Читать книгу: «Жребий. Книга вторая. В паутине лжи», страница 2

Бориса, казалось, нисколько не впечатлило обвинение коллеги, однако он криво усмехнулся.

– Ну вот, а то все мямлишь, как девочка. Ладно, все это лирика, давай к делу. В случае с Блохиным Игрок подбрасывал кубики. Что он будет делать сейчас? Снова кубики? Или наш маньяк не повторяется? Так, студент, если речь об игре, он стопудово оставил нам подсказки. Подними все улики по делу Блохина. Благо времени прошло совсем немного. Изучи все. Ты понял?

Юдин, завороженный энергией, с которой Борис рассуждал и давал указания, закивал, готовый немедленно сорваться с места.

– Вот и зацепка, – едва сдерживая улыбку, проговорил Борис.

Он уверенно завел двигатель машины и, резко вывернув руль, отъехал от бордюра.

Глава 3

Аня лежала на кровати, уставившись куда-то в потолок. Хотя под несколькими слоями марли то место, куда она смотрела, больше напоминало небо на высоте десяти тысяч километров. Она лишь однажды видела такое, когда летела с мамой на самолете. Далеко внизу простирались плотным белым ковром облака, а все остальное пространство было занято режущей глаза бездонной голубизной. Она куполом смыкалась над их самолетом, но как Аня ни старалась извернуться в кресле, центра этого купола рассмотреть не могла. Зато сейчас она видела его очень хорошо.

В палату кто-то тихо вошел. Она замерла, прислушиваясь к чуть шаркающей походке пожилой медсестры, той самой, что приносила ей еду из больничной столовки. Отвыкшая есть досыта, Аня часто пропускала ужин. Но сейчас не разливающаяся в воздухе улыбка женщины, не ее немигающий взгляд, направленный на лицо девочки, не чуть заметный аромат лаванды от ее халата так привлек Аню. Запах. Хорошо знакомый ей душный сливочный запах. Он против воли будил в ней тревогу.

Аня рывком села на кровати и со всей силы вжалась спиной в подушку, словно старалась увеличить расстояние от неизбежно надвигающейся на нее угрозы.

– Нет, – срывающимся голосом бросила она, выставив вперед руку. – Нет, – замотала в приступе тревоги головой. – Не хочу.

– Дуреха, поешь. Котлеты сегодня уж больно вкусные. Зря, что ли, несла?

Женщина остановилась посреди комнаты, не зная, что делать. Но увидев, что пациентка накрылась с головой одеялом, спешно повернула обратно к двери.

– Что тут происходит? – привлеченный криками Ани, в палату вошел доктор Карелик.

– Да вот, Рафаэль Матвеевич, не ест, – посетовала сестра и быстро направилась к выходу.

– Ну что тут у нас? – дежурная фраза врача вмиг заставила Аню успокоиться, но из-под одеяла она вылезать не торопилась. Так и продолжала сидеть, вжавшись в стену и глядя в сторону доктора. – Ты что-то вспомнила, или тетя Маша напугала тебя?

Однако Аня и не думала отвечать.

– Ну хорошо, отдыхай, – Рафаэль Матвеевич положил руку ей на колено. Девушка дернулась, рухнула на кровать и, свернувшись калачиком, замерла. Доктор тоже поспешил подняться. Он еще пару минут смотрел на замерший под одеялом ком и вышел из палаты.

В плену у Тани было много стыдных и отчаянных дней, но именно этот она запомнила, казалось, на всю жизнь. Он будет преследовать ее вечно своим сладковато-душным запахом.

Это случилось через день после того, как она впервые услышала шепот из самого темного угла своей тюрьмы. Погода была совсем не такая, как сегодня. Только что смолкла гроза. Лишь дождь то продолжал тихо шуршать за окном, то, подгоняемый порывами ветра, начинал барабанить по доскам рамы десятками маленьких кулачков.

Этот перестук, похожий на азбуку Морзе, невольно занимал ее сознание. Ей казалось, она знает, от чего сходили с ума Древние Греки. Как странно, мы слышим тысячи звуков каждый день, каждую минуту, каждую секунду, но полагаемся все же на глаза. Сейчас, когда зрение стало ей недоступно, организм пытается перестроиться на новый режим функционирования. Даже шум дождя, казалось бы совершенно безобидный, воспринимается воспаленным сознанием как возможная угроза. Может быть, действительно за окном маленькие злобные барабашки хотят ворваться внутрь? Мозг пытается идентифицировать каждый новый шорох. Пока он это делает, сознание рисует тысячи самых ужасных картин неминуемой смерти, которые на скорости гоночного болида проносятся в голове, заставляя сердце сжиматься, а слепые глаза беспокойно шарить в темноте.

«Интересно, как долго мне удастся оставаться здесь гомо сапиенс? Да, можно до усрачки убеждать себя в том, что я никогда не утрачу человеческий облик, лучше умереть… Вот только завтра, когда за меня начнет думать мой желудок, будет не до гордости и рассуждений о морали. Инстинкты сильнее. Они всегда найдут возможность напомнить нам, кто мы на самом деле. Всего лишь животные. А что делает животное, попавшее в капкан? Правильно, отгрызает себе лапу. Интересно, если этот урод предложит отрубить мне ногу за свободу, я буду долго колебаться? Дольше минуты?»

Тяжелое дыхание подвала вернуло ее в реальность. И размышления, призванные подбодрить, напротив, еще больше угнетали ее. Сил не было ни на то, чтобы жалеть себя, ни на то, чтобы слезть с подстилки и обследовать единственный нетронутый квадрат пола. Однако она сделала над собой усилие и вылезла из-под одеяла. Не обращая внимания на зябкую сырость, что принес в подвал неожиданный дождь, принялась ползать на четвереньках, обшаривая гладкий, покрытый слоем краски, пол.

– Что ты там опять ищешь? – с сарказмом спросила Аня. Из ее угла не доносилось ни шороха. Но Таня чувствовала на себе ее пристальный взгляд.

– Сережку уронила, – машинально соврала она, не прекращая поиски.

– Боишься, без сережки ты не такая сексапильная?

Таня осела на пол, в недоумении пялясь в сторону, откуда доносился насмешливый голос.

– Зачем ты так? Эти сережки мне подарил дедушка, – неожиданно вспыхнула она.

– Он скоро заберет у тебя все, даже волю. Ты сможешь так жить?

– Я хочу жить, – огрызнулась Таня и, не желая больше разговаривать, нашарила рукой подстилку и залезла с головой под одеяло. Она знала, у нее получится. Хоть что-то же она должна найти? Только не сейчас, когда эта дура пялится на нее и отпускает свои идиотские остроты.

Из угла донесся слабый шорох. Это Аня перевернулась на спину и, положив ногу на ногу, начала раскачивать ее.

Таня высунула нос из-под одеяла и принюхалась. В неподвижном воздухе, пропитанном запахами пыли, нестираного тряпья и тонким, но хорошо различимым запахом аммиака, прибавилось еще что-то. Она уловила этот запах с самого начала, как только проснулась, но лишь сейчас, когда успокоилась, вдруг вспомнила о нем. Несколько мгновений она напряженно прислушивалась к себе, пытаясь идентифицировать его. Он заставил ее вылезти из своего укрытия. Это был душный, сладковато-пряный аромат кислого молока. Таня прищурилась. На столе, в скудном свете, пробивающемся в зазоры между досок, виднелась тарелка с горкой сложенных друг на друга бутербродов и высокий стакан. Она только сейчас поняла, что уже несколько дней ничего не ела. И сейчас, при виде еды, в ней проснулся голод. Все разом отошло на второй план, она ощущала лишь свой желудок, который жгло каленым железом от запаха бутербродов с сыром. Она подтянула колени к груди, пытаясь приглушить завывания сведенного спазмом желудка. На нее вдруг навалились злость и отчаянье.

– Не будь дурой, поешь, – послышался из темноты издевательски-равнодушный шепот.

– Сама ешь, – свой собственный голос срывался от подкатившей к горлу ярости и желчи. Рот мгновенно наполнился едкой слюной.

Она снова улеглась на свой матрас и принципиально отвернулась в другую сторону. Нащупав край одеяла, одним движением накрылась с головой, изо всех сил пытаясь сдержать приступ досады.

Пока она, как упрямый барабашка, ворчала под одеялом, Аня больше не произнесла ни звука. Ее молчание бесило сильнее, чем нравоучения пару минут назад.

Снова перевернувшись на спину, Таня рывком откинула одеяло и нарочито громко, из протеста, шлепнула руками по матрасу. Ей хотелось, чтобы обрушился потолок, чтобы Аня снова начала читать свои морали, чтобы случилось что-то, что оправдает ее совершенно глупые слезы. Хоть какой-то более или менее достойный повод плакать. Злоба, бессилие, страх, неуверенность, упрямство – все это бурлило сейчас внутри, как в кипящем котле, заставляя тело ежесекундно напрягаться и вздрагивать. Ярость на время заглушила желудок.

Таня еще долго проклинала всех и вся. Сознание рисовало эгоистические картины мучительной, но гордой смерти. Пока она окончательно не устала от собственного занудства и, чувствуя себя совершенно опустошённой и жалкой, не начала прислушиваться. В тишине раздавалось лишь едва различимое сопение. В голове мелькнула отчаянная мысль: «Возьму маленький кусочек, он и не заметит». Желудок одобрительно подал голос.

Она с трудом поднялась на ноги и еще несколько секунд пыталась поймать равновесие, балансируя в воздухе руками. Медленно, чтобы не разбудить соседку, подтянула рукой цепь и сделала первый неуверенный шажок. Продолжая балансировать свободной рукой и при каждом шаге заваливаясь из стороны в сторону, она все-таки добралась до окна. Также тихо опустила цепь и, прихватив одной рукой тарелку с бутербродами, уселась по-турецки на пол.

Ее маленькой сделке с совестью ничего не должно было помешать, поэтому она снова прислушалась. Вокруг стояла звенящая тишина. Самым громким звуком было ее собственное, дрожащее от предвкушения и страха поимки дыхание. Она осторожно отломила небольшой кусочек от нижнего бутерброда и быстро положила его в рот. Стоило хлебному мякишу коснуться языка, как рот мгновенно наполнился слюной, а желудок свернуло в бараний рог. На нее навалился такой мучительный голод, что она начала пихать еду в рот обеими руками, даже не понимая, что ест. А потом жевала вперемешку с соплями, слезами, давясь и всхлипывая, пока не вылизала всю тарелку. В приступе отчаянья она посмотрела на полный стакан воды. Решив, что теперь уже поздно разыгрывать обиженную гордость, Таня схватила стакан и залпом осушила. Внутри стало тепло и спокойно, она закрыла глаза, пытаясь посмаковать несколько блаженных сытых минут счастья, прежде чем снова окажется в темном, холодном подвале.

– Не расстраивайся, это всего лишь инстинкты. Вы же проходили пирамиду Маслоу? – усмехнулась из своего закутка соседка.

Тане стало ужасно стыдно. Прошло совсем немного времени после ее пламенной речи «Жри сама», и вот, сопя и чавкая, как свинья, она сожрала подачку. Аня права, несколько дней – и все века эволюции полетят к псу под хвост, доказывая в очередной раз теорию Дарвина.

– Сама-то жрешь, – буркнула она в ответ.

– Конечно! Сейчас главная задача – протянуть как можно дольше. Думаешь, я не знаю, зачем ты постоянно обшариваешь подвал? Ищешь, чем наручники открыть. Вот только я тебя разочарую: на двери кодовый замок. И даже если ты отстегнешь чертов наручник, он убьет тебя, ну или с голоду сдохнешь. Выбирай.

– Пошла ты. Ты ничего обо мне не знаешь.

Таня зажала уши руками и начала мычать про себя первую пришедшую на ум мелодию.

– Послушай, если ты будешь делать то, что он от тебя хочет, выживешь. Нас найдут. Я точно знаю.

– Я не хочу в узде, не хочу. Я не хочу покорно жрать с его руки.

– Дура. Чтобы выжить, все средства хороши. Никто не имеет права осуждать тебя, слышишь. Ты поймешь, о чем я говорю. Надеюсь, нас найдут раньше, – тихо выдохнула она.

Ни одна из девочек больше не произнесла ни слова. Таня не знала, сколько прошло времени. В темноте вообще тяжело ориентироваться. Непонятно, что сейчас – день или ночь, прошло полдня или только час. Она пыталась оценивать по яркости света в зазорах между досками, даже пыталась считать секунды, чтобы понять течение времени здесь, но скоро сбилась и лежала молча, как прикормленная дворняга на своей жалкой подстилке, абсолютно без мыслей.

***

Борис вошел в тонущий в ярком солнечном свете кабинет. От всех предметов здесь исходило чуть заметное сияние: и от убеленной сединой головы Карелика, и от ручки, которой он что-то размашисто записывал в истории болезни, и от его халата, стола, стеллажей с бумагами и большого кожаного дивана, на котором обычно сидели его пациенты, а сейчас уселся вызнанный ранним звонком Бисаев.

– Рафаэль Матвеевич, – напомнил о себе Борис, глядя на склоненную над столом голову доктора.

– Да-да, голубчик, – его ручка с еще большей энергией устремилась по листу. – Одну минуточку, и я весь ваш, – нараспев проговорил он и наконец отложил бумаги на край стола. – Простите, ничего не успеваю.

– Вы сказали – срочно, и вот я здесь, – ответил Борис. Он положил ногу на ногу и расслабленно откинулся на мягкую кожаную спинку дивана.

– Да. Видите ли, ваша дочь совершенно спонтанно начала в наших с ней беседах упоминать некую девочку Аню, с которой делила заточение.

– Не понял, – Борис машинально выпрямился и полез в карман за сигаретами. Однако встретившись с предостерегающим взглядом врача, зажал пачку в ладони.

– Вы сказали «Аня»?

– Да, товарищ майор, я сказал «Аня».

– И что это, по-вашему, значит? – с надеждой в голосе спросил Борис. – Она начинает вспоминать?

– Думаю, об этом рано говорить. Но ее рассказ стал более детальным, в нем появились действующие лица – это хорошо. В ее состоянии определенно наметилась динамика.

– Но кто для нее эта самая Аня?

– Я пока не могу ответить на ваш вопрос.

– Но хоть предположить-то вы можете?

– Предположить могу. Так может проявиться ее альтер эго. Внутренний голос, – пояснил он Борису. – Возможно, Аня – это девочка, с которой она не хочет себя ассоциировать. Это может случиться по разным причинам: ей нанесли невыносимую боль, и она абстрагировалась от своей личности, превратив ее в другого человека. Это может быть вымышленный друг, что неудивительно, особенно принимая во внимание то, что она на протяжении долгого времени была в заключении совсем одна. Ну или это и правда была самая настоящая девочка, которую злоумышленник держал вместе с вашей дочерью.

– То есть, как всегда, одни гипотезы? – с досадой подытожил Борис и вытряхнул из пачки сигарету.

– Вы не правы, Борис Сергеевич, теперь я могу разговорить ее. Это отправная точка. Если до этого момента Аня вообще ничего не рассказывала о последних двух годах жизни, то сейчас появилась эта девочка, через которую я могу действовать.

– Надеюсь, Рафаэль Матвеевич, надеюсь… – поднимаясь, проговорил Борис, закинул в рот сигарету и направился к выходу.

– А что за страшное событие? – в дверях он развернулся к доктору, который уже вернулся к своей писанине. – Аню обследовали. Он не тронул ее.

– А почему вы думаете, что самым страшным событием для девушки может стать именно изнасилование? – обезоруживающе авторитетно спросил Карелик.

– Я не думаю, – рассеянно ответил Борис.

Еще раз неуверенно кивнул доктору, прощаясь, и поспешил покинуть кабинет.

Он вышел на больничное крыльцо и, прикрывая сигарету ладонью, зачиркал зажигалкой, но огонек никак не хотел поджигаться. Борис раздраженно потряс зажигалку и попробовал снова.

– Да что б тебя, – со злостью отшвырнул ее вместе с сигаретой в урну и быстро сбежал по ступеням вниз.

Сидя в машине, Борис продолжал размышлять над словами Карелика. А ведь он прав, Игрок мог мучить Аню и не прибегая к насилию. Эти мысли высасывали остатки самообладания, но сейчас его занимала еще одна мысль, которой он сразу не придал значение, расстроенный словами врача. Таня. Ведь это может быть Таня Матвиенко – четвертая жертва Игрока, которую они нашли в подвале Блохина. Она вполне могла делить заточение с его Аней. Он завел двигатель, бросил взгляд через лобовое стекло на окна палаты дочери и не спеша отъехал от бордюра.

Глава 4

Вернувшись в управление, Борис в первую очередь освежил в памяти все, что у него было на Таню Матвиенко. Информация была скорее общая: адрес, социальное положение семьи, школа. Но одна деталь, которая еще год назад не привлекла бы его внимание, бросилась в глаза. Родители Тани умерли, и ее воспитывал дедушка. Аня по какой-то причине рассказывает историю Тани Матвиенко. Все сходится: и небольшой городок, и дедушка. Очень похоже на то, о чем говорила дочь на сеансах терапии.

Он сфотографировал адрес Тани и быстро направился к двери.

На пороге он столкнулся с Юдиным, руки которого были заняты несколькими увесистыми папками с уликами по делу Блохина. Тот вжался в дверной косяк, пропуская патрона, и проводил его вопросительным взглядом. Пожав плечами, Андрей зашел в кабинет и сгрузил тут же разъехавшиеся папки на стол.

Борис давил на газ что было сил, матеря всех, кто, по его мнению, мешался ему на пути. И тупящих на дороге куриц, насосавших на машину. Светофоры, которые, как назло, встречали его предостерегающим желтым. Сыпля ругательства себе под нос, Борис стоически смирял свой пыл, срываясь с места, когда путь наконец-то оказывался свободен.

До Глебовска он доехал за пару часов и, петляя по узким серым улочкам провинциального городка, наконец оказался на глухой окраине, где в одной из бесконечных трехэтажек и жила когда-то Таня Матвиенко.

Он был здесь единственный раз, год назад. Объезжал всех пропавших детей, чье исчезновение было хоть немного подозрительным. Ему тогда повезло, он приехал в день похорон ее деда, и, как водится в маленьких городках, на поминки собралась вся улица. По-настоящему знающих семью были единицы, да и принимая во внимание их скорбное настроение, говорили они мало и рассеянно. Те же, кто пришел сюда из чистого любопытства, и вовсе ничего сказать не могли, кроме слухов, которые еще больше запутали Бориса. Директор школы и Танина подруга тоже ничего толком не сообщили, кроме того, что Матвиенко хорошо училась и была нелюдимой. Единственная улика, надежно связавшая Таню с его Аней, – кубик, лежащий в горшке с алоэ.

Сейчас в их маленькой квартирке на первом этаже жила семья азербайджанцев, торговавших на местном рынке овощами. Ничего о прежних жильцах они не знали. Но позволили Борису еще раз осмотреть квартиру. Его поразило обилие пестрых ковров на стенах и полу, куча мелких, сопливых детей, что всюду следовали за ним, как стайка любопытных сурикатов, и боевого вида кот с одним ухом, казавшийся предводителем этой странной шайки. Он сделал пару фото на телефон и уже стоял на пороге, когда глава семейства, вдруг что-то вспомнив, растворился за поворотом узенького коридора и через пару минут вышел с пакетом. На ломаном русском объяснил, что вещи остались от прежних жильцов. Дескать, хотел выбросить, но со временем забыл о них.

Заполучив набитый хламом полиэтиленовый мешок, Борис наконец покинул квартиру. Он вышел на улицу и прикурил, облокотившись на капот своего джипа. Щуря от дыма глаз, некоторое время наблюдал за гомонящей оравой детворы, что устроила шумные догонялки в небольшом, отгороженном забором дворике. В дальней его части между металлическими перекладинами были натянуты веревки, на которых, надуваясь парусами, сушились белоснежные простыни. Немолодая хозяйка гоняла снующих между ее бельем ребят, грозя им стареньким веником.

У раскрытых металлических дверей приемки магазинчика стояла газелька с хлебом. Из подсобки то и дело появлялся грузчик, затаскивая внутрь широкие деревянные поддоны с булками.

Борис бросил окурок в урну, подошел к охраняющей свое белье хозяйке и уселся рядом с ней на скамейку.

– Давно здесь живете?

Сосредоточенно следящая за передвижениями детворы женщина обернулась.

– Ну допустим. Тебе-то какой интерес?

– Я жил здесь мальчишкой, сегодня вот проезжал мимо, решил заехать. Ностальгия, – пояснил он.

– Да, раньше-то не было такого хулиганья, – ответила женщина, окинув взглядом веревки с бельем. – Уважали старших-то. А сейчас что?

Она вскочила на ноги и, потрясая в воздухе веником, обдала ребятню тонизирующей порцией брани. Те с визгом бросились врассыпную, готовясь на новый заход.

– И не говорите. Раньше и в школу вместе ходили, а зимой на санях ездили, помните? – глядя перед собой, поговорил Борис.

– Да, хорошее время было. А сейчас кафе рядом со школой закрыли: денег нет содержать. Зато открыли банк, – усмехнулась она.

– Вы помните семью Матвиенко? У меня дочка одного с Таней возраста. Как они теперь, не знаете?

– Да бог с вами, – приложив руку к груди, посетовала она и отложила веник на скамейку. – Пропала Танюшка-то. А дед Степан почти сразу и помер. Странная она была, замкнутая. Родители-то ее по пьяни в гараже угорели. Она все с дедушкой. А он что? Самому помощь нужна была. Старый был. Глухой как пень, – продолжала она с жаром, позабыв и про белье, и про гомонящую толпу ребятни, заскучавшей без нового нагоняя.

– Она же там училась? – кивком показал Борис на возвышающуюся над домами, покрытую зеленым мхом и разводами шиферную крышу школы.

– Там. Где же еще? Школа-то у нас на районе одна. Все ребятишки туда ходят, – ответила она и, вдруг вспомнив о своих простынях, вскочила с лавки, сотрясая воздух громкими возгласами.

Борис, не дожидаясь окончания ее визгливой истерики, попрощался и быстро направился к машине.

Школу он нашел сразу. Серое трехэтажное здание, огороженное по периметру черным металлическим забором, было полно детворы. Борис всегда удивлялся тому, как много детей в небольших провинциальных городках. Пройдя сквозь спешащую ему навстречу толпу учеников, зашел внутрь. Вспомнив, где кабинет директора, поднялся по только что вымытому полу на второй этаж, на каком-то подсознательном уровне опасаясь окрика толстой технички в синем халате.

Директора на месте он не застал, однако завуч по воспитательной работе, крупная, сурового вида женщина, любезно ответила на его вопросы и показала кабинет психолога. Прошлый визит Бориса пришелся на осенние каникулы, поэтому он ее не застал, да и повода тогда не было.

Пожилая, чопорного вида дама на поверку оказалась мягкой и словоохотливой. С ее слов Борис понял, что особых проблем с поведением у Тани не было, и, кроме стандартного теста, никакой информации на нее не завели. А Блохина женщина и вовсе не застала, поэтому тут тоже мимо.

Борис вернулся в машину и еще несколько минут сидел в тишине салона с закрытыми глазами, пытаясь упорядочить полученную информацию. Однако ничего из услышанного не показалось ему странным. Таня была похожа на большинство современных подростков. И только пакет, переданный ему овощеводом из Азербайджана, вызывал сдержанный интерес. Борис подавил порыв осмотреть его немедленно и, запустив двигатель, двинулся в обратный путь.

***

В подъезде на первом этаже его ждала табличка «лифт не работает», и, вколачивая тяжелые шаги в ступени, Борис медленно начал подниматься по лестнице. Сунул ключ в замочную скважину, но дверь оказалась открытой. Бисаев толкнул ее и, не заметив ничего подозрительного, сделал шаг в полутемный коридор. Прислушался. С кухни доносилось шкворчание сковороды и легкая возня. Тихо ступая, Борис направился туда. Привалился к косяку, наблюдая за хлопочущей у плиты Лариской. Было приятно видеть ее, слышать в своей одинокой берлоге запахи еды и едва различимого сладкого парфюма.

– Привет.

Лариска подпрыгнула на месте, смешно всплеснув руками от испуга, и резко развернулась.

– Господи, – выпалила она, прикрывая глаза. – Чуть не родила.

Она навалилась на край стола руками и еще пару минут пыталась перевести дыхание.

– Я тоже, – Борис подошел ближе, взял с разделочной доски кусочек моркови и закинул в рот. – Ну так что?

– Ну так что? – не поняла Лариска.

– Ну так что ты здесь делаешь? – с хрустом пережевывая морковь, спросил он.

– Хотела сделать тебе сюрприз – приготовить ужин. Похудел, одни глазюки остались.

– Приготовила? – упрямо глядя на подругу, проговорил Борис, намекая, что хочет остаться один.

– Иногда я ловлю себя на мысли, что совсем не знаю тебя. Вот так встречаешься с человеком, думаешь, узнаешь его ближе через его родных, друзей, но не тебя. Ты одиночка. Иногда я тебя не понимаю, а порой боюсь.

– Боишься? Серьезно? – выдохнул он Лариске в ухо и, заведя ее руку за спину, резко притянул к себе. – И что же тебя так пугает?

Их губы почти соприкасались, смешивая дыхание в один горячий, будоражащий коктейль.

– Бисаев, ты о чем-то еще думать можешь? – прошептала Лариска дрожащим от волнения голосом, стараясь между тем улыбнуться и показать, что ее не трогают его дешевые подкаты.

Вот только она никогда не могла устоять перед его самоуверенно-развязными манерами. И, навалившись на край стола, с наслаждением расслабилась в его хватке.

– Ну, что же ты, Ромео, испугался? – дразнила она, но замолчала и прикрыла глаза, стоило его ладони нырнуть под юбку и, скользнув за резинку кружевных трусов, стащить их вниз.

– Ну и кто из нас думает только об одном? – елозя губами по ее щеке, шептал Борис.

И тут же глаза Лариски вспыхнули, а его щеку обожгла пощечина, срывая тормоза. Борис впился в ее мягкие, пытающиеся сопротивляться ему губы и, тут же раздвинув их, проник в ее горячий влажный рот. Он обхватил ее поперек груди и усадил на стол, который был решительно не готов к такому акту вандализма и заскрипел на все лады. Они не обращали внимания на ворчание старого стола. Лариска запустила руку в мокрые от усердия волосы Бориса. Несколько минут воздух кухни был наполнен только их нетерпеливым дыханием и ореховым запахом кипящего масла.

Поужинав подгоревшими котлетами, Борис спровадил Лариску и, усевшись за обеденный стол, высыпал содержимое пакета с вещами семейства Матвиенко. На первый взгляд ничего существенного, сплошной хлам. Видавшая виды курительная трубка, похоже, принадлежавшая деду Семену. Пара старых кукол. Резинки для волос, пустой блокнот для записей. Борис пролистал его от корки до корки несколько раз, но страницы оказались пустыми. Пара потрепанных книг с печатью школьной библиотеки – вот и все сокровища. Он повертел в руках томик Данте. Странный выбор для внеклассного чтения пятнадцатилетней девушки.

Еще раз окинув взглядом трофеи, он тяжело вздохнул, сгреб все обратно в пакет и пошел спать.

Проснулся Борис рано и, не найдя, чем себя занять, поехал на работу. В управлении стояла непривычная тишина. Только двери приемной были гостеприимно открыты. Мария Поликарповна со свойственной ей основательностью наводила порядок на столе Кривцова. В приемной сонно ворчал чайник. Борис заглянул в приоткрытую дверь поздороваться и направился дальше по бесконечному серому коридору.

Кабинет встретил его застоявшимся воздухом с запахом бумажной пыли и дешевого кофе. Борис открыл окно, впуская вместе с утренней свежестью многоголосый шум улицы.

– Доброе утро, – в кабинет вошел Юдин и, с удивлением косясь на Бисаева, неторопливо проследовал на свое место. – Вы сегодня рано.

– Что с уликами? Удалось что-то найти? – проигнорировав приветствие, спросил Борис, следивший за перемещениями напарника.

– Пока ничего. Но я только начал, – поспешил добавить тот, заметив недовольный взгляд патрона.

Усевшись на свое место, щелчком включил чайник. Тот запыхтел, наполнив кабинет уютом. Юдин разлил по чашкам кипяток, внося в привычные запахи рабочего утра крепкий, чуть горьковатый аромат кофе.

– Плохо, – тяжело вздохнул Борис. – Лучше работать надо.

– А сами-то вы, Борис Сергеевич, где вчера пропадали весь день?

– Что, студент, огрызаться научился? – съязвил Бисаев. – Это хорошо. Значит, выйдет из тебя толк.

Весь день провозились с уликами. К вечеру от фотографий и заключений у Бориса разболелась голова.

«Может быть, мы не там ищем? – размышлял он. – Что мы, по сути, знаем об Игроке? Он любит сложные задачки. Опять же кубики эти. Ну к чему все так усложнять? – Борис несколько раз осмотрел игральную кость, извлеченную из лодыжки Блохина. – Это ж как злоумышленник заморочился, чтобы все это провернуть? Если верить заключению о смерти, Блохин сам себе шею значком расцарапал. А этот гад не торопился. Закрыл его в подвале и наблюдал».

Борис вспомнил слова доктора о психологической травме, нанесенной Ане. А ведь он был прав, бывают вещи и пострашнее изнасилования.

«Что же он с тобой сделал?»

Борис потер пальцами переносицу, пытаясь снять напряжение с глаз. Поднялся со стула и отошел к окну. Он долго смотрел на проезжающие мимо машины, на спешащих прохожих, а из головы не шла Аня. Застрявшая в своем внутреннем мире, с повязкой на глазах, совершенно потерянная.

– Что-нибудь интересное нашел? – Борис развернулся к напарнику и, облокотившись на подоконник, прикурил.

Андрей поднял на него несмелый взгляд и, поджав губы, покачал головой.

– Ладно, Юдин, давай оставим пока улики в покое и попробуем еще раз представить себе этого человека. Он честолюбивый, самовлюбленный садист, совершенно уверенный в собственном превосходстве. А еще он по какой-то причине мстит мне. Раз он выбрал именно меня, значит, мы лично знакомы. Я вел сотни дел. В каждом можно найти того, кто остался недоволен, – раздражался Бисаев. Он несколько раз быстро затянулся и, шагнув к столу, вдавил окурок в переполненную пепельницу.

– Может, было какое-то особое дело? – осторожно вклинился в рассуждения Юдин. – Пострадали люди?

– Я в убойном работаю так-то. Тут в каждом деле есть пострадавшие и не по одному. Так что завязывай, мистер очевидность, и задавай вопросы по существу, – окончательно разозлился Борис. – И почему именно эти подростки? Или есть какая-то закономерность, по которой он их похищает, просто пока мы ее не заметили? Кроме того, что все они из неблагополучных или неполных семей?

– Нет, он аккуратный, можно сказать перфекционист. Это исключает случайность его действий. Такие люди все скрупулезно планируют, – возразил Андрей.

– Ты прав, друг мой Юдин. Он их знал. Каждую, – воодушевленно добавил Бисаев.

– Я искал связь между жертвами, – остудил его пыл Андрей. – Ее нет. Ну, кроме Блохина, но тут тоже не все так просто. Он связан не со всеми найденными в его подвале.

– Либо… – не сдавался Бисаев, – мы ее не видим. Что мы искали? Школьный психолог, учитель, тренер. А если это сосед? Друг семьи? Неравнодушный гражданин? А если это друг по переписке? – Борис медленно, не желая упустить мысль, встал и перевел взгляд на Андрея. – Ну конечно, все сходится. Ты проверял их переписку, соцсетях?

– Конечно.

– Значит, еще раз проверить нужно. Я чую, Юдин, что прав. Жили в разных городах, не знакомы, вообще не пересекались. Но что-то же их всех связывало с ним? Ладно, с завтрашнего дня отрабатываем версию знакомства в сети. Мы же изымали компьютеры жертв Блохина?

– Да, но ничего подозрительного не нашли. Все записи тут, – Андрей порылся в одной из папок и протянул Борису увесистую пачку скрепленных листов. – Здесь все контакты: телефонные звонки, сайты, группы, друзья в сети. У Светы вообще компьютера не было, только телефон.