Щясте. Роман-лего

Глава 6. Цунами

Их смыло одной волной. Почти на глазах у остолбеневшего Павлика. Он прилёг на песок и прикрыл глаза кепкой, но шум воды показался чрезмерным, кто-то пронёсся мимо с возгласами, к тому же брызги. Мальчишка вскочил, стал отыскивать взглядом родителей, но никого, похожего на Лилю и Павла – их примечательные, ещё не загорелые фигуры бросились бы в глаза.

Незаметно подкравшаяся гигантская волна подхватывала и уносила всех со своего пути. В её прожорливых недрах сгинули не только ставшие мелкой мошкарой человечки, но и машины, деревья, хижины со всего побережья. Волна была огромная, но не казалась угрожающей. Она просто и неотвратимо набухала и катилась всё дальше, прихватывая на своём пути дома, машины, людей и всё, что попадалось. Издали могло казаться, что это игрушки, смытые озорником в бассейн, плывут и кувыркаются под действием упругих струй. Без лишнего пафоса и особого самолюбования, не гнушаясь ничем, волна наступала всё дальше на улицы, легко проникая в дома. Это движение невольно завораживало и лишало способности самостоятельно двигаться. «Постой, я понесу тебя на своих плечах!» – словно ласково шептало море, и так сладко было отдаться его холодным объятьям.

Как он остался жив, кто потащил за собой (смутно помнилось, что бежали они долго и быстро) и запихал в спасительный автобус, которому чудом удалось оторваться от преследования стихии, Павел не знал. Он отбивался и что-то кричал, и вырывался бежать в волну, чтобы найти и спасти или разделить с родителями подводный вечный плен.

Осознавать себя он начал только в лагере, который разбили для пострадавших. То и дело подъезжали грузовики, прибывали оборванные обезумевшие люди, их растерянные лица и наполненные ужасом глаза вцеплялись в память. Ставились палатки, каждый спешил с вещами или вёл пострадавших, кто-то сидел тут же на земле в неестественной позе или со странными повторяющимися движениями. Люди в незнакомой форме выделялись собранностью и слаженностью действий, движений. Один из них и был сейчас перед Павлом, о чём-то спрашивал и готовил шприц. И волна догнала и захлестнула повторно, когда до мальчишки дошёл весь ужас происшедшего, он закричал и вскочил побежать, чтобы не задохнуться от нахлынувшей боли.

Человек в форме уже вонзил и вынул иглу, и Пашкино тело вдруг обмякло, и заволокло пеленой сознание. Мышцы расслабились, боль сделалась неслышимой, а горе – ненастоящим. «Это сон, это жуткий сон…» Ему обработали раны и на носилках отправили в госпиталь.

Кэтрин приехала за ним, когда страсти улеглись и подсчитали уже окончательный ущерб, нанесённый цунами. Пашка в интернете видел и кадры – кто-то на свой страх и риск вёл видеохронику жутких минут. Живописная южная природа, величественная и грозная, вызвала бы восхищение, если б не разрушающая беспощадная её сила. Яркие обломки, бесформенные пятна среди покалеченных тел, хаотичное движение. Постепенно вырастающая лазурная водная громада, величественная и неподвластная никому, увлекающая всё, что на пути. А сбежать не успеть, скорость волны немыслимая, к тому же будто гипнотизирует – сколько зевак так и не поняли, что случится в следующий миг. Люди, строения, транспорт, вещи, мобильники, документы – всё разметало на обломки чьей-то злой волей на многие мили или увлекло в подводное царство.

Тела родителей найти не удалось, очевидно, их унесло далеко в открытое море, как и многих других. От здания отеля тоже почти ничего не уцелело. Кэтрин, жалея брата, одна ходила на опознание, когда оповещали о доставке очередной партии утонувших. С застывшим лицом, прикрывая нос смоченным платочком, ходила она между бывших людей, силясь и страшась увидеть родные черты.

Предупреждение о шторме, запрет на выход к морю пришли слишком поздно, так что количество жертв исчислялось уже сотнями.

Кэтрин выложила перед братишкой какую-то одежду. Пахнуло домом. Он схватил этот тюк и зарылся в него лицом. За прошедшие дни он как-то высох и заострился, словно отточенный булатный клинок. А смоляные волосы так не в сезон чуть припорошил первый снег. Кэтрин плакала в самолёте и дома, а вот тут словно высохло всё. Папина с молодости белая отметина в волосах, строгое и прискорбное наследство, досталась сыну.

С собой у них почти не было вещей, только маленькая спортивная сумка у Кэтрин. И это так непривычно и странно – возвращаться с Юга совсем налегке, и осознавать, что в пустой квартире больше никого не будет, и от родителей – сколько прошло всего дней? – внезапно не осталось на земле ничего. Они смеющиеся и радующиеся отдыху, в блеске брызг и солнечных лучей, и это теперь навсегда. «Какое счастье, что удалось нынче вырваться на море!» – не раз повторяла мама. Зорины не хотели ехать из-за болезни Олега, но он сумел убедить сестру: отдых необходим, развеетесь…

Глава 7. Олег

Первый звоночек прозвучал давным-давно. Собственно, они стали повторяться из года в год, в самую жару, обычно в июле. Грешили на Олегово любимое молоко из холодильника, которым он утолял жажду почти ежедневно. Хрипловатый поначалу голос постепенно исчезал вовсе. Полоскать горло, принимать какие-то порошки и пилюли при нормальной температуре – какой мужик согласится на это? А вот купание с семьёй в освежающих волнах родной реки – самое то! Подумаешь, горло…

Дела на заводе, как и повсюду тогда, шли не блестяще. Заказов становилось всё меньше, смежники и потребители зачастую оказывались на территории новоявленных стран. Десятилетиями связанные, отношения разлаживались, новые создавать удавалось нечасто. Такой поворот многих застал врасплох. Зарплату выдавали со скрипом, народ потихоньку расходился – сам или попадая под сокращение. Апофеозом абсурда стала выдача заработанного «натурой». Отдел реализации полностью переключился на поиски таких же бедолаг с целью бартера. Светлана гадала, что же благоверный принесёт на этот раз: льняные простыни, набор алюминиевых кастрюль, мешок овощей, несколько палок колбасы или ящик консервов?

Рабочий день стали постепенно сокращать, Олег возвращался в непривычное время хмурый, неразговорчивый, с запавшими щеками. Работяга по натуре, с болью в сердце смотрел он на постепенное угасание родного предприятия. Выучившись после школы на фрезеровщика, другого образования не получил, а потому сделать карьеру, прыгнуть выше начальника цеха у него не получилось. Зато уж дисциплину трудовую держал на высоте, и вымпелами, и премиями, и путёвками от профкома их цех переплюнул все остальные. «У Гладкова не забалуешь, сурьёзный мужик», – уважительно гудели токари и слесари, похваляясь перед чужими. Зато и на собраниях Олег как правило вступал в разговор, не давая спуску лодырям, но и активу доставалось изрядно: всем было ведомо про пресловутые бархатные гардины – для красного уголка и дома главного инженера.

Праздничные пайки начальство получало в двойном размере, ущемляя в правах тех, кто не мог за себя постоять или проштрафился самым нелепым образом.

Очередь на жильё – отдельная песня. Когда Олег застал однажды плачущей щупленькую контролёршу ОТК, что растила мальчишек-погодков, ютясь на восьми метрах коммуналки, лихо пришлось всем: и директору, и председателю профкома, и главному технологу, из-за которого и вычеркнули из списка новосёлов мать-одиночку.

Впрочем, заступаясь за других, Олег о себе всегда думал в последнюю очередь. Которая так никогда и не наступила: проработав чуть не четверть века, заслуженную «трёшку» он должен был получить в строящемся доме через несколько месяцев. Но строительство заморозили, списки неведомым образом испарились. За всё про всё Олегу выдали полсотни обыкновенных акций при приватизации завода. И куда девать сии сомнительной ценности красивые бумажки?

Перипетии с Ольгиным замужеством, трагедия с Юрой, отъезд в Москву младшей тоже здоровья не прибавили. А весёленькая встреча со вторым (думали, что будущим, а оказалось, что уже состоявшимся) зятем? Любимица Маришка проняла до печёнок. Одно к одному: сразу после её отъезда вдруг стряслась беда с Лилькой, любимой сестрёнкой, и её мужем…

Светлана просидела в приёмной директора битый час. Напрасно он сказывается делами и через секретаршу пытается вежливенько её отфутболить. Ей неоткуда взять таких денег. И он вспомнит о красивых бумажках, об акциях, и даст за них ровно столько, сколько ей надо. А буквально через месяц за них будут давать заезжие скупщики в десять раз больше, и хорошо, что об этом коротком эпизоде она никогда уже не узнает. А цветочницу и памятник из нержавейки привезут и установят уже без просьб и денег. «У Гладкова не забалуешь» – это уже легенда и история завода, который всё-таки воспрял при новом руководстве. А директор упокоился всего лишь несколькими годами позже.

Олега долго обследовали в лоротделении городской больницы. Его горло впервые было предметом столь пристального внимания. Светлана каждый день приходила к нему, выслушивала о процедурах и анализах, приносила вкусненькое. Они сидели в больничном дворе на скамеечке под сенью старых деревьев.

Как-то Олег вспомнил о военных сборах, куда его призывали пару раз из запаса. Первый пришёлся на момент Серёниной болезни, четырехлетнего пацанёнка упекли с ангиной в больницу. Олега в воскресенье отпустили в увольнительную, и они всей семьёй пришли навестить сына и братишку. Увидев отца в военной форме, Серёня пришёл в восторг, а когда ему дали примерить настоящую пилотку со звездой, ни за что не желал с ней расставаться. Доводы о том, что это казённое имущество, и его потеря жестоко карается, не имели успеха. Успокаивая насупленного сынишку, отвлекая и увлекая из больничного сквера в палату, мама, папа, Оля и Маришка совсем забыли о пилотке. Олег спохватился уже дома, собираясь в часть. Перерыли и перетрясли весь дом: пилотка исчезла! Скорее всего, она так и осталась лежать на скамейке, снятая с Серёни. «Знаешь, я почему-то иногда её вспоминаю и жалею, что не оставил сыну», – признался Олег.

У него несколько раз шла горлом кровь, и сейчас он лежал распростёртый на полу, между комнатой и ванной. Светлана прижимала к его горлу лёд и объясняла ошарашенной Ольге, что поднять и довести до постели нельзя, пока не прекратится кровотечение. И полотенце в крови, и бурые разводы на линолеуме, и такие худые ноги отца в сбившихся тапочках.

Он уже давно не говорил. Шея впереди была вдоль разрезана, из неё изгибалась вовне прозрачная трубка. С помощью шприца без иглы Олег набирал бульон или жиденькое пюре и вливал в трубку. Жевал он теперь, с удалённой гортанью, только жвачку, которую прежде не жаловал, – чтобы освежить рот. Светлана покупала мужу водолазки, скрывающие щель на шее. Ольга помнила: даже в самый сильный мороз, даже в шарфе, отец неизменно смуглел открытым кадыком, и казалось, мороз его не берёт…

Олега выписали в начале лета. Насовсем. Он даже не успел оформить инвалидность, перед операцией спросили, хочет ли потом работать, и он ответил утвердительно. Вне завода Олег себя не мыслил. Что ж, что с покалеченным горлом – есть ведь протезы! И они даже заказали такой. В расчёте на протез хирург не стал удалять всё, а только поражённое раком. Кто бы знал, когда проснутся и поползут вниз метастазы.

Светлана извела все простыни на перевязки. Стирать и даже кипятить было нельзя, раковая кровь коварна. В квартире нестерпимо пахло гниением, никакие освежители и проветривания не помогали. Как мама смогла в этом жить?

Весной, когда стаял снег и прогрелась земля, отец приходил к Ольге с Юлей, кивком приветствовал тётю Зину. Ему очень хотелось что-то делать в их огороде, быть полезным, и земля неотступно тянула. Вскопал несколько грядок, благо земля была рыхлая, лёгкая. А потом однажды принёс пакетик с семенами и затеял сажать огурцы.

Как-то в июне Ольга вышла с утра на крыльцо и застыла. Между рядков бурно разросшейся клубники и дружных всходов морковки зияла спекшейся коркой ровная проплешина со съёжившимися иссохшими бывшими саженцами огурцов. Словно солнце дохнуло на их рахитичные трёхлистные фигурки, превратив до срока в гербарий. Рука не поднялась вынуть из земли. Только слёзы застревали в горле, когда невзначай выхватывал их взгляд. Вскоре отец сам увидел, растерянно скользнул глазами на дочь… Неживой не может дать жизнь.

Эти спекшиеся от жары всходы Ольга видела ещё однажды, спустя годы…

Навсегда запомнился Ольге тот последний вечер, когда она видела отца. Очень худой, он лежал под одеялом и, несмотря на июльскую духоту, растирал одной другую свои холодные руки. Ольга присела рядом и тоже принялась растирать. На широкой кости запястья был замкнут металлический наборный ремешок часов. Мама потом рассказывала, что до своей последней минуты отец часто взглядывал на часы. И ещё как обычно смотрел по телевизору новости. Словно знал своё оставшееся время и стремился до последнего быть в курсе происходящего в мире, который он готовился покинуть. Ночью у него опять открылось горловое кровотечение, бросились за льдом, но последним жестом Олег отстранил его, захрипел и затих.

Когда следующим утром Ольга пришла, её встретил пустой продавленный диван. Вечером, уложив Юлю, Ольга хотела ещё раз забежать к отцу, но внезапная тягучая дремота навалилась на неё и прижала к кровати до утра. Каждый вечер перед сном она молилась и просила продлить отцу дни. В этот раз кто-то неведомый заставил её произнести мысленно: «Я отпускаю…»

А ещё помнился его последний день рождения. Грустный, без Маришки, Лили и Павла. Мама сказала обмолвкой: «Пятьдесят два». Отец замахал рукой, отрицая. В самом деле ему исполнилось пятьдесят один. И в тот миг Ольга отчетливо осознала, что пятьдесят два уже не будет. Через две недели, в тот же самый жаркий июль, он и умер.

Помнились его забавные шутки-прибаутки из детства, с которыми нянчил и собирал гулять крошечную Маришку. А вот внучка Юля запомнила деда уже больным и безгласным. Невыносимые боли донимали его, дважды в сутки приезжала «скорая» – кололи сильное обезболивающее.

Перед операцией, когда ещё не отняли голос, только брали пробы и лечили капельницами, – на выходные отпускали домой. Однажды поехала в больницу за отцом не мама, а Ольга. Как он был рад! Не дождался, пока успокоится кровь после капельницы, в промокшей на сгибе локтя рубашке, он торопливо просовывал руки в подставленные дочерью рукава куртки. Пока шли к остановке, что-то оживлённо говорил ей про анализы, хотел казаться бодрым. И в автобусе ехал стоя, Ольга собралась было попросить подняться молодых людей, но отец остановил её. Он ни в какую не хотел становиться больным, немощным, слабым. Так, не переставая поддерживать его под руку, дочь и довела отца до дома.

В катафалке сквозил ветерок, шевеля волосы над ледяным (Ольга губами приникла при прощании) лбом Олега Гладкова, отчего он казался живым.

А спустя годы Ольга в ту же больницу вела под руку маму…

Глава 8. Авария

После армии Серёга попал по протекции в личные водители к зам-зав-хрен-поймёшь-кому. Компания была небольшая, но разъездов много. Отслужив в автомобильных войсках, Серёга сделался отъявленным лихачом. На эту тему шеф его частенько журил. Были и другие недовольства: то с девочками в бухгалтерии разводил шуры-муры, потом сорока на хвосте принесла, якобы сливает и продаёт казённый бензин, на выходной выпросил машину съездить по делу, пригнал в понедельник грязную и с запахом дамского парфюма в салоне.

«Я просто боюсь с ним ездить!» – жаловался Светлане муж её бывшей коллеги. Воспитательные беседы ни к чему не привели, а потому с тёпленького местечка Серёгу вскоре попросили. Он пришёл на отцовский завод, где проработал какие-то месяцы. Тогда уже начиналась очередная волна «смутных времён», но Сергея угораздило вляпаться в другое.

Одноклассник и дружок у него был, которого мама отмазала от армии; на 18-летие подарила машинку. Но молодость – это ещё и пьянки-гулянки. Миха делал просто – вызывал Серёгу в любое время дня и ночи. Тот прыгал за руль и развозил веселившихся по домам. Естественно, ни о каких доверенностях речи не было: что за формальности между друзьями?

В тот раз всё сложилось изумительно: Серёга привёз всех, кого планировалось, и уселся за общий стол. Что-то справляли. Опрокинул пару рюмок, и вдруг выяснилось, что ни спрайта, ни кока-колы почему-то не купили, а девочкам хочется, и есть совсем непьющие, и всё это немедленно надо поправить, а то кое-кто уже надул хорошенькие губки: «Я так не играю!»

Времечко было позднее, круглосуточный магазин находился в трёх кварталах. Но ведь только лохи мотаются туда пешкодралом! Миха кинул Серёге ключи. Васька вызвался скататься вместе.

Поворот, ослепляющие встречные огни, кювет. Васька пристёгнут не был. Серёга ободрал руку и приложился затылком. Очнулся быстро, вскочил. Земля перед глазами плыла. Васька лежал в луже крови. Машина тоже лежала, сверкая в огнях светофора покорёженным боком.

Васька пролежал в коме несколько месяцев и, так и не придя в сознание, умер. Миха по наущению мамы написал, что имел место угон – Серёга якобы взял ключи без его ведома. Плюс сколько-то там алкоголя в крови… Машину отогнали знакомому автомастеру, а тот насчитал такую красивую денежку, что Гладковы потеряли дар речи.

Милая девочка Надя, с которой Серёга перемигивался во время застолья и чьи надутые губки сподвигли его на вылазку за газировкой, вдруг проявила недюжинные сочинительские способности, обвинив его в осквернении её девичьей чести. Но узнав, что подробности осквернения ей придётся рассказывать в суде при всём честном народе, заявление забрала. К тому же, результатов медосмотра у неё не оказалось. Жутко обиделась девочка, что не привезли ей в тот раз газировки. И за Ваську тоже жутко обиделась. Адвокат, естественно, запросил гонорар. Михина мама требовала возместить убытки за разбитую машину.

Зарёванная Светлана появилась в швейной мастерской только через неделю. Каждый день она ходила в храм отмаливать сыночка и вымаливать выздоровление Ваське. Кэтрин молча обняла её и выслушала сбивчивый рассказ. Светлана отметила её запавшие щёки и нервные пальцы.

– За машину им – фиг! Пусть вычитают потом из его заработка. Адвокат – это нужно. Как быстро требуются деньги?

…Кэтрин, угнетённая тоской по Юре, совсем упустила из виду тот момент, когда Генка сделался завзятым игроманом. То, что сутками резался в танчики на компе, её уже не раздражало. Сил не было реагировать, так выматывалась на работе. Выматывала себя, силясь убежать от мёртвого Юры. И вот вдруг пришли к ней люди и сказали, что Генка проиграл в карты, и унесли его комп, микроволновку и телик. Геночка покаянно разводил руками и тряс расстроенно чубом. Его работа внештатным корреспондентом заштатной газетёнки занимала слишком мало времени и приносила слишком скромные гонорары.

Чувствуя вину перед женой, он устроился грузчиком в ближайший маркет, но через неделю, хиляк, сдох с межпозвонковой грыжей. Уколы, массаж, корсет и запрет на подъём тяжестей поставили крест на его дальнейшей трудовой карьере. Впрочем, держать ручку он был в состоянии, отсутствие компа и возможности активного перемещения по городу дали импульс его воображению. Родная редакция была завалена его опусами на полгода вперёд. Ему выделили ставку, но печатали по-прежнему мало и платили чуть больше. Лишь только позволило здоровье, Генка заковылял по знакомому адресу.

И вот теперь Кэтрин приходилось выбирать: продать ли квартиру, которая пустовала с тех времен, как она перебралась к мужу, или расстаться с мастерской. Рассказ Светланы не оставил выбора: «однушкой» теперь явно не обойтись. Что ж, у неё больше времени будет на брата. Павлик так и не пришёл в себя, хотя прошло уже полтора года после цунами.

Генка, оставшись один, задумал совершить подвиг… Вспомнил, что когда-то учился в военном училище. Поразмыслив, что терять в своей беспутной жизни ему нечего, отправился в военкомат.

…Серёгу взяли под стражу в зале суда. Адвокат, который обещал условный срок, месяц назад переехал в другой регион, более полезный для здоровья его малолетнего сына. Нет, он бы, конечно, прибыл на суд и защищал, как положено, если бы ему оплатили дорогу на самолете в оба конца. Всего-то несколько часов лёту. Но Светлана уже не могла больше просить денег. Серёге дали два года: за угон, за аварию, нетрезвое состояние и летальный исход. Учли характеристику с места работы. И присудили выплачивать деньги за машину по первоначальному раскладу. Не видя в том проку, Гладковы ещё не приватизировали квартиру. Иначе Серёгину долю взяли бы в счёт ремонта машины. А так у него никакой собственности не было.