Читать книгу: «Монстр из Арденнского леса. Песнь лабиринта», страница 3

Марк, закатив глаза, подошел к дивану, натянул футболку, свитер и принялся прилаживать кобуру.

– Лучше войди и скажи, – буркнул он. – Что ты там толкаешь парламентские речи в коридоре? Мы оба одеты, все в порядке.

Жанна осторожно отворила дверь и появилась на пороге.

– Добрый вечер еще раз, – сказала она.

– Добрый вечер.

Алис поймала себя на странном желании чуть ли не присесть в реверансе. В Жанне Морелль было что-то от королевы. Императрицы. Достоинство, осанка, гордая посадка головы. Она вежливо улыбалась, но ее глаза смотрели… осуждающе? Недовольно? Скорбно? Алис никак не могла найти подходящее слово.

Может быть, снова глупые страхи. А может быть, и правда удалось уловить чужое недовольство. Выученная за долгие годы в аду способность всегда обострялась в напряженные моменты.

– Я бы хотела лично поблагодарить вас за работу, за то, что вы помогли узнать, что же произошло с моей матерью. Сейчас наконец мы можем предать ее останки земле, похоронить так, как следует. Закрыть тяжелую страницу нашей семейной истории… Надеюсь, вы сможете прийти на поминки? Я бы очень хотела вас там увидеть. Мы собираемся организовать все в среду, когда приедет мой брат. Он звонил, будет завтра. Мы…

– Завтра? – переспросил Марк. – Ты же сказала, что во вторник?

– Да, завтра. У него поменялись планы.

– Да какого хрена? Дома ему не сидится, да?

– Марк, прошу тебя, не при…

Алис вспыхнула. «Не при посторонних». Не при этой… кем она была в глазах Жанны? Случайной подружкой? Легкомысленной девицей, одной из тех, кто так бездумно прыгали в постель к ее сыну? Да еще и неровня ему, замарашка, кое-как выбившаяся в люди, девушка из совсем другого социального круга. Такие дамы, как Жанна Морелль, отлично с первого взгляда считывают своих и чужих.

– Спасибо за приглашение, – поблагодарила Алис, стараясь держаться спокойно и со всем возможным достоинством. – Разумеется, я буду. А сейчас, с вашего позволения, попрощаюсь.

– Конечно же. Уже поздно, мы все устали, – с готовностью подхватила Жанна. В ее голосе звучало явное облегчение. – Доброй ночи.

– Доброй ночи.

– Я тебя провожу, – буркнул Марк. – Надо поговорить с Эвой.

Он направился к двери, решительно взяв Алис за руку. И она, стараясь не хромать, а идти с достоинством, даже спиной чувствовала, как внимательно Жанна смотрит им вслед.

* * *

– Возьмите еще бриошь, инспектор, не стесняйтесь, – проворковала Эва, придвигая ему свежую выпечку. – Вы, молодые люди, слишком часто пренебрегаете завтраком!

Это было странно. И хорошо. Завтракать вместе с Алис под присмотром мадам Дюпон, которая старательно изображала из себя не то бабушку, не то дуэнью, впрочем, всегда готовую отвернуться и не слишком уж внимательно следить, чем там занимается ее подопечная. Да, это было странно и хорошо – проснуться с Алис под одной крышей. Теперь, когда… когда они… встречались?

Вчера вечером старуха, на его удивление, отреагировала на просьбу временно пожить у нее совершенно спокойно. Чего нельзя было сказать об Алис, которая с изумлением смотрела на него, пока он излагал Эве свои соображения. Но с Алис Марк решил объясниться позже. Наконец рассказать о том, что произошло в Париже. Теперь он сможет, он знал. И дело было не только в том, что в одном доме с дядей, матерью и Анри он бы точно задохнулся. Идея остаться с Алис вертелась в голове с того момента, как он увидел чертову фату. Да, так просто спокойнее. Быть с ней рядом постоянно, знать, что он может ее защитить. Или хотя бы попытается…

Выслушав все условия Эвы: курить только во дворе, поскольку в доме много антикварного текстиля; не повышать голос в присутствии Ребельона, чтобы не нервировать собаку; тщательнее вписываться в пространство, чтобы не сбить с полок ценный фарфор; не докучать девочке и вообще соблюдать правила приличия (что было сказано с нажимом и слишком ясным намеком), – Марк наконец оставил изумленную Алис и отправился домой за вещами.

Там его, разумеется, ждало продолжение парламентской речи (больше напоминающей проповедь), начатой матерью на кухне. Жанна чуть ли не с порога заявила, что тащить в постель подчиненную – это по меньшей мере безответственно, а уж пытаться воспользоваться уязвимостью девушки с непростой судьбой – и вовсе аморально.

На изумленный вопрос, откуда ей известно про «непростую судьбу» (от удивления Марк даже не успел как следует разозлиться), мать совершенно невозмутимо призналась, что уже навела справки и поговорила с Жаном. Так что от матери Марк сбежал, поспешно собрав только самое необходимое.

Позже, уже ночью в доме у Эвы, он долго ворочался на непривычно узком и тесном диване в гостиной, пытаясь выкинуть из головы эти слова матери. Пользовался ли он уязвимостью Алис? Ее страхами, ее одиночеством? Снова полагаясь на свое чутье, пребывая в полной уверенности, что знает, чего она хочет и как для нее лучше? Навязывал ли ей свою волю под видом внимания к ее чувствам? Приманил ли ее на эту иллюзию безопасности, созданной только для нее? Алис так легко ему доверилась, так легко поддалась, только вот чем это для нее было – спасением или… ловушкой?

Он не желал вглядываться в себя, потому что боялся увидеть тьму там, где хотелось видеть только свет и благородство. Тьму, которая помешает и дальше играть роль хорошего Марка, наслаждаться звучанием в унисон и держать зверя на цепи.

«Черт, хватит. Хватит раздувать все до вселенских масштабов, хватит думать о своем трагическом образе. Это смешно. Ну да, все как обычно, Марк Деккер выходит на подмостки читать монолог Гамлета. Быть или быть? Весь мир театр! Сто тысяч братьев! Черт, не сто, а сорок. И тут преувеличил».

Он усмехнулся про себя. Или в монастырь, или замуж за дурака, куда же без крайностей, в самом деле.

И все же… И все же он не был только хорошим Марком. Только героем, который спасает девушку. Пока получалось справляться с чудовищем и держать его на цепи, но что будет делать этот зверь, когда Алис придется уехать? Когда ей надо будет вернуться к своей настоящей работе, к своей привычной жизни. Это произойдет рано или поздно. И что тогда? Что он сделает с ней? Монстр не сможет ее отпустить. Один раз выпущенные демоны уже не вернутся обратно в свое заточение. Марк уже в полусне с ужасом представлял себя Ксавье Мореллем, падающим во тьму: сделать ей ребенка, манипулировать чувством вины, сойти с ума от ревности и убежать в лес, откуда уже не будет выхода в мир нормальных людей. И там во тьме наконец отпустить себя: он же безумен, а значит, можно, можно сжать ее шею, наконец почувствовать под пальцами теплую нежную кожу… сильнее… сильнее…

Нет! Нет, нет!

Марк вскочил, открыл окно. Глубоко вдохнул холодный и сырой ночной воздух, потом вернулся в постель.

Он лежал в тишине, в этом чужом запахе, в неудобной постели; мысли толпились в голове, наскакивали друг на друга: расследование, Алис, поминки, не забыть подписать… И вдруг понял, что в доме не просто тихо. Исчезли вообще все звуки: не было уже ни тиканья старых часов, ни скрипа деревьев или шума ветера за окном. Ничего. Оглушительная тишина. Марк ничего не слышал. Он вскочил и кинулся в комнату Алис. Рассказать ей, что вылечился. Наконец-то. Он нормальный. Такой же, как все, он больше не монстр. Инструмент в голове выключили, а значит… Марк огляделся, не понимая, где он. Спустился вниз по лестнице – в холл, залитый вечерним светом. Чужой дом. Странные абстрактные картины на стенах. Красные бархатные портьеры. Где-то он это видел, где-то… здесь должно быть кресло. Да. И в кресле сидела мать с журналом в руках.

– Как ты? – спросила она, поднимаясь. – Марк? Как все прошло?

Марк вздрогнул и… проснулся. Уже было светло, и дом Эвы полнился звуками. Прямо у его двери почесался и громко зевнул Ребельон. Скрипнула половица. Что-то звякнуло. За стеной на кухне загудела электрическая кофемолка и запахло кофе.

Марк приподнялся, потянулся к лежащим на стуле часам. Да, пора вставать.

Как ни странно, за завтраком он чувствовал себя хорошо. Сомнения и страхи исчезли, развеялись, как ночные кошмары. Он смотрел, как Алис, улыбаясь, слушает Эву, как намазывает масло на хлеб, как чешет за ухом Ребельона и украдкой скармливает ему кусочек бекона, и в груди разливалось тепло. Марк предвкушал новый день, совместную работу, обед у Лорана, вечер… Черт! Когда – до того, как Алис появилась в его жизни, – он в последний раз так радовался новому дню? И вместе с этой радостью почему-то крепла уверенность, что звучание в унисон означает не только ожившую тьму, но и свет, который он прятал точно так же глубоко. Свет, который она могла бы в нем разбудить…

Они забрали улики в участке, а потом поехали на почту. Марк ждал ее на улице и курил, вспоминая вчерашнее вторжение матери – уже с юмором. Думал о том, как прокрадется сегодня вечером к Алис.

Она вышла довольная: мадам Верне была готова поговорить, причем прямо сейчас. Анжелика позвонила матери при Алис и обо всем договорилась. По ее словам, бабушка страдала от ранней деменции: забывала, что произошло вчера, и не узнавала родных, но до сих пор помнила, где мадам Морелль хранила серебряные ложки.

Наконец, припарковавшись у старого дома, они с Алис позвонили в дверь. Им открыла женщина средних лет, мать Анжелики, и, поздоровавшись, без лишних церемоний проводила в комнату, где сидела бабушка.

От резкого запаха лекарств, валерьяны и неизбывного старческого духа отчаянно захотелось чихнуть, но Марк сдержался, просто потерев нос. Стул рядом с кроватью был заставлен склянками, чашками и пузырьками, сама же старуха полулежала среди нагроможденных подушек всех размеров.

– Анжелика? – спросила она, подслеповато щурясь, и чуть приподнялась со своего ложа, вглядываясь в Марка. – А что это за молодой человек?

– Это мадам Янссенс и инспектор Деккер, мама. Они из полиции, – пояснила мать Анжелики и придвинула стулья. – Присаживайтесь. Я пойду, вы тут сами.

Марк кивнул.

– Из полиции? – бесцветно повторила старуха.

– Мы хотели поговорить с вами о мадам Морелль, – осторожно начала Алис, сев на краешек стула. – Вы ведь у нее работали?

Глаза старухи блеснули. Она сразу оживилась.

– Ах, мадам Морелль… Она вернулась?

– Нет, мадам. А вы помните, когда она… уехала?

– Конечно! Это было третьего июля. Ночью была гроза, а утро выдалось таким… теплым, светлым… будто новая жизнь…

– Вы уверены?

– Разумеется! Я была так расстроена, так плакала! И вот мой Жак тогда и сделал мне предложение! Такое не забывается, уж поверьте. Помню, как сидела в комнате… мадам Морелль подарила мне платок… шелковый, с вышивкой. Я его хранила и не продала даже в самые трудные времена. Я сидела и плакала, держала платок, думала про нее, про ее дом, что теперь ничего этого уже не будет. Ах, какое было место, мне все завидовали! Столько важных и умных людей. И музыка, и разговоры, и танцы… И платили отлично. И мадам Морелль красавица… Я старалась перенимать ее манеры. Она даже немного обучала меня игре на фортепьяно. Боже, мне так хотелось играть, как она! И я плакала, да… ничего больше не будет… А тут матушка сказала, что пришел Жак. И он ворвался в комнату и сразу встал передо мной на колено, сказал, что не может больше… не может… и новая жизнь…

Старуха пожевала губами, всматриваясь куда-то невидящим взглядом. Видимо, туда, где она была юной девушкой, которую позвали замуж.

Марк быстро записал в блокнот дату. Отлично!

– В тот день… третьего июля. Перед ее отъездом. Вы не заметили ничего необычного в доме мадам Морелль? – продолжила Алис. – Или, может быть, чуть раньше?

Он решил пока не вмешиваться, чтобы не пугать старуху. Общаться с женщинами ей явно было привычнее, возможно, она даже думала, что перед ней все-таки внучка Анжелика или вообще кто-то из подруг юности, которым она снова рассказывает о волшебном доме Беатрис.

– Конечно. Конечно, заметила. Замечала. Все там было неспокойно. Вот эта гроза. Она так надвигалась… будто за неделю еще. Сгущалось все. Жарко и тяжело. Над лесом, помню, туча такая, огромная и темная. Беда. И мне так плохо вечером было… С утра ничего, а вечером… Голова вдруг так закружилась, еле к себе дошла. Я же всегда была такая здоровая девушка, кровь с молоком, выносливая, а тут… наверное, давление упало. Я свалилась в постель и спала всю ночь как убитая. Мадам Морелль так и не попросила меня подняться тогда. Не позвала. Не спустилась за мной. Она уставала, и иногда я укачивала детей, помогала ей ночью, все же близнецы, два младенца, очень тяжело. Утром дети так плакали… Я вскочила, думала, что мадам просто уснула и не слышит, побежала к ней туда. Дверь была приоткрыта, как сейчас вижу.

– И что еще вы видите? – вкрадчиво спросила Алис.

Умница! Марк восхитился в очередной раз: она угадала, что старуха находится сейчас в своем воспоминании, как во сне или под гипнозом. И вела ее дальше в этом сне, побуждая вспомнить каждую мелочь.

– Комнату. Постель смята. Гардеробная открыта, ее одежда на полу… обувь. И беспорядок. Везде все не так. Она так никогда не бросала свои вещи. С младенцами не бывает полного порядка, но тут… словно она что-то искала. Когда собиралась. Прямо вижу этот ящик с перчатками, как он вывернут, они разбросаны по полу… сорочки. Такое роскошное кружево, и все брошено кое-как. Да, наверное, искала документы. Может быть, припрятала что-то… Знаете, я до сих пор не понимаю, почему она не взяла с собой любимую брошку. И зачем прихватила прикроватную лампу.

Марк внутренне вздрогнул, но не решился задать вопрос.

– Лампу? – переспросила Алис. – Лампы не было на тумбочке?

Старуха помолчала. Казалось, неожиданный всплеск энергии так же резко сходит на нет.

– Да… – протянула она медленно. – Я там убирала потом. У них в спальне всегда стояли две лампы. С двух сторон на тумбочках. А тут вдруг нет. Так ее и не нашла…

– А в доме, кроме вас, никого не было? Где был хозяин?

Старуха пожевала губами, глаза у нее подернулись дымкой, словно она засыпала, снова проваливалась в свое безумие.

Да чтоб тебя! Марк подался было вперед, как будто мог физически выдернуть ее, встряхнуть, но Алис все-таки успела:

– Вот вы стоите с плачущими младенцами на руках, в комнате все перевернуто, а дома… никого? Ксавье Морелля нет?

– Никого… и его нет. С вечера нет.

– А когда он пришел?

– Уже к полудню.

– И в каком он был состоянии?

– Всю ночь… в лесу… так бывало… и не помнит. – Она вздохнула. Было видно, как она гаснет прямо на глазах, как наплывает на нее эта неостановимая волна беспамятства. – Не помнит… не помню…

Глава 3

– Отличная работа, Алис.

Марк на пару мгновений прижал ее к себе и чмокнул в макушку. Украдкой, быстро – все же они были на улице.

Он сказал это искренне, но Алис чувствовала, что он словно бы… был не здесь. Она и сама с трудом вернулась в реальность. Как будто погрузилась в этот страшный сон, который им рассказывала старуха, как будто сама стояла там с ней рядом – в перевернутой вверх дном комнате с разбросанной одеждой, где только что произошло что-то жуткое. Как будто видела вернувшегося из леса Ксавье, хозяина дома, который где-то бродил в ту ночь, когда пропала Беатрис.

Ощущение, что она все еще там, в прошлом, пятьдесят лет назад, не исчезло, даже когда они с Марком вышли из старого дома мадам Верне. Даже когда шли к машине – серый туман, тусклый зимний день, влажная брусчатка тротуара под ногами – все казалось кадрами из фильма, снятого через мрачный фильтр.

Но похвала и прикосновение Марка, этот короткий поцелуй разогнали тьму и холод чужого страшного воспоминания. Алис даже улыбнулась, уже привычным жестом открывая дверь машины. Она и в самом деле была довольна собой, довольна тем, что Марк доверил ей разговор со свидетелем. Они были… командой. Напарниками, которые знают сильные и слабые стороны друг друга. Как такое стало возможно всего за пару недель? Или это просто способность Марка понимать людей, чувствовать их, настраиваться на них, создавая удивительную связь? Сейчас Алис словно новыми глазами посмотрела на случившуюся в его прошлом трагедию – ту самую неудачную операцию, из-за которой погибли люди. Ведь у него была команда. Его команда, его люди, его друзья, с которыми он тоже был в тесной связи. Его… близкие. Наверняка Марк относился к ним как к семье. И вдруг все исчезло. Лопнуло в один миг. Каково это – чувствовать, что потерял семью? А для них каково это было – понимать, что человек, которому ты безоговорочно доверял, на чьи чутье, знания и силу полагался, вдруг стал причиной трагедии? Каково это оказалось и для него – ощущать себя такой причиной, быть виноватым не только в смерти, но и в разрыве отношений? Даже если никто из его команды не погиб, даже если не исчез физически, все те прежние связи разрушились навсегда. И Марк остался тут один – выброшенный из жизни, сосланный в далекий городок, без всякой возможности выбраться, без надежды хоть когда-то снова стать тем, кем он был. Одинокий монстр в Арденнском лесу, все глубже погружающийся во тьму.

Алис, уже сидя на переднем сиденье, смотрела на него через стекло. Он закурил, стоя у машины, глубоко затянулся, глядя в небо, а потом, выпустив струю дыма, тоже сел, пристегнулся.

– Обсудим все в участке? После кофе?

Она кивнула. Мыслей и чувств было так много, что хотелось сначала разобраться с ними в тишине. И Марку, кажется, тоже.

Обшарпанное здание участка, которое тогда, в первый ее день здесь, напоминало что-то из хоррора или киберпанка, вдруг показалось сейчас каким-то уютным. Нет, сложно было найти подходящее слово. Это было их с Марком место. Ее место, где она вдруг почувствовала себя… дома. Алис даже замерла на мгновение, пораженная этой мыслью. Но ведь и в самом деле так. Ее подсобка, кабинет Марка. Кристин и Себастьян там, за стеклом в холле. Запах бумаги, принтера и кофе, гудение старых компьютеров, треск телефона, белый свет люминесцентных ламп. Все это вдруг стало ей родным. Как будто тут у нее появилась семья. Удивительно, что прошло меньше месяца, а она уже чувствовала это так, чувствовала, что полюбила и странный городок, и всех этих людей, привыкла к ним: к ворчливому и саркастичному Лорану, к смешной своднице и выдумщице Эве, к бойкой Кристин и задумчивому Себастьяну. К Марку. Господи, все-то пару недель назад она считала его мудаком и мечтала поскорее уехать отсюда. Семья… Да, которой у нее никогда не было. Которую ей всегда так хотелось. Место, где ты дома, где все родное и твое. Место, где тебя любят. Место, из которого придется уехать…

Алис даже тряхнула головой. Нет! Нет, об этом она точно подумает потом. А пока будет жить настоящим. Вот хлопнула тяжелая входная дверь, когда они с Марком вошли в участок. Вот стол Себастьяна, заставленный кактусами, вот сам Себастьян – говорит по телефону…

Он закрыл рукой трубку и громко прошептал:

– Кадастровая служба! Наконец дозвонился!

Марк кивнул.

– Зайди потом ко мне.

Они прошли в кабинет, и Марк тут же принялся делать кофе. Алис села у окна на подушки, потирая снова занывшую лодыжку. Иногда та еще побаливала. Но мазь, которую выдала мадам Дюпон, все же делала свое дело. Ходить стало намного легче. Еще пара дней, и… Она вспомнила про свой заказ, который должны были доставить сегодня. Помимо обычных одежды и обуви – те самые вещи, атрибуты другой Алис. Настоящей? Или все же…

Больная нога как будто давала еще время… подумать? Привыкнуть? Научиться заходить в холодную воду постепенно, шаг за шагом? Так хотелось, чтобы все эти страхи и болезненные воспоминания уже остались позади, хотелось наконец стать другой, но Алис уже понимала, что ее обычный способ – бежать навстречу опасности – тут не работал. Один раз она уже рискнула прыгнуть с обрыва, не раздумывая, и отголоски той боли до сих пор давали о себе знать. И даже сейчас, с Марком, когда попробовала снова поторопиться… Пусть он и говорил, что это нормально, пусть сам ее утешал, Алис все равно чувствовала себя глупо.

Черт, и так, и так плохо. Форсировать события плохо. Ждать, пока ее глупая голова и тело окажутся наконец готовы… И сколько ей придется ждать? Сколько вообще у нее осталось времени? Проклятая мысль об отъезде снова застучала где-то внутри, как невидимо тикающие часы.

– Держи.

Алис вздрогнула, увидев перед собой чашку кофе, вдохнула аромат и блаженно зажмурилась. Нет, хватит. О своем… заказе она подумает потом. И об отъезде тоже. Сейчас пора возвращаться к работе. И к тому, чтобы, как говорил Марк, просто делать то, что приятно. Жить настоящим – так когда-то учил ее и подростковый кризисный психолог.

– Спасибо, – она улыбнулась.

– Всегда пожалуйста.

Марк сел на подоконник рядом, ровно на таком расстоянии, чтобы с виду оно казалось совершенно приличным – просто начальник, обсуждающий дела в неформальной обстановке, – но в то же время так, что в любой момент мог вытянуть ногу и коснуться ее ноги. Дотронуться рукой, чуть наклонившись. И Алис вдруг поняла, что в этом не было откровенного сексуального подтекста, а было просто желание человеческой близости. После утреннего разговора с мадам Верне, после того, что они с Марком услышали, оба чувствовали себя неуютно. А может быть, он тоже думал о том, что рано или поздно все закончится? Ей вдруг так мучительно захотелось его обнять, прижать к себе, забраться к нему на колени… Нет, нельзя было забываться. Не здесь. Даже с полуприкрытой дверью в кабинет.

– Итак, что у нас есть… – Марк достал блокнот. – Дата. Примерное время преступления. Преступник проник в дом поздним вечером или ночью. Если это сделал не мой дед, который и так должен был быть дома. А потом, допустим, как раз убежал в лес. Хотя мадам Верне уверяла, что не видела его с вечера. Но он мог незаметно вернуться…

– Неожиданная семейная ссора?

– Кто знает… Но это внезапное недомогание горничной все-таки кажется мне подозрительным.

– Думаешь, мадам Верне чем-то опоили? – Алис покачала в руке чашку с кофе. – Мне тоже показался странным этот момент.

– Именно. – Марк вздохнул. – Это, конечно, может быть просто совпадением. Но все-таки… молодая здоровая девушка, которая ничем никогда не болела, и вдруг вечером ей становится плохо настолько, что она замертво падает в постель и спит до самого утра?

– В таком случае получается, что преступник это планировал. Снотворное надо приготовить заранее, плюс он должен был знать, каким образом подмешать отраву горничной. Быть в курсе распорядка дня в доме. Тот самый Антуан, который на самом деле Паскаль Дюмортье? Вряд ли Ксавье, если он и виновен, совершал убийство с холодной головой. Я бы больше поверила в ссору и приступ ревности… с трагическим исходом.

– Да. Но деда тоже нельзя исключать. Они могли быть заодно. Дюмортье мог приготовить для него жертву, а само убийство… совершил Ксавье. – Марк вытащил сигарету, сунул в рот и щелкнул зажигалкой. – То, что преступник явно оглушил Беатрис лампой, может говорить о спонтанности. Дед просто схватился за то, что оказалось рядом.

– А потом убрал разбитую лампу и замел следы? – Алис покачала головой. – Скорее бы выбежал в лес в беспамятстве, а в комнате все бы осталось, как было.

– Или следы замел Дюмортье. Но если это и изначально был Дюмортье… – Он затянулся, выпустил струю дыма. – Возможно, он тоже чем-то опоил Беатрис, но не рассчитал дозу, и она проснулась. Или была настолько напряжена, что лекарство не подействовало так, как рассчитывал Дюмортье?

– Или, учитывая ее осторожность, практически паранойю, которая видна по дневнику, она так и не выпила то, в чем могло быть снотворное. – Алис задумчиво разгладила ткань штанов на своей коленке. – Что-то заподозрила? Она была умной женщиной, а в те дни явно ждала беды. Или вообще случилась драка, и лампа оказалась единственным оружием, которое преступник мог применить, чтобы не вызвать подозрений… Все-таки Беатрис носила с собой нож. Преступник мог об этом не знать. И тут внезапно…

– Да, возможно. Так или иначе, он оглушил ее лампой. И задушил там же? Или в лесу? Если в лесу, то… если предположить, что это все же был мой дед, то его побег в лес на следующий день становится более понятным. Желание вернуться на место преступления.

Марк встал, стряхнул пепел в стоящую на кофейном столике пепельницу, а потом, меряя шагами кабинет, не спеша прошел к доске, где Себастьян уже успел прикрепить несколько фотографий: горящий отель, Винсент Шевалье, снимки следов, которые они обнаружили над обрывом.

– Но если… – начала Алис и запнулась, не зная, как лучше коснуться этой темы, – если у него случился блэкаут? Мадам Верне же сказала, что иногда он убегал в лес и потом ничего не помнил.

– В дневниках Беатрис об этом никаких упоминаний. Вопрос – почему… – Марк глубоко затянулся, задумчиво разглядывая доску. – Мадам Верне просто преувеличила? Слова «не помнит» были случайными, а мы сделали не тот вывод? Впрочем, Беатрис часто использует слова вроде «кризис», «помрачение», «это состояние». Помнишь, после того инцидента с… удушением?

– А что с датами?

– С датами? Ты про последнюю запись в дневнике? – Он снова затянулся.

– Да! Сейчас проверим. – Алис встала, отнесла ему чашку кофе, а сама вытащила папку, где хранились снимки дневника Беатрис. – Так… – Она принялась раскладывать их на столе, Марк тоже подошел, отхлебнул кофе, заглядывая ей через плечо. – Все записи идут почти без перерывов, каждый день или через день. И последняя…

– Одиннадцатое июня. За три недели до исчезновения.

– Почему она перестала писать? Слишком боялась? – Алис еще раз перечитала запись, на которой заканчивался дневник.

К. опять не дома. Подозреваю, что он с Л. Медлить больше нельзя. Я приняла решение. Нашла способ. Скоро все закончится. На всякий случай сфотографировала присланную М. М. фотографию Дюмортье с коллегами. Остальные документы должны прислать чуть позже. Не слишком ли часто я бегаю к почтовому ящику? Вдруг он заметит?

Ничего. Я все равно иду на риск.

Может быть, кто-то однажды найдет эту пленку, если все закончится плохо. В любом случае я хочу оставить это свидетельство. Свидетельство того, что монстр реален. И если я исчезну, значит, меня убил Паскаль Дюмортье, называющий себя Антуаном Лебланом.

– Вероятно, боялась. – Марк тоже придвинул к себе снимок с последней записью. – Она решила уничтожить дневник, оставить все это только на непроявленной пленке в фотоаппарате, который считался сломанным. Боялась… Но могло быть и так, что ей стало не до дневника – болели дети или она сама. Совсем не оставалось времени что-то записать. Забывала в суете. Тем более так много сложностей: не просто записать, но и сфотографировать перед уничтожением. Тайком, украдкой пронести фотоаппарат, чтобы никто ничего не заподозрил, не увидел. Или она была занята тем, что готовила свой «ответный удар».

Алис кивнула.

– Может быть, преступник искал именно это. Что-то, что она приготовила. Компромат?

– Или дед – доказательства измены, – задумчиво сказал Марк.

– В любом случае за три недели могло произойти что-то еще. Если предположить… если предположить, что в это время Дюмортье окончательно свел твоего деда с ума, у него могли начаться и блэкауты.

– Но об этом мы уже не узнаем, – вздохнул Марк. – Значит, что у нас остается… Ночью планируется убийство. Кто-то заранее подмешивает снотворное горничной, чтобы та ничего не услышала и не поднялась к хозяйке. Дальше этот кто-то проникает в спальню Беатрис. Возможно, он ждал, что она будет крепко спать. Но она не спала. Происходит драка. Преступник бьет ее лампой по голове и, видимо, связывает. Пытается что-то найти. Какие-то ее записи, планы шантажа, угроз, что-то, что она собиралась сделать, чтобы Антуан Леблан больше не трогал ее семью?

– Но не находит и поэтому решает ее убить? Если Беатрис уничтожила дневник, то и компромат на Леблана она явно не хранила дома. И уж тем более не в своей спальне.

– Тут не сходится… – Марк потер подбородок. – Если бы он хотел забрать компромат любой ценой, он бы, наверное, выбил из нее показания.

Алис задумчиво кивнула:

– С другой стороны, он явно хотел обставить дело так, чтобы никто не подумал о насилии или убийстве. Пытался не оставлять следов. Возможно, заранее подготовил записку, подделав почерк.

– Ты думаешь, именно поэтому он вытащил ее в лес? – Марк допил кофе и поставил на стол пустую чашку. – Или все же планировал, что убивать Беатрис будет Ксавье? В лесу?

– Мне кажется, что убийство точно случилось не дома. Но вот что произошло в лесу…

Алис покусала губу, обдумывая все, о чем они говорили, представила в деталях: тревожную июльскую ночь, грозу, дождь, темный лес. Храбрая женщина, бросившая вызов противнику заведомо сильнее ее, – обездвиженная, оглушенная, связанная, почти раздетая… но не сдавшаяся?

Она подняла на Марка глаза и вдруг увидела, как в его взгляде промелькнуло то же озарение.

– Нож! – воскликнули они одновременно, глядя друг на друга.

Его глаза горели. Так же как, она была уверена, горели ее. Их опять подхватила эта волна сотрудничества, сотворчества, сопричастности, азарта. Подхватила и понесла вперед – куда-то к свету, к жизни за пределами лабиринта, куда-то, где не было ни сложных решений, ни терзаний, ни блужданий во тьме.

– Что, если… что, если она выхватила нож? Просто представь… – Алис вдохновенно взмахнула рукой, – Беатрис умна и осторожна. Допустим, он застал ее врасплох в спальне, сумел оглушить. Но она уже знала, что может надеяться только на себя. Единственный ее шанс – этот нож Берта ван ден Берга, о котором не знает противник. Но противник сильнее… значит, она попробовала бы использовать этот козырь: неожиданность.

– Использовать нож, чего убийца никак не ожидает?

– Да! Сначала притвориться жертвой, растерявшейся и сдавшейся, усыпить бдительность, но потом… в самый отчаянный момент она могла выхватить нож. Она с ним не расставалась, возможно, постоянно держала в кармане. Спала с ним. Что она могла сделать? Попытаться разрезать путы? Чем убийца мог ее связать…

– Чем-то, что нашлось в комнате, – пояс от халата, чулки, – кивнул Марк. – Что первое попалось. Может быть, ремешок от платья… или брюк. Вряд ли он принес с собой веревку, хотя даже если и принес…

– Да, она могла попытаться это разрезать. Если смогла освободить руки. Вряд ли он связал ее намертво и профессионально. Или вообще, ей повезло, она освободилась, но притворилась, что все еще связана, а потом ударила преступника ножом? Как только выбрала удачный момент?

– И если ей удалось его ранить… то он мог обратиться в местную больницу? – Марк вскочил и принялся расхаживать по кабинету. – Теперь, когда мы знаем дату, это можно будет выяснить. Сколько должны храниться архивы?