Однако Юкка не оборачивается, хотя она легко должна была бы сэссить твое присутствие. Она обращается, как ты думаешь, к Эсни, хотя это годится и для тебя:

– Вот прямо сейчас я не хочу больше никаких споров.

– Хорошо, – говоришь ты. – Поскольку я прекрасно понимаю, почему ты остановилась здесь, и мне кажется, что это хорошая идея. – Это чуть громче, чем следовало бы. Ты смотришь на Эсни так, чтобы она поняла, что тебе нужно поговорить с глазу на глаз с Юккой прямо сейчас, и Эсни, возможно, не захочется быть этому свидетельницей. Но женщину, которая возглавляет защитников общины, нелегко запугать, так что ты не слишком удивлена, когда Эсни складывает руки на груди, готовая насладиться зрелищем. Юкка медленно поворачивается к тебе со смесью раздражения и неверия на лице.

– Приятно знать, что ты одобряешь, – говорит она ни в коей мере не приятным тоном. – Хотя мне на самом деле все равно.

Твоя челюсть твердеет.

– Тоже сэссишь, верно? Я бы сказала, что тут поработал четырех- или пятиколечник, хотя теперь и знаю, что дички могут обладать необычными способностями. – Ты намекаешь на нее. Это знак мира. Или просто лесть.

Она не поддается.

– Пройдем как можно дальше до ночи и разобьем там лагерь. – Она кивает на лес. – Слишком большой, чтобы пройти его за день. Может, мы могли бы его обойти, но тут что-то…

Ее взгляд расплывается, затем она хмурится и отворачивается, скривившись от того, что раскрыла перед тобой свою слабость. Она достаточно чувствительна, чтобы сэссить это самое что-то, но не знает, что в точности сэссит. Ты же провела много лет, учась читать подземные камни при помощи орогении, так что заполняешь пробелы.

– В том направлении находится покрытая листьями ловушка с кольями, – говоришь ты, кивая на давно мертвую траву, окаймляющую каменный лес с одной стороны. – За ней зона ловчих петель, не могу сказать, сколько их, но могу сэссить много кинетического натяжения веревок или проволоки. Если же мы пойдем в обход другим путем, там вдоль края подрезанные каменные колонны и камни, установленные, чтобы легко устроить обвал. И я могу сэссить дыры в стратегических точках по внешним колоннам. Арбалет или даже обычный лук и стрела оттуда могут нанести немалый урон.

Юкка вздыхает.

– Ну да. Значит, насквозь действительно лучший путь. – Она смотрит на Эсни, которая наверняка отстаивала обходной путь. Эсни тоже вздыхает, затем пожимает плечами, сдаваясь.

Ты поворачиваешься к Юкке.

– Кто бы ни сделал этот лес, если он еще жив, способен заморозить половину общины за несколько секунд почти без предупреждения. Если ты решительно настроена идти насквозь, нам придется установить круглосуточную посменную вахту – я имею в виду орогенов с лучшим контролем. Ночью вам придется не давать нам спать.

Она прищуривается.

– Почему это?

– Поскольку если кто-то из нас будет спать, когда начнется атака… – Ты совершенно уверена в том, что она начнется. – Мы будем реагировать инстинктивно.

Юкка кривится. Она не простой дичок, но все же слишком дичок, чтобы понять, что скорее всего случится, если что-то заставит ее орогенически среагировать во сне. Если кого не убьет налетчик, то вполне возможно, это сделает она, совершенно случайно.

– Дерьмо. – Она на миг отводит взгляд, и ты думаешь, что она не верит тебе, но, возможно, она просто думает.

– Отлично. Разделим вахты, значит. Поставим рогг, что не на вахте, работать, ну, лущить тот дикий горох, который мы нашли несколько дней назад. Или чинить сбрую, которую Опоры используют, чтобы тянуть грузы. Завтра нам придется ехать на телегах, поскольку будем слишком сонными и на своих двоих не дойдем.

– Хорошо. И… – Ты медлишь. Не сейчас. Ты не можешь признаться в своей слабости этой женщине. Еще нет. Но все же. – Не я.

Глаза Юкки тут же сужаются. Эсни бросает на тебя скептический взгляд, словно говоря: У тебя так хорошо получалось. Ты быстро добавляешь:

– Я не знаю, на что я способна теперь. После того, что я сделала в нижней Кастриме… я изменилась.

Это даже не ложь. Ты бессознательно тянешься к отсутствующей руке, играя с рукавом куртки. Никто не видит культи, но внезапно ты чрезвычайно остро осознаешь ее. Хоа, оказывается, не собирался оставлять очевидные отметины зубов, как Сурьма на культях Алебастра. Твоя гладкая, округлая, почти полированная. Ржавый перфекционист.

Взгляд Юкки следует за твоим настороженным прикосновением. Она морщится.

– Хм. Ну, я догадывалась. – Ее челюсть напрягается. – Однако сэссить ты вроде не разучилась.

– Да. Я могу помочь держать стражу. Просто… мне не надо бы ничего делать.

Юкка качает головой, но говорит:

– Отлично. Тогда тебе последняя ночная стража.

Это наименее желанная стража – самая холодная теперь, когда ночные температуры стали падать ниже нуля. Большинство предпочло бы спать в это время в теплых спальниках. Это также самое опасное время, когда соображающие налетчики нападают на большие группы вроде этой в надежде застать людей сонными и вялыми. Ты не можешь понять – доверие ли это или наказание. Ты пробуешь спросить:

– Могу хотя бы оружие взять? – Ты не держала в руках никакого оружия с тех пор, как покинула Тиримо, когда сменяла свой нож на сушеный шиповник, чтобы избежать авитаминоза.

– Нет.

Ржавь. Ты хочешь сложить руки, но вспоминаешь, что не можешь, поскольку твой пустой рукав болтается, и вместо этого кривишься. (Юкка и Эсни тоже.)

– Ну и что мне тогда делать? Орать во весь голос? Ты серьезно готова рискнуть общиной из-за своей злости на меня?

Юкка выкатывает глаза.

– Ржавь! – Это настолько созвучно твоим мыслям, что ты хмуришься. – Поверить не могу. Ты думаешь, что я злюсь из-за жеоды? Правда, что ли?

Ты невольно смотришь на Эсни. Та пялится на Юкку, словно говоря – не так, что ли? Достаточно красноречиво для вас обеих. Юкка зло глядит на вас, затем трет лицо и издает долгий вздох.

– Эсни, пойди… займись чем-нибудь… опорским. Исси – сюда. Иди сюда. Пройдись, ржавь побери, со мной. – Она резким, досадливым жестом подзывает тебя. Ты слишком сбита с толку, чтобы обидеться; она поворачивается, и ты идешь за ней. Эсни пожимает плечами и уходит.

Несколько мгновений вы обе молча идете сквозь лагерь. Сдается, все остро осознают опасность каменного леса, так что это самая деловая передышка, какую ты видела. Некоторые Опоры передают вещи между телегами, чтобы переложить все жизненно важное в телеги с самыми крепкими колесами, которые будут меньше нагружены. В сложной ситуации их будет легче подхватить и убежать. Охотники вырубают заостренные колья из мертвых молодых деревьев и сучьев возле лагеря. Их расставят по периметру, когда община наконец разобьет лагерь, чтобы направить налетчиков в простреливаемые сектора. Остальные Опоры спят, когда могут, зная, что ночью им предстоит патрулировать или спать по краям лагеря.

Используй сильных для охраны всех их, говорит Предание камня. Опоры, которые не хотят быть живым щитом, могут либо найти способ проявить себя и присоединиться к другой касте или уйти в другую общину.

Ты морщишь нос, проходя мимо наспех вырытой придорожной отхожей ямы, над которой сейчас сидят шестеро или семеро, а несколько младших Стойкостей стоят вокруг, чтобы выполнить неприятную работу по забрасыванию результатов. Что необычно, сейчас перед ямой короткий хвост людей, ждущих своей очереди присесть. Неудивительно, что стольким нужно одновременно опорожниться; здесь, в угрюмой тени каменного леса, все на пределе. Никто не хочет попасть врасплох со спущенными штанами после темноты. Ты думаешь, что тебе самой надо бы, когда Юкка ошарашивает тебя, отрывая от этих вспыхивающих размышлений.

– Так мы тебе еще нравимся?

– Что?

Она показывает на лагерь. На людей общины.

– Ты уже больше полугода провела в Кастриме. Друзья у тебя появились?

Ты, думаешь ты прежде, чем успеваешь спохватиться.

– Нет, – говоришь ты.

Она мгновение смотрит на тебя, и ты виновато думаешь, не ждет ли она, что ты назовешь ее. Затем она вздыхает.

– Еще не спишь с Лерной? О вкусах не спорят, я понимаю, но Селекты говорят, что все признаки налицо. Когда мне нужен мужик, я выбираю того, кто мало треплется. Женщины более верная ставка. Они умеют не портить настроение.

Она потягивается, морщится, разминая поясницу. Ты используешь это время, чтобы стереть с лица ужас и растерянность. У этих, ржавь их, Селектов явно работы мало.

– Нет, – говоришь ты.

– Еще нет?

Ты вздыхаешь.

– Нет… пока.

– Ну и какой ржави ты тянешь? Дорога безопаснее не станет.

Ты ожигаешь ее взглядом.

– Я думала, тебе все равно?

– Все равно. Но дать тебе просраться по этому поводу поможет мне кое-что отметить для себя. – Юкка ведет тебя к телегам, или ты так думаешь поначалу. Затем вы проходите мимо телег, и ты изумленно замираешь.

Там сидят и едят семеро реннанитских пленных. Даже сидя они отличаются от народа Кастримы – все реннаниты либо чистые санзе, либо достаточно близко по фенотипу, крупнее среднего даже для своей расы, с отросшими пепельными гривами или стриженые, но с косичками на висках, или волосами, стоящими на голове дыбом, чтобы казаться выше. Сейчас их колодки отложены в сторону – хотя цепи, соединяющие всех пленных вместе, остались на месте – и несколько Опор стоят рядом на страже.

Ты удивлена, что они едят, хотя лагерь на ночь еще до конца не поставлен. Опоры на страже тоже едят, но это правильно – впереди у них долгая ночь. Эти ренни поднимают взгляд при приближении вас с Юккой, и ты останавливаешься, опешив, поскольку ты узнаешь одну из пленниц. Данель, генерал армии Реннаниса. Она жива и здорова, если не считать красных натертостей от колодок на шее и запястьях. Последний раз, когда ты видела ее близко, она подзывала Стража без рубашки, чтобы та убила тебя. Она тоже узнает тебя, и ее губы складываются в смиренную ироническую линию. Затем весьма нарочито она кивает тебе прежде, чем вернуться к своей миске.

Юкка, к твоему удивлению, садится на корточки рядом с Данель.

– Ну и как еда?

Данель пожимает плечами, продолжая есть.

– Это лучше, чем голодать.

– Хорошая еда, – говорит другой пленник напротив, не в кружке. Он пожимает плечами, когда остальные меряют его злыми взглядами. – Ну хорошая же.

– Они просто хотят, чтобы мы могли тянуть их телеги, – говорит один из озлобленных.

– Да, – вмешивается Юкка. – Именно так. Опоры в Кастриме получают общинный паек и постель за их вклад в общее дело. А что вы получили бы в Реннанисе?

– Наверное, хоть какую-то ржавую гордость, – говорит злобный, злясь еще сильнее.

– Заткнись, Фалуд, – говорит Данель.

– Эти ублюдки считают, что они…

Данель ставит на землю свою миску. Злобный тут же затыкается и напрягается, глаза его чуть расширяются. Мгновение спустя Данель берет миску и продолжает есть. Выражение ее лица даже не изменилось. Ты ловишь себя на мысли, что она наверняка воспитывала детей.

Юкка, облокотившись о колено, подпирает подбородок кулаком и мгновение смотрит на Фалуда.

– Так что, по-твоему, мне надо сделать с ним? – говорит она Данель.

Тот тут же сдвигает брови.

– Что?

Данель пожимает плечами. Ее миска пуста, но она проводит по дну пальцем, подбирая соус.

– Теперь уж не мне решать.

– Не слишком умен, – поджимает губы Юкка, рассматривая мужчину. – С виду ничего, но селекция по мозгам всегда труднее, чем по внешнему виду.

Данель несколько мгновений ничего не говорит, пока Фалуд переводит взгляд с нее на Юкку и обратно с растущим неверием в глазах. Затем Данель с тяжелым вздохом тоже поднимает взгляд на Фалуда.

– Чего ты от меня хочешь? Я больше не командир ему. Да и не хотела никогда, меня назначили. А теперь мне все это до ржави.

– Я не верю тебе, – говорит Фалуд. Он в панике, голос его слишком громок. – Я сражался за тебя.

– И проиграл. – Данель качает головой. – Теперь главное – выживание и приспособление. Забудь все то дерьмо, которым тебе заливали уши в Реннанисе насчет санзе и выродков, – это пропаганда для объединения общины. Теперь все изменилось. «Необходимость – единственный закон».

– Кончай нести свое ржавое камнепредание!

– Она цитирует Предание камня потому, что ты его не понимаешь, – резко одергивает его другой мужчина – тот, кому понравилась еда. – Они нас кормят. Позволяют нам быть полезными. Это испытание, дерьмо ты тупое. Проверка – хотим ли мы заслужить место в этой общине!

– Этой общине? – Фалуд обводит рукой лагерь. Смех его отдается от скал. Люди оглядываются, пытаясь понять, не крик ли это, предупреждающий о какой-то проблеме. – Ты себя слышишь? У них нет ни шанса. Им надо было бы найти место, где зарыться, может, отстроить одну из общин, которые мы разнесли по дороге. А они…

Юкка движется с небрежностью, которая не может тебя обмануть. Все видят, что сейчас произойдет, кроме Фалуда, который слишком уперт, чтобы признавать реальность. Она встает и бессмысленно стряхивает пепел с плеч, пересекает круг и кладет руку на темя Фалуда. Он пытается отдернуть голову, сбить ее руку.

– Не трогай, ржавь тебя…

Затем он замирает. Глаза его стекленеют. Юкка сделала с ним это – то же, что и с Каттером в нижней Кастриме, когда люди уже сбивались в толпу, чтобы наброситься на орогенов. Поскольку на сей раз ты уже знаешь, что будет, тебе удается лучше уловить, как она испускает этот странный импульс. Это определенно магия, какой-то вид манипуляции с этими тонкими серебристыми волокнами, которые пляшут между точками вещества человека. Импульс Юкки рассекает узлы нитей в основании мозга Фалуда, прямо над сэссапинами. Физически все остается неповрежденным, но магически – это как отрубить ему голову. Он валится вперед, и Юкка отступает в сторону, чтобы он мог обмякшим мешком плюхнуться на землю.

Одна из реннаниток ахает и отпрыгивает, звеня цепями. Охранники переглядываются, но они не удивлены – известие о том, что Юкка сделала с Каттером, потом разошлось по всей Кастриме. Реннанит, который пока не произнес ни слова, выдает короткое ругательство на одном из смешанных побережных наречий. Это не этурпик, потому ты не понимаешь, но его страх достаточно очевиден. Данель лишь вздыхает.

Юкка тоже вздыхает, глядя на мертвеца. Затем она смотрит на Данель.

– Мне жаль.

Данель блекло улыбается.

– Мы пытались. И ты сама сказала – он был не слишком умен.

Юкка кивает. Почему-то она несколько мгновений смотрит на тебя. Ты понятия не имеешь, какой урок ты должна из этого извлечь.

– Снимите кандалы, – говорит она. Ты не берешь в толк, пока не понимаешь, что это приказ для стражи. Один из них отходит переговорить с остальными, и они начинают перебирать ключи. Юкка словно испытывает отвращение к себе самой и тяжело говорит:

– Кто сегодня квартирмейстер? Мемсид? Скажи ему и другим Стойкостям, чтобы разобрались с этим. – Она показывает головой на Фалуда.

Все застывают. Но никто не протестует. Охотники добыли больше дичи и фуража, но в Кастриме много людей, которым нужно больше белка, чем они получают, а впереди пустыня. В итоге все равно все к этому пришло бы. Однако, после минутного молчания, ты делаешь шаг к Юкке.

– Ты уверена? – тихо спрашиваешь ты. Один из охранников подходит, чтобы снять кандалы с Данель. Данель, которая пыталась убить всех живых в Кастриме. Данель, которая пыталась убить тебя.

– А почему нет? – пожимает плечами Юкка. Она говорит достаточно громко, чтобы пленные могли ее слышать. – После нападения Реннаниса нам не хватает Опор. Теперь у нас шесть на замену.

– Шестеро, которые при первом удобном случае ударят нам в спину – или просто тебя зарежут!

– Если я раньше их не замечу и не прикончу, то да. Но это было бы глупостью с их стороны, и самого тупого я уже прикончила. – У тебя ощущение, что Юкка не пытается запугать реннанитов. Она просто констатирует факт. – Понимаешь, я все время пытаюсь втолковать тебе это, Исси. Мир состоит не из друзей и врагов. Это люди, которые могут помочь тебе, и люди, которые могут встать на твоем пути. Перебей их, и с чем ты останешься?

– С безопасностью.

– Многие пути могут быть безопасными. Да, шанс того, что меня прирежут, повышается. Но и безопасность для общины повышается. А чем сильнее община, тем выше шанс, что мы доберемся до Реннаниса живыми. – Она пожимает плечами и обводит взглядом каменный лес. – Кто бы его ни возвел, он один из нас и обладает настоящим умением. Нам оно может пригодиться.

– Что, теперь ты готова принять… – Ты качаешь головой, не веря своим ушам. – Жестоких бандитов и дичков? – Но тут ты останавливаешься. Поскольку однажды ты любила жестокого пирата-дичка.

Юкка молча пережидает, пока ты вспоминаешь Иннона и заново оплакиваешь его. Затем с нарочитой кротостью она говорит:

– Я планирую дальше, чем на следующий день, Исси. Может, и тебе следует попытаться, ради разнообразия.

Ты отводишь взгляд, ощущая себя странно ощетинившейся. У тебя было не так много шансов для роскоши загадывать дальше чем на день.

– Я не глава общины. Я всего лишь рогга.

Юкка иронично наклоняет голову набок. Ты не так часто используешь это слово, как она. Она-то произносит его с гордостью. А когда его произносишь ты, это оскорбление.

– Ну а я и то, и это, – говорит Юкка. – И глава, и рогга. Я решила быть обеими и больше. – Она проходит мимо тебя и бросает следующие слова через плечо, словно они пустяковые: – Ты ведь не думала о нас, используя эти обелиски, не так ли? Ты думала о том, чтобы уничтожить своих врагов. Ты думала о выживании – но дальше ты заглянуть не могла. Вот почему я так злилась на тебя, Исси. Ты несколько месяцев прожила в моей общине, и до сих пор ты «всего лишь рогга».

Она уходит, крича, что привал окончен. Ты смотришь ей вслед, пока она не растворяется в потягивающейся, ворчащей толпе, затем бросаешь взгляд на Данель, которая стоит и потирает красную полосу на запястье. Она смотрит на тебя с делано нейтральным выражением лица.

– Если она умрет, ты – тоже, – говоришь ты. Если Юкка не позаботится о тебе, ты сделаешь для нее что сможешь.

Данель испускает короткий насмешливый вздох.

– Это верно даже без твоей угрозы. Вряд ли кто другой здесь дал бы мне шанс. – Она бросает на тебя скептический взгляд. Несмотря на перемену ее положения, ее санзийская гордыня никуда не исчезла. – Ты ведь действительно не очень в этом хороша, верно?

Огонь и ржавь земная. Ты уходишь прочь, поскольку если уж Юкка и так невысокого о тебе мнения после уничтожения угроз, она явно не будет рада, если ты начнешь убивать тех, кто тебя раздражает, всего лишь от злости.

* * *

2562: Девятибалльное землетрясение на Западном Побережье, эпицентр где-то в квартенте Бага. Записи лористов того времени говорят, что землетрясение «превратило землю в жидкость». (Поэтика?) Одна рыбачья деревня уцелела. Со слов одного из жителей записано: «Ржавый рогга прикончил тряску, а затем мы – его». Отчет зарегистрирован в Эпицентре и предоставлен для ознакомления имперскому орогену, который позже посетил этот район и также отметил, что землетрясение повредило бы подводное нефтеносное месторождение вблизи берега, но этот незарегистрированный рогга в деревне предотвратил это. Оно загрязнило бы воду и берега на много миль по берегу.

Проектные записки Ятра Инноватора Дибарс.

4
Нэссун, бредущая в глуши

ШАФФА ДОСТАТОЧНО ДОБР, чтобы вывести остальных восьмерых ребятишек Найденной Луны из Джекити вместе с Нэссун. Он говорит главе общины, что они идут на тренировочную прогулку на несколько миль, так что пусть община не волнуется, если вдруг слегка тряхнет. Поскольку Нэссун только что вернула сапфир в небо – громко из-за громового раската воздуха, заполнившего вакуум; драматически из-за его внезапного исчезновения здесь и возникновения в небе, огромного, темно-голубого и слишком близкого – женщина-глава общины прямо из кожи вон лезет, чтобы собрать детишкам дорожные рюкзаки с дорожной едой и прочими вещами, чтобы они могли поскорее выйти в путь. Это не высшего класса припасы для долгого пути. Без компасов, среднего качества ботинки, еда, которая не протянет дольше пары недель. И все же это намного лучше, чем уйти с пустыми руками.

Никто в общине не знает, что Нида и Умбра мертвы. Шаффа внес их трупы в спальню Стражей и уложил их по постелям в приличных позах. С Нидой получилось лучше, поскольку она более-менее цела, не считая затылка, а у Умбры голова размозжена. Затем Шаффа забросал кровь землей. В конце концов Джекити все это обнаружит, но к тому времени дети Найденной Луны будут далеко, если уж не в безопасности. Джиджу Шаффа оставил там, где его уронила Нэссун. Его труп на самом деле – всего лишь груда красивых камней, если кто-то не посмотрит внимательнее на один из осколков.

Дети покорно покидают общину, бывшую их домом, для некоторых несколько лет. Они уходят ступенями рогг, как их неофициально (и грубо) назвали – по череде базальтовых колонн с северной стороны общины, по которым могут пройти лишь орогены. Орогения Вудеха устойчивее, чем когда-либо сэссила Нэссун, когда он опускает их на уровень земли, задвинув одну из колонн базальта обратно в древний вулкан. И все же на лице его отчаяние, и внутри у нее все болит от этого.

Они идут на запад группой, но прежде, чем они уходят на милю, один или двое детишек начинают тихо плакать. Нэссун, чьи глаза остаются сухими даже при бессвязных мыслях вроде «я убила отца» и «папа, я тоскую по тебе», горюет вместе с ними. Жестоко, что им приходится переживать такое, быть выметенными во время Зимы из-за того, что сделала она. (Из-за того, что пытался сделать Джиджа, старается убедить себя она, но сама не верит этому.) Но еще более жестоко было бы оставить их в Джекити, где местные со временем поймут, что случилось, и набросятся на детей.

Только Эгин и Инеген, двойняшки, смотрят на Нэссун с чем-то вроде понимания. Они первыми вышли наружу, когда Нэссун схватила сапфир с неба. Остальные по большей части видели, как Шаффа сражался с Умброй и как Сталь убил Ниду, а эти двое видели, что Джиджа пытался сделать с Нэссун. Они понимают, что Нэссун отбивалась, как сделал бы любой. Но, однако, все помнят, как она убила Эйтца. Некоторые успели простить ее за это, как и предполагал Шаффа, – особенно робкая, перепуганная Тихоня, которая тайком рассказала Нэссун, что сделала с бабушкой, которая много лет назад ткнула ее ножом в лицо. Дети-орогены рано узнают, что такое раскаяние.

Это не значит, что они не боятся Нэссун, а страх придает четкости детскому рационализму. Они, в конце концов, в душе не убийцы… а Нэссун – убийца. (Она не хочет ею быть, не больше, чем ты.)

Теперь группа стоит буквально на распутье, там, где местная тропа, тянущаяся на северо-восток, встречается с идущей западнее имперской дорогой Джекити – Тевамис. Шаффа говорит, что имперская дорога со временем выйдет к виадуку. Нэссун слышала о таком, но за все свои путешествия ни разу не видела. Однако именно на перекрестке Шаффа решает сообщить остальным детям, что больше они не могут идти за ним.

Протестует только Сачок.

– Мы не будем много есть, – говорит она Шаффе с некоторым отчаянием. – Тебе… тебе не придется нас кормить. Просто разреши нам идти за тобой. Мы сами будем добывать еду. Я знаю, как!

– Нас с Нэссун, скорее всего, будут преследовать, – говорит Шаффа. Его голос безупречно ласков. Нэссун понимает, что эта манера лишь усугубляет тяжесть слов; его ласковость легче позволяет понять, действительно ли Шаффе есть до этого дело. Жестокие расставания легче. – Нам тоже предстоит одинокое путешествие, очень опасное. Вам самим по себе будет легче.

– Неприкаянными безопаснее, – говорит Вудех и смеется. Нэссун никогда не слышала от него такой горечи.

Сачок начинает плакать. Слезы оставляют удивительно чистые дорожки на ее начавшем сереть от пепла лице.

– Не понимаю. Ты заботился о нас. Ты любишь нас, Шаффа, даже больше, чем любили Нида и Умбра! Почему бы тебе… если ты просто собираешься… собираешься…

– Прекрати, – говорит Лашар. Она за последний год стала еще выше, как хорошо воспитанная девочка с кровью санзе. Хотя со временем ее надменность типа «мой-дедушка-был-экваториал» поблекла, она до сих пор становится заносчивой, когда ее что-то волнует. Она сложила руки и смотрит в сторону от дороги, на группу голых холмов неподалеку. – Сохрани хоть чуточку ржавой гордости. Нас вышвырнули, но мы еще живы, и только это имеет значение. Мы сможем на ночь укрыться в этих холмах.

Сачок злобно смотрит на нее.

– Там нет укрытия! Мы умрем от голода или…

– Не умрем. – Дешанти, смотревшая в землю, водя ногой по все еще тонкому слою пепла, внезапно поднимает взгляд. Она глядит на Шаффу, обращаясь к Сачку и остальным. – Есть места, где мы сможем жить. Нам просто надо заставить их открыть ворота.

На ее лице жесткое, решительное выражение. Шаффа устремляет на Дешанти резкий взгляд, и, к ее чести, она встречает его не дрогнув.

– Ты намерена войти силой? – спрашивает он ее.

– Ты ведь этого хочешь от нас, верно? Ты не отослал бы нас, если бы не был уверен, что мы сделаем… то, что должны сделать. – Она пытается пожать плечами. Она слишком напряжена для такого беспечного жеста; ее передергивает, как в параличе. – Мы не были бы живы, если бы ты не был нами доволен.

Нэссун смотрит в землю. Это ее вина, что у остальных не осталось иного выбора. В Найденной Луне была красота; среди друзей-детей Нэссун научилась радоваться тому, что она есть и что может делать среди людей, которые понимали и разделяли ее радости. Теперь то, что некогда было целостным и хорошим, мертво. Ты со временем убьешь все, что любишь, сказал ей Сталь. Ей ненавистна его правота.

Шаффа долго, задумчиво смотрит на детей. Его пальцы вздрагивают, возможно, от воспоминаний о другой жизни и другой личности, которой была непереносима мысль о том, чтобы выпускать восемь юных Мисалемов в мир. Однако эта версия Шаффы мертва. Это дерганье лишь рефлексивно.

– Да, – говорит он. – Этого я от вас и хочу, если вы хотите это услышать. В большой, процветающей общине ваши шансы выжить выше, чем если вы останетесь сами по себе. Так что позвольте сделать вам предложение. – Шаффа делает шаг вперед и наклоняется, чтобы посмотреть Дешанти в глаза, в то же время беря Сачок за худенькое плечо. Он обращается ко всем ним с той же ласковой настойчивостью, что и прежде. – Сперва убейте только одного. Выберите кого-то одного из тех, кто пытается причинить вам вред, – но лишь одного, даже если попытаются многие. Обезвредьте остальных, но не спешите убивать того, единственного. Пусть это будет болезненно. Постарайтесь, чтобы ваша жертва кричала. Это важно. Если первый, которого вы убиваете, молчит… убейте другого.

Они молча смотрят на него. Даже Лашар кажется ошеломленной. Нэссун же видела, как Шаффа убивает. Он отказался от себя того, кем был, но все равно остался мастером ужаса. Если он считает нужным поделиться секретами своего мастерства с ними, им повезло. Она надеется, что они это оценят.

Он продолжает.

– Когда убийство совершено, дайте присутствующим понять, что действовали так только ради самообороны. Затем предложите службу вместо убитого или защиту для остальных от опасности – но они поймут, что это ультиматум. Они должны будут принять вас в общину. – Он замолкает, затем устремляет свой льдистый взгляд на Дешанти. – Если они откажут, что вы сделаете?

Она сглатывает.

– У… убьем их всех.

Он снова улыбается – впервые с тех пор как они покинули Джекити – и охватывает рукой ее затылок в горячем одобрении.

Сачок коротко ахает, от шока перестав плакать. Эгин и Инеген держатся друг за друга, и на их пустых лицах лишь отчаяние. Лашар стискивает челюсти, ноздри ее трепещут. Она готова принять слова Шаффы близко к сердцу. Насколько видит Нэссун, Дешанти тоже… но это убьет что-то в Дешанти.

Шаффа это понимает. Когда он встает поцеловать Дешанти в лоб, в этом жесте столько печали, что у Нэссун снова ноет сердце.

– «Все меняется Зимой», – говорит он. – Живите. Я хочу, чтобы вы жили.

Из глаза Дешанти скатывается слеза прежде, чем она успевает ее сморгнуть. Она громко сглатывает. Но затем она кивает и отходит от него к остальным. Теперь между ними пропасть – по одну сторону Шаффа и Нэссун, по другую – дети Найденной Луны. Пути разошлись. Шаффа не показывает беспокойства, а должен бы – Нэссун замечает, что серебро ожило и пульсирует в нем, протестуя против его выбора позволить этим детям уйти восвояси. Но он не показывает боли. Когда он делает то, что считает правильным, боль лишь усиливает его. Он встает.

– И если вдруг вы увидите настоящие признаки ослабления Зимы… бегите. Рассейтесь и слейтесь с окружающим как сможете. Стражи не умерли, маленькие мои. Они вернутся. Как только разойдутся слухи о том, что вы сделали, они придут за вами.

Он имеет в виду обычных Стражей, понимает Нэссун, – не тех, что «осквернены», каким был он сам. Таких Стражей не было видно с начала Зимы, или, по крайней мере, Нэссун не слышала, чтобы хоть один присоединился к какой-нибудь общине, и их не было видно на дорогах. Вернутся предполагает, что все они ушли куда-то в особое место. Куда? Туда, куда Шаффа и прочие оскверненные не пойдут или не могут пойти.

Но значение имеет то, что этот Страж, пусть и оскверненный, помогает им. Нэссун ощущает внезапный прилив необъяснимой надежды. Конечно, совет Шаффы поможет им выжить каким-то образом. Она сглатывает и добавляет:

– Все вы действительно хорошие орогены. Может, община, которую вы изберете… может, они…

Голос ее обрывается, она не уверена в том, что хочет сказать. Может, они полюбят вас, думает она, но это кажется глупым. Или может, вы окажетесь им полезными, но это обычно работает не так. Общины обычно нанимают эпицентровских орогенов только на короткое время или, так ей рассказывал Шаффа, чтобы сделать необходимую работу и уйти. Даже общины рядом с горячими точками и зонами разлома не хотели держать у себя орогенов постоянно, как бы они в них ни нуждались.

Прежде чем Нэссун находит слова, Вудех зло смотрит на нее.

– Заткнись.

Нэссун моргает.

– Что?

Тихоня шипит на Вудеха, пытается заставить его замолчать, но он не обращает на него внимания.

– Заткнись, ржавь. Я ненавижу тебя. Нида пела мне. – Затем, без предупреждения, он разражается рыданиями. Тихоня растеряна, но остальные окружают его, шепчут утешения и гладят по спине. Лашар смотрит на это, затем бросает на Нэссун последний укоризненный взгляд, прежде чем обратиться к Шаффе.

– Что же, мы пойдем. Спасибо, Страж, за… за то, что стоит благодарности. – Она поворачивается и ведет всех прочь. Дешанти идет рядом с ней, повесив голову, не оглядываясь. Инеген несколько мгновений стоит между двумя группами, затем смотрит на Нэссун и шепчет: