Каллиграфия

Однажды, находясь в Тебризе он узнал, что некий шайтан собирается убить беглого османского пашу. Тогда ангел Муса решил остановить это преступление, хотя не обладал на это полномочиями. Он надел на себя свою самую белую одежду, намазал шею и запястья самыми лучшими масляными духами сандалового дерева и пошел на базар, где жил и торговал каламами и тетрадями тот самый шайтан, похожий на мясника.

– Салам Алейкум, хозяин. – Поздоровался Муса Амузегар, войдя в лавку письменных принадлежностей.

– Ва-Алейкум-ас-салам. – Ответил большой как бык хозяин лавки и улыбнулся во весь рот.

– Я хочу купить у тебя тетрадь и несколько каламов, чтобы записывать то, что вижу и слышу. – Кротко сказал ему Муса Амузегар.

– Выбирай любые. Для тебя я снижу цену наполовину, святой человек.

– О нет, не называй меня святой человек, я обычный грешник, как и все. – Возразил ангел, переодетый дервишем. Когда на него падал свет, то отражался от его кожи как от зеркала и если не отвести взгляд, то можно было ослепнуть.

– Почему же ты грешник, ты все время молишься, соблюдаешь пост, читаешь Священный Коран. Даже если у тебя есть грехи, то не такие большие, как у многих. – Приторно улыбаясь сказал хозяин лавки.

– Ты прав, я стараюсь соблюдать все заповеди нашей религии, но даже при этом я не могу быть уверенным, что все делаю правильно.

– Я тебя не понимаю! – Удивился шайтан.

– Хочешь расскажу одну курдскую легенду, которую я услышал в Диярбакыре?

– Расскажи. – Согласился дьявол.

– Однажды пророк Моисей, Муса-пейгамбар, шел по своим делам и случайно увидел, как один старик взбирается на холм, а потом кубарем скатывается с него. Муса-пейгамбар очень удивился и стал смотреть, что этот старик делает. Тот снова полез на холм, и опять кубарем скатился с него. Тогда пророк подошел к нему и спросил: «Мир тебе, отец! А что ты делаешь? Почему ты поднимаешься на холм и скатываешься с него?». Старик ответил ему: «И тебе мир, Муса-пейгамбар! Я так молюсь Богу!». Пророк еще больше удивился и сказал: «Разве так можно молиться? Давай, я научу тебя, как это правильно делать». Старик согласился и Муса-пейгамбар научил его правильно молиться, мыть руки и лицо, становиться прямо, делать поклоны, поворачивать лицо как положено, научил его словам молитвы и после этого они вместе помолились Аллаху и Муса-пейгамбар продолжил свой путь оставив старика одного. Он подошел к морю, ударил своим посохом, море расступилось перед ним, и пророк пошел дальше. Но, когда он был на середине моря, он услышал, что его кто-то зовет. Повернувшись, Муса-пейгамбар увидел, как за ним бежит тот самый старик и зовет его. «Что случилось? Отец» – спросил он. «Я забыл слова молитвы, Муса-пейгамбар! Что надо говорить, когда делаешь земной поклон?» – ответил старик. Муса-пейгамбар посмотрел на него и увидел, что ноги старика сухие, хотя он бежал по мокрому морскому дну, а ноги самого Мусы-пейгмабара мокрые. «Не надо никаких слов, отец! Твоя молитва ближе Аллаху, чем моя. Иди и молись как раньше» – сказал Муса-пейгамбар и пошел дальше по своим делам.

– Вот такая история. – Закончил свой рассказ мнимый дервиш.

– Ничего не понял. – Сказал хозяин лавки. Хотя все он понял с первого слова. – Я, наверное, слишком не образован, чтобы понимать такие притчи. Извини меня.

– Это ты меня извини, добрый человек. – Грустно ответил ангел Муса. – Я отвлекаю тебя своими притчами, а ведь зашел всего лишь за тетрадью и каламом. Продай мне пожалуйста, вон ту черненькую книжку и обычный калам. – Попросил дервиш и указал на маленькую черную книжку в самом углу лавки.

– Прости меня, святой человек, не могу ее продать, это моя книжка. Я в ней записываю свои дела и веду счета. Лучше продам тебе вот эту, за полцены. – И показал на лучшую тетрадь в его лавке с позолоченным тиснением. Ее мне привезли из Исфахана. Чистая тетрадь, в сто листов. Бумага китайская, а калам я тебе советую взять местный, тебризский. Они самые лучшие и почти не портятся.

– Ты такой добрый. – Улыбнулся Муса Амузегар. Он не стал торговаться, оплатил нужную сумму и вышел из лавки. Шайтан не обманул его, он действительно продал за полцены дорогую тетрадь и не дешевый калам. Однако, на лице ангела спряталась грусть, хотя его кроткие глаза и мягкая улыбка скрывали ее от чужих взоров.

Как только он вышел, шайтана пробил пот и трясучка. В тот день ему стало плохо от страха и злости, и он закрыл лавку еще до захода солнца. Весь следующий день его била лихорадка и он истекал вонючим потом. От него смердело луком, чесноком и недоваренным говяжьим хвостом. «Больше никогда не пущу ангелов ко мне в лавку!» – думал он и вытирал со лба пот.

Но, ангел так и не смог спасти бедного пашу от убийства, видно такова была его судьба – аджаль. Ангел Муса знал, что черная книга, которую прятал в своей лавке шайтан был им украдена из медресе и что по какой-то причине ее нужно было оттуда достать и передать одному джинну, который не умел ни читать, ни писать. Ангел Муса приказы не обсуждал, а выполнял. Поэтому, сначала он решил найти того самого безграмотного джинна, о котором знал, что тот всего лишь жалкий воришка. Он позвал своего верного спутника, южный ветер и отправился на поиски духа пустыни.

Наконец, он выследил джинна на пути Кербелу. Тот шел, опираясь на посох, так как хромал на обе ноги. Джинн был больше похож на нищего и оборванного дервиша, чем сам Муса Амузегар. Лохмотья на нем висели как упрек, он был лысый, старый, с красными от воспаления глазами и желтыми руками. Ангел выследил его по оставшимся объедкам, которые тот всегда оставлял в тарелке. Муса настиг его в одном караван-сарае недалеко от Кербелы. Он подстроил так, что их поселили в одной общей комнате. Когда Муса Амузегар сделал вид, что уже спит, джинн тихонько залез в его дорожную сумку и украл молитвенную печать-мохр.

– Возьми ее себе – услышал джинн голос ангела. – Мохр тебе нужнее чем мне.

– Пожалуйста, не зови никого, я верну. Я нечаянно, я не хотел красть. – Запричитал джинн и из его воспаленных красных глаз брызнули слезы. – Если меня схватят, то отрубят руку.

– Никто тебя не схватит, и я никому не скажу. – Ответил, вставая с постели ангел Муса и повторил. – Возьми эту печать себе, может тогда ты научишься молиться. На самом деле я не пойду в Кербелу, я возвращаюсь обратно в Тебриз. У меня там срочные дела.

– Спасибо тебе. Я виноват перед тобой.

– Хочешь дам совет? – Спросил Муса Амузегар.

– Хочу.

– Если хочешь, чтобы у тебя вместо двух левых рук появилась хоть одна правая, научись писать. Так ты отучишься от воровства. Хотя иногда есть такие вещи, красть, которые не грех, а в некотором смысле богоугодное дело.

– Какие же это вещи? – Удивился джинн.

– Хлеб и книги. Хлеб крадут, чтобы съесть и не умереть с голоду, таких Аллах прощает. Никто не должен быть голодным. А книги крадут, чтобы читать, это тоже голод и таких воров Аллах тоже прощает.

– Кто же меня научит писать? Я ведь нищий. Даже если я украду много золота, никто не захочет учить меня. Люди сразу распознают во мне джинна и не хотят со мной связываться. Выгоняют отовсюду, кидают камни, плюют мне в лицо и поносят меня.

– Не жалуйся. Может так и нужно было. Я научу тебя писать. Садись рядом со мной, вот тебе бумага, вот калам, а я зажгу лампу.

В ту ночь ангел научил джинна буквам алфавита, научил его читать и писать. Он рассказал, что мир начинается с буквы «Алиф», что буква «нун» дарит свет, и что буква «та-марбута» всегда стоит в конце слова и символизирует женское начало. Буква «джим» похожа на верблюда и с нее начинается слово Джамаль, что и значит – верблюд. Ангел рассказал, что когда пишешь букву «син» нужно делать это на одном дыхании, тогда она будет самой красивой в слове. Муса объяснил разницу между обжигающим светом Солнца – Зия, и нежным светом Луны – Нур. Он рассказал джинну много интересных вещей, о том, как чинить каламы, как правильно сидеть и дышать во время письма. Джинн слушал так, как будто пил холодную воду после долгой жажды. Потом ангел подарил ему книгу персидских стихов, но запретил прикасаться к Корану и хадисам.

– Никогда не трогай священные книги, обожжешься и разучишься писать. Станешь опять побиваемым камнями вором. Лучше научись красиво писать и сделай это искусство своим хлебом.

Вместо слов джинн со слезами на глазах целовал правую руку ангела и захлебываясь от рыданий спросил.

– Скажи, куда мне идти? Что делать? Ведь я потом тебя не увижу. Ты спас меня.

– Возвращайся в Тебриз, в Кербалу не иди, тебе туда нельзя. В Тебризе иди к дому придворного каллиграфа Мирзы Бахтияра и просись в ученики, он возьмет, не сомневайся.

– А что потом? Ведь у меня и у тебя больше времени, чем у всех каллиграфов. Я хочу идти вместе с тобой, мне надоело быть никчемным воришкой и духом без дома.

– Знаешь, если хочешь еще раз увидеть меня, то через много-много лет приезжай в Тегеран, чтобы продолжить учебу, там ты меня найдешь. А теперь мне надо идти на предрассветную молитву. Ты идешь помолиться со мной?

– Мне нельзя, ты же знаешь. Я буду ждать тебя здесь.

Уже когда занялся рассвет, и ангел Муса вернулся с предрассветной молитвы, джинн самостоятельно вывел на куске бумаги свое имя – Хосров.

– И самое главное, – сказал ангел, – есть одна книга, которую тот самый шайтан, что торгует на базаре украл из медресе. Тебе надо найти эту большую тетрадь и так же украсть ее. Он не продаст ее ни за какие деньги. В этой черной тетради ты и будешь записывать свои упражнения по каллиграфии. Больше я ничего не могу сказать, потому что сам больше ничего не знаю.

Муса Амузегар собрал свои вещи и вышел, оставив красноглазого джинна одного.

«Каждый должен сам решить, куда ему идти после бессонной ночи» – думал ангел и решил пешком идти в Тегеран, чтобы через много-много лет наконец получить место профессора персидской филологии на Факультете филологии, философии и педагогических наук Тегеранского Университета.

Алиф ha Ра Ба

Когда я учился в Тегеранском Университете нашим преподавателем по истории Ирана был профессор Хасан Пейкариан, ярый персидский шовинист, жуткий консерватор и просто очень неприятный человек с лицом шакала. Но, у него было одно неоспоримое достоинство, профессор Пейкариан был лучшим преподавателем истории. У него был настоящий актерский талант и умение рассказывать исторические события, так, как будто он сам был свидетелем тех событий. На лекциях, посвященным разным битвам, например при Кадисии или при Чалдыране он чуть не впадал в истерику, описывая поражение персов. Если бы у него была возможность, он бы посыпал голову пеплом прямо в аудитории на глазах у студентов.

Меня он невзлюбил сразу же, как только узнал, что я из Тебриза, так же неприязненно он относился и к другим студентам, кого не считал настоящими персами. Больше всего от его едких шуток и низких, но справедливых оценок страдал мой одногруппник Бахрам Ферузи, курд по национальности. Я же не обращал на профессора Пейкариана никакого внимания и неплохо учился по его предмету.

Я случайно узнал, что он тоже из Тебриза, но тщательно это скрывает от своих студентов. Не знаю, какой черт меня дернул за язык, но однажды во время перерыва, я задал ему пустяковый вопрос на азербайджанском языке. Его лицо перекосило от ярости, он грубо ответил мне на фарси, что не желает слушать в стенах университета никакой другой речи, кроме персидской. Резко повернулся ко мне спиной и ушел в свой кабинет, громко хлопнув дверью. Видевшая это преподаватель арабской филологии Рена Фарангяхи от удивления выпучила и без того огромные глаза. Я решил никак не реагировать на эту выходку старого профессора и как ни в чем не бывало пошел на лекцию по персидской филологии, которую вел милейший моему сердцу профессор Муса Амузегар. Доктор Амузегар, как потом выяснилось, тоже был родом из Тебриза. В отличие от Пейкариана студенты его обожали. Очень обходительный, вежливый, улыбчивый, он был похож на доброго волшебника из старых американских книжек. Ему было всего пятьдесят лет, но его волосы уже были полностью седыми, такой же белоснежной была его аккуратно подстриженная борода. Все знали, что он ежегодно совершает хадж в Мекку и зиярат в Кербелу, но из-за своей скромности он просил не ставить перед его именем ни титул хаджи, ни титул кербалаи. Поэтому все, и коллеги и студенты обращались к нему либо доктор, либо профессор.

Однажды после занятий доктор Амузегар попросил меня зайти к нему в кабинет.

– Вы меня вызывали, профессор?

– Да, Хосров, заходи. Присядь, пожалуйста. Как твои дела в учебе? Как успехи?

– Спасибо, профессор. Все отлично.

– Хосров, не буду долго тебя задерживать, я тебя вызвал по одному важному и очень срочному делу. У меня к тебе будет небольшая просьба. – Серьезным тоном начал профессор и сделал небольшую паузу.

Я немного удивился. У меня были хорошие отношения со всеми преподавателями факультета, особенно с профессором Амузегаром, но я не был с ним настолько близок, чтобы он что-то у меня просил.

– Хосров, не удивляйся, если я тебя попрошу об одной услуге.

– Я полностью в вашем распоряжении, профессор.

– Дело в том, что я совершенно случайно забыл одну очень нужную мне книгу дома, а у меня, к сожалению, нет времени съездить домой и забрать ее. – С извиняющейся улыбкой продолжил профессор Амузегар. – Я готовлю статью по персидской каллиграфии семнадцатого века для одного иностранного журнала, и мне срочно нужна эта книга. Я хотел попросить тебя привезти ее мне, так как мне некого послать за ней, а дома никого нет. Ты ведь самый ответственный из всех моих студентов.

Это была откровенная лесть, я был обычным студентом и далеко не отличником.

– Я дам тебе ключи и адрес. Только поторопись, пожалуйста, мне она нужна до вечера. Я ведь останусь здесь в университете допоздна.

Сказать, что я был удивлен, это ничего не сказать. Неужели я заслужил репутацию настолько честного молодого человека, чтобы мне доверяли ключи от чужой квартиры. А может быть здесь был какой-то подвох? Может это какая-то ловушка? Но, молодость и неумение отказывать взяли верх. Я согласился поехать по указанному адресу и привезти Мусе Амузегару то, что он просил.

Через полчаса я вышел из такси на улице Сардар-е Джангал и поднялся на второй этаж дома, указанного мне профессором. Если честно, я уже в дороге догадался, что это не простая просьба и внутренне приготовился к неожиданностям. Удивляться чему-либо я перестал, когда понял, что это не квартира профессора Амузегара, и что я залез в чужой дом. Книгу, которую меня просил привезти профессор я нашел в огромном книжном шкафу, как мне указал Амузегар. Она была спрятана в тайнике, замаскированном среди собрания по истории и культуре Ирана. Но, главной моей находкой был не старый учебник каллиграфии в черном переплете без указания автора и издательства, а вырезки из газет и старые документы. Это были старые паспорта, свидетельства о рождении, о заключении брака и все не на фарси, а на турецком! Большое количество вырезок из старых турецких газет, уже пожелтевших и выцветших. На одной из фотографий был наш еще молодой профессор Хасан Пейкариан! Я умел читать на латинице, но с трудом разбирал турецкие слова. Это была газета Карадениз Газетеси с интервью профессора иранистики и истории Трабзонсокго Университета. Этого профессора звали Нусрет Коркмаз, а под статьей была напечатана фотография улыбающегося молодого Пейкариана.

Я забыл о времени и буквально усевшись на полу стал медленно разбирать статьи на турецком. Теперь я понял, что это точно не квартира Амузегара, он использовал меня вслепую. В этом доме живет Хасан Пейкариан, который на самом деле турок Нусрет. От такого количества загадок мне стало не по себе, мысли в голове путались, но бешеное любопытство и азарт гнали меня дальше. Про мнимого Пейкариана я узнал, что, после переворота восьмидесятого года, близкий левым кругам Коркмаз бежал из страны, так как узнал, что его фамилия числится в «черном списке» военных. Но, как он попал в Иран? И почему он выбрал именно эту страну? Неужели Нусрет Коркмаз, уважаемый и знаменитый ученый бежал не на Запад, не в Рим или Париж, как его соратники, а в воюющую страну? Ведь к тому времени война с Саддамом была в самом разгаре. В стране бушевала революция! Вопросов было много, а ответов не было совсем.

Я спохватился, что провел много времени копаясь в чужих документах. Быстро сложив все обратно, схватил учебник каллиграфии, за которым меня послал Амузегар и спешно покинул квартиру. И сделал это вовремя, потому что, когда я уже сел в такси и продиктовал адрес, краем глаза, я заметил, что в дом вошел Хасан Пейкариан, или правильнее Нусрет Коркмаз.

Мы отъехали от его дома буквально на сотню метров, как на проезжую часть неожиданно выскочил пешеход. Таксист резко затормозил, высунулся в окно и начал ругать чуть не кинувшегося под машину пешехода. Но, тот тип не обращал на него никакого внимания, а широко улыбаясь смотрел прямо мне в глаза. Он был высокого роста, крупный, с широкими плечами и грубым лицом. Улыбка этого типа была поистине страшной, потому что улыбался только его большой рот, но не глаза полные ненависти. Я могу покляться чем угодно, что я где-то видел этого типа. Его лицо было мне знакомо, но я никак не мог вспомнить, где я его видел. Память, как будто закрылась за глухой дверью. Всю дорогу до университета я думал о том, что я скажу Амузегару.

Постучавшись и войдя в кабинет профессора я не произнес ни слова, вся приготовленная речь вылетела у меня из головы. Он все также сидел за своим столом и улыбаясь смотрел на меня.

– Извини мой мальчик, что пришлось так поступить и соврать тебе.

– Профессор, я понимаю, что не имею права о чем-либо спрашивать, но я все же прошу вас, хоть немного объясните мне, что происходит.

– Ты ведь и так во всем разобрался. По твоим глазам я вижу, что ты сразу понял, что это не моя квартира и кажется, ты видел чуть больше, чем ожидал.

– Пейкариан? Кто же он? Он ведь турок, не так ли? Политический мигрант или как это называется?

– Да. – Коротко отрезал Амузегар.

– А что в этой книге?

– Понимаешь, Хосров, я не хочу тебе много рассказывать. Это неправильно. Но, я чувствую вину, что попросил тебя сделать это и рисковать из-за того, о чем ты не знаешь. Поэтому, я приоткрою тебе небольшую тайну, совсем чуть-чуть, но я знаю, что она не выйдет из этого кабинета. Ты меня понял? – Он многозначительно поднял палец вверх.

– Да, профессор, я вас понял.

– Хасан Пейкариан, это турецкий политэмигрант, как ты сказал. Его настоящее имя Нусрет Коркмаз, он бывший профессор Трабзонского Университета. К тому же когда-то он был видным деятелем Народно-Республиканской Партии Турции у себя в Трабзоне. Ты это уже понял, наткнувшись на его документы. Ему пришлось скрываться от карателей Кенана Эврена, совершившего государственный переворот. Он сбежал сюда и давно живет в Иране, полностью сменил имя, свою судьбу и историю своей жизни. Не без помощи определенных людей. – При этих словах Амузегар глазами показал куда-то наверх и многозначительно кивнул. – Недавно, те же самые определенные люди, – профессор опять сделал знак глазами, – узнали, что профессора Пейкариана хотят убить.

– Кто же? – Не выдержал я.

– Такие же определенные люди, только по другую сторону границы. Вот и все, что я могу тебе сказать.

– А что же должен делать я?

– Ничего, мой дорогой. Все что нужно, ты уже сделал. Если ты понадобишься, тебе об этом скажут.

– То есть, я просто должен был привезти вам этот старый учебник каллиграфии?

– Оставь его себе. В дальнейшем он тебе понадобится. А теперь, извини меня еще раз, но мне надо позвонить. Завтра мы увидимся на лекции. Еще раз, Хосров, прошу тебя, никому не слова, о том, что произошло сегодня. Ради тебя самого же, держи язык за зубами.

– Я все понял, профессор. До свидания.

– До завтра.

Я вышел из кабинета профессора в паршивом настроении. Мне было очень неприятно участвовать вслепую в чужих играх и быть втянутым в такую опасную историю. Ведь я уже был под надзором, сил куда более могущественных, чем мог себе представить. У меня из головы не выходил ни Пейкариан, ни Амузегар. Всего за один день я узнал секрет мнимого профессора, который он тщательно берег. Мне казалось, что весь этот спектакль с кражей книги был организован для меня одного, чтобы еще как-то потом повлиять на мою судьбу.

Уже ложась спать и пытаясь успокоить мысли я вдруг вспомнил того типа, который резко выскочил перед нашим такси. Я мучительно напрягал память пытаясь вспомнить, где я его видел. От удивления я даже присел на постели. Это был тот самый жуткий торговец каламами и письменными принадлежностями с Тебризского базара! Но, что он делает здесь в Тегеране спустя столько лет?

На следующий день меня ждала еще одна жуткая новость. Как только я вошел в здание университета, ко мне подбежал мой приятель Кейван Иманбахш и даже не здороваясь сказал:

– Хосров! Ты слышал? Ночью убили профессора Хасана Пейкариана! Представляешь, у себя дома! Утром его нашла женщина, которая приходит убираться в его доме, он был задушен в своей постели веревкой или каким-то шнурком!

Ра Джим Йа Мим

Людей одержимых страстной любовью называют – меджнунами, что значит «одержимые джинном». Любовь одурманивает их разум и лишает воли как гашиш. Из-за сильного чувства такие люди способны на безумные поступки. Но, может ли сам джинн полюбить неземной любовью смертную женщину и сам стать рабом сильнейшего из чувств?

В пятницу, после джума-намаза, в дом каллиграфа Мирзы Бахтияра пришел худой как голод юноша с воспаленными красными глазами, желтыми руками, грустным взглядом и напросился к нему в ученики. У молодого переписчика-кариба не было ни писем от других мастеров каллиграфии, ни денег, никто его не знал, и он словно снег летом свалился на голову знаменитого хаттата. Кто его пустил к нему и как он сюда добрался никто не знал. Первой мыслью старого мастера было просто прогнать наглеца, но тот слезно просил взять его к себе в услужение. Хосров, так звали молодого человека, готов был на любую работу, лишь бы его взял к себе сам великий мастер Мирза Бахтияр и научил искусству почерка. Мягкий сердцем каллиграф согласился и впустил нового ученика в свою мастерскую. Дал ему бумагу и калам и попросил написать свое имя и происхождение. Юноша вывел на белом листе изящным как женщина почерком «насталик» свое имя и прозвище – Хосров Чешмесорх, что значит Хосров «Красноглазый».

– Я не просил писать, как тебя обзывают глупцы. Я хотел узнать из какого ты города. – Сказал Мирза Бахтияр.

– Того города, где я родился уже нет. Позвольте, я не буду об этом рассказывать, остад. – Попросил дерзкий юноша и Мирза Бахтияр опять уступил его просьбе.

Хосрову негде было жить в Тебризе, поэтому каллиграф позволил ему переселиться к нему и жить вместе со слугами. Слуг у него было всего двое, старый садовник Рустам и его жена Масуме, которая была одновременно и кухаркой, и прачкой и горничной в доме каллиграфа. Во всем остальном он либо все делал сам, либо его жена, молодая как роза, Ширин. В китабхане же порядок и чистоту соблюдали ученики каллиграфа. От Рустама всегда пахло землей, цветами и потом, а от его жены Масуме всегда вкусно пахло едой, маслом и травами, которые она жгла, чтобы отогнать джиннов и шайтанов.

Каждый день, после предрассветного намаза каллиграф завтракал. Он съедал всегда одно и то же: сваренное вкрутую куриное яйцо, посыпанное солью, тертой мятой и сумахом, кусочек овечьего сыра-мотал и горячую лепешку из тандыра. Он всегда пил очень сладкий чай, и не любил кофе, попробовав его всего несколько раз в жизни. Перед тем, как приступить к работе, Мирза Бахтияр сидел на коленях перед чистым листом бумаги с закрытыми глазами и представлял себе каждое движение калама и каждую букву, которую он собирался написать. Больше всего он любил буквы «син», «сад», «гаф», «мим» и «айн». Ему нравились их округлые, почти женские формы. Так он настраивался на работу, которую считал молитвой. К нему были приближены только особо одаренные ученики. Остальных учили его помощники и другие каллиграфы. Новый переписчик Хосров, так неожиданно появившийся в доме Мирзы Бахтияра сразу показал свой талант и начал учиться у самого остада.

Он всегда носил с собой толстую черную тетрадь, в которую каждый вечер что-то записывал, но никому не показывал своих записей. Странный ученик был похож на маленького ребенка и старичка одновременно. Его продолжали называть «красноглазым» – Чешмесорх, хотя сам Мирза Бахтияр запретил своим ученикам и слугам обижать новичка и называть его старым прозвищем. Хосров был маленького роста, худой и тщедушный, безобидный и молчаливый, но, несомненно, очень талантливый. Переписчик-кариб быстро овладел искусством каллиграфии и только совершенствовался у Мирзы Бахтияра, словно шлифуя свое мастерство. Из-под его руки на бумагу сыпались жемчужины букв, таким был стремительным и мягким его почерк. Он владел всеми известными стилями каллиграфии: сульс, насх, насталик и даже османским дивани. Однажды, втайне от всех он написал два шамаиля с именем каллиграфа Мирзы Бахтияра и еще одного человека, которого звали Муса Амузегар. Хосров спрятал свои шамаили и решил показать им, когда придет время.

Он долго оставался учеником и казалось, не собирался никуда уходить, хотя давно уже превзошел многих в искусстве почерка. Несмотря на то, что он никому из учеников и слуг не сделал зла, его не любили, некоторые даже ненавидели. Его никогда не приглашали на прогулки, с ним никогда не разговаривали ласково и все, кроме его учителя, словно норовили его обидеть или оскорбить. Но, молчаливый Чешмесорх не обращал на это внимания. Ученики Мирзы Бахтияра получали важные должности в других городах Ирана и покидали мастерскую знаменитого хаттата. Словно птенцы они вылетали из его мастерской как из гнезда и улетали высоко в небо. Только маленький и худой Хосров оставался со своим учителем и все так же прислуживал ему в китабхане.

Жена садовника Масуме часто окуривала дом хозяина высушенной травой гармалы или могильника,

Когда она жгла сушеный могильник, посыпанный солью, Масуме приговаривала: «Юзерлик – ты воздух, ты ветер, ты лекарство от всех недугов. Дурной глаз, красный глаз, кто сглазил этот дом, пусть его глаз сгорит как этот могильник, пусть потрескается как эта соль!». Как только она брала в руки соль и траву Хосров бросал работу и бежал на улицу.

– Я знаю, кто ты! – Однажды сказала она ему. – У тебя глаза красные не от болезни, а от пролитых слез!

– Если так, почему ты не расскажешь хозяину?

– Он мне все равно не поверит. Никто не поверит. Ты ведь никому здесь не причинил зла. Тебя обижали все ученики и переписчики, а ты им даже на полслова не ответил. Что ты здесь ищешь? Почему ты пришел в этот дом?

– Мне сказали прийти сюда и учиться искусству почерка. Раньше я был вором, крал все что видел. Но один ангел научил меня писать и сказал, чтобы я искал хаттата Мирзу Бахтияра. Видишь, я честен с тобой и рассказываю все как есть.

– Прибегаю к Аллаху от сатаны, побиваемого камнями! – Воскликнула Масуме и прижала руки к груди.

– Амин! – Ответил Хосров. – Я тоже верующий. Я не зло принес в этот дом. Глаза у меня красные, а дух синий, как и полагается нам, уверовавшим.

– А почему тогда убегаешь, когда я жгу сухую траву в доме?

– Я же все равно остаюсь тем, кто я есть.

После того разговора Масуме заранее предупреждала Хосрова что будет окуривать дом могильником, чтобы он мог пойти погулять. Когда ему это надоело он сказал ей.

– Пока я в здесь ни один злой дух, джинн, шайтан, даже черная бродячая собака близко не подойдет к этому дому. Оставь свои травы, зелья и прибереги их до моего отъезда.

Масуме перестала жечь высушенный могильник в доме, подружилась с Хосровом и стала даже готовить его любимый кюкю.

Все время, пока Хосров Чешмесорх пребывал в доме хаттата Мирзы Бахтияра его не покидало чувство, что в доме кто-то очень тихо дышит, но что только он, Хосров Красноглазый слышит это дыхание. С каждым днем это чувство росло и занимало много место в его мыслях. Он стал принюхиваться ко всему, что его окружало и заметил тонкий как волосок аромат. Это был нежный, дурманящий запах, которому он еще не придумал имени. Потом, через какое-то время, Хосров научился слушать большой дом каллиграфа и впервые услышал чей-то тихий, но прекрасный голос. Он понял, что этот запах и еле слышимый голос, похожий на дуновение ветра завоевали его мысли и взяли в плен душу. «Наверное так они влюбляются» – подумал красноглазый кариб и улыбнулся.

День за днем, неделя за неделей Хосров просыпался, переписывал совершенным почерком множество книг и трактатов, стихов и описаний, записывал в свою черную тетрадку события прошедшего дня и все это время, его мыслями владела та, чей аромат он уловил сквозь стены и чей голос услышал сквозь шум дождя. Хосров Чешмесорх неожиданно для себя влюбился и испугался того, что наделал. Он понял, что его сердцем завладела та, о которой он не имел права даже мечтать. Сначала это казалось невинной игрой воображения, чем-то веселым и приятным. Он опомнился, когда уже было поздно.

Прошло еще какое-то время и Хосров стал замечать краем глаза чей-то взгляд, следящий за ним. Сквозь одежду, сквозь листья айвы, росшей в саду и сквозь стекло окон мастерской, он чувствовал, как эти два любопытных глаза щекочут его. Он чувствовал, что в этом взгляде нет враждебности, а только наивное любопытство. Тонкий и нежный аромат, который Чешмесорх уловил вначале стал густым, толстым и настойчивым. Этот запах преследовал его и ходил за переписчиком по пятам. Он поджидал его на каждом углу дома, под деревьями в саду и даже настойчиво пробивался в мастерскую. Никто, кроме красноглазого Хосрова не чувствовал его и не замечал. Словно чьи-то мысли о нем, этот запах прилипал к его одежде и проникал в сны.