Читать книгу: «Болотные страсти, или Жаба моего сердца»

Глава 1: Вечеринка на Трясине.

На Вонючих Топях стоял тот особый, густой и праздничный смрад, который бывает только в День Тины. Воздух, и без того насыщенный ароматами гниющих водорослей, сероводорода и спящей рыбы, сегодня был щедро сдобрен нотами жареных личинок, подгоревшей тины и безудержного веселья.

Сама Тина – огромное, полуразумное болото в форме сердца – сегодня лениво поблескивала под зеленоватым светом болотных огоньков и пускала особенно жирные пузыри. На самом большом, относительно твердом, кочке, утыканной костями невезучих путников, раскинулась резиденция Болотника Вонючих Топей, Лорда Иглэя Скользкожи. Сделанная из спрессованного торфа, ила и добротных, украденных у людей, бревен, она больше походила на гигантский, весело разлагающийся пирог.

Внутри кипел пир. Длинный стол, точнее, плаха, уложенная на пеньки, прогибалась под тяжестью яств. Здесь были и знаменитые личинки-трубкожилы под кисло-сладким соусом из икры болотных водорослей, и студень из тины с глазками головастиков, и жареные мухоморы-попрыгунчики, шипевшие на блюдах. Напитки подавались в дуплах и черепах: крепкий самогон из камыша, забродивший сок кувшинок и, для знати, выдержанная роса с болотной мятою.

Лорд Иглэй, массивная фигура с кожей, похожей на старый, потрескавшийся камень, покрытую блестящей слизью и почётными шрамами, восседал на троне из спинного хребта речного змея. Он хохотал, потрясая кубком, из которого проливалось что-то зелёное, и наблюдал за главным развлечением вечера – конкурсом по пусканию самых больших и звучных пузырей метана.

«А ну, давай, Гнилозуб! – ревел он, обращаясь к одному из своих вассалов, надувшегося как шар. – Покажи этому сопливику Слизнебрюху, на что способны истинные потомки Трясины!»

Вассал тужился, лицо его приобрело благородный фиолетовый оттенок. Раздался звук, похожий на рокот далекого подземного бога, и в воздух медленно, величаво, поднялся пузырь невероятных размеров, переливающийся всеми цветами радужной болотной пленки. Зал замер в восхищении. Пузырь достиг потолка из сплетенных корней и…

В самый драматичный момент в пиршественный зал вкатился, вернее, вплыл по жидкому полу, гонец. Он был покрыт илом с головы до перепончатых лап, а глаза его были полы ужасом.

«Лорд! Болотник! Беда!» – захрипел он, падая на скользкое брюхо перед троном.

Шум стих. Иглэй нахмурился, отчего его бородавки съехались в грозную формацию.

«Говори. И лучше, чтобы это была по-настоящему сочная беда, иначе я сделаю из тебя закуску».

«Гнилое Око! – выдохнул гонец. – Оно… мутнеет! Пленка покрылась, свет меркнет! Источник нашего могущества… чахнет!»

Тишина стала звенящей. Гнилое Око – древний артефакт, лежащий в самой сердцевине Трясины, дарующий их болотам жирность, плодовитость и ту самую благородную вонь, – угасал. Лицо Иглэя Скользкожи почернело от ярости.

«Коварные чистюли! – прогремел он, сжимая кубок так, что тот затрещал. – Эти вылизывающие лапки тихводы! Это их рук дело! Они хотят осушить наши благородные Топи, чтобы их скучные, прозрачные каналы протекли здесь! Они завидуют нашей… ауре!»

Все заголосили, замахали лапами, кто-то от возмущения случайно выпустил небольшой, но едкий пузырь.

«Тише! – рявкнул Болотник. Его взгляд упал на дальний конец стола, где его наследник, Квакториус, по прозвищу Квакс, пытался незаметно слить свой самогон в горшок с папоротником. – Квакс! Сын мой! Подойти!»

Квакс вздрогнул. Он был во многом похож на отца – те же перепонки между длинными пальцами, тот же широкий рот, но его кожа была более гладкой, глаза менее кровожадными, а осанка выдавала желание быть где угодно, только не в центре внимания. Он подошёл, поскользнувшись на луже чего-то липкого, и едва не упал, зацепившись парадным плащом из болотного мха за торчащий сук. Из зала донесся сдержанный смешок.

«Вот твоё задание, – провозгласил Иглэй, игнорируя неловкость сына. – Покарай коварных тихвод! Укради у них их священный Лунный Жемчуг! Только его сияние может очистить Гнилое Око от скверны! Иди! Восстанови баланс! И главное – вымажься хорошенько по дороге, чтоб дух наш нести! Успеешь к конкурсу по сплющиванию головастиков!»

Квакс хотел было возразить, что логика здесь хромает сильнее, чем камышовый тролль после праздника, но встретив взгляд отца, понял: спорить бесполезно. Он лишь поклонился, отчего с его капюшона сползла и шлёпнулась в тушёную тину пьяная летучая рыба, незаметно дремавшая там с начала вечера.

«Да, отец, – пробормотал он. – Украду. Восстановлю. Вымажусь».

Провожаемый гулом пира, который уже возобновился с удвоенной силой (горечь от известия нужно было заесть и запить), Квакс выбрался из резиденции. Воздух снаружи был чуть свежее, если свежим можно назвать воздух, пахнущий тухлыми яйцами и влажной шкурой. Он взглянул на тускнеющее вдалеке зелёное сияние Гнилого Ока, потом в сторону, где за непроходимой стеной камыша и папоротников лежали вылизанные, бездушные владения клана Тихих Вод.

«Лунный Жемчуг, – вздохнул он, снимая с плеча вонючую рыбу. – Ну конечно. Просто пойти и украсть главную святыню самого занудного клана. Что может пойти не так?»

Он шагнул в трясину, которая с чавкающим звуком приняла его в свои объятия, и начал свой нелепый, скользкий путь к приключениям, даже не подозревая, что самым большим сокровищем окажется вовсе не жемчуг.

Глава 2: Лягушачьи грёзы

Если Вонючие Топи были диким, буйным желудком болот, то владения клана Тихих Вод представляли собой его безупречно чистую, слегка холодную… печень. Здесь всё было упорядочено, выверено и отполировано до блеска. Воды не стояли мутными лужами, а бежали по выложенным гладкой галькой каналам. Кувшинки лежали идеальными кругами, будто их расчертили циркулем. Даже воздух пах не жизнью и смертью, а влажным камнем, свежевымытым мхом и легчайшим ароматом ночных цветов. Тишину нарушало лишь размеренное капанье росы и чопорное кваканье лягушачьей гвардии.

В самой большой, перламутровой раковине, вмурованной в ствол древней ивы, находились покои Девы-жабы, Лилии Тиховодной. Комната была образцом гармонии и скуки. Стены, отполированные изнутри, отражали мягкий лунный свет, струившийся через круглое окно. Пол был устлан лепестками водяных лилий, которые меняли каждый час. На резной подставке из коряги лежала арфа из паутины и камыша. На столике из слюды стояла ваза с единственной, идеально симметричной орхидеей.

Сама Лилия сидела на краю раковины, опустив изящные перепончатые лапки в небольшой бассейн с кристальной водой. Её кожа была нежного, нефритово-зелёного оттенка, глаза большие, золотистые и… невероятно тоскливые. Она была красива, как утренняя роса на паутинке, и так же хрупка и предсказуема.

Её день, как и все предыдущие триста, прошел по заведённому порядку:

Рассвет: Медитация на кувшинке. Следование за отражением луны в капле росы до её полного испарения.

Утро: Складывание сонетов из капель росы на листе сальвинии. (Сегодняшний шедевр: «О, влага! Ты стекаешь вниз, как слёзы. / И превращаешься в ничто, как грёзы»).

День: Вышивание кувшинок болотным шёлком на подушке из лебяжьего пуха. (Один лепесток в день, не больше – чтобы не перенапрячь зрение).

Вечер: Чтение древних свитков о… правильной циркуляции воды в замкнутых экосистемах.

Ночь: Тоска.

«Ещё триста лет такого, и я стану идеально вырезанной статуей из водного гипса», – прошептала она, глядя на своё отражение. Её отец, Лорд Кристаллбэк, был помешан на чистоте, порядке и поддержании «непорочной репутации» клана. Даже пузыри здесь полагалось пускать бесшумные и немедленно рассеивать, дабы не нарушать гармонию. Мечты Лилии о приключениях, о диких зарослях, о смехе, который не глушат за спиной, были такими же недопустимыми, как тиновый осадок на белоснежной гальке.

Она вздохнула, и её взгляд упал на Лунный Жемчуг. Он покоился на бархатной подушке из утиного пуха в нише над её ложем – спиральной раковиной поменьше. Жемчуг был размером с её кулак, излучал холодный, серебристый свет и был окружён едва слышным мелодичным звоном, как будто внутри него застыл звон хрустальных колокольчиков. Он был красив, совершенен и так же бесконечно скучен, как и всё вокруг.

Именно в этот момент великой, размеренной тоски в её идеальный мир ворвался хаос. Сначала снаружи послышался шум: приглушённое хлюпанье, короткое ругательство, звук падения тела во что-то мягкое и мокрое. Потом скрипнула створка раковины-окна, и в покои, с душераздирающим чавкающим звуком, ввалилась, перемазанная с головы до лап в чёрно-зелёном иле, невероятно пахнущая фигура.

Она шлёпнулась на идеально отполированный пол, оставив после себя грязную, дурно пахнущую полосу. Фигура откашлялась, выплюнув кусочек тины, и поднялась. Это был болотник. Лилия никогда не видела их так близко, но сомнений быть не могло: грубая одежда из грубой шкуры болотной выдры, перепончатые лапы, покрытые блёстками грязи, и глаза, широко раскрытые от ужаса и неловкости. Он пах, как если бы в одной бочке скисли смерть, жизнеутверждение и спелые сыры.

Они уставились друг на друга. Лилия – с леденящим ужасом аристократки, чьё личное пространство только что было варварски нарушено. Болотник – с паникой вора, застигнутого на месте преступления.

Он первым опомнился. Выпрямившись во весь свой невысокий рост и пытаясь придать лицу суровое выражение (что было сложно, так как с его подбородка сползал комок ила), он вытянул лапу в драматическом жесте.

«Не двигайся, о… сияющая тварь с пруда! – провозгласил он, но голос его срывался на писк от волнения. – Я здесь по делу! Отдай мне Лунный Жемчуг, и никто… э-э-э… не пострадает!»

Лилия медленно поднялась. Её тоска испарилась, уступив место ледяной, кипящей ярости. Она не кричала. Она даже не повысила голос. Она лишь взяла с прикроватного столика увесистую рифлёную раковину, которую использовала как пресс-папье для стихов.

«Во-первых, – сказала она ледяным тоном, в котором звенели осколки тысячелетней аристократической спеси, – я не «тварь». Я Дева-жаба Лилиана Тиховодная, наследница Клана Тихих Вод. А во-вторых…» Она сделала грациозный шаг вперёд. «…Заткни свой грязный рот. Ты развёл на моём идеально отполированном перламутровом полу нечто, что, я подозреваю, является биологической угрозой всему живому».

И прежде чем Квакс успел что-то ответить, раковина со свистом рассекла воздух и со звонким, как удар гонга, звуком встретилась с его лбом.