Лето печали

– Похоже, именно это и случилось с мисс Перегрин, с ее отметинами вокруг рта. Что касается желудков, то мистер Февраль встретился с убийцей натощак, а что-то похожее на фазана и лобстера из желудка мистера Января благополучно хранится на льду.

Сабуров склонился над мертвенно-белыми плечами мисс Перегрин.

– Ни одного синяка, – пробормотал он. – Это что такое?

Тонкое запястье девушки обвивала красноватая борозда.

Сабуров помолчал.

– Полицейские доктора решили, что перед ними след от браслета, но мне кажется, что ее связывали. Смотрите, – он указал на щиколотку. – Там тоже осталась отметина.

– Следы вокруг рта, следы вокруг рта, – Сабуров вглядывался в блокнот. – Вчерашним вечером мне что-то пришло в голову…

Он вскочил, едва не опрокинув опустевший чайник.

–Зовите полицейского доктора, мистер Браун, – велел Сабуров. – Отдых закончен, надо заглянуть в горло мисс Перегрин.

Перескакивая через ступени, Максим Михайлович ринулся в подвальный морг.

До чертежной бумаги Сабуров добрался ближе к полуночи. Покидая морг, Браун заметил:

– Ваш верный оруженосец мистер Грин отправился к семье. Я подвезу вас. Завтра отправьте телеграмму сюда, – он нацарапал адрес на Пэлл-Мэлл. – Сообщите Грину, когда вас забирать из дома.

Сабуров собирался поработать с запиской княжны Литовцевой. Услышав о его планах, Браун задумался.

– Я договорюсь со Скотланд-Ярдом, – пообещал он. – У них есть что-то вроде лаборатории. В Оксфорд или Кембридж вам ездить не с руки.

Максим Михайлович решил, что настал подходящий момент.

– Касательно лаборатории, – он откашлялся. – Учитывая новые сведения, мне кажется правильным привлечь к расследованию ученого-химика. Я дилетант в науке, а доктор Якоби из лаборатории профессора Пастера известный ученый и пользуется моим полным доверием.

Сабуров возблагодарил неопределенность английского языка.

– Победителей не судят, – сказал он себе. – Браун не выгонит фрейлейн Амалию восвояси только потому, что она женщина. Он кажется прогрессивным человеком. Во всяком случае, он читал романы мисс Джордж Элиот и мисс Мэри Шелли.

Речь о последней зашла, когда Сабуров, рассказывая за папиросой о Пьетро Дорио, сравнил его с Франкенштейном.

– Маска в вашем клубе напоминает его лицо, – признался Максим Михайлович. – Дома я смотрю на него каждый день. В Баден-Бадене он, скорее всего, лишился глаза, когда я ударил его осколком стекла.

Браун помолчал.

– Поработайте с полицейским художником, мистер Гренвилл, – решительно сказал он. – Телеграмма в Рим пока уйдет со словесным описанием. Если парочка сейчас в Лондоне, то клянусь, что они отправятся на эшафот или на каторгу.

Браун сжал еще сильный кулак.

– Мне кажется, что мисс Перегрин могла убить женщина. Вызывайте телеграммой доктора Якоби. Рейсы из Кале в Дувр идут каждый час, пусть он прибудет сюда послезавтра.

Сабуров понимал, почему Браун заговорил о женщине. Его догадка оказалась верной. В горле мисс Перегрин обнаружили царапины. Судебный медик согласился с Сабуровым.

– Убийца начитанный человек, – Максим Михайлович вспомнил библиотеку Литовцевых. – Такой пыткой пользовались инквизиторы.

Доктор накрыл холстом труп мисс Перегрин.

– Мы списали повреждения легких на естественное утопление, но, учитывая следы на запястьях и щиколотках, я склонен считать, что ее связали и вливали воду через воронку.

Максим Михайлович передернулся.

– Что могла совершить и женщина, – скрипуче сказал он Брауну. – Для хлороформирования и связывания не нужна физическая сила. Принимая во внимание знак у них во рту, не остается сомнений, что мы имеем дело с Дорио.

Судебные медики, по мнению Сабурова, подошли к делу спустя рукава.

– Однако я слишком много от них требую, – сказал он устроившемуся у его ног Тоби. – Кто бы мог подумать, что знак Цепи вырезали во ртах жертв? Приняв его за царапины, доктора не обратили на них внимания.

Максим Михайлович аккуратно перерисовал три нисколько друг от друга не отличавшихся знака. Пристроив листы из блокнота рядом с местами, где обнаружили трупы, он сказал чертежному листу:

– Ты, кажется, ухмыляешься, – линии напоминали кривую улыбку. – Ничего, rira bien, qui rira le dernier. Последним смеяться здесь буду я.

Взяв чистый лист, Сабуров быстро написал:

– Доктору Якоби, лаборатория профессора Пастера, Париж. Срочно выезжайте Лондон, расходы оплачиваются. Гренвилл.

– Придется поработать с лупой, мистер Грин, – сказал Сабуров напарнику. – Вы не носите пенсне, вам и карты в руки. Хотя в очках у меня тоже неплохое зрение.

Устроившийся под шатким столом Тоби согласно заворчал. Пресловутая лаборатория Скотланд-Ярда оказалась захламленной комнаткой на задах главной конторы лондонской полиции. Вид из запыленного окна напомнил Сабурову двор Калинкинской лечебницы на Фонтанке. Среди яблок конского навоза расхаживали ободранные столичные голуби, которых Тоби попытался облаять.

– Птицы не обратили на тебя внимания, – весело сказал Сабуров сеттеру. – Диктуйте, мистер Грин, а я буду записывать.

На полках древнего шкафчика громоздились не менее древние аптекарские склянки. Сабуров предполагал, что здешние реактивы давно выдохлись. Впрочем, он довольно думал, что вскоре в Лондоне ожидается настоящий химик.

После завтрака Максим Михайлович в сопровождении Тоби гимнастическим шагом дошел до почты на Грейт-Рассел-стрит. Отсчитав деньги за международную телеграмму, он спрятал квитанцию в особое отделение портмоне. Джентльмены обычно засовывали наличные в карманы, однако Сабуров предпочитал держать купюры в порядке.

Разобравшись с делом херефордской русалки, он завел свою картотеку в аптекарском шкапчике.

На полках гостиной стояли коленкоровые папки, куда Сабуров собирал сведения о громких процессах в Британии, на континенте и в России. Имперские газеты он читал в библиотеке Британского музея. Билет туда Максим Михайлович получил тоже благодаря рекомендации преподобного Томаса Гренвилла.

Вторая телеграмма ушла на правительственный адрес на Пэлл-Мэлл. По дороге домой, заглянув к табачнику, зеленщику и бакалейщику, обремененный покупками Сабуров не удивился, заметив на углу Гилберт-плейс знакомую фигуру.

Грин ухмыльнулся, приподняв котелок.

– Я домчал сюда за четверть часа, мистер Гренвилл. Вы больше времени потратили, покупая кофе и апельсины, – он указал на свертки в руках Максима Михайловича. – Давайте мне Тоби, я подожду вас.

Пара апельсинов приехала с Сабуровым в Скотланд-Ярд, где сначала он поработал с полицейским художником. Осмотрев грифельные наброски, Сабуров одобрительно кивнул:

– Именно так они и выглядели, у вас верная рука.

Парень в лихо замотанном вокруг шеи шарфе и наброшенном на узкие плечи пальто поднял карандаш.

– Обычно я работаю в Олд-Бейли, мистер Гренвилл. У судебных художников острый глаз, у нас мало времени. Вечерние газеты требуют свежих рисунков, а в «Иллюстрированных новостях полиции» печатают наброски мест преступлений.

Он повертел эскиз с уродливым лицом, напоминающим туземную маску над камином Сабурова.

– Похож на Франкенштейна, – заметил парень. – Однако девушка очень красивая.

Максим Михайлович нехотя согласился:

– Очень.

Ему пришло в голову, что наброски можно показать мистеру Генри Джеймсу.

– Но вряд ли ее сиятельство княжна маячила рядом с мисс Перегрин, – хмыкнул Сабуров. – Она слишком осторожна. Однако дамы переписывались и остается проклятая фотографическая лаборатория.

Сабуров представлял себе, что за снимки обрабатывались в потайном чулане.

– Очередная мерзость для удовлетворения низменных инстинктов преступников, – он вздохнул.

Сабуров хотел встретиться и с другими знакомыми мисс Перегрин, в надежде, что они узнают мистеров Январь и Февраль, у которых во рту остался тот же знак. Теперь Пьетро Дорио хотя бы не отрезал языки своим жертвам.

Разглядывая крохотный, но четкий символ на обрывке бумаги, Сабуров насторожился.

– Погодите, – сказал он Грину. – Занимайтесь клочком. Мне в голову пришла одна мысль, надо отправить курьера на Пэлл-Мэлл. Я вернусь и вы прочтете мне записку, вернее, немногое, оставшееся от нее.

Под тусклым газовым фонарем в коридоре Максим Михайлович опять рассмотрел вычерченную второпях карту Лондона.

– Я был прав, – его пальцы заледенели. – Три убийства – только начало. Нас ждет больше жертв, они хотят наложить на Лондон кровавую печать Цепи, но мы такого не допустим.

Сунув блокнот в карман сюртука, он спустился в участок, где за дубовой дверью стрекотал телеграфный аппарат.

Мистер Браун, постукивая тростью, прошелся по скрипучим половицам.

– Я погорячился, назвав это лабораторией, – усмехнулся чиновник. – Надеюсь, что доктор Якоби приедет сюда не с пустыми руками, мистер Гренвилл.

Сабуров уверил его:

– Непременно. Я ожидаю ответной телеграммы из Парижа сегодня вечером.

Максим Михайлович надеялся, что фрейлейн Амалия никуда не уехала. Девушка работала над новыми красителями и часто посещала текстильные фабрики. Сабуров решил, что одинокая барышня, пусть и с цюрихским докторатом, вряд ли станет разъезжать по провинции, где такое еще считалось неприличным.

Степень фрейлейн Амалии обошлась ей малой кровью. Швейцарские профессора знали ее отца.

– Многие учились у него, – написала девушка. – Наука, как и в средневековье, остается цеховым делом, но я сожалею обо всех даровитых женщинах, не сумевших пробиться за частокол косности.

Фрейлейн Амалия провела в Цюрихе только год. Работая в университетской лаборатории, девушка умудрялась и навещать Германию.

– В Гейдельберге я познакомилась с замечательной русской студенткой, – написала Амалия. —Ей всего девятнадцать, однако она твердо решила стать профессором математики. Фрау Ковалевской пришлось фиктивно выйти замуж, чтобы получить заграничный паспорт, – перо Амалии словно запнулось. – Хорошо, что в Европе такого не требуется.

Она продолжила с новой строки.

– Зимой следующего года фрау Ковалевская едет в Берлинский университет. Я предложила ей остановиться в моей квартире. Я, кажется, окончательно влюбилась в Париж и собираюсь здесь остаться.

Свернув письмо, Сабуров желчно сказал Тоби:

– Я больше, чем уверен, что она влюбилась не только в Париж, но и в парижанина. Мне нечего ей предложить, милый, – Тоби тоскливо завыл. – Квартира у меня съемная, а частных сыщиков не бывает, пусть я и называю себя консультантом.

Сабуров предполагал, что может стать инспектором Скотланд-Ярда или присоединиться к неведомому, но всесильному отделу мистера Брауна, однако Максим Михайлович ценил свою независимость.

Передавая Брауну листок с расшифровкой обрывочных слов на записке, он заметил:

– Доктор Якоби привезет сюда нужные реактивы. Можно обосноваться в этой комнате, она удобно расположена в центре города, – Сабуров помолчал. – Однако у меня небольшая квартира, а доктор Якоби уважаемый человек…

Браун удивился.

– Разумеется, снимите ему номер в приличном пансионе. В Блумсбери их хватает, а расходы мы оплатим, – чиновник прищурился. – Получается, что перед нами шифр?

Мистер Грин почтительно сказал:

– Так точно, сэр, – Сабуров понял, что напарник ходил не на торговых кораблях. – Однако разгадать его – дело непростое.

Они с Грином потратили два часа, складывая из разрозненных букв бессмысленные слова. Повесив на стену лист чертежной бумаги, доставленный младшим констеблем из ближайшего писчебумажного магазина, Максим Михайлович сказал:

– Подойдем к делу организованно, – он перенес слова на бумагу. – Придется перебрать несколько вариантов, чтобы понять, о чем идет речь.

Мистер Браун остановился напротив листа.

–Вижу, что вы принялись за дело, – он склонил голову. – Действительно, пока выходит абракадабра, однако шифрование сложная наука. Наброски с лицами ваших знакомцев отправились дипломатической почтой в Рим.

Браун недовольно пожевал губу.

– Слова по телеграфной ленте мы передавать научились, а с фотографиями и рисунками дело обстоит плохо. Покажите эскизы мистеру Генри Джеймсу и поработайте со артистической богемой. Мистеры Январь и Февраль могут происходить именно оттуда.

Чиновник перевел взгляд на большую карту Лондона, принесенную тем же констеблем. Улицы и площади, парки и ленту Темзы пересекали проведенные Сабуровым четкие черные линии.

Браун вынул сигару изо рта.

– Это что такое?

– Возможные места будущих преступлений, – спокойно ответил Сабуров.

Томик стихотворений лорда Байрона занял свое место на полках красного дерева в гостиной, где Сабуров держал романы мистера Диккенса, мисс Бронте и мисс Элизабет Гаскелл. Он покупал французские книжные новинки и захаживал в эмигрантскую читальню в Сохо, куда с опозданием привозили издания из империи.

Максим Михайлович, однако, избегал появляться там по вечерам, когда читальню наполняли сомнительные, как о них отозвалась бы миссис Сэвилл, посетители в потрепанных пальто и старых шляпах, распространяющие ароматы пива и табака. Читальню облюбовали анархисты и социалисты, последователи Бакунина и Маркса, которых в Лондоне было достаточно.

Сабуров предполагал, что недремлющее Третье Отделение содержит в Лондоне агентов.

– Мою отставку приняли без лишних вопросов, – сказал он дремлющему Тоби. – Случившееся в столице и Баден-Бадене замели под ковер, но, буде меня заметят в подобной компании, моя скромная персона может опять заинтересовать империю.

Судя по всему, Третье Отделение не занимала судьба окончательно порвавшей с Россией княжны Литовцевой. Не будучи анархисткой или последовательницей Маркса, девушка могла рассчитывать на спокойную жизнь. Дело Литовцева отправили в архив и не собирались его оттуда доставать.

За обедом со столь любимой мистером Брауном жареной рыбой с картошкой Сабуров кратко рассказал чиновнику и мистеру Грину о петербургских убийствах, случившихся полтора года назад.

Мистер Грин пыхнул дешевой папироской.

– Получается, что жертв настигли, можно сказать, в их конторах, – заметил напарник. – На складе, на заводе и даже в церкви, а здесь у нас…

Недовольно почесав седые бакенбарды, Браун щедро полил картошку ядреным солодовым уксусом.

– Здесь у нас черт знает что, – сочно сказал чиновник. – Мы не знаем, где убивали жертв, а что касается вашей схемы в блокноте, то это умопостроения.

Максим Михайлович покачал головой.

– Отнюдь. Сумасшествие обыкновенно прогрессирует. В случае Пьетро Дорио мы имеем дело именно с сумасшедшим. В Петербурге он имитировал библейские убийства, а здесь решил нарисовать знак Люцифера на карте Лондона.

Браун зорко посмотрел на Максима Михайловича.

– Вы говорили, что в Петербурге их жертвой стал еще один человек, – он нахмурился. – Я не могу правильно произнести его фамилию. Мистер Адриан…

Сабуров помог:

– Завалишин. Да, мне кажется, что, как и в смерти мисс Перегрин, в смерти мистера Завалишина виновен не Пьетро Дорио, а его сестра. Она управляет Пьетро, как творец Франкенштейна распоряжался своим созданием.

Мистер Браун буркнул:

– До поры до времени. Я согласен, что на вашу карту отлично ложатся Хэмпстедский пруд, Риджентс-канал, Серпентайн и даже вилла «Тополя», – он ткнул рукоятью ножа в бумагу. – Однако непонятно, где ждать следующий труп, на юге или на востоке, как непонятно, где находится их логово или логова.

Мистер Грин уверенно указал на пересечение длинных линий.

– Здесь. Правее и ниже «Тополей», сэр.

Мистер Браун усмехнулся:

– Прямо в Темзе. Не думаю, что парочка научилась дышать под водой. У меня появилась идея насчет расшифровки записки, мистер Гренвилл.

– Завтра я пришлю весточку с рассыльным. Вы отправляйтесь к мистеру Генри Джеймсу и покажите наброски полицейского художника. Дорио тоже красавица, такую не забудешь.

Максим Михайлович помнил черные локоны и пурпурную венецианскую полумаску тогда еще княжны Литовцевой.

– Вы танцуете, господин Сабуров? – сказал нежный голос. – Я приглашаю вас на тур вальса.

Ему почудился тревожный, горький запах флердоранжа.

– Оставь, ерунда, – разозлился Максим Михайлович. – Лучше подумай о деле.

Он развернул доставленную с вечерней почтой телеграмму:

– Встречайте послезавтра Чаринг-Кросс, полуденный экспресс из Дувра, седьмой вагон. Доктор Якоби.

– Сходим на вокзал вместе, – удовлетворенно сказал Сабуров завилявшему хвостом Тоби. – Фрейлейн Амалия тебе обрадуется. Завтра надо подыскать ей приличный пансион.

За окном простучали копыта, блеснули свечи в фонаре кэбмена. Припозднившийся экипаж скрылся за углом Гилберт-плейс.

– Удивительно, – завороженно сказал мистер Генри Джеймс. – Неизвестные писцы закончили свой труд тысячи назад, но, благодаря ученым, теперь мы можем все прочесть.

В египетской галерее Британского музея царила тишина буднего дня. Лондонская погода в очередной раз повернулась к горожанам хмурой стороной. Сабуров проснулся от шума дождя за окном. Чахлые розы тонули в потоках воды. Сырой туман окутывал каминные трубы на черепичных крышах. Забирая поднос от миссис Сэвилл, Максим Михайлович услышал стук почтового ящика. Тоби настороженно заворчал.

Усевшись за овсянку с тостами, Сабуров успокоил собаку.

– Весточка от мистера Брауна, – он присвистнул. – Нам поможет с шифрами самый известный изобретатель Британии.

Создатель знаменитой вычислительной машины мистер Бэббидж ожидал его сегодня к чаю. Сабуров все больше убеждался в том, что они имеют дело с настоящим шифром. Литовцева, женщина острого ума и полного презрения к морали, могла знать системы дипломатической переписки. Сабуров считал таких преступников, как она, гораздо опаснее обычных.

Тоби обеспокоенно залаял, глядя в залитое дождем окно. Максим Михайлович хмыкнул:

– Там никого нет, милый. В такую погоду хороший хозяин не выгонит собаку из дома, но нам придется прогуляться по местным пансионам.

Женские пансионы на Грейт-Рассел-стрит оказались доверху забитыми постоялицами. Сабурову повезло на Блумсбери-сквер, где табличка в окне милого здания обещала комнаты с завтраком для добропорядочных дам и девиц.

Подергав звонок, Максим Михайлович обнаружил себя в скромной прихожей, где сухопарая дама, наставив на него учительского вида лорнет, недовольно сказала:

– Здесь женский пансион, куда не допускаются мужчины, а тем более собаки.

Тоби, устроившись на коврике, виновато уткнул нос в лапы. Сабуров торопливо сказал:

– Я ищу комнату для моей кузины, миссис…

Хозяйка поправила его:

– Мисс Бедфорд. У меня есть свободная комната. Когда приезжает ваша родственница?

Сабуров обрадовался:

– Завтра днем. Она останется в Лондоне на неделю или на десять дней, мисс Бедфорд.

Заручившись согласием хозяйки, вручив ей задаток, Сабуров сказал жмущемуся к его ноге Тоби:

– За неделю или десять дней мы всех поймаем, милый, – он отчего-то вздохнул. – Нельзя задерживать фрейлейн Амалию, ее ждет работа.

Он невольно вспомнил календарь.

– Двадцатое апреля, – пробормотал Сабуров в такт своим шагам.

До конца апреля оставалось еще десять дней и новое тело могло появиться где-нибудь на юге или востоке. В морге Сабуров легко доказал Брауну, что все убийства произошли в последние две недели января, февраля и марта. Жертвы провели в воде не больше двух дней.

Максим Михайлович считал, что трупы нигде не хранили. Тело мистера Январь вытащили из Хэмпстедского пруда двадцать первого января, труп мистера Февраль плавал в Риджент-канале двадцать третьего, а мисс Перегрин нашли в Серпентайне восемнадцатого марта.

Браун заметил:

– Системы нет, но я с вами согласен. В начале месяца они готовят убийства. Но почему они избавились от мисс Перегрин другим способом? Зачем нужно было ее пытать?

Максим Михайлович пожал плечами.

– Пока не знаю, – честно сказал он. – Однако мне кажется, что Призрак, как мы звали его в Петербурге и здесь играет роль палача. Убитые принадлежали к пресловутой Цепи. Видимо, они хотели покинуть организацию или вызвали недовольство ее главарей.

По мнению Сабурова, бывшая княжна Литовцева если и не руководила Цепью единолично, то вдохновляла ее преступные деяния.

Покосившись на мистера Генри Джеймса, он решил попытать счастья. Сочинитель мог узнать Литовцевых. Обойдя Розеттский камень, Сабуров вспомнил свидание с ее сиятельством в Эрмитаже.

– Действительно, это памятник гению человечества, – сказал он литератору. – Теперь я понимаю, откуда вы черпаете вдохновение.

В ответ на телеграмму с просьбой о встрече, литератор сообщил, что будет ждать его в Британском музее. Мистер Генри Джеймс довольно покраснел. Сабуров ловко вытащил из кармана сюртука записную книжку.

– Не откажите в любезности взглянуть еще на пару набросков.

Рассматривая листок с портретом Пьетро Дорио, мистер Джеймс поежился.

– Похож на Франкенштейна. Именно таким я его себе всегда представлял. Нет, я его никогда не видел, мистер Гренвилл. Подобное лицо невозможно забыть.

В его руках оказался второй эскиз. Сабуров внимательно следил за американцем. Лицо Джеймса едва заметно дрогнуло, он вернул бумагу.

– Я встречался с этой девушкой два раза, мистер Гренвилл. Первый раз в компании Маргарет…

Литератор осекся. Сабуров требовательно спросил:

– А второй?

Мистер Джеймс неохотно сказал:

– Мы виделись наедине.

Считая кофе уделом континентальных чудаков, миссис Сэвилл обеспечивала жильцов только чаем. Максим Михайлович ставил кофейник на медную треногу, которую засовывали в камин. По уверениям старьевщика, тренога помнила елизаветинские времена.

– Может быть, на ней варил кофе сам великий бард, – сказал обросший седым волосом старик. – Не скупитесь, молодой человек, вещь музейная.

Сабуров сомневался в благородном происхождении треноги, однако свою работу она выполняла отлично. Обмотав руку льняным полотенцем, он поставил на стол закопченный кофейник. Мистер Генри Джеймс нахохлился в кресле, куда Максим Михайлович всегда усаживал посетителей.

– Здесь восточные пряности, – сказал Сабуров. – Вы согреетесь и взбодритесь. Обеда не обещаю, но у меня есть французский сыр и хорошая ветчина.

Запах корицы и гвоздики напомнил Сабурову о его единственном рандеву с покойным Адрианом Николаевичем Завалишиным, который, по его мнению, чем-то напоминал мистера Джеймса. Сабуров, правда, считал, что Завалишин был потверже характером.

Едва упомянув о встрече с Литовцевой, мистер Джеймс опять стал хватать ртом воздух.

– У меня приступ, – пробормотал американец. – Мне нужен врач, мистер Гренвилл.

Опасаясь публичной истерики сочинителя у Розеттского камня, Сабуров увлек его к выходу.

– Я живу рядом, – уверил он мистера Джеймса. – Я сварю кофе и у меня есть нюхательные соли.

Соли Сабуров завел из-за клиенток, которые могли лишиться чувств, рассказывая о своих страхах. Внимательно вглядываясь в темные глаза мистера Джеймса, Сабуров тоже заметил если не страх, то беспокойство. Он сомневался, что сочинитель, с его розами в фаянсовых горшках и полосатым котом, стал бы топить людей в ванной, однако внешность людей часто бывала обманчивой.

Максим Михайлович составил в блокноте список адресов, где требовалось взять анализ. В гарсоньерке мистера Джеймса и в «Тополях» из кранов текла одна и та же вода.

Беспокойство Джеймса, тем не менее, стало причиной тревоги и для Максима Михайловича. Американец явно не хотел распространяться о встрече с Литовцевой, однако Сабурову требовалось, как он выражался, вывернуть сочинителя наизнанку.

Нюхательные соли, чашка кофе и сэндвич на французском багете должны были помочь мистеру Джеймсу прийти в себя.

Максим Михайлович предпочитал ржаные буханки из эмигрантских пекарен в Ист-Энде, однако незачем было вызывать у мистера Джеймса ненужные вопросы. Сабуров предполагал, что сочинитель привык к континентальной кухне.

Опустившись в кресло, он взялся за кофе. Мистер Джеймс благодарно сказал:

– Большое спасибо. Мне стало дурно из-за воспоминаний. Я думаю о несчастной Маргарет. Знаете, мистер Гренвилл, – американец подался вперед. – В начале февраля мы смотрели представление «Отелло» в Вест-Энде.

Сабуров никогда не прерывал свидетелей, по опыту зная, что рано или поздно они все расскажут сами. Мистер Джеймс поднес руку ко лбу.

– В антракте мы остались в ложе и Маргарет спросила, верю ли я, что человека можно полюбить за муки, – сочинитель горько усмехнулся. – Однако речь шла не обо мне. Какие у меня муки? Журнальных заработков хватает для спокойной жизни.

– Маргарет продолжила, – он повел рукой. – Да, именно так: «Люди, испытавшие страдания, видят друг друга издалека. Они словно братья и сестры, пусть и не по крови».

Американец полез за блокнотом.

– Погодите, – извинился он. – Я должен все записать. Фразы пригодятся для работы.

Терпеливо подождав, Сабуров поинтересовался:

– Все-таки, что насчет той девушки с эскиза?

Мистер Джеймс поднял голову от записной книжки.

– Девушка, – спохватился он. – Ее звали мисс Софи. В первый раз я встретил ее с Маргарет в Гайд-парке. Маргарет хорошо держалась в седле, но охотиться не любила. Она брала лошадь для моциона. Мисс Софи тоже оказалась искусной наездницей. Мы обменялись парой слов, а потом она прислала письмо с просьбой о встрече. Должно быть, она взяла мой адрес у Маргарет.

Сабуров пожалел парня, у которого мисс Перегрин не сходила с языка. Он был уверен, что скоро мистер Джеймс найдет новое увлечение, но пока литератор явно тосковал.

Максим Михайлович утвердительно сказал:

– Вы увиделись в Челси, на вашей квартире.

Мистер Джеймс удивился:

– Разумеется, нет. Приличная девушка не придет к одинокому мужчине, – Сабуров невольно подумал о фрейлейн Амалии.

– В музее Виктории и Альберта утром пустынно, поэтому я и сказал, что мы встретились наедине, – объяснил сочинитель.

Подвинув ему серебряный портсигар, Максим Михайлович поинтересовался:

– И о чем же вы говорили с мисс Софи?

– Сначала о средневековых манускриптах, – с готовностью ответил мистер Джеймс. – Она большой знаток истории. Мисс Софи приехала откуда-то с континента, поэтому она расспрашивала меня об Америке.

Сабуров нарочито небрежно спросил:

– О какой-то особенной ее части?

Мистер Джеймс мимолетно улыбнулся.

– О той, где я, как на грех, никогда не бывал, мистер Гренвилл. Мисс Софи хотела разузнать у меня о жизни на юге.

Надоедливый вечерний дождь поливал выкрашенные синькой ульи, выстроившиеся у садового штакетника. Дом номер один по Дорсет-стрит в Марилебоне оказался двухэтажным кирпичным строением.

Сабуров появился здесь в привычном ему экипаже. Завидев на улице вторую упряжку, мистер Грин постучал в окошечко.

– Мистер Браун ждет вас, – почтительно сказал напарник. – Тогда я двинусь в Скотланд-Ярд просматривать картотеку.

Мистеры Январь и Февраль вряд ли имели отношение к лондонскому криминальному миру, но в полицейскую картотеку попадали и те без вести пропавшие, чья родня не раскошелилась на объявления в газетах, а просто явилась в участок.

Максим Михайлович ни на минуту не сомневался, что чета Бакли развязала, как выразились бы в России, мошну, вовсе не из христианских чувств. Преподобный отец и его жена знали, что мисс Перегрин обеспечена и надеялись поживиться ее наследством.

Встретившись с Грином на углу Грейт-Рассел стрит, Максим Михайлович рассказал напарнику о сегодняшнем рандеву с мистером Генри Джеймсом. Парень кивнул:

– Мистер Браун показал мне вашу весточку.

Младший сын табачника мистера Талли, бойкий парнишка, бегал по Лондону со срочными конвертами мистера Гренвилла. Мальчишка никогда не отказывался от пары шиллингов. Отправив его на Пэлл-Мэлл, Сабуров велел передать письмо полицейским у ворот так и оставшегося ему неизвестным ведомства.

Появившись через час с ответом, Чарли восхищенно сказал:

– Там мне перепал еще шиллинг. Почаще бы вы отправляли такие письма, мистер Гренвилл.

Сабуров уверил его:

– Буду.

Мистер Браун написал, что встретит Сабурова у дома изобретателя. Развернув провощенный зонтик, чиновник отряхнул с пальто капли дождя.

– Рад видеть вас, мистер Гренвилл, – со старомодной церемонностью сказал он. – То есть вы считаете, что госпожа Литовцева затеяла разговор об американском юге для отвода глаз?

Максим Михайлович коротко улыбнулся.

– Вы словно американец, мистер Браун, и сразу берете быка за рога.

Браун покрутил морщинистой шеей под воротником безукоризненной визитки, украшенной белоснежным атласным галстуком. Перехватив взгляд Сабурова, он заметил:

– Приличия есть приличия. Мой старый университетский товарищ может носить войлочные шлепанцы и шаль, однако гениям позволено все. Вы тоже достойно оделись, – Сабуров коснулся золотой булавки на галстуке.

– Что касается наших заокеанских кузенов, то словечки у них дикие, но более прямые, – добавил Браун.

Сабуров кивнул.

– Именно. Поняв, что мистер Джеймс и мисс Перегрин на короткой ноге, Литовцева захотела узнать, что за отношения их связывают.

Браун дернул разлохмаченный шнурок дверного звонка. Сабуров подытожил:

– Разговоры об Америке и якобы вояж туда мисс Перегрин не более чем дымовая завеса. Мне кажется, я знаю, кто и почему пытал мисс…

Дверь распахнулась, он оборвал себя.

– Потом, – неслышно сказал Браун, благоговейно пожимая руку старика, действительно закутанного в кашемировую шаль.

Максим Михайлович ожидал увидеть в комнатах знаменитого изобретателя беспорядок, однако в гостиной Бэббиджа царила почти военная строгость.

– Чай готов, господа, – услышал он. – Я не держу постоянную прислугу, от которой проистекают только ненужные хлопоты.

Бэббидж поскреб седые бакенбарды.

– Мне осталось два года до восьмидесяти, но с чаем я справляюсь сам. Пчелы сегодня отдыхают, на улице дождь, – он указал на ульи. – Однако у меня есть отличный мед прошлой осени и даже кое-какой джем.

Кекс на серебряном блюде оказался неожиданно вкусным.

– Всем надо учиться у пчел, – Бэббидж поднял ложку. – Вы знаете, мистер…

Он пощелкал пальцами. Браун подсказал:

– Юношу зовут мистер Гренвилл и он…

Изобретатель зорко взглянул на Сабурова:

– И он не ученый, – Бэббидж усмехнулся. – Своего брата я вижу издалека. Он вашего поля ягода, мистер Браун, но вернемся к пчелам. Знаете ли вы, мистер Гренвилл, что пчелы обладают высокоразвитым устройством улья, используя в постройке сот геометрию, – он оживился. – Каждая сота представляет собой шестиугольную призму!

Браун мягко сказал:

– Это очень интересно, мистер Бэббидж, но нам нужна ваша помощь в работе с шифрами.

Старик фыркнул.

– На своем веку я взломал больше шифров, чем вы оба съели пастушьих пирогов.

Он требовательно протянул руку.

– Сколько у вас букв?

Сабуров выучил содержимое записки Литовцевой наизусть.

– Пять слов, – ответил он. – Двадцать две буквы.

Повертев листок из записной книжки Сабурова, изобретатель поднялся.

– Посмотрим, что можно сделать, – Бэббидж взмахнул шалью. – Джентльмены, пойдемте к моей машине.

Закрутились медные диски, заплясали бронзовые стержни. Сабуров завороженно следил за движениями механизма. До него донеслось какое-то постукивание. Бэббидж поднял сетчатую ленту.