Пришелец

Время шло. Телефон молчал. Надя поняла, что не может больше оставаться в четырёх стенах, не может больше выносить эту давящую тишину. Она снова выскочила из дома.

Почему ты не приехал? Почему? Может, что-то случилось?… Опоздал? Видишь, как я тебе нужна, а говорил! «Я тебя так чувствую, я тебя так чувствую». Почему же сейчас ты ничего не чувствуешь и не звонишь?… А может, ты звонил уже, пока меня не было? Может, ты и сейчас звонишь, а я, как дурочка, бегаю по улицам?!

Надя снова бросилась домой.

Это не прошло и к вечеру.

Телефон то и дело звонил, братья по очереди брали трубку и подолгу болтали со своими друзьями о разных мальчишеских пустяках – видики, диски, тренировки – чушь собачья!

«Откуда эта боль и как её вынести? Что-то невероятное. Что это? Что?»

Надя не могла себе объяснить, как и почему это произошло, но мир рушился на глазах. Она теряла что-то до того дорогое! Этот случайный человек, неизвестно откуда ворвавшийся в её жизнь, значил сейчас больше, чем всё прошлое, всё будущее.

Позвони, прошу тебя, Кунди, миленький, я не могу вынести эту пытку! Позвони!!! Ну, что же ты?… Господи, сделай так, чтобы он позвонил!» Время ползло тошнотворно медленно. Вечер всё не кончался. Он не звонил. Но оставалась надежда.

Как же она тосковала по нему!

В своих блужданиях по улицам всё возвращалась и возвращалась в те места, где они были вместе. Вот здесь они встретились… Какое странное место – этот неожиданный спуск вниз, а машины и люди там, наверху. А если бы и она тогда не спустилась, а пошла той верхней дорогой? О, нет, нет, нет! И эти колонны в форме римской пятёрки, поддерживающие козырёк над дверью, как будто два сошедшиеся вместе луча… И прямо здесь, возле этих лучей… «Почему ви так на меня смотрите? Это потому, что я чёрний?» О, нет, нет! Кунди, пожалуйста, не думай так!.. Что ты со мной сделал? Теперь мне нравятся только чёрные лица, я ищу их в толпе, они твои братья, а белых я просто не могу видеть! Не могу больше этого вынести! Где ты, Кунди? Господи, пусть он позвонит! Прошу Тебя, Господи, сделай чудо! Один раз! И я навсегда в Тебя поверю!»

Вернулась поздно. Ни с кем не могла говорить. Спросить: «Мне никто не звонил?» – начнутся расспросы. Они бы сами сказали, ведь так?

Включила музыку, одела наушники и вышла на балкон.

 
Ты попала в страшный плен,
всё вокруг – мираж,
не уйти, не встать с колен,
не отпустит грозный страж.
 

Почему-то эта песня действовала на неё успокаивающе; стереонаушники и темнота обступившей ночи усиливали эффект, и на те несколько минут, что длилась композиция, боль немного утихала.

 
Вот снова ночь без любви, без тепла,
В пространстве призрачных грёз.
Вот снова ночь, точно мост ты сожгла,
И всё летит под откос.
 

Ей казалось, это о ней. Да, это она сожгла последний мост между ними, и он затерялся в этом огромном городе навсегда. И всё летит под откос, и снова она одна, никому не нужная, и эта холодная ночь – «я горячий, а ти – холёдная, да?» – без любви, без тепла, а ведь ты хотел дать мне всё это, ох, Кунди, как ты был прав: зачем всё это одному? Зачем? Зачем?!

Она точно плыла над городом, плыла по этой бескрайней ночи, над морем огней, и никого, ничего вокруг – только она, ночь и музыка…

Саша постучал по наушникам, сказал что-то, улыбаясь, но когда увидел её лицо с огромными чёрными от расширенных зрачков глазами, улыбка сбежала с лица. («Опять что-то не так. И снова – ни слова мне. Разве так дружат?»)

Костя делал уроки, Вова что-то мастерил для своих занятий по каратэ, Сергей мучился с уравнениями.

Надя поставила песню сначала.

– Я говорю, ты бы записала целую кассету и слушала, а так всё время перематывать – вспотеешь.

Опять Сашка. Но у неё не было сил отвечать. Не было сил даже улыбнуться.

Зачем я тебя оттолкнула?

Она вспоминала и вспоминала без конца… Где эти сильные руки, обнимавшие её так крепко? Никто никогда не обнимал её так. Никто никогда не целовал…

Зачем я была такой упрямой? Теперь ты, наверное, думаешь, что совсем не понравился мне, и даже не знаешь, глупый, как ты мне нужен, как сильно, невыразимо сильно я хочу тебя увидеть, услышать твой голос. И никогда не узнаешь… Нет!! Позвони!!!

И снова музыка спасала, вставая между нею и её отчаянием, между её болью и этой чёрной мглой, готовой её поглотить.

 
Тонкость рук, прозрачность век,
Бег иных времён,
Лунный свет, алмазный снег,
Бесконечно-странный сон…
Вот снова ночь без любви, без тепла,
В пространстве призрачных грёз,
Вот снова ночь, точно мост ты сожгли, —
И всё летит под откос.
Я хотел тебе помочь, от беды спасти.
Я хотел тебе помочь —
Не успел. Прощай… Прости…
 

Больше выдержать она не могла – убежала в свою комнату и уткнулась лицом в подушку.

Все вокруг были заняты своими делами, никто ничего не замечал, только тётя Лида что-то заподозрила или угадала женским чутьём.

– Чего цэ ты нос повесила? И не снидала ничого. По дому заскучала? Ни?

Надя отрицательно мотнула головой, прижавшись к стене.

– А щё? Ну, говори, хиба я не бачу…

И она рассказала самую суть: познакомились, встретились два раза, а потом вот как вышло… Она сама не знала, зачем рассказывает – не было больше сил выносить эту муку в одиночку.

– Тю! Нашла о чём плакать! Забудь и думать! Это не те люди, что будут встречаться. Ему просто нужна женщина… А ты ищи себе хорошего парня, чтоб с квартирой, с машиной, поняла?

И сон не шёл к ней. А когда, наконец, уснула, измученная непонятной болью, то и во сне продолжала прислушиваться и мгновенно открывала глаза, если казалось, что звонит телефон.

«Он так и не позвонил!» – было её первой мыслью на следующее утро. Сердце билось в каком-то ненормальном учащённом ритме, она всё время слышала гулкий частый стук, как будто бежала кросс.

А может быть, он потерял телефон? Или записал неправильно? Приехал – меня нет. Позвонить тоже нельзя. И вот это… потому… вместе такое, да-да, так вполне может быть! Ведь если мне в начале было почти всё равно, а теперь вдруг такое, то невозможно, чтобы он был спокоен, ведь он вёл себя куда боле пылко! Если не притворялся, – тут же скептически заметила она. Я слышала, как стучало его сердце. «Мне жарко, но не потому, что окно закрыто». И теперь он, наверно, думает: она не приехала потому, что не хочет меня видеть. Какая злая ирония: я убедила его в том, что он мне неинтересен – теперь, когда сама поняла, что мы подходим друг другу! Боже мой, какая я дура! Ведь ты же прав, прав! Почему я не понимала раньше? Если бы эта встреча была случайной, как много раз раньше, не было бы теперь такого со мной. О, Кунди!»

Пытаясь как-то занять себя, она настрочила письма Люде и Ире, выплеснув наружу часть своей боли. Но сердце не успокаивалось.

Наверное, и он сейчас так же, как я.

Ей почему-то казалось, что так и есть, иначе она не могла объяснить эту вдруг поднявшуюся в душе бурю.

Он ведь ничего не знает, кроме телефона, и если телефона нет или неправильно записан, то он думает, что больше никогда меня не увидит. Он не может меня найти. А я? Я знаю, где живёт его друг. Я могу пойти и спросить… Но она тут же отвергла эту мысль. Ну, что она скажет другу? Оставалась другая зацепка – она знала, где он учится и улицу, на которой живёт. «Общежитие на Ломоносова. Ты знаешь Ломоносова?» – и ей так живо представилось его лицо. Да, всё возможно!

Надя оделась и выбежала на улицу, где и провела весь день в беспорядочных блужданиях и мучительных размышлениях.

А вечером, когда стемнело, она, опираясь то на сведения, полученные от прохожих, то на свою интуицию, оказалась на Ломоносова… и все её надежды разлетелись, как карточный домик: небольшая улица, квартала два, была сплошь занята студенческими общежитиями. Ничего подобного она не ожидала… Он где-то здесь, за этими каменными стенами.

Неужели ты не слышишь, как бьётся моё сердце? Неужели ты всё лгал – и лгал не только словами? Лгали твои умоляющие глаза, твои сильные руки и горячие губы? Ты так стремился убедить, удержать меня, предотвратить бегство и разлуку!

Устав за день, она уснула быстро и спала без сновидений, а на утро, только открыв глаза, почувствовала: что-то изменилось; ей всё ещё было безумно жаль и сердце так же ненормально быстро билось в груди, но впереди уже забрезжил какой-то просвет, и Надя поняла, что самое худшее позади, и силы возвращаются к ней.

«Либо я его найду – и тогда будь, что будет. Либо забуду без всяких колебаний, потому что невозможно жить в аду!»

И в голове сам собой созрел чёткий план: поехать на Ломоносова, спросить в любом общежитии, где живут студенты сельхозакадемии, агрохимики, а там спросить у дежурной, в какой комнате живёт Кунди из Эфиопии. Жаль, что не спросила фамилию… Если на каком-нибудь этапе произойдёт сбой, и она не сможет его отыскать – значит, всё это ерунда и больное воображение. Тогда всё забыть и перестать себя мучить! А если же случится чудо – иначе не назовёшь, – и она снова его увидит, – значит, это судьба, и пусть она решает.

«Господи, ты знаешь, я верю Тебе. Я всё предаю в Твои руки. Если Кунди только случайность, то помоги мне его забыть. А если это Ты послал мне его, Господи, то сотвори чудо! Пусть я снова его увижу! И тогда пусть всё будет так, как Ты хочешь… Если это случится, если возможно такое чудо, и Ты захочешь его для меня сделать, то я поверю в Тебя навсегда, без сомнений и колебаний, бесповоротно и окончательно. Прошу, Тебя, Господи!»

И она повесила на шею крестик, который купила во Владимирском соборе.

Вот как получилось, что около пяти часов Надя снова оказалась на Ломоносова, узнала, что студенты-агрохимики живут в общежитии номер пять, но дальше этого дело не пошло. Она просто не могла заставить себя войти в общежитие. Ей вдруг сделалось невыносимо стыдно. Мимо проходили студенты, весёлые парни и девушки, обменивались приветствиями и репликами, и Наде казалось, что все они видят в ней чужачку и догадываются о цели её приезда. Войти в общежитие, начать расспросы было выше её сил. И что она ему скажет? А вдруг она всё себе придумала, тогда как он уже и думать о ней забыл?

«Всё. Не могу! Постою здесь пятнадцать минут, до пяти, и уеду… Господи, если моё сердце не обманулось, если моя боль в самом деле означает, что я теряю дорогого человека, – пошли его ко мне навстречу. Я не оттолкну его, я не буду такой, как прежде… Но если я не увижу его сейчас, то прости… И спасибо, что Ты уберёг меня от соблазна. Я никогда об этом не пожалею, даже если потом, спустя время, он позвонит или…» – закончить она не успела.

8.

Было около пяти. Оба телефона возле магазина опять оказались сломаны, а аппарат возле входа осаждала целая толпа желающих позвонить. Может, попросить у дежурной? Или улучить момент? Хайле, его высокий друг, всё говорил и говорил. Кидан, погружённый в свои мысли, не забывал кивать в нужных местах, – не хватало только расспросов! Но внезапно и Хайле, и всё вокруг куда-то поплыло – и земля закачалась под ногами. Опять галлюцинация? Как вчера вечером, когда он возвращался от друзей. Но вчера они пили, а сейчас…

Удивлённый голос Хайле вернул его к действительности:

– Hey, Kidany, she’s like the baby I saw with you some days before, yes! Quite right!.. which you locked! – и Хайле прыснул в кулак. – And I told you – remember?

Кидан вздрогнул. Нет, этого не может быть! Но сердце заколотилось, как бешеное; кровь бросилась в голову, и на несколько мгновений он лишился способности соображать, и только переставлял ноги, боясь споткнуться.

Да, это она – её фигура, её голубая куртка и забавная шапочка. Но что она здесь делает? Сомнения нахлынули с новой силой. Что ей здесь нужно? Для порядочной девушки это не место. Выходит…

Краем глаза держа её в поле зрения, он медленно прошёл мимо; остановился возле входа, смешавшись с группой, сражавшейся за телефон. Хорошо, Хайле догадался оставить его одного – и без вопросов, только хитро подмигнул на прощание. Да, он прекрасно помнил слова Хайле: «Если она тебе не подойдёт, дай мне знать!» – сказал тот, покидая комнату Менгисту. И вот она здесь – за новой жертвой?!

Надя тоже смотрела на него, хотя из-за своей близорукости не видела лица, но эти полосатые брюки, заправленные в белые сапожки – она не могла ошибиться. Неужели, это он – стоит там и смотрит, просто стоит и смотрит? И она медленно, боком, слегка передвинулась и спряталась за ствол старой яблони, прекрасно сознавая, как глупо всё это выглядит со стороны.

Он отделился от толпы и сделал шаг навстречу, потом ещё один робкий, неуверенный шаг. Фигурка в голубом вынырнула из-за дерева и тоже сделала шаг по направлению к нему. «О, что за огромные синие глаза!» – и уже не в состоянии размышлять, Кидан направился прямо к ней.

– Привет! Кого ти ждёшь?

– Тебя.

– Меня?… Нет, не верю.

– Почему ты не пришёл в воскресенье?

– Я биль! Я биль там, но тебя не нашёль.

– Нет, неправда! Я была ровно в три, а тебя там не было.

– Да, я опоздал, немножко, пять минют, а ти даже пять минют меня не ждала!

– Ну, хорошо. А почему ты не позвонил?

– Я звониль.

– Да? Мне не передавали.

Надя взглянула на него – и вдруг он показался ей таким красивым, таким желанным. «Боже мой, где раньше были мои глаза!»

– Наверное, так и надо, наверное, не надо било передавали, – продолжал он обиженным голосом. – Спортила мою настроению!

– И моё.

– И твоё?… Нет, я не верю, – и добавил удивлённо: – Я би всё равно тебе позвониль… Давай зайдём.

Они зашли в маленькое невзрачное кафе и стали в очередь. Надя уже не чувствовала себя здесь чужой и отверженной и с любопытством осматривалась, иногда мельком взглядывая на Кидана. Она не могла понять, как он? Молчит. Не смотрит. С трудом сглатывает слюну. То ли недоволен её появлением, то ли слишком взволнован?

– Чего ты молчишь? Ты не рад, что я приехала? – она уже не чувствовала ни малейшего смущения от своей «проделки», ей важно только было знать правду.

Он протянул ей стакан с её любимым томатным соком и направился к столику. Почему-то сейчас он выглядел более молодым.

– Если не рад, то так и скажи!

Поверх стакана с соком он впервые посмотрел ей прямо в глаза. Щёки её мгновенно вспыхнули.

– Пей.

Короткое это слово прозвучало так, что дальнейших разъяснений не потребовалось – в нём была и нежность, и радость, и настойчивая просьба не спрашивать больше ни о чём. Надя почувствовала себя на седьмом небе.

И вот уже то, о чём она молилась как о чуде, эта невероятная долгожданная встреча, показалась ей самым естественным делом.

«Значит, судьба. Так тому и быть!»

Больше она не сомневалась. Теперь всё происшедшее обрело свой истинный смысл и место в её жизни. И ещё нечто новое, сверкающее на миг зазвенело в её душе: «Господи, значит, Ты действительно существуешь!? И Ты сделал это – для меня?! Благодарю!»

Но снова что-то непонятное происходило с ней: три дня она сходила с ума, три дня жила в каком-то кошмаре, три дня непрерывно молила о встрече и так тосковала по этому человеку, точно он стал частью её самой. И вот он перед ней, рядом с ней, она легко может к нему прикоснуться, но вместо этого стоит, отстранённая, и с недоумением спрашивает саму себя: а что, собственно, происходит? Что это со мной было?

От её лихорадки не осталось и следа. Но хотя Надя и не могла объяснить самой себе странные происходящие с ней перемены, она была очень довольна, что он снова обретён.

Жизнь прекрасна!

Кидан о чём-то раздумывал.

– У тебя сейчас есть время? – спросил он, и Наде сразу же стал ясен ход его мыслей. Ну, нет, так далеко они ещё не продвинулись. Ей необходимо было всё хорошенько обдумать и попытаться разобраться, что к чему, наедине с собой.

– Нет, мне сегодня ещё надо в поликлинику, я и так опаздываю.

– Обязательно сегодня?

– Да, обязательно.

Он посмотрел на неё испытующе, и Надя на всякий случай вздохнула.

– Хорошо. Пойдём, я тебя провожаю.

Вместе они пришли на остановку, и почти сразу же подошёл автобус.

– Завтра тебе позвоню шесть часов. Ну, пока.

– Пока.

– Чао!

Он простился, не вынимая рук из карманов, не сделал попытки ни обнять, ни поцеловать. Но Надя была слишком умиротворённой, чтобы обращать внимание на такие мелочи. Как только автобус тронулся, на губах её появилась счастливая улыбка. Она так и сидела всю дорогу, глядя прямо перед собой на одной ей видимые картины, с сияющей улыбкой на губах.

«А чудеса всё-таки бывают!»

9.

Так всё решилось. Надя только очень жалела, что не спросила у него ничего об этих трёх днях. Как он их провёл? Не было ли с ним того же, что и с ней?

День прошёл на редкость удачно – и по настроению, и по результатам. Необходимая справка была у неё в руках. Вот только с работой всё не складывалось: уже первое марта, а обещания пока так и остались обещаниями. Но Надя не падала духом. Наоборот, летела как на крыльях и чувствовала себя счастливейшей из смертных. Встречные мужчины всех возрастов усиленно оказывали ей внимание, водители уступали дорогу и сигналили вслед. Но чем ближе стрелка часов подходила к шести, тем больше она нервничала. Без двадцати шесть она была дома – сидела с тётей Лидой на диване, пытаясь весело рассказывать о своих делах, но с ужасом замечала, что симптомы этих трёх кошмарных дней возвращаются: снова гулко стучало сердце, ломило виски, голос не слушался, а руки начинали дрожать. Когда же стрелка часов долго-долго простояв на цифре шесть, двинулась, наконец, дальше, Надя больше не могла усидеть на месте, – вскочила, пересекла комнату по диагонали, вернулась, и, схватившись за батарею – так надёжней – пристально уставилась в окно.

Так, так! Ну и дела!

Кидану казалось, что ключик уже у него в руках. Так вот, что надо было делать! Вот как надо было вести себя с ней с самого начала! Не пороть горячку, не обнаруживать своих чувств, так открыто и сумасбродно, а совсем наоборот. Случайность – он немного опоздал; случайность, что когда он звонил, в трубке всегда слышался мужской голос, и он молчал, а она, видимо, решила… решила… Но что же она могла решить после всего, что он говорил и делал?! Неважно, не в этом суть, но именно этой цепочке случайностей он был обязан тем, что крепость близка к сдаче. Спокойно! Придержи коней! Теперь он всё понял и знал, что надо делать.

В 18.10 зазвонил телефон, и этот звонок эхом разнесся по всей квартире. Сердце на миг остановилось – и вновь заколотилось как бешеное.

– Алло-у! Привет! Как деля?

О, этот чарующий голос, но какой спокойный, почти равнодушный.

– Сегодня я биль занят… Ми тут с ребятами ходили. Сегодня, наверное, тебе будет поздно?… Алло-у? Надя!

– Да, наверное, – она с трудом справилась со своим голосом.

– Устретимся завтра, хорошо?

– Во сколько?

– Шесть часов. Там, где ми устретились раньше, ти помнишь?

– Да.

– Шесть часов, – повторил он. – Ну, пока, я тебя селюю.

– И я тебя.

На секунду на том конце провода воцарилось озадаченное молчание, а потом, точно он не был уверен, что его правильно поняли, снова:

– Я тебя селюю.

– Да. И я тебя.

– И ти меня??

В его голосе прозвучало столько удивления, что Надя невольно рассмеялась и, сказав ещё раз: «Пока», положила трубку.

10.

2 марта 1989 года.

– Не понимаю, почему мне никто не сказал, что ты звонил?

– Ува! Как он знает?

– А что ты говорил?

– Ничего…

Надя остановилась и посмотрела на него с изумлением.

– Как? Ты звонил – и ничего не говорил? Ни слова?

– Да.

– Почему?

Снова он выбрал какой-то новый маршрут. От Большевика они проехали одну остановку на другом автобусе, и Надя не могла сообразить, в какую сторону отправиться. Теперь она просто стояла посреди бетонной дорожки и ждала ответа.

– Пошли?

– Почему ты ничего не говорил?

Он поднял голову и посмотрел на неё, как-то странно прищурившись.

– Тогда они знают, что ти встречаешься с иностранцем.

– Ну и что? Они и так знают, я сама сказала.

– Ува! Ти сказала? И они тебя пустили?

– А почему они должны были меня не пустить? Что здесь такого?

Он не ответил и быстро пошёл вперёд, что-то бурча себе под нос.

Эта встреча не была похожа на остальные…

У Менгисту оказался гость, и пока они сидели все вместе, разговаривая и делясь новостями, Кидан не выпускал Надину руку из своих рук. От этих прикосновений жаркие волны пробегали по его телу, отзываясь в сердце, в самых интимных точках, и снова возвращаясь к ней.

Как только они остались одни, он потянул её за руку, и был поражён той готовностью, с какой девушка села ему на колени. Её точно подменили! Он не успел опомниться, а её губы уже прильнули к его губам.

Всё. Больше сдерживать себя он не мог.

Она совсем не ожидала… Она думала, они наконец-то поняли друг друга, и то, что они сейчас делают, просто игра, просто более близкое и доверчивое знакомство друг с другом. Она столько всего сказала ему за эти дни в своих мечтах, она была откровенна до глупости, а с этим она вполне могла бы повременить, даже хотела бы повременить, но он всё повторял: «Мне так неинтересно! Мне так неинтересно!» – помогая ей освободиться от блузки и брюк. Ну, пусть, если ему так нравится. Она старалась не возражать, только вздрагивала пугливо в ответ на его через чур откровенные ласки. И тут же его руки успокаивающе гладили её, точно упрекая. В комнате был полумрак, тихо играла музыка. Она немного расслабилась, пытаясь прислушиваться к своим ощущениям. Это не было неприятно. Но и приятно тоже не было. Наверное, потом, позже, она научится что-то чувствовать, находить удовольствие в этих прикосновениях… месяц, может быть, два… за это время они получше узнают друг друга, и тогда… Вдруг – без слова, без звука, точно сорвавшись с тормозов он оказался сверху, придавив её своей тяжестью, и жгучая, нестерпимая боль пронзила всё её тело снизу-вверх; что-то чужеродное, как острый клинок, вонзилось, ворвалось в неё, раздирая пополам. Дикий крик – и ногти впились ему в лицо, оцарапали шею, грудь. Она забилась… Всё было кончено.

Опешив, ничего не понимая, он двинулся к выключателю, зажёг свет и снова вернулся к кровати. Эта дикарка стояла в стороне, вся в слезах, и натягивала одежду.

Он присел на кровать и коснулся пальцами чего-то мокрого, красного, горячего.

– Откуда – этот – кровь???

Лицо его застыло в таком комичном удивлении, что, несмотря на пережитое потрясение, Надя не сдержала улыбки, хотя слёзы ещё лились из глаз.

– Ты что, не понимаешь? Я же тебе говорила: я ни с кем не была!

Он то ли вздохнул, то ли простонал, – и тут же оказался рядом; нежно, бесконечно нежно обнял её, осторожно прижал её голову к своему плечу, гладил и дышал в волосы. Что он мог сказать? Только тихо целовал лоб и щёки, смахивал слезинки, а они набегали вновь и вновь.

Каким идиотом, каким непроходимым тупицей он себя чувствовал. Как он мог не понять?! «Даже не думал, даже в голову не приходило!» Какая оплошность!! Чего только он не думал о ней за эти дни, да, чего только не думал! И всё равно она оставалась желанной – только не это, Господи! Ты свидетель, Господи, только не это! Происшедшее обрушилось на него, как лавина. Он был смущён и растерян.

– Мне надо привести себя в порядок. Где здесь?… – спросила она.

Он подробно объяснил ей дорогу, вернулся в комнату. Из зеркала на него глянуло вытянутое лицо со вздувшейся на лбу кровавой полосой. Рубаха была растерзана. Из крохотных ранок на шее и на груди сочилась кровь. Разглядывая своё отражение, он поправил рубашку, прижёг одеколоном ранки; сморщившись от боли, ругал сам себя, но то, что он сейчас испытывал, было далеко от раскаяния, и стоило ему это осознать, как на его губах промелькнула и исчезла самодовольная улыбка.

Потом он танцевал для неё, и она любовалась его движениями, исполненными врождённой грации и благородства; шевелил плечами и лопатками, и они трепетали, как сложенные крылья, и чувствовал, как от её улыбки в его душе распускается прекрасный цветок – как разворачиваются нежные, мягкие лепестки, излучая тихий мерцающий свет.

– Рисуй меня! – он протянул ей карандаш и лист бумаги, и когда её глаза – серьёзные, серые, с мокрыми ресницами, погрузились в его глаза, – лепестки цветка мелко-мелко завибрировали… Но её взгляд был спокоен и по профессиональному скуп. И тут ему впервые пришло в голову, что для юной двадцатилетней женщины, которая и женщиной-то стала только сейчас, она держится просто великолепно. По её лицу, изящно-небрежным движениям и особенно по её бесстрастному взгляду нельзя было понять, что происходит у неё в душе.

– Почему ти никогда не называешь меня по имени? – спросил он.

– Почему? Я называю.

Он усадил её к себе на колени.

– Как? Я не слюшал.

– Кунди.

– Ка-ак?

Надя смешалась, опустила глаза, но тут же вскинула их и спросила озорно:

– А как тебя зовут?

И тут его накрыло лавиной во второй раз: он мечтал о ней, бредил ею, звал её, а она даже не знает его имени! И смеётся! Но он быстро проглотил обиду и постарался ответить ей в тон:

– Целюй меня десять раз, тогда скажу.

– Раз… два… – её губы с комичной серьезностью касались его щеки, и он с досадой подумал, что она целует его, как брата. – девять… десять… Ну, теперь скажи.

Он посмотрел в её по-детски любопытствующие глаза и произнёс негромко, по слогам:

– Ки-дан.

На самом деле ей было немного стыдно.

Кидан взял рисунок, несколько минут рассматривал, потом спрятал в карман.

– Покажу друзьям.

Они сидели рядом на кровати, слушали музыку. Кидан был притихший, как будто усталый, и Надя подумала, что он скучает.

– Пойдём? – спросила она, но Кидан взглянул на неё с укором.

– Почему сегодня ти хочешь так бистро уйти от меня? – голос прозвучал жалобно, и она успокоилась.

«Как всё неожиданно – раз!» Она не сердилась. Внутренне она согласилась на близость в эти страшные дни неизвестности – только бы он нашёлся. Но она никак не ожидала, что это произойдёт сегодня – без подготовки, без её согласия, что он, в конце концов, просто воспользуется преимуществом своей силы и её наивностью… Но она также не предполагала, что добившись своего, он захочет быть так нежен и внимателен, что он может быть таким тихим, может просто сидеть рядом и гладить её руки. Она не искала слов – Кидан тоже молчал. Вот только выражения его глаз она никак не могла расшифровать.

Да, Кидан был спокоен – и несколько разочарован. Это открытие – её девственность – хотя и многое объясняло, но всё же сбивало с толку. Снова она казалась ему иной, незнакомой, не той девушкой, что мерещилась ему в горячке последних дней. Почему-то тогда она казалась ему опытной до изощрённости и страстной до безрассудства. Как теперь быть? Но думать не хотелось. На него снизошёл покой, блаженная усталость, так бы и сидел всегда. Клонило в сон. Как она теперь себя поведёт? Чего хочет? О чём думает? Непонятно. Молчит…

Пальцы его легко перебирали её волосы, ласкали шею. Только сейчас он заметил золотую цепочку и, потянув, извлёк маленький крестик.

– Ти веришь в Бога? – спросил он, оживившись.

– Да, верю, а ты?

– Я – верующий, очень верующий! – произнёс он страстно, – только они не разрешают мне носить моё золото.

– Почему?

Он пожал плечами, не желая отвечать. Она не настаивала.

Снова его руки ласкали её – от кончиков тонких, почти детских пальцев, поднялись вверх, коснулись ключиц, ненароком спустили ворот голубой футболки, обнажив белое пле… ЧТО ЭТО?

Надя почувствовала, как он весь вздрогнул, и обернулась: Кидан замер, а его завороженный взгляд был прикован к её плечу. Губы что-то шептали…

Там, на белом обнажённом участке, где округлость плеча плавно переходила в выпуклость груди, красовалась маленькая чёрная родинка.

* * *

Здравствуй, Надюша!

Только что получила от тебя письмо. Прочитала, и у меня самой задрожали руки. Я не знаю, как правильно выразить на бумаге те чувства, что охватили меня. Я как будто вместе с тобой пережила и страх, и боль, и радость встречи с человеком, который помог узнать тебе себя с совершенно другой стороны. Только прошу тебя, не теряй голову. Что я могу тебе посоветовать? Ничего нового мне не открыть. Сядь, успокойся, откинь все эмоции (хотя, может быть, и на грани невозможного) и трезво реши, чего ты хочешь. Мечешься, бросаешься из одной крайности в другую, а ты всего лишь поднялась ещё на одну ступеньку человеческой жизни.

Надюша, тебе сейчас очень трудно, от того, что ты сейчас предпримешь, зависит, может быть, вся твоя будущая жизнь. Ты всё правильно думаешь, только не делай поспешных шагов.

Читая начало письма, я смеялась от того, что увидела Надю ошарашенной от нового знакомства (вот, смешно ей, а люди страдают!), да ещё какого, в общем, такую, какой я тебя прекрасно знаю. К концу письма я испугалась. Испугалась, потому что почувствовала твоё отчаяние.

Самое главное, пойми, это то, что жизнь продолжается, не поддавайся панике, ты ведь сильная. Знай, что ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь. А советовать, куда шагнуть, в какую сторону, я не могу, я не палочка-выручалочка, ты – одна, я – другая. Хочешь знать, как будет правильно? Правильно будет так, как ты решишь.

Я не знаю, любит ли Он тебя, любишь ли ты его. Может быть, от этого зависит твоё решение? (да!)

Да, что ещё там за туберкулёз? У тебя ведь никогда не болели лёгкие, а положительная реакция на прививку может быть из-за самых разных факторов. У меня тоже один раз так было, но ведь нет туберкулёза. Так что, по-моему, это ерунда. Главное не раскисать. Обязательно пиши. Конечно, я понимаю, что тебе хочется выговорится, но что поделаешь? Придётся довольствоваться тем, что имеем.

Пиши, жду.

Люда.

Здравствуй, Надя!

Извини, пожалуйста, за то, что пишу далеко не сразу. Я знаю, что ты обиделась на меня. Но я просто не могла написать. Понимаешь, столько всего навалилось, что я не хотела писать, потому что получилось бы сухо и не совсем откровенно. Ты лучше меня знаешь, что если не можешь написать, то при всём желании ничего не получится. А я пишу очень редко и для меня это почти то же самое, что для тебя. Разница только в том, что я пишу письма, а ты кое-что другое. Только ты не подумай, что меня не волнует то, что ты пишешь. Знаешь, когда я получаю твои письма, я открываю их с каким-то страхом. Он мне уже знаком: такой же страх охватывает меня, когда приходит телеграмма. Входит женщина, и за те несколько секунд, которые уходят на вручение листка бумаги, испытываешь невесть что. Чуть ли не ноги подкашиваются.

А потом я читаю и перечитываю страницу за страницей. Дочитываю до конца и вздыхаю облегчённо. Пока всё в порядке, если можно так сказать в подобном случае… Надя, ты спрашиваешь, что тебе делать, как бы я поступила на твоём месте? Я этого не могу сказать, потому что сама не знаю. Я никого никогда не любила, да и меня никто не любил. Поэтому я (и не могу!) могу сказать, как правильно было бы поступить. Вам надо разойтись. Ты ведь знаешь, что вместе вам не быть, а ждать, чем всё может закончиться, просто неблагоразумно.

Но ты ведь это и сама прекрасно знаешь. Я представляю, как тебе сейчас тяжело. Ко всему прочему ты ведь страшно впечатлительная и мнительная. У тебя очень сильно развито воображение, и ты иногда видишь то, чего на самом деле нет (что на самом деле есть, и чего не видят другие!) Так что тебе, наверное, тяжелее, чем другим. Надюша, я очень беспокоюсь, как ты там. А письма… Я понимаю, что тебе сейчас нужна поддержка, но ты ведь знаешь, какая я «тюха». Я могу слушать, а говорить – не мой удел. По-моему, всё человечество делится на две группы: на тех, кто слушает, и на тех, кто говорит. Я отношусь к первой. Да ты и без меня это знаешь. Так что пиши, а я буду слушать, переживать, думать. Ты прекрасна, Надька. Я ещё никогда не встречала таких людей. На тебя нельзя обижаться, тебя надо принимать такой, какая ты есть, со всеми недостатками и достоинствами. Ну, это так, случайно вырвалось, ты смотри, не зазнавайся.

Ну, вот, надо, наверное, и о себе немного. Как у меня дела? Никак! Существую пока потихоньку. Скоро перешагну двадцать лет. Недавно ездили с девчонками в Захонье, к бабе Тане, помнишь, ты рассказывала? (я ж тебе говорила: не езди!) Бабуля успокоила. Сказала, что до свадьбы мне ещё далеко. Гуляй, говорит, только не говори, сколько тебе лет. Вот так. Ещё сказала, что я куда-то уеду. А мы и правда собираемся. Защитилась я хорошо. Получила «красный» диплом. Да только куда с этим дипломом податься? В Эстонии нас не берут. В Нарве только штукатуром-маляром. Можно было бы, конечно, поискать работу самой, но знаешь, мне совсем не хочется здесь оставаться.

Сначала думала поехать учиться. В технаре дали справку, что мы можем поступить в высшее учебное заведение по нашей специальности в течение этих трёх лет. Но ты знаешь, времени на раздумье было слишком много, и я поняла всю абсурдность своего решения. Я ведь прекрасно понимаю, что это не моё, а тратить бесполезно силы и время по крайней мере глупо. Пока решила ехать в Астрахань. Там, по некоторым сведениям, можно устроиться по специальности, но это пока всё очень зыбко. В общем, я как Иванушка на перепутье. Только камня нет. Ты не представляешь, как меня мучает эта неизвестность (ну, это мы уже проходили!). Голова уже, как чугунок.

Вот, наверное, и всё. До свидания.

Обязательно пиши. Жду. Люда.

Здравствуй, Надюша!

Сегодня у меня день рождения, и самым большим подарком были сразу два письма от тебя.

Спасибо за фотографию. Знаешь, он действительно интересен. Высокий лоб, умные глаза. В глазах чувствуется какая-то глубина. В общем, он мне понравился. Надюха, какая ты всё-таки счастливая! Я страшно рада за тебя. Знаешь, мне ещё ни с кем не было так хорошо, как с тобой, и мне хочется, чтобы у тебя всё было хорошо. Ты любишь, и тебя любят, а это главное.

Надюша, спасибо за советы. Мне действительно не хватает настойчивости и уверенности в себе. Я знаю, что скоро сделаю глупость, уехав в Астрахань. Всё как в кошмарном сне. Почему в Астрахань?… Честно говоря, меня туда совсем не тянет. Я бы с удовольствием приняла твоё предложение, тем более, что Киев – самый лучший город, который я когда-либо видела. Да и ты рядом. Но не могу. Не могу бросить Ленку (вот, сдалась нам эта Ленка!) Она ещё такая глупая, ты просто не представляешь. Если я её оставлю, то она, наверное, что-нибудь с собой сделает. Это же такая дурочка. Тут как-то после защиты у неё был конфликт с мамой, да как раз на меня обиделась, хотя я вовсе не была виновата. Так она опять травилась. Выпила две таблетки демидрола, ей стало очень плохо. Вызвали скорую. Сказала, что очень хотела уснуть. Вот так. Сейчас всё замуж собирается. Парень хороший, надёжный. Но не знаю, что у них выйдет. Вот такие-то дела.

До свидания. Целую. Люда.

Февраль-апрель 1989 года.