Читать книгу: «Модус Эффектора», страница 2

Но это еще не все казусы. Ниже текста в два абзаца имеется портрет Гаврилы. Весьма реалистичный. Указано, что это масло, но вот Загорский на нем слегка упитан и без очков, а еще аристократично—белокож, несмотря на что Иларий указал, что он худощав и смугл, а потом взял и узнал его по имеющимся в семье портретам. Вот те раз… Интересно было бы взглянуть на них и сравнить с тем, что давненько хранится в архивах и считается официальным и единственным портретным описанием внешности Гавриила Павловича Загорского.

Что-то не совпадает в этой личности, но не будем торопиться с выводами. Портреты той эпохи не всегда правдивы, да и Загорский мог измениться со временем. Ни одной его прижизненной или же охринской фотографии мне обнаружить не удалось. Так же как и его личное дело или хотя бы служебную карточку, электронный вариант удостоверения на худой конец… Все отсутствует. А ведь он пришел спасти того самого не родившегося пока ребенка, которого теперь необходимо отыскать и мне.

В связи с ребенком сразу же осмелюсь предположить, что описанные в дневниках рассказы об установке, способной изменить мир, об изобретении Илария на основании незавершенной работы самого Гавриила Павловича и о многом подобном, могут оказаться чистейшим вымыслом. Ну так, на всякий случай, чтобы понадёжнее заинтриговать тайно помешанного на науке молодого еще романтика.

Но это лишь предположения и мы отвлеклись. Почитаем—ка лучше дневник. Ибо ночной поезд уносит меня туда, где должна я быть в конце своего повествования. Таковы условия для моей награды.

Глава 2. Разлука
Дневники Илария Бурмистрова, тетрадь 2

"Нас каким-то чудом перебросили в 1922 год", – вспоминает в одной из своих тетрадей Иларий Бурмистров. – "Не описывать подобную фантастику я не могу. Слишком все неправдоподобно и страшно. Ощущения при переходе показались легкими – в основном касались области головы и немного сердца. Во рту появился горьковато-соленый привкус, а воздух визуально казался чище. Но это лишь в первые минуты. Во все произошедшее я поверить не мог. Мне все время хотелось, чтобы это оказалось сном, и более всего я опасался, что схожу с ума, если бы не изменившийся до безликости мир.

Невероятная смесь разрухи и салонного лоска окружала меня со всех сторон. Грязь, машины, солдаты, другие газеты, другая страна. От отчаянья и невысказанной обиды теснило грудь. Гаврила Загорский увел нас с женой из нашей спокойной и налаженной жизни в темную подворотню. Это и оказалось воротами в другое время. Мы находились по-прежнему в Москве, но нынешние пейзажи и лица меня поразили. Супруга жалась ко мне, как ребенок, трясясь от страха и не понимая, как она здесь очутилась. А как иначе? Если я более-менее осознавал происходящее, то ей ведь ничего не объяснили. Несколько минут назад она находилась у себя в доме, за окном была ночь, и шумел ноябрьский холодный дождь и вдруг поток света, улица, непривычно одетые люди, пугающие автобусы.

Нас привели в полупустой дом с сильно затоптанным паркетом и пыльными стопками стоящих повсюду, на полу и мебели, книг. Я знал этот дом. Это особняк князя Щербатова. И когда-то я имел честь бывать у князя в гостях в качестве ценителя редких книг, которыми всегда был с упоением увлечен. Сергей Александрович Щербатов планировал обустроить в этих комнатах музей, и прежде здесь все выглядело иначе. Неужто это и в самом деле будущее? В таком случае я отказываюсь его принимать.

В квартире пахло гарью. В одной из комнат, у окна, приложив что-то к уху, сам с собой очень громко говорил полный мужчина в очках. Он вел себя так эмоционально, что я подумал ненароком о его помутившемся разуме. И тут же вспомнил о себе. Уж не то же самое происходит со мной? Сон ли это или сумасшествие?

– Шестого мы все там, у вас! Как всегда! Дата неизменна! – Громко крикнул мужчина кому-то невидимому. Но я никак не мог понять – если в той комнате с ним кто-то есть, то почему не слышен его голос? – Нет! Ну разумеется! Дом на Советской! И я так думаю. Мудрите много. Пора забирать товарища Антона! – Мужчина мягко рассмеялся. – А то он уже в таком мороке. – Дальше последовала длительная пауза, во время которой я, как завороженный, пытался понять, с кем он там все же беседует? Может с нами? – Да вырывайте вы его оттуда! – снова прокричал толстяк после нескольких секунд молчания. – И делу конец! – Я поймал на себе два взгляда: взволнованный принадлежал жене, а внимательный Гавриле. Мне захотелось спросить его, не с нами ли говорит этот человек, но последнему, видно, снова стало плохо, и он принялся кричать, как не кричал до этого, заставив беспокоиться о его психике. – А что еще менять?! Нас так однажды прикроют! А Бурмистров, между прочим, сейчас в соседней комнате! – При упоминании своего имени я, конечно же, вздрогнул и изумленно посмотрел на Загорского. Тот жестом попросил меня сохранять полное спокойствие. – Но сколько можно менять?! – продолжил свое кликушество незнакомец. – Мы их так всех скоро потеряем! Вы недооцениваете управляющих. Забирайте Антона в поместье! Это мое последнее слово!

Загорский видел, кажется, моё замешательство и периодически повторял, что все нормально. Особенно убедительны при этом были его глаза. Но лучше бы он успокаивал мою супругу. Ей, бедняжке, все это ни к чему. Но никому, ровным счетом никому, не было до нее дела. И это меня неприятно настораживало.

– Он говорит о тебе? – пребывая в таком же недоумении, не удержалась от вопроса Елена. – Или мне послышалось?

Я хотел успокоить ее, но тут из дальнего угла залы донесся другой голос, женский.

– Ну, наконец-то! Мертвые раньше восстанут, чем вы отправитесь в свой путь! – Я вздрогнул и вгляделся. Как же мы сразу ее не заметили? Среди старинного и темного интерьера стала различима фигура женщины в черном плаще. – Вам дан шанс преодолеть смерть и повидать любого из некогда живущих. Но если станете медлить, то гибель неминуема. Я ожидаю вас уже второй час! Несовпадение частот нам ни к чему!

В большой зале с плотно закрытыми лиловым бархатом окнами она показалась нам вначале всего лишь тенью. Капюшон плаща скрывал половину ее лица. Женщина внимательно рассматривала стоящий прямо на полу портрет Петра Великого в полный рост и, неожиданно произнеся свою загадочную речь, продолжала не реагировать на вошедших.

Гаврила тут же представил ее нам как мадам Магду, не вызвав, однако, в ней никакого движения. Честно признаться – она совсем мне не понравилась.

– Зачем это? – дрожащим голосом вопрошала моя жена, крепко вцепившись мне в руку. – Бога ради, Иларий, что происходит? И что значат эти ужасные слова?! – почти истерично крикнула она равнодушной черной даме. – Мы умрем?!

На этот раз ее уныние и истерика вызвали во мне раздражение. Ведь я также не понимал ничего из происходящего и лишь старательно, ради собственного убеждения, прокручивал в голове предостережения Загорского о нашем плачевном положении и опасности для будущего ребенка. Как будто это и впрямь могло меня в чем-то убедить. Сейчас меня так же все пугало и загоняло в самый темный и безопасный угол разума, дабы избежать потрясения от нежелательных выводов и фактов. И признаюсь, что вот здесь, в Щербатовском доме, я словно протрезвел, а глупость происходящего стала для меня очевидной. Что я наделал?! На что я дал согласие?! Где мы теперь и кто все эти люди?! Быть может, это результат гипноза и мы больше не хозяева своей воли?

Эмоции почти клокотали в моей груди, но я лишь успокаивающе сжал пальцы супруги. И тут Загорский закашлял. Женщина наконец-то обернулась. Ее и без того сокрытое лицо оказалось спрятано за черной вуалью. И выглядело это угрожающе. Елена прижалась ко мне всем своим существом, в ответ же я сжал ее руку еще крепче.

– Не беспокойся, дорогая, – нарочито громко произнес я, решившись подтолкнуть наконец-то Загорского на объяснения для моей супруги. – Мы не умрем. Нам обещали даровать сказочное спасение. К тому же мы сможем побывать еще и в прошлом. И возможно узрим то, о чем читали только в книгах. Не так ли, Гаврила Павлович?

– Ну, конечно же, – с улыбкой согласился Загорский, но вместо утешения Елена, кажется, получила очередное потрясение.

Ее реакция оказалась непредсказуемой. Она вскрикнула: «Нет!» – и резко освободившись от моих цепких пальцев, прикрыла уши руками, словно не желая больше слышать ничего подобного.

– Да что же вы такое говорите?! – преодолевая нахлынувшую панику, истерично закричала она. – Зачем вся эта ложь?! Неужели ты поверил в это, Иларий?! Что они сделали с тобой?! Куда нас ведут?! Спроси у них, куда?! Спроси! Пусть они скажут это мне!

Ответ получить она не успела, так как из соседней комнаты, сопровождаемый шарканьем собственных шагов, вышел тот, кто так долго и ненормально говорил там сам с собой. В длинном объемном пальто, с кустистыми черными бровями, хмурый и нервный.

– Исчезаем! – взволнованно бросил он, не представившись и почти не глядя ни на меня, ни на Елену. – Они близко. Задержались, Гаврила! Почему так долго?

– Простите, но это только моя вина! – сам не понимая, зачем, ответил я вместо Гаврилы, удивившись своей фальшивой любезности.

Случайно я заметил, что Загорский взволнован не меньше нас и сильно взвинчен, неудачно пытаясь это скрыть. Что лишний раз убедило меня в реальности надвигающейся опасности, и вот тогда я решился смириться. Однако если, попав сюда, я сумел поверить в то, что это иное время, то разлуку с женой я не принимал и намеревался отстаивать наше исключительно совместное спасение. Теперь же, узрев всю эту панику, я понял, что лучше им не перечить. Здесь происходило нечто, несомненно, тревожное и люди эти были обеспокоены не на шутку. Так мог ли я продолжать сомневаться? Не знаю… В вероятность происходящего я верил слабо, и лишь содержание рукописи вселяло в меня надежду.

Извинения мои толстяк проигнорировал, как и Магда, которой Загорский указал в сторону смежной комнаты, запертой лаковыми двустворчатыми дверями.

– Пора, так пора! Вам туда, мадам! – нервно распорядился он и как-то отрешенно скользнул по мне взглядом. – Нам же, к сожалению, на поезд! Тоннель для нас сейчас опасен. Не сегодня.

Магда подошла к бледной, совершенно растерянной и взволнованной моей супруге и протянула ей руку в черной перчатке.

– Идемте, Елена! Нам с вами по пути! – голос женщины казался неестественным, холодным и отталкивающим, хотя и молодым.

Но Елена снова вцепилась в меня, как дитя и в глазах ее я увидел слезы.

– Почему врозь?! Я без мужа никуда не пойду!

– Ну что вы, не бойтесь так! – попытался успокоить ее толстяк. – Врозь мы идем в целях безопасности. Через несколько дней вы обязательно воссоединитесь.

Полными ужаса глазами Елена смотрела то на меня, то на Загорского.

– Да, дорогая, все так! – бодро заверил я супругу. – Придется немного пострадать. Но это с пользой для нас. Будь терпелива и думай о хорошем. Иди же.

В дополнение моего убеждения Гаврила добавил, что все объяснения Елена обязательно получит от мадам Магды. Теперь же времени мало, и нас необходимо разделить не медля. Эти его слова окончательно парализовали Елену. Она никак не хотела отпускать мою руку, и я, в свою очередь, видя нарастающую нервозность наших новых друзей, дал ей слово, что мы действительно скоро встретимся и все пугающие перемены – результат небольшого политического переворота. Друзья вызвались нам помочь, спрятав на время у себя. Она, казалось, поверила наконец-то моей импровизированной лжи и, утирая платком покрасневшие, полные слез глаза, послушно последовала за Магдой, дав незначительное облегчение моей душе.

За таинственной двустворчатой дверью они скрылись по очереди. Сначала мадам, затем Елена и последним шел толстяк, имя которого так и осталось не раскрытым.

Боже мой, что я делал в тот момент, что творил, отдавая жену в руки незнакомцев?! Если бы я знал тогда, чем все это обернется и что это все означает, я бы не пошел за ними. Потому что… Но это правда, о которой я догадываюсь лишь теперь – спустя пять с небольшим лет.

Я надеялся до последнего момента, что эти двое – Загорский и мадам в черном, объяснят нам все или хотя бы повторят при Елене то, что Гаврила успел рассказать мне в кабинете. Смешно думать о нем как о прадеде хотя бы потому, что выглядел он как мой ровесник. Но я робел пред его знанием и полным тайны посвящением. Ведь каким-то образом он пересек границы времени и отчего-то все еще жив и молод. Такой логике я следовал, пока кто-то невидимый не шепнул в моей голове, что все это может быть блефом. И с чего я взял, что он тот, кем назвался?

Далее со мной произошло мощное отрезвляющее озарение. Мой внутренний спор с самим собой не прекращался теперь ни на секунду. С одной стороны, мы в другом времени и это факт. И Гаврила очень похож на портреты прадеда Загорского. Но с другой стороны, мало ли похожих людей? А если это все же ловушка? Возможно, но тогда кому надо устраивать подобную западню? Что мы из себя представляем? Достойного ответа на последний вопрос у меня не нашлось, хоть я и задавал его себя раз за разом, а потому именно на этом зыбком факте в пользу Загорского я незаметно успокоился.

Когда Елену увели, моему взору предстал тот самый портрет Петра Великого, который изучала мадам в черном. Мне стало любопытно, что же в этом весьма заурядном изображении царя так привлекло внимание мрачной дамы. Быть может она поклонница данного жанра живописи или увлечена личностью самого императора? Портрет как портрет… В полный рост. Высокий статный мужчина совершенно по—царски замер на фоне мятежного закатного неба, повернувшись к зрителю в три четверти. Убранные назад длинные волосы, затейливые усы, пронзительный взгляд, голубой кафтан, кружевные воланы на груди, ботфорты. Петр как Петр. Справа от фигуры золотая надпись: "Петр Великий", а рядом в скобках то, что действительно удивило: "Ярослав Африка".

Внимание мое от столь притягательной надписи с трудом оторвал Загорский, крикнув в самое ухо, что нам пора на поезд, потому что он уже слышит в своем сознании их смертоносное приближение. Но я, кажется, не воспринял смысл сказанного им, так как пока мы убегали прочь из Щербатовского дома, золотые витиеватые буквы не оставляли мое сознание не на миг. Я не утерпел и задал Загорскому очередной, возможно неуместный, вопрос.

– Что это за странная надпись на портрете Петра? Кто такой Ярослав Африка? Это, быть может, псевдоним императора?

– Отнюдь, – вполне спокойно ответил мне Загорский. – Это его настоящее имя.

Я чуть было не поперхнулся воздухом, да еще при таком беге по лестнице… Ответ его привел меня в недоумение, и я, конечно же, попросил объяснений. Мы вышли из дома и поймали извозчика. Слава богу, что этот вид транспорта еще не вышел окончательно из моды. Хотя в случае подобной спешки автомобиль нам подошел бы больше.

– Итак, портрет… – неожиданно сам продолжил тему Гаврила, когда мы разместились в двуколке. – Человек на портрете – это охринец Ярослав Африка. Точнее, двойник.

Я, несомненно, изумился столь поразительному сходству, на что Загорский стал весьма насмешлив и добавил, что откуда же я могу знать – похожи они или нет, если никогда не видел самого Петра.

– Ну как же? – удивился я. – Портреты, скульптурные изображения. Нам всем они известны.

– Ты удачно одурачен! – услышал я, отказываясь верить в то, что он сказал далее. – На всех известных изображениях Ярослав Африка.

– Это глупо и не остроумно! – выругался я. – Эта шутка – полная безвкусица и гадость!

– Ну-ну, не хмурься. Я действительно пошутил. Двойники имелись. Они необходимы всем правителям. Потому что большинство их являются потомками старых человеческих семей и за их биологическим каркасом в мире давно охота идет. Петр один из них. И скажу тебе – бывали времена, когда Ярослав заменял его по несколько месяцев. История полна и таких правителей, которых пришлось заменить безвозвратно. Но не думай, что это бесконечно и повсеместно. Скажем так – нередкое явление. А этот портрет не Романова Петра Алексеевича, а его двойника. Надпись легко замазать и все – перед нами царь… Но зачем? Это историческая правда. Только вот в обычных музеях и даже частных коллекциях такую правду лучше не видеть.

Дальнейшим рассказом Загорский продолжил разрушать мои представления о мире, отметив, что присутствие потомков древних семей в отдельных случаях способно губительно влиять на геотов³. Пара часов нахождения их в одной комнате способна вызвать у последних необратимую реакцию разрушения организма. Такие случаи отмечались.

– Не-об-ра-ти-му-ю! – со значением повторил Загорский и меня снова радостно озарило.

Я сказал ему, что весь наш род того же разлива и мы, наверное, так же воздействуем на самочувствие этих самых геотов, кто бы они ни были. Но он лишь плотно сжал губы и скупо пояснил, что наша кровь, к сожалению, сильно испорчена, так как в нынешнюю цивилизацию мы вошли не правителями.

Просить его рассказа о том, кто такие геоты, я в тот момент не решился, но и понять теперь не мог, что им надо от меня и моей супруги, когда в мире полно истинных потомков.

Загорский пояснил, что ответ на мой вопрос отчасти кроется в загвоздке с портретом, вернее с этим трюком, а я просто не вижу очевидного, да мне еще и рано что-либо видеть. Но на этом тема для меня закрыта. Ну что же – нет, так нет. Больше вопросов я не задавал. Тем более что мы приближались к вокзалу и сердце мое взволнованно колотилось.

Глава 3. Поезд в будущее
Дневники Илария Бурмистрова, тетрадь 2

«Поезд до Петрограда шёл полупустым, хотя из-за разнообразных голосов рассаживающейся публики впечатление складывалось обратное. В богатом, почти императорском купе, на столике, в модном, с позолотой стакане стояли живые свежие васильки. Я подумал, что здесь, вероятно, обходительные и приветливые кондукторы, но от внимания моего не ускользнула тень тревоги на лице Гаврилы, когда и он увидел этот живописный букетик. Заметив мой взгляд, он тут же переключился на происходящее за окном, а после и вовсе задернул шторки. На стол Загорский небрежно бросил свой синематографический предмет, экран которого тут же вспыхнул голубым светом.

Я рискнул взять его в руки и внимательно изучить. Меня привлекало это техническое и хитрое приспособление из будущего.

– И куда же мы направляемся теперь? – решился я спросить, тут же получив ответ, что мы едем к месту моего нового проживания, где все уже давно готово.

Потом я посетовал на неприятное и неотвязное ощущение местности и окружающего. Мне все время казалось, что я в другой стране.

– Это нормально, – подбодрил меня Гаврила. – К тому же прошло всего пятнадцать лет. Я бывал в гораздо более отдаленных временных радиусах. И первые ощущения вызывали у меня шок. Чувство это сравнимо с глубоким погружением под воду. Абсолютный дискомфорт, оставивший дурной след в дебрях моей психики. А потому перемещения во времени я не люблю. Поверь мне – предвкушение временных путешествий гораздо приятнее самого процесса. Напутешествуешься – поймешь. Но ты будешь поражен.

– А я должен буду побывать еще где-то?

Загорский ответил, что это суждено мне неизбежно. Тогда я нарушил свое обещание и попросил его поговорить о Елене, на что получил резкий отказ и гневный взгляд. Мне показалось, он считает меня мягкотелым, а этого мне не хотелось. И он снова предупредил, что никогда больше я не должен по своей инициативе поднимать эту тему. В ответ я необдуманно решил возмутиться, на что Загорский зевнул и гневно стукнул по столу ладонью.

– Я сейчас уйду, а ты останешься! – неожиданно грозно заявил он, сильно меня удивив. – И можешь говорить о супруге и не родившемся ребенке сколько угодно! С кем угодно! Можешь даже ринуться на ее поиски! А я просто умою руки и спокойно отправлюсь восвояси. Так как меня ждут действительно важные дела, которые пришлось отложить ради вашего спасения! Ты готов?

Да, я, конечно же, хотел вернуться! Я хотел найти Елену, и чтобы все стало как прежде. Я снова, в который раз уже, сильно пожалел, что согласился на эту непонятную мне до конца авантюру. Радуясь хоть мизерной возможности все вернуть, я пробубнил о том, что самостоятельно вернуться в свой год не могу и где теперь Елена – не знаю. Скверное выражение лица Загорского после этих размытых и малодушных реплик заставило меня устыдиться происходящего, но и тогда желание все повернуть вспять взяло верх.

Желваки на скулах Гаврилы туго задвигались.

– А то пошел бы ее искать?! – сдерживая гнев, поинтересовался он и нервно забарабанил пальцами по столу.

Я сказал, что да, пошел бы и Гаврила сурово сдвинул брови, не понимая вероятно, зачем тогда вообще я дал согласие на все происходящее теперь.

– Сам не знаю… – пролепетал я. – Наверное, ты владеешь силой внушения. Мне кажется, что вы все ей владеете.

– Я могу тебя вернуть, если хочешь, – видимо окончательно на меня разозлившись, предложил он и уставился в свой экран. Неожиданно оттуда донесся женский голос, который порекомендовал пока не выходить на связь, но Гаврила грубо перебил женщину.

– Иларий отказывается от дальнейших действий! – сурово отрапортовался он стеклу, не глядя мне в лицо.

– Да, возможно ли все вернуть?! – громко и совершенно глупо крикнул я. – В мою жизнь грубо вмешались и что бы там не было, но считайте, что я иду на попятную!

В ответ последовала длительная пауза.

– Вернуть все обратно? – попросил разрешения Загорский.

И голос ответил. Устало и печально.

– Ну что же… Вернуть – так вернуть. Но рукопись заберите. Она нам понадобится.

Я был так счастлив в эти минуты. Так, словно с меня сняли тяжкий непомерный груз. Я благодарил, извинялся, оправдывая себя тем, что не подумал хорошо, что растерялся. Мне не терпелось поскорее оставить этот тяжелый для моего сердца поезд, все происходящее сейчас и вернуться в свой тихий желанный 1907 год.

– Ах, Иларий, Иларий, – укоризненно качая головой, упрекнул меня Загорский. – Ты не ведаешь, что творишь… Но, будь по-твоему.

И как только он это сказал, радость моя закончилась, так как в купе стало происходить что-то фантастическое. Все предметы вокруг отчего-то поднялись в воздух и медленно поплыли по кругу в объединяющем их завихрении. Я не успел сообразить, в чем тут дело и в спешке ухватился за взлетающую чашку с чаем. Моя реакция показалась забавной, но происходящего я не понимал, а потому испуганно вскрикнул.

– Поздно! – не то торжественно, не то предупреждающе прокричал мне в лицо Загорский и взгляд его показался мне на тот момент взглядом сумасшедшего. Мне не на шутку стало страшно. Однако же ему, как мне ясно виделось, было страшно не меньше, но он рад, наверное, что летающие вокруг предметы могут помешать моему нежелательному уходу. – Они уже здесь!

Эти его слова прояснили передо мной странность происходящего и, догадываясь, о ком он говорит, я все же решился уточнить.

– Кто?! – последовал мой совершенно риторический вопрос.

– Геоты! Я ведь говорил тебе, что они выследили тебя и ты в опасности!

Ну, наконец-то мне назвали тех, кому так приспичило на меня охотиться – геоты! Самое время спросить, кто же они такие. Однако очень странно, что появились геоты именно тогда, когда я намеревался уйти, а потому я снова подумал о хорошо сколоченном блефе.

– Ну нет! – крикнул я, решив, что сдаваться нельзя. – Я больше не куплюсь на эти уловки! Летающей мелочью меня не напугать!

– Окстись, Бурмистров! – грубо одернул меня Загорский, как провинившегося школьника и достал из внутреннего кармана пиджака два небольших, похожих на карандаши предмета с тонким стеклянным корпусом и темно-синей жидкостью внутри. Повернув верхнюю часть одного из них, он ловко выдвинул короткую, едва различимую иглу и я понял, что передо мной разновидность медицинского шприца. Качнувшись от толчка тронувшегося, наконец, поезда, готовый нанести неведомый укол, Загорский сделал ко мне шаг, но я быстро ухватил его за запястья и оттолкнул.

Кажется, я прокричал, что не позволю обращаться со мной подобным образом, на что Гаврила выдал обрывистую и взволнованную речь о целях безопасности. Воронка из вертящихся предметов быстро набирала обороты, превратившись теперь в сплошную круговерть, и брошенная мной чашка взлетела-таки вверх, а выплеснувшийся из нее чай потерялся в расширившемся и завывающем вихре.

Дальше произошло нечто совершенно невероятное. Потолок купе стало засасывать в воронку так, словно он жидкий. По мере разрастания завихрения нарастал и мой страх. И тогда я отбросил все сомнения и ринулся к выходу. Но за дверью спасения не оказалось. Там царила серебристая пустота – страшная, бесконечная… Я каждой клеткой кожи ощутил вдруг падение в эту бездну. И я благодарен счастливой случайности, что не шагнул туда сразу, но пока созерцал ее бескрайний, кричащий смертью в моем сознании блеск, Загорский успел рвануть меня обратно.

– Слушай, Иларий! – сбивчиво и взахлеб заговорил он и я наконец понял, как ему страшно. – Мы не успели! Сейчас начнется такое, что лучше бы тебе не видеть! А еще лучше не родиться вовсе! Ни мне, ни тебе! Это геоты! Не переодетые, не очеловеченные, не сотрудничающие с нами изо дня в день, это настоящие геоты!! Подлинные! – Загорский воткнул иглу шприца себе в плечо, прямо через пиджак и быстро ввел содержимое. Затем отбросил использованный и выкрутил иглу все еще зажатого в руке второго шприца. – Это, чтобы заблокировать и защитить разум от их воздействия! Иначе ты умрешь от того, что увидишь! Слышишь меня?! Доверься мне! Ты для меня важнее меня самого! В противном случае меня бы здесь не было!

В горле у меня пересохло, от ужаса я не чувствовал и не осознавал свое тело и с трудом сообразив, о чем кричит мне этот человек, наконец решился и подставил руку под укол.

Ткнув меня иглой в плечо, Загорский снова упал, поднялся и схватился за ушибленную о край стола голову. Я увидел на его руке кровь и с ужасом поднял глаза на превратившуюся во вращающийся под потолком шар воронку. Она, как мне показалась, гудела жутким женским голосом, но в следующую же секунду гул прекратился, и шар моментально распался на собранные в нем вещи. Они падали куда попало, и я прикрыл руками голову. Когда же поймал на себе полный ужаса и рокового красноречия взгляд Гаврилы, страх обездвижил мое тело. Стало так тихо… Неужто все закончилось? Я попытался подняться, чтобы снова выглянуть за дверь, но не смог.

– Я не советую, – совершенно механическим голосом предупредил меня Загорский.

– Нет? – одними губами спросил я и Гаврила отрицательно покачал головой.

Я не слышал ничего. Тишина за дверью висела мертвая.

– Сиди смирно! – не смея пошевелиться, снова предупредил Гаврила, и я прислушался к этой мертвой тишине. Она словно переливалась из одной части моего мозга в другую, она убивала всякую мысль о жизни, она звенела… Да, именно так принято называть абсолютную тишину. Она звенела моими нервами, моими фибрами. Я подумал, что это обратная сторона всего – и жизни, и смерти. Страх навалился черным, непосильным для моей души грузом и принялся стремительно расти. Загорский не сводил с меня глаз, паника накрывала с головой. Пытку страхом переживал сейчас и он. Я понимал это по его плотно сжатым губам.

На мгновение мне показалось, что у двери кто-то стоит. Я хотел было повернуть голову, но Загорский опередил мое желание.

– Не смотри, – едва слышно предупредил он. – Они здесь. Умоляю тебя – не смотри…

Смотреть? Нет! Ни за что! Я закрыл лицо руками и отвернулся к стене, вспомнив детское желание спрятаться с головой под одеяло. Но даже закрыв глаза, я каким-то внутренним зрением ощущал, что кто-то стоит рядом и вот-вот коснется меня, схватит за руку, скажет что-то страшное… Кто-то, не вмещающийся в моем сознании, способный сломать мою психику, а быть может и лишить жизни – единственного дара, данного каждому живущему. Дара тепла, любви, надежды… Я теперь вдруг понял, что значит отнять жизнь у кого бы то ни было… Это лишить его единственного света в этой ледяной бесконечной бездне НИЧЕГО.

Переваривая рой навязчивых мыслей и ощущений, я пролежал так несколько минут к ряду и лишь когда услышал размеренный успокаивающий стук колес поезда и осознал вдруг, что, несмотря ни на что, он все же движется, лишь тогда страх стал понемногу отпускать меня из корявых своих объятий. До слуха моего, как нечто невероятное, донесся обычный шелест газеты, и мой внутренний голос стал смелее, шепнув изнутри: "Посмотри. Ну посмотри же". Не чувствуя больше не единого намека на прежний страх, я открыл глаза. Напротив сидел совершенно незнакомый мне, красивый брюнет с ярко—голубыми глазами и мирно читал газету, изредка на меня поглядывая.

– Уснули? – тут же спросил он, как только наши взгляды пересеклись. – Да вы лежите, лежите. Верно, устали. Дело уже все равно к вечеру. На месте будем только утром.

Ровным счетом ничего не понимая, я произнес первое, что пришло мне в голову.

– Вы кто?

На что мужчина удивленно приподнял бровь, а я подумал, что, быть может, и в самом деле уснул? Но куда же подевался Загорский? И почему я не помню этого человека? А если это и есть то самое воздействие на сознание, о котором предупреждал Гаврила?

Но то, что я услышал, загнало меня в тупик собственной памяти.

– Что с вами, Иларий? Вы, я смотрю, крепко заснули.

– Наверное, – держа себя в руках, ответил я. – Не могу вспомнить ничего… Такое бывает…

– Соглашусь, бывает. – Мужчина отложил газету в сторону, и мне в лицо, как от лампы, хлынул свет его белоснежного костюма с ярко-оранжевой бабочкой и оранжевым платком в кармане.

Этот щёголь вызвал во мне взрыв антипатии и заставил насторожиться. Я отказывался верить в провал памяти и крепкий сон. Я извинился и расспросил брюнета о ехавшем со мной мужчине – худощавом, в очках и темно-сером пиджаке. Но брюнет удивил меня снова, напомнив, что мы с ним вместе сели в Москве и никого другого рядом со мной он не припоминает.

– Вы сказали, что у вас жена в положении, и вы везете ей подарки, – уверенно добавил он, странно поводя своими большими красивыми глазами.

Я почувствовал себя совершенно потеряно, а потому, решив обследовать соседние купе, взял саквояж, вызвав этим недоверчивый взгляд брюнета.

Что только не передумал я в это время. И что это гипноз, и что обычный сон. Но если все это сон, то каким образом я очутился в поезде?

Я заглянул в купе рядом. Там расположились две полные дамы. Весьма похожие. по-видимому, сестры. В следующем купе я обнаружил пару молодоженов, в третьем ехали военные. Ни на одной полке этого вагона Загорского я так и не нашел. Но у меня оставалась надежда. Ведь есть и другие вагоны. Однако стоит ли искать его, не понимая до конца, что происходит – сон или явь?