Слепая любовь. Лирическая повесть

© Ника Январёва, 2017

ISBN 978-5-4483-6493-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

Каждый раз, когда дело доходило до Маришкиных колготок, Светлана удивлялась: как же надо их носить, чтобы к вечеру обязательно возникала новая дыра, а коленки приобретали стойкий цвет въевшейся грязи? Впрочем, первые дни лета одарили робким теплом, что внушало надежду на скорый переход от колготок к носочкам. И всё-таки это было странно: любимица отца, Маришка умудрялась изнашивать свои одёжки гораздо быстрее младшего братишки. Возвращаясь из детского сада или с прогулки, девчушка выглядела ничем не лучше маленького попрошайки, что приставал к прохожим на улице. На её фоне Серёжа смотрелся просто примерным мальчиком с картинки. А ведь играли-то вместе.

Покачав сокрушённо головой, Светлана принималась за ежевечернюю стирку.

Вот и сегодня: загрузила машину и вошла в комнату с намерением хорошенько выбранить младшую дочь. Но круглолицая милашка, на пару с братцем, так заворожённо следила за приключениями Белоснежки и гномов на экране!.. И Олег, который чинил за столом настенные часы, переставшие вдруг тикать, нет-нет да и бросал взгляд в телевизор. Стоило ли портить настроение сразу всему семейству?

Впрочем, Оля и без того была чем-то огорчена. Сидела за швейной машинкой задумавшись, на мультяшек – ноль эмоций… И Светлана поймала себя на том, что не в первый раз видит свою неугомонную болтушку в таком не свойственном ей состоянии. Подступать с расспросами было почему-то боязно: обычно дочь что надо и что не надо рассказывала сама. И на этот раз её хватило только до ночи: перед сном вдруг расплакалась горько и неудержимо.

Он был совсем-совсем слепой, тот тоненький угловатый мальчик с неестественно прямой спиной и в непроницаемо чёрных очках. Его огненно-рыжая колли оказалась поводырём, вот почему он отпускал её побегать только после того, как усаживался на скамейку.

Оля «пасла» в парке Маришку и Серёжу, «выдворенных» из детсада на каникулы. Они чуть не весь день висели на турниках и лазалках или носились «в догоня» и «пряталки» с другими дошколятами. Особого надзора не требовалось, и Оля обычно просто сидела неподалёку с книжкой или вязанием. Кэтрин хотела было составить ей компанию, но у неё вечные занятия по музыке.

Мальчика Оля заметила почти сразу: такой странный, в пасмурный день в тёмных очках. И сидит уже довольно долго без всякого дела. Резким свистом он подозвал собаку. Когда ткнулась мордой в его колени, пристегнул поводок, не склонив головы. И пошёл как-то слишком уверенно.

Вскоре обратила внимание и на то, что женщины, гуляющие с детьми, иногда перешёптываются и переглядываются, кивая на мальчика: «Юрик слепенький опять пришёл. Не приведи, Господи…» Никто не отзывался о нём плохо, не показывал пальцем, не дразнил. Но и не общались, точно боясь заразиться. Всё протестовало в Ольге от этой несправедливости. Ладно бы, дед какой, изуродованный старостью, а то ведь её ровесник или чуть старше.

– Какая умная у тебя собака, – произнесла как-то Оля, тихонько подойдя к собравшемуся уходить Юрику. Он повернул голову на голос, и Оля увидела, каким малиновым сделалось его лицо.

– Да, Джим умный, – чуть хрипловато подтвердил Юрик и напряжённо замер.

Оля не нашлась сразу, что ещё сказать. И мальчик, постояв, двинулся привычным маршрутом. Девочка была в смятении. Ей так хотелось разговорить Юрика, и сказать, и сделать для него что-то доброе… Но не знала, о чём говорить и чем помочь. И оттого ещё жальче было его одинокую удаляющуюся фигурку.

– Юрик слепенький домой пошёл, и нам с тобой пора, – услышала за спиной Оля. Обернувшись, спросила у пожилой женщины, отряхивающей от песка штанишки на карапузе:

– Откуда вы его знаете?

– Да кто же Юрика слепенького не знает? – удивилась бабулька. – Ты, видать, недавно в наш скверик ходишь?

– С третьего июня, как садик на каникулы закрыли, – подтвердила Оля.

– А, так ты не знаешь… Сиротка он. Батьку и не знал никогда, а матка его трёхлетнего бросила, когда врачи незрячим признали. Сестра ейная старшая, одинокая, приютила мальца. И то одной-то не сахар. А мальчонка у ней всегда ухоженный, чистенький. Дома по специальной книжке занимается. Собаку вот недавно от общества слепых выделили. Да только – всё едино: плохо слепому среди зрячих. Тут уж ни ум, ни красота не помогут… Ну, Игоряшка, пойдём, внучок. Заболталась я. Обедать уж давно пора, – усадила вертлявого карапуза в коляску и торопливо засеменила по дорожке.

Вечером в постели Оля разрыдалась.

– Мамочка, он и слепенький, и родителей у него нет, и не разговаривает с ним никто… Он сидит один-один совсем, будто прокажённый какой, – рассказывала сквозь всхлипы встревоженной Светлане.

– Конечно, жалко, Оленька, да что сделаешь? Их же так много – инвалидов, сирот, просто одиноких бабушек и дедушек.

– Если много, то почему же с ним никто не дружит? Он всё время один.

– По-разному бывает. Может, поблизости никто не живёт, а далеко ездить им ведь сложнее, чем обычным людям. Или, может, не интересно с такими же общаться: ты не видишь, я не вижу – ни тебя, ни того, что вокруг. А ещё некоторые в себе замыкаются, в своём горе. Озлобляются на весь мир. Особенно, если дразнит кто-то…

– А бывает, что такие люди вылечиваются?

– Оля-Оля!.. Это ж только в сказках чудеса кругом, а на самом деле… Нет, конечно, случается иногда. Только для этого деньги нужны, врачи хорошие. Да и всё равно никто не даст гарантии, что получится.

Светлана сидела на постели дочери и, словно маленькую, гладила по головке, забирая волосы со щёк и лба. Притихшие младшие со своих «ярусов» прислушивались к не совсем понятному для них разговору. А Светлана думала, как помочь дочери. И всегда-то Оля была отзывчива, но никогда прежде не реагировала так остро на несчастье постороннего человека. Может, дело в том, что близки по возрасту, и девочка невольно примеряет чужой недуг на себя? И поэтому её участие чуть больше, чем обычная жалость?

– Знаешь, Оля, если уж тебе так невыносимо смотреть на этого мальчика, может, вам в другом месте гулять? – Светлана ещё не успела договорить, а дочь уже энергично мотала головой.

– Нет, что ты! Я наоборот… Подружиться хочу.

– Ну, что же, что же, – с некоторым сомнением полуодобрила Светлана.

Впоследствии этот разговор не раз всплывал у неё в памяти, вызывая неоднозначное отношение к своей не до конца прояснённой позиции. Может, следовало мягко отвести сентиментальное дитятко от странной дружбы? И Олина судьба сложилась бы более благополучно…

Глава 2

– …У меня светлые волосы, не очень длинные, лицо круглое и всё в веснушках, хорошо, что ты их не видишь… Ой!

– А мне кажется, что это красиво, – не обращая внимания на её «ой», доброжелательно возразил Юра. – Я слышал, что у кого веснушки, того солнышко любит.

– Ну, может быть, – нехотя соглашается Оля и торопится перевести разговор с не очень приятной для неё темы:

– А у тебя вот пальцы красивые – длинные, музыкальные. Я в этом разбираюсь, у меня сестра двоюродная на пианино хорошо играет.

– Я тоже немножко играю, – смущённо признаётся Юрик.

– Ой, вот здорово! Ты с учителем занимаешься, да?

– Нет, это тётя Зина меня научила, она в детстве музыкальную школу закончила. Мне интересно перебирать клавиши. Я стараюсь сыграть то, о чём думаю, и своё отношение к этому выразить. Тётя Зина говорит, что это у меня философствование такое. А раньше у меня игра была: разные цвета передавать звуками. Вот, например, оранжевый: ля-соль-ля. Алый: соль-ми-соль. Ты – это алый цвет.

– Почему? – Олины пухлые щёчки и вправду заалели от такого неожиданного сравнения. И от того, каким тоном сказал это Юрик.

Он объяснил:

– Соль – потому что весёлая, жизнерадостная, си – это рана, это потому, что ты жалеешь меня, а ещё соль – мне нравится с тобой.

Оля, ставшая пунцовой, готова была провалиться сквозь землю. Так точно угадано, так откровенно сказано.

– Я обидел тебя? – тёмные брови поднялись над очками и две складки появились на лбу. Оле захотелось нахмуренность эту разгладить рукой, она даже сделала полудвижение. Но посторонний мальчик – не Маришка и не Серёжа. Кстати, где они? А, вон, гоняются за Джимом, вместе с другими обормотами… В траву повалились, вот мама не видит! А Юра ждёт, что она скажет. Вот тебе и болтушка! Язык словно к нёбу прилип, не ворочается.

– Нет, я не обиделась, просто… Откуда ты знаешь всё это?

– Я же слышал, как ты мимо меня проходила. А иногда останавливалась неподалёку и вздыхала. И бананы Джиму к ошейнику цепляла. Тётя Зина ещё смеялась: «Что, Джим, не знает твоя подружка, что ты косточки любишь, а не бананы?»

А Оля-то думала, что всё было тайно!

Будто извиняясь, Юрик признался:

– Мы, слепые, слышим очень хорошо. А ещё руки у нас очень чуткие. Вот, хочешь, я угадаю, какого цвета твоё платье?

Он как-то по-особому поводил пальцами по краю Олиного подола, что лежал на скамейке.

– Зелёное! – уверенно произнёс.

И Оля покосилась недоверчиво: слепой – мнимый или ему кто-то подсказал?

– Нет, я не жульничаю, – угадывает Юрик её подозрения, – просто от каждого цвета идёт своя волна. Обычным людям это трудно представить. А у слепых взамен зрения сильно развиты осязание и слух. И ещё обоняние. У тебя очень приятные духи.

И Оле снова стало неловко: духи, конечно же, позаимствовала у мамы… И, конечно же, ради Юры… Выговорила с натужным смешком:

– А ты, Юра, опасный человек. Так много всего знаешь, а со стороны и не подумаешь.

«Знаю, Оля, знаю, – мысленно произнёс Юра, – и что сердце твоё доброе, и что девочка ты хорошая. А только надоест тебе моё общество и весь интерес пропадёт, когда все мои секреты узнаешь. И наскучит тебе якшаться с инвалидом. Тётя Зина мудрая, хорошо, что с детства меня ко всему этому подготовила… Инвалид я и есть инвалид… А только очень мне здорово разговаривать с тобой, Оля».

Словно бы случайно задел край её платья, поднялся. Свистнул Джима. Мохнатая рыжая комета через три секунды ткнулась ему в руки.

– Пора нам, Олечка.

– А как ты узнаёшь, что пора? – взглянув на часики, удивилась Оля: Юра уходил всегда в одно и то же время, прямо минута в минуту.

– Посмотри на солнышко, на скамейку. Ты ведь заметила, что я всегда на одно и то же место сажусь. Как луч доходит до моего левого мизинца, так, значит, и пора… До завтра, Оля.

А назавтра шёл дождь, и прогулка не состоялась. А потом было воскресенье, и все Гладковы отправились на речку. А в понедельник Юрик почему-то не пришёл…

А потом открылся садик, и надо было водить Маришку с Серёжей, а дома всегда находились какие-то неотложные дела. А то вдруг Кэтрин прибегала с новой фантазией на тему шитья или звала куда-нибудь, и Оля не решалась отказаться: пришлось бы рассказать о Юрике.

Думала о нём каждую свободную минуту. Но и маме, вопреки обыкновению, ни о чём не рассказывала, ограничиваясь, если вдруг спросили, уклончивыми односложными ответами. Ох, и неспокойно было Светлане от этих умалчиваний прежней болтушки! Однако, увидев, что Оля пропадает в парке не каждый день, поуспокоилась. Этот неистребимый материнский инстинкт – уберечь ребёнка от явных и мнимых опасностей, от тревожащих знаков и соблазнов!.. Словно потакая матери, пёстрая вереница дел и дней кружила Ольгу, не пуская в парк, хотя каждый вечер, укладываясь спать, девочка клятвенно обещала себе: уж завтра – непременно!.. Не скоро, совсем не скоро удалось вырваться.

Стайки воробьёв, карапузы на трёхколёсных велосипедах, бабушки в платочках – всё как всегда. И одинокий слепец на скамейке.

Не дойдя нескольких шагов, увидела, что Юрик улыбается.

– Здравствуй, Оля, – и поднялся навстречу.

Она остановилась, не подходя. Так стало стыдно. Ведь наверняка же каждый день ждал, прислушиваясь. А она!..

– Мне было никак… – неловко пробормотала. Улыбка сошла с губ Юрика.

– Я инвалид. И ты мне ничего не обещала, – чуть резковато сказал он.

А Оля давилась слезами, не в силах ни уйти, ни приблизиться. Юра подошёл к ней сам.

– Олечка, не надо, – и безошибочно нашёл её руку. – Не надо, а то я подумаю… А мне так думать нельзя. Ты пришла – и умница. Я очень рад.

Оля тёрла кулаком глаза и видела сквозь слёзы похудевшее Юрино лицо, и чувствовала, как дрожит его рука, тихонько сжимающая её пальцы.

– Юрик, прости. Я теперь всегда…

– Ч-ч-ч! Не обещай ничего. От тебя зависит очень мало. Я всё понимаю…

Он всё понял и потом, через год, когда Оля вскользь обмолвилась о Егоре.

Высокий, быстроглазый, с нагловатой улыбкой, Егор повстречался Оле на школьной дискотеке. Было в нём что-то пикантное и опасно-манящее.

Сводил несколько раз в кино и кафе. Предлагал, сведя всё к шутке, когда отказалась, попробовать пива. Катал на собственном навороченном мотоцикле. Было с ним весело и безоглядно легко.

Предложил однажды сходить к знакомому на день рождения. Оля согласилась после некоторого колебания.

Компания подобралась разношёрстная, но все явно старше Ольги, хотя она и выглядела взрослее своих пятнадцати. Полненькая, с оформившейся фигуркой, по-взрослому не чрезмерно накрашенная, она ловила на себе нагловатые взгляды парней и «всё понимающие» – девушек.

Шампанское за именинника пили все, но Олино нежелание поднять второй бокал было встречено всеобщим непониманием.

– А может, ей лучше водочки? – гаденьким голосочком пропела фиолетововолосая разухабистая девица, которую звали Птичкой.

Компания, не исключая и Егора, дружно заржала.

Вот тогда и надо было уходить. А Оля, дурочка, побоялась показаться малолеткой.

Егор начал приставать, как только врубили музыку и погасили свет. Он навалился на Ольгины плечи и сбоку дышал ей в лицо невообразимым коктейлем из табака, пива, водки и шампанского. Рука его, с короткими потными пальцами, грубо полезла сзади за вырез блузки. Оля отшатнулась, юркнув из-под руки Егора в коридор. Но замок оказался непростым, и кто-то из Егоровых дружков схватил её за руки. С неожиданной силой оттолкнула захмелевшего донжуана. Он, пошатнувшись, уцепился за край её юбки. Материя затрещала. Оля впилась ногтями в эти ненавистные руки. Они разжались. Парень грохнулся, не удержав равновесия, а Ольга, справившись, наконец, с замком, выскочила за дверь.

Бежала по тёмным улицам, придерживая разодранный бок юбки и размазывая по щекам тушь. Кривила губы в брезгливой гримасе; было невообразимо гадко, словно мерзкие пальцы Егора и его приятеля оставили на её теле заклеймившие позором отпечатки.

Ткнулась в грудь отцу, когда распахнул дверь на её истеричный стук. Долго отмокала в ванной, нещадно тёрлась мочалкой, стараясь избавиться от невыносимого ощущения липких бесцеремонных лапищ.

Светлана отпаивала её успокоительным отваром из смеси трав и со смешанным чувством запоздалой тревоги и облегчения слушала сбивчивый рассказ и пламенные клятвы, что «больше – никогда, никогда, никогда!»

Юрик не улыбался. Он ровно сказал:

– Здравствуй, Оля, – как всегда, за несколько метров узнав её по шагам.

Она не приходила почти месяц, и сейчас в её походке, в её сдерживаемом дыхании было что-то виновато-осторожное, порывисто-несмелое. Когда уходила в последний раз, в голосе невольно прорывалась радость, а сейчас он был тусклым, каким-то невыразительным.

Оля присела рядом с Юрием и монотонно, почти скучно рассказала ему всё. Потом оба долго молчали.

– Я не батюшка, грехи отпускать не умею, – наконец неловко сказал Юра.

– Да, верно, – так же скучно отозвалась Оля и поднялась, намереваясь уйти.

– Не уходи, сядь, – попросил Юра.

Она послушно опустилась рядом и заставила себя смотреть в его незрячее, такое знакомое и такое симпатичное для неё лицо.

– Я тебе скажу, а ты забудь. И это, и всё… Обидно то, что ты не поняла Егора сразу, он ловко пускал пыль тебе в глаза. Высокий, красивый и сильный, да?.. Ты хорошая, но излишне доверчивая… Олечка, если бы я мог… – волнение помешало ему досказать «оберегать тебя от таких вот Егоров» или что-то подобное. Юра опустил голову, и ярко заалела его щека, видимая Ольге. И тёплой волной обдало её сердце.

– Ты звучишь сейчас грустно-грустно, как си-соль-си третьей октавы, бледно-сиреневый цвет, – прошептал Юра.

Оля взяла его дрожащую руку и стала водить пальцем по ладони. Но Юра вдруг быстро сжал пальцы, поймав её в капкан:

– Не смей!

Она не успела дописать «люблю».

Глава 3

И опять была школа с бесконечными уроками и неиссякаемые домашние дела, но на свидания с Юрой Оля приходила почти каждый день. И было это не жалостью вызвано, не обременяющей обязанностью скрасить жизнь и «посильно помочь ближнему своему», а настоятельной внутренней потребностью в общении с близким по духу и интересам человеком. И было уже совсем родным его лицо. И не вызывали боязливого отторжения его неизменные чёрные очки.

Джим, завидев Ольгу издали, подбегал и, степенно помахивая хвостом, тыкался в руки холодным чёрным носом. Оля гладила его по узкой короткошёрстной морде с карими маленькими глазками. Подходил Юра, а Джим деликатно удалялся по своим собачьим делам.

Зимой или в промозглые дни Оля и Юра оставались почти единственными посетителями парка. Запутанные тропинки позволяли наслаждаться неспешной беседой вдали от всех любопытных взглядов и ушей. Впрочем, ничего секретного в их разговорах не было. Необычное – пожалуй. Часто говорили о банальном – о погоде и природе, но Юра стремился выразить словами, как представляет и ощущает «изнутри» этот день. И неожиданные краски, и удивительные сравнения заставляли Ольгу по-новому взглянуть на привычный мир. И в ответ она пыталась максимально точно описать то, что видит, изобретая и отыскивая какие-то яркие и нетривиальные слова.

А ещё они обсуждали книги.

Чтение никогда не было для Ольги всепоглощающим хобби, она охотнее шила, вязала или возилась с младшими. Но волей-неволей, а приходилось осваивать программу по литературе, достаточно объёмную в старших классах.

А Юра с давних пор любил слушать по радио литературные чтения и всевозможные постановки. Да и тётя Зина никогда не отказывала ему в просьбе почитать. Специальные книжки для слепых были слишком громоздки и немногочисленны, Юра уже давно покончил со всем содержимым городской «слепой» библиотеки.

Размышления Юры о знакомых повестях и романах были тоже неожиданны и оригинальны: его же никто не направлял в русло школьной, «правильной» трактовки. И Оля постепенно тоже научилась избавляться от стереотипов, глядя на привычное с Юриной точки зрения и стараясь понять и выразить себя.

Не стремясь сознательно к тому, Оля стала лучше писать школьные сочинения.

– Вот когда таланты проснулись, – подтрунивал Олег, услышав об очередной дочкиной «пятёрке».

Говорили Юра с Олей и о родных, и о каких-то повседневных событиях. Совсем не говорили о будущем. Зачем? Хорошо было «сейчас» и «так».

Как-то в начале декабря Оля обмолвилась, что у брата Серёжи скоро день рождения, и она готовит ему подарок. Юра спросил:

– А ты тоже родилась зимой?

– Нет, что ты, я весной, 16 марта.

И разговор потёк дальше, не возвращаясь больше в прежнее русло.

Приглашать Юру на какие-то семейные праздники Оля, конечно же, не решалась: в неудобном положении не хотела увидеть ни его, ни родных. Поэтому обычно просто ссылалась на занятость, прибегая в парк на чуть-чуть. Так же было и в этот раз.

На торопливые объяснения Оли Юра кивнул. А потом взял её руку и неуловимым движением закрепил что-то на запястье. Пасмурный день после полудня совсем смерк, отгородившись низкими пухлыми тучами, и Оля поднесла руку ближе к лицу, чтобы рассмотреть. Это оказался широкий браслет, замысловато сплетённый из нанизанных на леску крошечных разноцветных бусинок. Узор был причудлив и цвета подобраны с большим вкусом. Оля обрадовалась неожиданному подарку, а ещё больше – тому, что запомнил.

– Спасибо, Юра… – и не удержалась от вопроса :

– Тебе помогала тётя Зина?

– Что ты. Я плёл в тайне от неё, – не оправдываясь, не убеждая, а будто укоряя в неверии.

– Тогда ты просто чародей какой-то! – совершенно искренне восхитилась Оля, и подарок стал ещё милее. И не только подарок… Поцеловала в щеку и с чувством произнесла: – Спасибо, Юрочка.

И он, смущённо поправив очки, стал уверять, что сделать браслет ему было совсем нетрудно. И что определять цвета он запросто может подушечками пальцев.

– Разве ты забыла?

И, повторяя давний опыт, тронул её куртку, попав будто бы невзначай на плечо:

– Коричневый. Верно?

Тётя Зина подошла к Ольге как-то весной, когда Юрик с Джимом уже скрылись за поворотом, а Оля медленно брела, обдумывая недавний разговор с мамой.

В семье все уже привыкли к тому, что Оля дружит со слепым мальчиком, который никогда не заходит в гости. И никому в голову не приходило напрашиваться на знакомство: каждый имеет право на тайны и «личную жизнь». После истории с Егором последние сомнения Светланы улеглись: ну их, эти «модные компании» и современные увеселения! Общение с Юрой сделало добродушную, зачастую легкомысленную болтушку серьёзнее и вдумчивее. Даже вот учиться стала лучше. И так спокойно знать, что твоя подрастающая дочь не «где-то там», в сомнительном обществе сомнительных людей… И к десяти вечера обязательно будет дома.

Но вот уж и выпускной класс… И отчего-то беспокойство всё чаще появляется именно теперь, при взгляде на ставшую взрослой девушкой дочь…

– Совсем невеста стала, – любуясь на удаляющуюся Ольгу, улыбнулась как-то Светлане соседка.

И беспокойство обрело, наконец, чёткие контуры.

– Подумай, доченька, – говорила Светлана, обдавая теплом окружённых морщинками, но по-прежнему лучистых глаз, – ты уже взрослая. И ваша дружба с Юрой… Нет, упаси Боже, я не отговариваю тебя от этих встреч! Просто это не может продолжаться до бесконечности. Юра привык к тебе и, может, думает, что так будет всегда. Я ничего не имею против него. Но, Оленька, я не хочу для тебя судьбы тёти Зины – всю жизнь ухаживать за инвалидом. Ведь это же… Может быть, во мне говорит материнский эгоизм, но ведь каждая мать желает лучшего своему ребёнку! А всем сирым и убогим не поможешь… Я не собираюсь тебе что-то запрещать, насильно разлучать, устраивать скандалы. В конце концов, благими намереньями вымощена дорога в ад. И заранее, к сожалению, не узнаешь, где – счастье, где – западня… Просто подумай, Оля, как ты собираешься жить после школы…

И Оля думала. Вернее, перебирала в памяти мамины слова. На которые наплывали слова Юрика. Нет, ни о чём «таком» они не говорили. Просто его голос был постоянно с ней. И любые его слова были для неё значительными и важными, потому что из этого состояла большая часть её внутреннего мира. Но Светлана, по-видимому, не понимала, что души Ольги и Юрия уже накрепко вросли друг в друга.

…И тут вдруг – тётя Зина.

Оля сразу догадалась, что взволнованная седоватая женщина в сильно поношенном, но опрятном плаще и есть та тётя Зина, которую хорошо знала по рассказам Юрия.

– Извините, вы – Оля? – высокий голос прозвучал отчётливо, хотя и негромко.

– Да! А вы – тётя Зина, верно? – Оля смотрела с лёгким удивлением, но без дрожи в коленках и без самолюбивого «вставания в позу», нередкого у других при подобной ситуации.

Женщина кивнула.

– Она самая. Вот и познакомились. Конечно, следовало сделать это раньше, но Юрик… Пожалуйста, пусть он не узнает о нашем разговоре.

Тётя Зина некоторое время молча рассматривала Ольгу. Придыхание, с каким Юра всегда говорил о ней, вызывало и ревность, и горечь. Девушка была не красавица, но довольно миленькая, фигуристая. Одета со вкусом и не размалёвана. И взгляд хороший – без вызова, без резкости, открытый. И тем хуже!

– Вот о чём я хотела поговорить, – начала, наконец, тётя Зина, но тут же себя перебила: – Не о чём, а о ком, конечно же, о Юрике. Это хорошо, Оля, что вы дружите, для него очень важно это общение, и его фантазии на пианино так чудесны, но… Сколько вам, Оля?.. Семнадцать? Юрику через полгода – девятнадцать… То-то и оно, что… Я с детства стремилась воспитать Юрика сильным, чтобы мог противостоять обидам и насмешкам. Чтобы жил вопреки жалости. Чтобы воспринимал свою неполноценность как данность, без злобы на судьбу и людей. Кажется, мне это удалось…

У него ведь очень плохая наследственность, вы скоро поймёте, к чему я веду… Отец беспробудно пил. Замёрз на улице ещё до рождения Юрика. Поэтому же, вероятно, и слепым родился мальчонка. Мать его, сестра моя младшая, видать, не сразу недуг разглядела… Бойкая она была в молодости, никак на месте усидеть не могла. Юрик был для неё обузой. Махнула хвостом – и нет её. С очередным кавалером – может, в соседнюю область, а может – и на край света. Уж и не помню, когда последний раз заезжала – лет пять, верно, прошло… А для меня Юрик утешением стал на старости лет. Мне уж под сорок было, когда Анна его подкинула: понянчись, мол, недельку, а там бумаги в детдом готовы будут. А я как глянула – мальчонка худенький, лопаточки, что крылышки, из рубашонки выпирают. Ручонками всё по личику, а то глазки трёт – словно песок попал или закрыли чем-то, и ему бы мешает, сдёрнуть хочет. Головёнку на звуки поворачивает, а выражение на личике удивлённое и будто бы рассерженное чем-то. Сунула я ему в ручонку печенье – в ротик потянул, захрустел торопливо. Ну, точно: голодный! Я быстрей ему кашу варить. На колени посадила, кормлю с ложечки. Не слишком ловко выходит, не умела я с маленькими-то. Чувствую только: прижался ко мне спинкой и замер. И так мне жалко его сделалось. Ротик как галчонок открывает. Волосёнками оброс. Сиротка из дореволюционной книжки – да и только! «Нет, – думаю, – Юрик, не отдам я тебя никому. Мамка родная бросает, а я что ж, совсем чужая, что ли? Или уж сердца у меня нет видеть всё это?»

Тётя Зина не смотрела на Ольгу, а то бы непременно заметила, как болезненно исказилось лицо девушки.

– Так вот и стали мы вместе жить. Своей-то семьи не было у меня никогда. Кого любила – на другой женился, а я больше и не старалась кому-то понравиться. В училище ребяткам математику преподавала, всё с книжками-тетрадками… А с Юриком и жизнь живее пошла, и в сердце тепло проснулось. И не в тягость, а в радость мне было водиться с ним, учить всему: как ложку держать, как личико умывать, и по дому помаленьку. Без этого куда ж? Я ведь не вечная. Да и любого безделье не красит…

Всё у нас вроде бы неплохо, и дружбе вашей я только радовалась. Раньше, Оля. А теперь вот задумываться стала. Дальше-то что будет? Он светится весь, как о вас говорит, а я… Ведь наскучит вам однажды разговоры разговаривать. Тут уж ничего не поделаешь: природа, время подходит. Вы привыкли к интересному собеседнику, а ведь он инвалид! Это в парке нашем все его знают, а выйдите с ним на улицу – чуть не каждый обернётся – кто с усмешкой, кто с жалостью, а какой дурак и пальцем ткнёт: «О! Слепой, смотрите, слепой идёт!» Я закалённый в этом плане человек, а и то не по себе другой раз становится. Вы и вовсе обозлитесь, а раздражение на Юре отзовётся, мучиться станете оба, и жизнь не в жизнь покажется.

Судите ж вы, какие розы

Вам заготовил Гименей!

Может, нелепо из моих уст это звучит, но… Подумайте над этим, Олечка. Если бы уродка какая была или калека, то и ладно бы, два сапога – пара. А так вы и свою жизнь загубите, и ему тяжело будет чувствовать себя в этом виноватым.

Это было парадоксально, но чем дольше слушала Ольга пожилую женщину, тем сильнее крепла её уверенность, тем спокойней делалось на душе. Спросила, чтобы окончательно утвердиться в своём решении:

– Тётя Зина, скажите, я вам не нравлюсь?

– Да что ты, Оленька! Совсем наоборот! Я оттого и речи такие веду. Что ж Юрочка, ему судьба уж такая, ничего не поделаешь. А ты славная девочка, тебе и счастье положено.

– А если так… – Оля вскинула лицо навстречу тёти-зининому и продолжила смело и уверенно: – Позвольте мне бывать у вас дома.

Тётя Зина с минуту смотрела в светло-карие – добрые и какие-то очень располагающие – глаза девушки. И, кажется, она поняла, что – бесполезно… Всё-таки у 58-летней женщины жизненного опыта и чуткости оказалось больше, чем у 35-летней Светланы.

– Неужели, правда, так любишь?!

И обнялись, признав, наконец, друг в друге родственную душу.