Читать книгу: «Хозяйка старой пасеки – 2», страница 2

Ах ты!..

– Захар Харитонович, боюсь, вы неверно истолковали слова моей тетушки. Я не давала обязательств становиться чьей-либо невестой. К тому же в доме траур, и при этих обстоятельствах обсуждение каких-либо матримониальных планов совершенно неуместно.

Глаза купца нехорошо сузились.

– Что ж, мы вернемся к этому разговору при более благоприятных обстоятельствах. Всего наилучшего, Глафира Андреевна.

Он повернулся к Стрельцову, демонстративно перестав обращать на меня внимание.

– Ваше сиятельство, скажите мне как служитель закона, что делать честному человеку, когда планы, в которые он вложил душу и капитал, рушатся на глазах?

– Не понимаю вас, Захар Харитонович, – подчеркнуто сдержанно ответил Стрельцов, но мне показалось, будто его спина напряглась. – Возможно, потому, что я исправник, а не купец.

– Так ли это важно? Я слышал, дворянское слово так же твердо, как и купеческое. Честное купеческое слово дороже золота. А выходит, что обещания барышни – что ветер: не поймаешь, не удержишь. Думаешь, будто все сговорено, а потом… – Он махнул рукой. – Вы меня понимаете?

Я вцепилась в перила. Очень хотелось выломать их и от всей души отходить Кошкина по хребту. Хорошо, что перила такие крепкие.

– Вы совершенно правы. Слово дворянина нерушимо. – Стрельцов на миг обернулся, но я не успела ничего понять по его лицу и выражению глаз. – Однако за время службы я слишком часто видел, как люди неверно истолковывают чужие слова и выдают желаемое за действительное.

– Воля ваша, ваше сиятельство, да только как же можно неверно истолковать, если барышня то о трауре говорит, то с молодым щеглом щебечет.

– Не понимаю вас.

Кошкин махнул рукой в сторону удаляющегося Нелидова.

– Да вот же. Только что на скамеечке беседовали при всем честном народе, будто сто лет знакомы.

Я от души пожелала Кошкину сломать ногу.

Стрельцов снова коротко оглянулся на меня.

– Не вижу ничего странного. Времена, когда барышень запирали в теремах, к счастью, давно миновали.

– К счастью ли? – подчеркнуто глубокомысленно заметил Кошкин. – Отцы наши-то, поди, знали, что делали.

Он поднял голову, видимо, демонстративно возводя глаза к небу. Ступил не глядя и. Стрельцов едва удержал его.

– Что случилось?

– Встал неловко. – Кошкин попытался опереться на поджатую ногу и снова охнул. – Невезучий сегодня день.

– Послать за Иваном Михайловичем?

– Не верю я докторам, старинные-то средства не в пример лучше.

Кряхтя и ворча, купец взобрался в коляску и наконец укатил.

Я обнаружила, что последние минуты едва дышала. Пальцы, вцепившиеся в перила, ныли, и я машинально растерла их.

Исправник направился ко мне.

– Глафира Андреевна, я начинаю опасаться за ноги всех остальных ваших гостей. Этак может случиться поветрие – куда там прошлогодней холере!

– Я бы предпочла, чтобы он свернул шею, – огрызнулась я.

Может быть, и следовало поддержать шутку, но я чувствовала себя увязшей в паутине мухой, к которой не торопясь приближается паук. Чем активнее брыкаешься – тем сильнее запутываешься.

– Не берите грех на душу, – без тени улыбки ответил он.

– Не понимаю вас.

Он пожал плечами.

– Сделаю вид, что поверил. О чем вы так долго беседовали с Нелидовым?

– О делах, Кирилл Аркадьевич. Сергей Семенович искал место управляющего, и я наняла его на испытательный срок. Однако, похоже, господин Кошкин убедил вас в своем и вашем праве контролировать мои беседы?

Глава 3

Стрельцов едва заметно улыбнулся.

– Господин Кошкин вряд ли способен повлиять на мои суждения. И, разумеется, никто не вправе контролировать ваши беседы, Глафира Андреевна.

Что-то в его голосе, а может, в выражении лица под маской безупречной вежливости мне не понравилось. Совсем не понравилось.

– Но?

– «Но»? – переспросил он.

– Договаривайте.

– Я всегда считал, что обещания – не просто слова. Их нельзя толковать по-разному в зависимости от обстоятельств. Или они были даны – или нет. Очень легко убедить себя, что прошлые обязательства больше не имеют силы, когда появляется… – уголок его рта искривился, – более привлекательная перспектива.

Горло перехватило от обиды и разочарования.

– Вот, значит, как… – выдавила я. – Похоже, ваши суждения не так независимы, как хотелось бы.

Глаза защипало, я уставилась на крышу амбара, часто моргая. Надо бы подлатать. И посуду мыть пора. И… что бы еще придумать, чтобы не думать?

– Я обещал защищать вас, и я помню о своем обещании, – прервал затянувшееся молчание исправник. – Однако такие вещи касаются обеих сторон. С вашего позволения.

Он сбежал со ступенек и размашистым шагом устремился в парк.

Я мазнула по глазам рукавом. Не буду я реветь! Назло всем этим кобелям – не буду!

Полкан ткнулся мне в ногу. Я опустила голову, и он тут же встал на задние лапы, уперев передние мне в живот, и преданно заглянул в глаза.

– Я не тебя имела в виду!

Невозможно было не улыбнуться, глядя на него, не потискать как следует – и, конечно, я не успела увернуться, когда пес решил вылизать мне лицо. Зато слезы высохли совершенно.

– Хватит, я уже чистая. – Я поднялась. – И все же мыть посуду я тебе не доверю. Пусть девчонки работают.

И мальчишки – те трое, которых Марья Алексеевна наняла вчера в качестве посыльных, пока тоже оставались у меня. Собрать посуду и натаскать воды. Вернуть в сарай лавки, принесенные для крестьян. Наколоть дрова для кухни. Привести в порядок двор после чужих экипажей и лошадей. И так далее и тому подобное – забот хватит всем, и мне в том числе.

– Сережа ушел? – встревожилась Марья Алексеевна, когда я зашла на кухню, чтобы раздать указания. – Ты ему отказала?

– Вы знали? – Глупый вопрос, на самом деле. Генеральша явно знает все и про всех. Странно только, что она не стала присутствовать при разговоре. – Я его наняла. Надеюсь, я об этом не пожалею.

Она всплеснула руками.

– Конечно, я знала, голубушка. Он спрашивал моего совета, и я ответила, что решать тебе. Пожалеешь ты о своем решении или нет – время покажет, однако никакие советчики тут не помогут. Не советчикам, а только самой хозяйке потом разбираться, если доверит имущество не тому. Впрочем, кому я это говорю! Ты уж на своей шкуре убедилась.

Я невесело хмыкнула. Еще как убедилась.

– Не печалься, милая. – Генеральша погладила меня по плечу. – Все мы в этой жизни шишки набивали, главное – какие уроки из них извлекли. Думаю, не пожалеешь ты.

Она потерла поясницу, не скрывая вздоха.

– Вы устали, – спохватилась я. – Прилягте, второй день на ногах.

– Да и ты, милая, с первых петухов не присела.

– Вот сейчас займусь бумагами и насижусь столько, что как бы к стулу не прирасти, – отшутилась я. – Пойдемте, я вас провожу.

Генеральша не стала спорить, и по тому, как тяжело она оперлась на мою руку, я поняла, что она действительно еле на ногах держится. Я и сама безумно устала и морально, и физически, но оставались вещи, которые, кроме меня, сделать некому. Пока не забыла – записать имена-фамилии тех дам, которые приглашали их навещать. Написать всем, кто был сегодня, письма с благодарностью за их участие и помощь. И хоть немного привести в порядок документы, пока не вернулся новый управляющий.

Еще бы найти где устроиться. В гостиной, превращенной в кабинет, половина стола была занята неразобранными со вчерашнего бумагами – которые мне остро захотелось просто бросить в камин, все равно никакого толку от них. Вторую половину стола оккупировала Варенька, разложив перед собой исписанные и исчерканные листы.

– Снова стихи? – полюбопытствовала я.

– Нет. Ты была права: мне нужно написать книгу! «Письма из деревни к столичной кузине» – что думаешь? – Варенька взмахнула пером, на бумагу упала клякса, но графиня ее не заметила, продолжая вдохновенно мечтать. – Если отправить в литературный журнал, они будут публиковать по частям, и необязательно ждать, пока я допишу целиком. Вот, послушай! – Она наконец обнаружила кляксу, досадливо покачала головой. – А, ладно, все равно переписывать набело! «Представь себе, душа моя: утром просыпаешься не от грохота экипажей и ругани извозчиков, а от птичьего хора, столь совершенного, что ни один человеческий не смог бы его превзойти! Утренний ветер несет ароматы цветов, с которыми не сравнятся даже самые изысканные духи. Деревенские радости просты и безыскусны – но, когда серебристый карась трепещет на конце лесы, сердце бьется куда быстрее, чем в самой пылкой мазурке!» – Девушка сменила тон на обычный. – Как думаешь, публика хорошо примет это сочинение?

– Не проверишь – не узнаешь. У тебя бойкий слог, и, честно говоря, твоя проза нравится мне больше, чем стихи.

Варенька просияла и снова склонилась над столом. Я раздвинула бумаги, освобождая место. Эпистолярный жанр в моем исполнении явно будет не столь возвышенным и изящным, но надеюсь, почтеннейшая публика в лице соседей примет мои шедевры благосклонно.

Стрельцов вернулся куда раньше, чем стоило бы: я едва начала успокаиваться, сумев наконец сосредоточиться на письмах. Успокоился ли он после той вспышки – кто знает, сейчас на лице исправника была его привычная маска вежливой доброжелательности, за которой я не могла ничего разглядеть. И в голосе ничего расслышать не получилось, когда он спросил, не помешает ли.

Я пожала плечами.

– Вы при исполнении, поэтому можете не задавать лишних вопросов.

Я снова попыталась углубиться в письма, но исправник, шуршащий бумагами рядом, отвлекал и сосредоточиться не получалось. Бормотание Вареньки, подбирающей единственно правильную фразу, стало раздражать – хотя еще четверть часа назад я его вовсе не замечала. Молчание, такое уютное совсем недавно, стало тягостным.

– Я напишу своим знакомым и попрошу Гришина порасспрашивать об этом Нелидове, – сказал Стрельцов. – Раз уж вы решили его нанять, ни с кем не посоветовавшись.

Да что на него нашло, в конце концов? Я изобразила вежливую улыбку.

– Марья Алексеевна рассказала об этом молодом человеке все, что я хотела бы знать. И у него неплохие рекомендации.

Которые я не смогла прочитать, но это опустим.

Стрельцов сделал вид, будто полностью поглощен документами. Ругнувшись про себя, я пододвинула поближе чистый лист, собираясь начать новое письмо.

Перед глазами всплыли строчки рекомендации Нелидова, и я вдруг поняла, что могу разобрать части слов: «проявил похвальное усердие», «отличается живым умом». Пока я озадаченно переваривала внезапно проявившиеся лингвистические способности, Стрельцов снова повернулся ко мне.

– Конечно, это право хозяйки решать, кого впускать в дом. Но, на мой взгляд, ваш поступок чересчур легкомыслен – нанять управляющим мальчишку. Да еще и столичного хлыща, совершенно не знающего местных дел.

– Какая муха тебя укусила, Кир? – захлопала глазами Варенька. – Ты сам всю жизнь прожил в столице.

– Варвара, ты ведешь себя как мужичка, влезая в чужой разговор.

Я досчитала до десяти. Не помогло.

– Что-то я не вижу у своей двери очередь желающих наняться ко мне управляющим за двести отрубов в год.

– А ты ведешь себя как квартальный надзиратель, подозревая всех и вся! Чего ты взъелся на бедного Сергея Семеновича? Он очень милый молодой человек.

– Милый молодой человек – это не профессия, – сухо заметил Стрельцов. – А уж твое умение разбираться в молодых людях и вовсе не стоит обсуждать.

Варенька фыркнула, глаза ее начали наливаться слезами. Она сгребла бумаги и похромала прочь из гостиной.

Я подавила желание вылить чернила на голову Стрельцова, чтобы остудить слегка.

– Спасибо за приятную компанию. – Я собрала со стола незаконченную работу. – Не буду вам мешать.

Идти вслед за Варенькой и слушать ее жалобы не хотелось, поэтому я направилась в другую сторону – в комнату, откуда сегодня вынесли покойницу. Однако пристроиться с работой здесь оказалось негде. Голые доски кровати – постель, на которой умерла бабка, крестьянки вынесли в курятник и велели не возвращать раньше чем через трое суток, «чтобы петух трижды ее отпел». Перевернутая вверх ножками лавка, на которой стоял гроб. Кресло у окна тоже перевернули вверх ногами – видимо, чтобы покойница, вздумав вернуться, увидела бардак в комнате и решила, что попала не туда. Конечно, поставить все как положено не составило бы труда, но сидеть, скрючившись на кровати или у подоконника, мне не хотелось.

Пожалуй, можно расположиться в уборной, если убрать с умывального стола тазы. Но вдруг дальше найдется более подходящее помещение – я ведь так и не обследовала дом до конца.

Еще одна комната, сразу за уборной, выглядела совершенно пустой – пожалуй, тут я обустрою себе спальню, как только найдутся время и силы этим заняться. А за ней обнаружился кабинет. Нормальный рабочий кабинет! Массивный стол с затянутой сукном столешницей, секретер у окна, окованный железом сундук, почему-то напомнивший мне сейф, книжный шкаф, заполненный толстыми журналами в мягком переплете.

Наконец-то мое собственное, нормальное рабочее место, где никто не будет мешаться! Вот только пыли тут скопилось! Намывая полы после выноса тела, женщины прошли от парадной двери до комнаты, где стоял гроб, – чтобы покойница не нашла дорогу назад. А за пределы этой комнаты особо и не заходили – впрочем, я и не настаивала.

Я убрала с края стола выцветшую газету, на которой уже невозможно было ничего прочитать. Пристроила на чистый краешек письма и чернильницу с пером. Возвращаться в гостиную и встречаться со Стрельцовым не хотелось, поэтому я спустилась во двор через лестницу в мезонин. Пожалуй, здесь я и размещу управляющего. Захочет – будет работать в кабинете за секретером, не захочет – всегда сможет подняться, если понадобится что-то доложить. Правда, я была не уверена, что сама стану много времени проводить в кабинете: рабочих рук по-прежнему не хватало. Вот и сейчас из-за двери в коридор доносились команды неугомонной Марьи Алексеевны – когда только успела отдохнуть и спуститься!

Пожалуй, мне не помешала бы и экономка, распоряжаться в доме – да только где ж ее взять и чем платить?

А еще кухарка, горничная, работник в помощь Герасиму, работницы на огород и конюх со скотницей. Мечтать не вредно, но пока воду из колодца придется тащить самой, и отмывать кабинет тоже.

Я опустила в колодец ведро, но едва начала крутить ворот, как поверх моей ладони легла чужая. Я развернулась. Герасим. Внутри всколыхнулась обида и разочарование. Я тут же обозвала себя дурой – а кого я еще ожидала увидеть и, главное, зачем? Наобщались уже за сегодня, достаточно.

Дворник отстранил меня от ворота. Вытащив ведро, поманил за собой в мастерскую.

На верстаке стоял полностью сколоченный улей, рядом лежала рамка. Герасим поднял крышку, вставил в улей рамку. Вопросительно посмотрел на меня.

– Все правильно. У тебя замечательно получилось.

Улей пах свежим деревом, золотился в лучах солнца, падающих в окно. На душе потеплело. Лиха беда начало. Завтра Герасим отправится с мужиками в лес разделывать доски. Скоро будут и другие ульи. Я коснулась крышки – дворник не поленился выгладить доски, чтобы не оставляли заноз. Надо бы побелить известкой, чтобы защитить от гнили, и сделать какой-нибудь яркий рисунок, чтобы пчелам было легче находить свой улей.

– У тебя золотые руки, Герасим.

Дворник просиял, с достоинством поклонился. Взял с верстака рейки, показал мне.

– Да, нужны еще, – подтвердила я. – И не забывай про проволоку, чтобы крепить вощину.

Вощина! Вот о чем я совершенно не подумала!

Солнце уже спускалось к верхушкам деревьев. Кажется, мытье полов и письма придется немного отложить. Надо насобирать воска, пока не стемнело. Вооружившись длинным ножом для вырезания сот и парой ведер, я отправилась на пасеку. Полкан, радуясь прогулке, заскакал рядом.

Моей радости, правда, хватило ненадолго. Вынув заглушку из ближайшей к парку колоды, я едва не разревелась. Вместо сот внутри оказалась восковая труха с запахом затхлости и мышиного помета. Полкан, увязавшийся за мной, недовольно чихнул.

Отодвинувшись, я вытерла глаза рукавом. Обругала себя разнюнившейся дурой. Да, обидно, но этого следовало ожидать. В конце концов, если за пасекой не приглядывали три года, с чего вдруг я взяла, будто в брошенных ульях с погибшими семьями сохранится что-то полезное? Но сдаваться рано. Может, хоть в скольких-то пустых колодах остался воск. А не остался – значит, переплавлю свечи, сколько получится.

Полкан лизнул меня в нос, утешая. Потрусил по траве, ближайшую колоду без пчел проигнорировал, ткнулся носом в следующую.

Я отвязала с пояса фартук, замотала им лицо.

– Не лез бы ты туда. Мышиная лихорадка – жуткая штука. Не знаю, болеют ли ей собаки, но потерять такого замечательного пса из-за глупой инфекции мне не хотелось бы.

Полкан то ли чихнул, то ли фыркнул. «Я о себе сам позабочусь, а ты займись делом», – читалось на его довольной морде с высунутым языком.

Я последовала этому безмолвному совету. В подсказанной Полканом колоде мыши уничтожили соты с медом и пергой, но осталось достаточно пустых и с погибшими личинками, чтобы мне удалось наполнить сразу четверть ведра. Дальше тоже пошло неплохо. Довольно быстро стало очевидно, что в упавших колодах рассчитывать не на что, а те, которые еще стояли, мыши повредили меньше – в самом деле, зачем стараться и карабкаться, когда рядом настоящие кормушки? Полкан то и дело клацал зубами, вылавливая из травы грызунов.

Значит, планы на ближайшие дни придется менять. Завтра же обойду все брошенные колоды, вытащив из них воск, и велю собрать их и сжечь. Только надо придумать, как объяснить парням, зачем дышать через платок, и проследить, чтобы сразу же помыли руки. Еще расставить рядом с живыми семьями мышеловки, хотя бы простейшие: наполненная водой емкость с переворачивающейся крышкой. И не забыть сказать Герасиму, чтобы на ножки подставок к новым ульям приделал деревянные или жестяные круги-козырьки, защищающие от мышей.

– Надо завести сторожа и кошек, – сказала я вслух.

Полкан выплюнул к моим ногам придушенную мышь. Возмущенно гавкнул.

– Уверен? – рассмеялась я.

Он энергично завилял хвостом. Нырнул в траву и положил к моим ногам еще одного грызуна.

– Убедил. – Я потрепала его по голове. – Главное, никакой гадостью от них не заразись.

Пес коротко гавкнул и продолжил охоту. А я продолжила свою. Наполненные смятыми – все равно на переработку – сотами ведра оказались тяжеленькими, и я едва доволокла их до дома.

Герасим, выйдя из сарая, сокрушенно покачал головой. Постучал себя в грудь.

– Пожадничала, – вздохнула я, вытирая лоб рукавом. – Но в следующий раз я лучше кого-нибудь из мальчишек позову. Тяжести таскать много ума не надо, а рамки делать, кроме тебя, некому.

Дворник пожевал губами. Не дожидаясь, пока он начнет спорить, я спросила:

– Не знаешь, в чем батюшка соты вываривал?

Герасим провел меня в дальний угол сарая, где стояли два котла из чугуна, ведра на полтора каждый. Не лучший вариант, конечно – куда больше бы подошла эмалированная посуда или нержавейка, да где ж их тут взять? Я попыталась приподнять котел и охнула – килограммов десять в пустом, а если туда налить воды и воска, пупок развяжется. Дворник решительно отстранил меня в сторону.

– Погоди, – сказала я. – Нечего обсиженные мышами соты в дом тащить. Давай уличный очаг разожжем.

В глазах Герасима промелькнуло удивление – похоже, именно туда он и собирался нести котел. В самом деле, над сложенным из плоских камней очагом стояла чугунная рама с цепью и крюком. Я думала, это было устроено, чтобы кипятить белье или варить какую-нибудь мешанку для скота, но, похоже, не только.

Вдвоем с Герасимом мы подвесили на крюках котлы, наполненные сотами и водой, развели очаг. Вот теперь можно и к письмам вернуться на час-полтора. Впрочем, нет. Сперва мне нужно порасспросить кое о чем Марью Алексеевну.

Глава 4

Генеральша нашлась в кладовой. Вместе с девочками. Акулька скрючилась над листом бумаги на сундуке у окна. Стеша придерживала крышку другого сундука. Марья Алексеевна склонилась над ним.

– Пиши. Сундук, окованный медью.

Я вгляделась в зеленые накладки на старом дереве. Может, и правда медь.

– Внутри… – Она брезгливо, двумя пальцами подняла… нечто. Во все стороны разлетелись белые бабочки. – Внутри одежда, побитая молью. Вынести на улицу, нетронутое вырезать и прокалить на солнце, потом лоскуты употребить по необходимости. Остальное закопать в саду под деревьями. Стеша, убирай.

Девушка захлопнула крышку и передвинула сундук к стене у входа, где уже громоздились с полдюжины разнообразных – от здоровенных до маленьких.

– А, Глашенька! – приветствовала меня генеральша. – Я подумала, что тебе некогда в кладовой роспись сделать, прости за самоуправство.

– Не за что прощать, и я очень вам благодарна, – откликнулась я. Снова оглядела гору разномастных сундуков у одной стены и аккуратные пирамиды у другой. – Это уже рассортированное?

– Да, вот тут – хорошее. – Она указала на стену, где все красовалось почти в армейском порядке. – А вот это – никуда не годится. Там кое-где вещи, которые моей бабке было бы впору носить. Ладно бы целые, доброй ткани применение всегда найдется. Но ведь полный сундук непряденой шерсти моль сожрала! А еще в одном даже не разобрать, что хранилось, все сгнило!

– Это, пожалуй, не только тетушкина заслуга, – задумчиво проговорила я.

– Не только. Прости, милая, но батюшке твоему, кроме своих пчелок, ни до чего дела не было. И матушка больше балами да нарядами интересовалась, чем хозяйством. Кабы Павлуша в первый год свой в гвардии пятнадцать тысяч отрубов не проиграл…

– Сколько?! – ахнула я.

Пятнадцать тысяч! Пять лет, пусть скромной, жизни в столице!

Карточный долг должен быть выплачен сразу же или в ближайшие дни – иначе молодому человеку никто руки не подаст. Вряд ли у… семнадцатилетнего, получается, оболтуса было столько собственных денег. Но хватило ли сбережений семьи, или долги «от родителей», которыми попрекала Глашу старуха, тогда и образовались? И сколько из них успели выплатить?

– А тебе не говорили? Ах да. Оно, конечно, кто из молодых людей не проигрывался в пух и прах. – Она покачала головой. – В каком-то смысле семье это на пользу пошло: снимать дом в столице не по карману стало, а в нашей глуши балов да соблазнов куда меньше, чем там. Правда, Наташа хозяйство все равно не полюбила. Ты, видать, не в нее удалась.

Я пожала плечами: слова в голове крутились исключительно нецензурные.

– Ты чего хотела-то? – вернула меня на грешную землю Марья Алексеевна.

– Не держит ли кто из наших соседей винодельню?

– Откуда ж в наших краях винодельня? – удивилась она. – Не вызревает у нас виноград. Водку многие гонят, наливки-настойки, но чтобы винодельня…

– Понятно. А сыроварню?

– Это к Софочке, князя нашего старшей сестрице.

И тут Северский! Есть ли в этом уезде что-то, с чем он не связан?

– Что тебе от ее сыров? – спохватилась генеральша.

– От сыров – ничего. Мне пресс нужен. Желательно винтовой. В аренду на несколько дней, потом верну.

Марья Алексеевна моргнула.

– Опять чего-то диковинное удумала?

– Да какое там! – отмахнулась я. – Воск вытапливать.

– Из шварки, что ли, воск выжимать? Так, поди, у батюшки твоего чурбаки остались.

– Шварки? – не поняла я.

Мы недоуменно уставились друг на друга.

– Пойдем-ка.

Она подхватила меня под локоть. В сарае уже стемнело, но Марья Алексеевна зажгла огонек. Оглядевшись по сторонам, подняла с пола железный короб с желобом на конце – он лежал рядом с котлами, которые я забрала для вытопки воска.

– Ставишь на очаг, насыпаешь соломы, чтобы, когда сквозь нее воск протекает, коконы личинок и прочий мусор задерживала. Льешь туда воск из котла черпаком. – Она потрясла здоровенным половником, валявшимся тут же. – Как наполнится столько, что больше некуда, кладешь вот этот чурбак, – она подняла увесистую деревяшку, пропитанную воском, – и велишь мужикам стукнуть со всей силы, чтобы воск отжать. В коробке остаются шварки, из них потом шварочный воск можно выварить.

– Так вот отчего «воскобойня»! – сообразила я.

Марья Алексеевна посмотрела на меня как на ребенка, заявившего, что ветер дует оттого, что деревья качаются.

– Глашенька, милая, я, конечно, помогу чем смогу, но как ты собралась всем этим заниматься, если ничего не знаешь? Может, к Лисицыну съездишь? Барышня ты милая, если глазками вот так похлопаешь, – генеральша изобразила как, и я едва не расхохоталась, – все разузнаешь, что тебе надо.

– К Лисицыну, может, и съезжу: ни знания, ни знакомства лишними не бывают, – не стала спорить я, решив не напоминать, что на похороны и поминки этот сосед не приехал. – Но пресс мне нужен не для шварок, а чтобы как можно меньше воска в мерве оставалось.

– В мерве? – нахмурилась она.

– Вытопках.

– А, в жакре! Так там же грязь одна!

– Там почти половина воска. И закапывать его в землю, когда на вощину пчелам не хватает, я не намерена.

Когда Герасим закончит с досками и ульями, можно попробовать вместе с ним придумать воскотопку с прессом. Но пока хотя бы просто пресс в аренду взять.

Генеральша пощупала мне лоб.

– Вроде жара нет. Зачем брать у пчел воск, чтобы обратно его пчелам отдавать?

Пришлось объяснить про рамки подробнее – кажется, в прошлый раз я это упустила.

Марья Алексеевна с сомнением покачала головой.

– Откуда ты это взяла?

– Из старых журналов, – призналась я, не став уточнять, что «старыми» были журналы двадцатых годов двадцатого же века, сохранившиеся у деда.

– Кабы в журналах такое было, все бы пользовались, а я что-то не слышала, чтобы жакру прессом отжимали.

– Марья Алексеевна, так я-то не все! Тетушка говорила, мы в долгах как в шелках. Тут о каждой змейке думать приходится. Сами посчитайте: я сейчас с брошенных пчелами колод принесла два ведра сот.

Генеральша озадаченно кивнула.

– Это около десяти фунтов воска. Если еще два-три раза выварить и отжать, можно еще пару фунтов добыть, а это по нынешним ценам около двух отрубов! Только с четырех колод, а их там сорок брошенных. Хорошо, пусть половину мыши погрызли. Десять отрубов в землю закапывать? Это корова!

– Ну, Глаша, ну шустра! – всплеснула руками Марья Алексеевна. – Не удивлюсь, если ты и из выжимок найдешь, что вытащить.

– Конечно! – воодушевилась я, сделав вид, будто не замечаю смешинок в ее взгляде. – Часть можно дать курам и скоту как вита… как добавку, чтобы здоровей были. Основную часть проварить со щелоком – так можно еще лишнюю десятину воска добыть. А то, что останется, пустить на удобрение.

Еще можно подумать о спиртовой экстракции воска – но это осенью, когда забот меньше станет, так что пока и говорить вслух не стоит.

Генеральша рассмеялась.

– На все у тебя ответ найдется! – Она уставилась в потолок, явно что-то подсчитывая. – Значит, так. Софья за пресс наверняка об услуге попросит. Больше десятины луга ей на сезон не сдавать, овчинка выделки стоить не будет.

– Я запомню, спасибо.

Марья Алексеевна отправилась обратно в кладовую – «пока совсем не стемнело». Я, помешав начинающее закипать варево, собиралась вернуться к письмам, но стук копыт со стороны дороги снова отвлек от дел.

Из дрожек выскочил Нелидов. Поклонившись мне, подхватил небольшой сундучок. Кучер, едва дождавшись знака, тронул поводья и покатил прочь.

– Это все ваши вещи? – не удержалась я.

Он улыбнулся.

– Говорят, мудрец довольствуется малым. Хоть в чем-то я могу уподобиться мудрецу.

– Простите, это было бестактно с моей стороны, – опомнилась я. – Пойдемте, я покажу вам вашу комнату.

Мы подошли к флигелю. Крапиву, проросшую сквозь крыльцо, вырвали еще утром, до приезда гостей, но облупившиеся наличники и подгнившие столбики у перил крыльца было видно даже в спускающихся сумерках.

– Я уже упоминала, что хозяйство не в лучшем состоянии, – зачем-то начала оправдываться я. – С прислугой тоже… сложно. Обед и ужин вместе со всеми, и вы всегда можете попросить еду на кухне, если понадобится. Топить уже, наверное, не придется до осени, но, если что, обратитесь к Герасиму, печи – его забота.

– Ничего страшного. Я привык обходиться без прислуги.

Я кивнула, открывая дверь. Оглядела комнату. Последние лучи солнца падали сквозь окно, и помещение выглядело просторным и светлым. Впрочем, просторным оно могло выглядеть из-за минимума мебели. Печка-голландка у стены с уходящей в потолок трубой. Огромный – метра два в длину – сундук, он же кровать.

– Постель в сундуке. – Я протянула Нелидову ключ. – Солому в тюфяке сменили сегодня, она свежая. Одеяло проветрили, подушку тоже, все там же. – Я едва не брякнула про исключительно экологичную набивку из гречневой лузги, но вовремя придержала язык за зубами, сообразив, что здесь шутку не оценят. – Простыни…

– У меня есть свои.

– Как хотите.

Что еще? Я огляделась снова. Стол с въевшимися пятнами, медный подсвечник и полдюжины свечей, письменный прибор и футляр с перьями. Полка с книгами – старые календари, насколько я могла судить по корешкам. Ширма, сейчас отгораживающая столик с умывальными принадлежностями, но ею можно отгородить и постель от посторонних глаз.

– Вода в бочке, если нужно – попросите Герасима, он принесет. Со всем остальным вам придется справляться самому. Как я уже упоминала, прислуги не хватает.

– Вы очень добры, Глафира Андреевна. Отдельный флигель, рабочее место, светло и сухо – это больше, чем я рассчитывал.

– Надеюсь, вам будет удобно. Устраивайтесь. О делах поговорим завтра.

– С вашего позволения, я бы начал сегодня. Я осмелился написать в Большие Комары и вызвать уездного землемера. Полагаю, он появится послезавтра с утра. Я был бы вам очень признателен, если бы вы не планировали на послезавтра никаких поездок и позволили воспользоваться вашей лошадью и дрожками.

– Во что мне обойдутся его услуги? – спросила я. Тут же обругала себя за чрезмерную прямоту, но Нелидов не смутился.

– Десять отрубов. Однако его официальное заключение образумит ваших соседей, решивших воспользоваться… не слишком хорошим хозяйствованием, и сэкономит вам куда более существенные суммы на судебные издержки.

– Даже так? – приподняла бровь я.

– До меня дошли кое-какие слухи. Не берусь ручаться за их точность, но по своему опыту знаю, что многие добрые соседи не постесняются поживиться за счет того, что, по их мнению, плохо лежит. И вы позволите мне ознакомиться с межевыми книгами?

– Разумеется. Как и со всеми остальными документами. – Подумав, я добавила: – Пожалуй, мне стоит поехать с вами. Хотя бы для начала стоит узнать о состоянии дел из первых рук.

– Поездка может оказаться утомительной.

– Такова моя карма, – фыркнула я.

Нелидов изумленно посмотрел на меня. Я опомнилась.

– На Востоке так называют последствия наших поступков, определяющие наши судьбы. «Что посеешь, то и пожнешь» в изложении тамошних мистиков. – Я поторопилась сменить тему. – Последние годы я пренебрегала своими обязанностями хозяйки, и неважно, что не совсем по собственной воле. Теперь придется наверстывать. В любом случае полагаю, что день, потраченный на личное знакомство с собственными землями и людьми, все же лучше, чем годы, потраченные на судебные тяжбы.