогда – да и ни к чему. Сон свой третий я увидел, пребывая в кошмарном бреду, когда он меня из коляски выбросил, и, разумеется, сон этот от Беса в роман мой не войдет. А впрочем, почему бы мне его здесь не привести? Но эпиграф к этому сну я другой присовокуплю, тыняновский.