Фелисетт

Она была права и знала это, как и знали остальные. Но главное все же свершилось – пар выпущен, темы пережеваны, а вкусы понятны. А являющийся поставщиком информации, как это ни странно, пришел в себя уже через пару минут, о чем моментально пришло уведомление с контроля жизнеобеспечения Нилу на коммуникатор.

Я ничего не чувствую

Пока наши герои посредством спора переваривали историю Холда, сам он все это время смиренно стоял на улице. Вдыхая морозный воздух Аттона, старик удивительно символично наблюдал перед глазами такой же покой стихии, какой царил в его голове. Даже мало‑мальская снежинка покорно лежала на своем месте, а от следов ранних бурь и снегопадов не осталось и следа, словно перед ним нарисованная картина. Впереди на километры были лишь мрак да их звездолет c внедорожником, а компанию этой идеальной тишине составляла уже замерзшая багровая кровь у открытой двери слева. На самом деле, несмотря на смиренное спокойствие, наш старик Холд осваивает новый, ранее не изученный, скребущий по всему телу дискомфорт, основание которого строится на внутренней пустоте.

Бесспорно, на любой вопрос о том, какие силы ему требовались, чтобы наконец‑то расстаться с историей своей жизни в период Вектора, ответ будет пропитан утрированием величины. Все‑таки не стоит забывать еще и то количество десятилетий, что мариновалась в его голове ужасная история. И вот на этом моменте, когда Холд уже свыкся с низкой температурой и даже обмороженной бородой, ему будто бы свалилось озарение, такое простое и банальное, что впору ругать себя за слепоту перед ним: Вектор был пятьдесят лет назад, если считать десяток, потраченный на сон. Да, вот так просто факт оказался разрушителем эмоциональной связки – а все из‑за отсутствия необходимости держать это в себе. Неожиданно для него эта легкость позволила даже заплакать, правда, пришлось сразу вытирать лицо, а то минусовая температура подобное не жалует. Он даже почувствовал странный стыд за то, как нес все то бремя знаний, не замечая, что из‑за этого был словно в тяжелых кандалах. Правда, за этим быстро вырывается желание извиниться, честно и откровенно, без лишних ярлыков и условностей – так, как он должен был поступить еще при жизни своей жены.

– Прости меня, – тихо и аккуратно заговорил Холд, искренне боясь потревожить саму память о любимой, – я больше всего на свете боялся того, что мое прошлое коснется вас двоих. Этот страх не дал мне стать другим человеком – как бы я ни хотел измениться, как бы ты ни пыталась помочь мне… прошлое оказывалось сильнее. Я ненавижу себя за это. Еще больше ненавижу за то, что оказался прав… Пожалуйста, прости меня. Я должен был сделать больше, должен был что‑то предпринять, чтобы тот кошмар никогда не вернулся… Но я не справился. Я плохой муж и плохой отец, я это знаю. Ты пыталась меня социализировать, помочь мне жить нормально, а я… Я так и не смог. Я не заслужил тебя. Мне безумно не хватает тебя каждый день. А наш сын… На самом деле ты можешь им гордиться – он справляется. Куда больше похож на тебя, чем на меня. У него есть твоя доброта. Пусть ему еще во многом надо в себе разобраться, но… но он справится. Всегда справлялся… справился лучше, чем я, когда ты умерла, что было несправедливо. Я… я… я даже рядом не был, настолько мне было страшно… Ты заслуживала лучшего. Я всерьез считал, что это моя вина, будто бы мне мстит сама жизнь, а то на моих руках очень много крови. Разве после того, что я делал, я заслуживаю счастья? Возможно, поэтому я неосознанно все разрушил вокруг себя. Заслуженная кара, возмещение ущерба, чтоб его. И вот вновь все это… так еще и сам болен, что дополнительно мучает вопросом: успею ли я спасти всех до своей смерти? Это и стало причиной этих всех слов. Вдруг не будет больше шанса? То, что я скажу, – мерзко и неправильно… Но если выбирать, то твоя смерть от несчастного случая – это лучше, чем столкнуться с тем, что вернулось из моего прошлого.

Холд плакал, страдал так, как и не думал, что может. В момент ему казалось лучшим исходом просто уйти в темноту – пусть планета заберет его. Возможно, так будет лучше для всех, додумывал он безумную мысль, как очаг всех проблем.

– Оказывается, – чуть легче вновь начал Холд, – у меня есть еще потомство. Кто бы мог подумать, да? Правда, там все плохо, словно проклятие какое‑то. Но надежда есть. Я решил сильно не привязываться: слишком уж не хочется вновь скорбеть об утраченной возможности. София, любовь моя… я так рад, что ты не знаешь, как мне сейчас страшно. Моя дорогая София… если бы у меня был шанс вернуться к тебе, то я бы все отдал за это и умер в тот же день, потому что… как оказалось, без тебя я не справляюсь.

Впервые за жизнь он был так откровенен, перестав держать невидимою оборону. У него наконец‑то получилось увидеть мир вокруг себя в более четком свете. Такое волшебное состояние желалось продолжить до последнего, но вмешались незаконченные дела. Из прохода показался Нил. Он спокойно встал рядом с Холдом, наблюдая тот же вид планеты.

– Как себя чувствуешь? – спросил он, украдкой глянув на отца.

– Хорошо. Как там у вас?

– Тоже хорошо.

Это не было неловким или странным – как раз наоборот, такая вот краткость редко играла в их отношениях благоприятную роль, где между строк читалось куда больше, чем они готовы были пока произнести. Отец и сын, пожалуй, впервые были не просто искренне рады компании друг друга, а по‑настоящему чувствовали естество уюта с родным человеком. Просто вот так молча стоять и наслаждаться моментом – это был большой шаг. Ни один не хотел ничего говорить – не в последнюю очередь из‑за боязни упустить эту магию, встав на путь очередных распрей.

– Алекс пришел в себя, – все же нарушил тишину Нил.

– Ну тогда не будем терять время, – спокойно произнес Холд, посмотрел на сына теплыми глазами и, удивив краткой улыбкой, плавно пошел ко входу на базу. Нил хотел что‑то сказать, но все же пересилил порыв, вскоре последовав за отцом, чувствуя себя неестественно легко рядом с ним, к чему, как мы все понимаем, ему еще привыкать и привыкать.

Алекс уже сидел на койке. Склонив голову, он с трудом приходил в себя в крайней слева палате. Август и Лилит были за прозрачной стеной слева от двери, посматривали на него молча, дожидаясь остальных. И вот когда Холд появился, открывшись им уже несколько другим человеком, Алекс сразу же повернул голову в его сторону. Холд толком не обратил внимания на остальных. Оттолкнув в сторону ранее зажженные распри, он выглядел человеком смиренным, желавшим просто закончить свое дело. Нил успокоительно кивнул на полный интереса взгляд Лилит, как бы сказав, что все хорошо. А ведь так оно и было, и будет ложью сказать, что на самом деле никто не желал наконец‑то подвести историю к концу. Холд зашел вовнутрь, молча встал напротив Алекса, оказавшись правым боком к Августу и Лилит, оставшимся за прозрачной дверью. Нил стоял чуть в стороне, спиной к ним. Атмосфера была полна напряжения, но то ли все уже привыкли, то ли просто устали – в этом состоянии чувствовали свой комфорт. Тело неизвестного монстра лежало все там же, в средней палате, только освещение было выключено. Нил даже краем глаза глянул туда, убедившись в соблюдении статуса трупа.

– Кто‑нибудь еще выжил? – спросил Алекс хриплым слабым голосом, бегая глазами по сторонам.

– Нет.

Алекс скривил лицо от сожаления, а мучительная пауза продлилась дольше желаемого. Он был потрепан, обезвожен и изможден, но с каждой секундой приходил в себя.

– Тебе очень повезло, – заговорил Нил. – Пара трещин в лучевой кости, оттуда и повязка на правой руке, несколько ушибов, растянутая связка левого голеностопа. Ничего не снимай из бинтов без меня, даже если чесаться будет.

– Я ничего не чувствую.

– Это обезболивающее.

– Алекс, – строго отсек болтовню не по теме Холд, – что случилось на «Шарлотте»?

Бледный образчик сожаления долго не мог подобрать слова, собирая в голове мозаику из образов и вспышек. Замутненность воспоминаний была более чем очевидна, особенно это выражала живость всех мышц потертого лица, старательно усваивающих новое условие пребывания.

– Я помню, что к нам прибыли какие‑то специалисты. У них было свое оборудование, а в документах упоминались лишь общие сведения. А дальше…

Алекс поднял глаза на Холда и вглядывался в его лицо очень тщательно. Сам же Холд вполне ожидаемо терял терпение.

– Что они должны были делать? – вопрос был скорее наивным, нежели ведущим к развитию некоей мысли. – Я помню, как последний раз разговаривал с женой по видеосвязи, потом… потом?

Со стороны было сложно понять, растерян Алекс или пытается что‑то сказать. Ему хотелось сожалеть, но как раз таки это и было главным заблуждением. Потому что дальнейшее не просто удивило и так уже искушенных на события героев, а повергло в шок, сместив с пьедестала обсуждения все предыдущие тайны Холда. Сначала Алекс с трудом встал и медленно осмотрелся, держась одной рукой за прикроватную тумбочку справа от себя. Холд подошел к нему чуть ближе с видимым желанием сделать промежуточный вывод, где выживший должен был взять отдых и попросту восстанавливаться, а то взять с него, оказалось, толком и нечего. И вот в этот момент, совсем без намеков или поводов, Алекс, только что казавшийся чуть ли не растерянным ребенком, еще не осознавшим свое везение, схватил скальпель из ящика стола и нанес Холду несколько быстрых ударов в живот.

Кошмар

Все произошло быстро, во всяком случае, для него: в один момент мир вокруг казался бесконтрольным бардаком, в другой – заслуженное счастье. Переход этот случился так незаметно, словно все раннее было глупой выдумкой, не более чем секундным сбоем. По большому счету, все происходящее сейчас скорее напоминало самый приятный и кажущийся волшебством экстаз. Сначала перед глазами появляется его семья, полная и единственная, такая чудесная и милая, что все остальное – не более чем дешевый кошмар. Лица улыбаются, все живы и полны энергии, а любые, самые надуманные обиды или проблемы попросту теряют актуальность, отсеиваясь быстрее, чем успеваются быть замеченными. Все они – самые близкие люди – вместе, там, где уютный дом наполнен теплом, а понятие времени как‑то странно размывается. Если и существует идеальное воплощение сказки, то выглядело бы оно именно так. Приятные тона, лучшие запахи, воздушное ощущение всех физических проявлений – идеальный эпилог. Если и существует лучший по основным критериям мир перед смертью, то именно таким большинство бы его и представило, а тем, кому не посчастливится пережить подобное, остается лишь сострадать. Даже вынужденная третьими силами придирка окажется пустой затеей, ставшей не более чем потраченным временем.

Но совершенно внезапно, без даже самого скудного предупреждения все изменилось. Только что совершенный мир будто бы и вовсе по щелчку пальцев обернулся изнанкой, погрузив несчастного в страшнейший кошмар. Цвета сменились на нечто мрачное и грязное, воздух приобрел затхлость, а люди перед глазами преобразились в иное, пока еще непонятное пятно. Забытая боль промчалась по всему телу с громким возгласом, бессердечно заявляя о возвращении, после чего еще некоторое время не отпускала объятий, стараясь запомниться на как можно большее время. Все лицо горело, глаза вроде бы и видели картинку, но будто бы боялись признать ее наличие, а слух боролся с невнятными и неопознанными сигналами со стороны. Представьте, что вас вырвали из самого приятного сна прямо в его полную противоположность, где без объяснений и понятных условий остается лишь цепляться за ускользающие образы, как за последний кислород, всецело чувствуя безвозвратную потерю частички себя. Даже секунда там, в сказочном мире, будет стоить любой цены и жертвы, но при строгом соблюдении условия, что та секунда станет последней. Так вот, это случилось так неожиданно, что стоящие перед глазами люди изначально были неопознаны. Было трудно понять, как и что произошло, а любые попытки найти критерии оценки происходящего оборачивались болью с последующим страхом, таким животным и мучительным, что любое действие или мысль могли создать очередную провокацию к беспорядку.

– Не беспокойся, все хорошо, ты жив и здоров. Дыши.

Глаза бегали, рот дергался, будто бы и вовсе кто‑то решил поиграться с объединением электричества и живой плоти.

– Ты нас слышишь, понимаешь вообще, что происходит?

– Я Лилит, а это Нил, – очень аккуратно обратилась она, словно к ребенку.

Нил подошел ближе, на его руках были медицинские перчатки, одежда в свежей крови. Он аккуратно посветил фонариком в один глаз, потом в другой, взглянул на показатели пульса и прочего.

– Все в порядке, просто долго приходит в себя, – уверенно высказавшись, Нил отошел на шаг назад и заговорил очень четким и решительным тоном:

– Я вижу, что ты приходишь в себя. – Растерянный взгляд сфокусировался на Ниле, чье лицо источало звериный гнев, что очень естественно подходило ко всей той крови на его одежде. – Напомню, ты нанес Холду три ранения в живот. Без причины, ты совершил покушение на убийство своего непосредственного начальника. Зачем ты это сделал?

Тишина была напряженной. Лилит скрывала все эмоции, так что первенство сурового лидерства взял Нил. И уж поверьте, если когда‑то Нил и пытался отдалиться от всего связанного с отцом, то здесь и сейчас он был почти что его копией, чувствуя себя сорвавшимся с цепи бешеным псом. Со стороны любой будет отрицать сходство этого человека с тем, кем он был меньше суток назад.

– Алекс! – Тот отреагировал на имя. – Мы прибегнули к очень радикальным и незаконным мерам в борьбе с твоим упрямым молчанием.

– Что вы со мной сделали? – пробормотал он, ошарашенный, потерянный, как ребенок в страшном лесу, глаза бегали, и лицо кривилось в ужасе.

– Подключили к операционной системе. Шлем у тебя на голове пускает импульсы в мозг, заставляя испытывать лучшие чувства в лучшем месте, которое ты сам себе придумал. Пришлось еще к спинному мозгу подключиться. Но подробности тебе не нужны.

– Вы… как вы это… Сколько прошло времени?

– Отличный вопрос. Не больше трех часов с твоей попытки совершить убийство.

Глаза Алекса выдали болезненную помесь шока и жалости, он почти заплакал.

– Тебе казалось, что все длится прекрасную вечность.

– Вы чертовы психи! Больные, как и… Холд! Я ничего вам не скажу…

Но тут кошмар кончился, и он проснулся у себя в кровати, скорее выгоняя весь мрак от неприятного сна. Рядом была жена, вот‑вот прибежит дочь, желая поскорее поиграть с папой. Ему даже не верится, что тот кошмар мог существовать в его жизни, где все так прекрасно. Счастливые дни сменяются один за другим, а календарь теряет свою значимость. Ему нравится все, даже работа проходит шустро и ярко, а любой вечер равен идеальному утру с семьей. Алекс скорее чувствует, чем видит, как его дочь растет, познавая мир и делясь впечатлениями со всеми. Вот наступает Новый год, они рассматривают фотографии за прошедшие двенадцать месяцев со всех памятных событий. Потом в мгновение наступает уже весна. Листва расцветает, а утекающее время лишь радует своей скоротечностью благодаря единому состоянию счастья. Красота ощущается в каждом движении, а эйфория полностью стирает путь к старому миру. Когда нет ничего плохого, то разве можно о чем‑то жалеть? И вот в очередной раз он ложится спать, слушая, как дочь разучивает скрипку. Все идет прекрасно – но вместо солнечного утра Алекса окутывает страшнейший кошмар.

Ему тяжело дышать, сердце вот‑вот пробьет дыру в груди, пока он пытается вырваться из мерзкого и отвратного места, где даже воздух отдает гнилью. Он кричит и зовет семью по именам, умоляет, чтобы все прекратилось. Но, к сожалению, для него все бессмысленно. Нил вводит успокоительную инъекцию. Голова Алекса болит, сердце все еще стучит молотком, но расплывчатая картинка стабилизируется, позволяя наконец‑то сосредоточиться, сбалансировать и синхронизировать все чувства. Безнадежность происходящего чуть‑чуть скашивается после первых слов Лилит, чей тон вроде бы и сочувствующий, но угроза чувствуется отлично.

– Алекс, мы не хотим этого делать, но если ты не скажешь, что произошло на «Шарлотте» и почему ты пытался убить Холда, то…

– Где моя семья?

Алекс уже не был тем, кто совершил покушение. Сейчас перед всеми лежал сломленный, жалкий человек, не способный составить никакой борьбы. Такое трудно признавать, но у мужа и жены промелькнула мысль, что все‑таки они перестарались, даже не подумав о том, что делать, если, к примеру, он сойдет с ума. Нил подошел и ввел еще одно успокоительное. Разум ощутил вмешательство и, откинув замутненность подальше, позволил Алексу начать думать. Взгляд наконец‑то сосредоточился на одной точке перед собой, тело все так же не могло двигаться из‑за креплений на руках, ногах и поясе.

– Нил, кажется, мы перестарались! Ненужно было с наскока всю мощность использовать!

Он не среагировал, твердо стоя возле Алекса, чье лицо отражало сложный процесс перестройки реальности и вымысла. Да, это было жестоким методом допроса. Лилит уже сама сомневалась в верности решения, но Нил не видел обоснованных преград. Откуда‑то он знал, что все получится, хотя, если быть откровенным, то саму неудачу он просто исключает. Этот человек почти убил его отца, без причины, просто так! Нет, Нил не мог позволить себе остаться в неведении. Алекс же как раз в нем и находился, цепляясь всеми силами за образы исчезнувшей семьи, медленно и через боль собирая вновь кирпичики реальности, ненавидя каждую секунду нахождения в этом месте. К нему приходило главное – потеря самого себя…

– Сколько прошло? – спросил Алекс значительно осмысленнее.

– Всего час.

По лицу Алекса потекли слезы, а глаза безуспешно пытались удержать картинку той жизни.

– Нам это не нравится. Но ты не оставляешь выбора. Если не расскажешь правду, то мы включим систему на два часа, а потом…

– Не надо! – Голос стал почти прежним.

– Мы можем вернуть тебя туда навсегда, если ты все…

– Я сказал – нет! – оборвал он Лилит строго. Нил встретил взгляд сильного человека, четко отдающего себе отчет обо всем. – Фальшивый мир. Туда я возвращаться не хочу. Ваша взяла – я все расскажу, но мне нужно обещание, что я останусь в реальности.

– Вот так просто?

– Я хочу трезво оплакивать свою семью. Помнить их четко и ясно, а не быть в пьяном бесформенном экстазе! Вам этого не понять.

Мир Алекса изменился за… а вот за сколько, он так и не может понять: ощущение времени потеряно, причем, возможно, безвозвратно. От этого срабатывает инстинкт поскорее отстреляться с мучителями и сосредоточиться на реальных воспоминаниях того, что для него важнее всего в жизни. А жизнь его, как ни прискорбно это признать, почти потеряла смысл и уже вступает в статус ожидания именно что окончания срока. Все так странно для него: он же специально не хотел ничего говорить, тем самым мстя всем и каждому, с кем связан Холд. Вспоминания эти даются с трудом… даже кажутся придуманными, нежели реальными. А на деле сейчас он признает надменную идею глупой и жалкой. Так он оставить и хочет, чтобы лишь лучшее было в его памяти, а вся трагедия ушла навсегда.

– Мы договорились? – жестко спросил Алекс, всем видом давая понять готовность умереть в случае чего.

– Да. Рассказывай. – Нил собирался сдержать слово.

Неясное напускное безразличие Алекса плавно сменилось неприкрытым презрением, но не в адрес Нила и Лилит:

– Старый собрал нас всех в спешке, сказал: летим туда‑то, делаем то‑то, на первый взгляд рутина, не более того. Наша работа – управлять «Шарлоттой», вот и не задавали вопросов. Вы улетели сюда, мы остались мониторить окружение. А мы сидели и ждали, когда же прилетят еще сотрудники для… да мы и не знали, для чего. После того, как связь с «Фелисетт» наладили, я решил позвонить жене, узнать, как дела и прочее, часовые‑то пояса разные. Но почему‑то каналы связи были заблокированы. Я спросил у Брока, но он также не мог дозвониться родителям. Нас будто бы глушили, начали диагностику всего оборудования, прежде чем вам сюда сообщить о проблеме, но это случилось бы часа через четыре… а к нам прибыли уже через час. Ученые, с кучей оборудования и всякого неизвестного нам дерьма. Мы попытались узнать, что вообще происходит. Сначала они не хотели нам рассказывать, но все же не могли оставить нас в неведении, да и мы с Броком встали в позу. – Алекс задумался, после чего глаза стали стеклянными, а голос – искусственно‑механическим, лишь бы не уйти в болезненные эмоции. – Пять дней назад Одиночка по имени Алдо привез на Стальной Хребет какую‑то биологическую заразу. Все эти дни с ней пытались справиться. Никому не сказали, никого не эвакуировали. Но у них не получилось. Там работала моя жена, дочь была с ней в тот момент. Там работали отец и мать Брока. – Алекс сделал глубокий вдох, впервые произнося дальнейшее вслух, так сказать, закрепляя это в истории. – Никого из них больше нет. Правительство решило устранить очаг самым радикальным методом. Стальной Хребет был уничтожен, пока зараза не распространилась. Полторы тысячи трупов! Мы узнали про это и не поверили. Пытались найти опровержение, но нашли лишь подтверждение. А еще мы узнали, что ублюдок знал про Одиночку, знал про угрозу, оттого и прилетел сюда с вами. Нам все рассказали его люди. Мы заставили их рассказать. Ублюдок знал об опасности, но даже не предупредил. Он взял свою семью, а наши предпочел оставить там. Они погибли, даже не зная, из‑за чего!

Алекс посмотрел на Лилит и Нила гневными глазами, будто бы они лично свершили несправедливую казнь.

– Я пытался убить его, потому что он виновен в смерти моей семьи, как и семьи Брока! Он знал, но промолчал – а мог рассказать, чтобы мы забрали их, чтобы мы спасли их от смерти! Мы попытались что‑то предпринять, потому что правительство решило сокрыть причины своей же халатности! Но люди ублюдка помешали нам улететь. Так что знайте: защищая его, вы защищаете убийцу.