Метаморфоза. Историко-приключенческий роман

Глава 3. Домой

Зарево пожаров бесновалось над Вторым Римом. Горели городские кварталы, горели портовые склады полные товаров и продовольствия. В этот вечер многим казалось, что сами небеса разверзлись, чтобы покарать ромеев за их трусость и предательство.

Городской гарнизон оказался таким же продажным, как впрочем, и большинство жителей Константинополя, погрязших в долгах у венецианских купцов и, в конце концов, продавших свою родину и веру за долговые расписки. Огнеметатели знаменитого греческого огня, который должен был испепелить флот венецианцев, ворвавшийся в бухту Золотого Рога, разбежались кто куда, как только на горизонте показались, ощетинившиеся копьями суда крестоносцев. И лишь только несколько тысяч греков из всего пятисоттысячного Константинополя еще бились на стенах, защищая уже никому не нужную цитадель.

Крестовое воинство разбрелось по беззащитному Царьграду, грабя, убивая и насилуя его жителей. Сидя за огромным письменным столом, Волк наблюдал за всем происходившим в городе через большое распахнутое окно своего кабинета императорской библиотеки, главным смотрителем которой был уже не один десяток лет. Рядом с его стулом, лежала простая холщовая сумка туго набитая книгами в дорогих кожаных переплетах. Он оторвал взгляд от окна, закрыл рукопись, лежавшую перед ним на столе, и аккуратно опустил ее в сумку с книгами.

Поднялся, снял монашескую рясу, по привычке глянул на себя в стоявшее неподалеку большое зеркало. В нем отразился среднего роста пожилой человек, с густой гривой взъерошенных седых волос, совсем не похожий на немощного книжного червя, каким и должен был быть смотритель Императорской библиотеки в представлении папы Иннокентия III и десяти монахов-францисканцев, посланных им для того, что бы взять из нее то самое ценное ради чего он и собрал этот четвертый по счету крестовый поход.

Все они так и остались здесь в ее центральном зале, каждый там, где застала его смерть от его клинков. Волк не убивал безоружных. Монахи сами пришли сюда убивать. Каждый из десяти имел при себе меч. Просто добыча оказалась не из легких, вопреки всем их ожиданиям. Все закончилось всего за несколько минут. Последний, самый молодой, испустил дух на мраморной лестнице у самого выхода, так и не успев убежать от странного старика в монашеской рясе, ловко орудующего короткими кривыми мечами.

Выпускать их живыми было нельзя. За собой они бы привели подмогу, а там уже через какое-то время, во всем разобравшись, поняли, что Императорская библиотека наполовину пуста, и как знать, как далеко от бухты Золотого Рога успели уйти последние корабли, груженные древними фолиантами.

На протяжении целого месяца он вместе с монахами, прибывшими специально для этого с Афона и благословения Патриарха, тайно ночью вывозил самые ценные манускрипты на подводах в порт, где и их грузили на корабли. Спасти все было выше человеческих сил. Императорская библиотека хранила знания, накопленные за последнюю тысячу лет.

Волк обходил библиотечные залы, прощаясь с книгами, как со своими друзьями, с которыми он проводил все время, последнюю сотню лет жизни в Царьграде. На выходе, он снял заплечные ножны со спины, из которых торчали рукояти дамасских клинков, и засунул их в щель между полом и лестницей.

«Здесь их вряд ли найдут, а то, как знать, идти то через весь город, путь – не близкий. А эти клинки – ценная добыча».

Подобрал, лежащий на полу франкский меч, взвесив его в руке, что-то недовольно пробурчал себе под нос, закинул холщовую сумку с книгами за спину и, отворив массивную, обитую медью дверь, вышел в пылающий город. Он шел быстрым шагом по знакомым улицам центра Константинополя, стараясь, как можно скорее миновать этот самый опасный участок пути до городских стен. Пройдя по ним какое-то время, на одном из перекрестков, свернул в узкий проулок.

По мере того, как Волк удалялся от центра, улицы сужались все больше и больше. Иногда для того, чтобы пройти по ним, ему приходилось переходить на бег, чтобы не быть опаленным жаром горевших строений. Ночь уже была на исходе, по редким крикам и звону оружия, доносившимся из богатых кварталов, он сделал вывод, что крестоносцы уже изрядно притомившись грабить и убивать ромеев, вдоволь напились греческого вина, отпраздновавали свою победу, и теперь устраиваются на отдых во дворцах византийских императоров и домах городской знати.

Улицы продолжали сужаться, убогие дома, окружавшие его, говорили о том, что сейчас он уже находится в районе Константинопольской бедноты и городские стены где-то неподалеку. Это место, по всей видимости, первым подверглось нападению. Об этом свидетельствовали уже начавшие остывать угли сгоревших домов, и трупы, мирных жителей иногда встречающиеся ему на пути.

Грабить в этих домишках особенно было нечего, и доблестные рыцари со своими оруженосцами, в отместку за это, нещадно прошлись по ним огнем и мечом, поджигая убогие хижины вместе со спрятавшимися там жителями, убивая ради забавы и куража, мечущихся в поиске спасения от огненной смерти по узким улочкам женщин и детей.

«Варвары! Христиане убивают христиан, дожились», – подумал он про себя.

Все мог предположить воевода. Сам когда-то пророчил грекам погибель. Но что бы так бесславно…. Ромеи продали и предали себя сами. Государство разворовали, торговлю отдали на откуп венецианским купцам. Армию и ту умудрились испоганить, набрав в нее место славян, как это было раньше, норманнов. Нетрудно догадаться против кого они обернули свои мечи в этой битве. Унижение своего и восхваление чужеземного. Что твориться в этом мире? Властитель Первого Рима, торгует мирскими грехами, а лучшим своим развлечением считает публичное сожжение баб на кострах. Все продается и покупается. Ради нескольких древних папирусов сжечь целый город? Сволочь! Хрен ему, а не коптские евангелия! А второй, старый торгаш – венецианский додж, который думает, что может продать и купить весь мир, а потом за свои деньги получить полное отпущение грехов. Пара ненормальных латинян, один из которых возомнил себя наместником Бога на земле, а второй никак в свои преклонные годы не может унять свою пагубную страсть к наживе, решили подчинить себе весь мир.

Не выйдет. Почти сто лет прошло, как Русь стала могучим государством, пройдя на этом пути все трудности и невзгоды. И как бы там ни было, а Вера ее крепка. Так, что если следующие по их расчетам – мы, тогда милости просим. Только, как с ромеями у них точно не выйдет. Земля у нас большая, богатая, привольная и места им для могил в ней всем хватит…

А нам путь греков повторять нельзя. Отдаваемые на откуп высокие государственные и церковные посты, вконец истощили империю, превратив церковные приходы и монастыри в торговые лавки, а государственную казну – в кошелек нечистых на руку проходимцев.

От этих мыслей его оторвал, посторонний шум. Мертвые городские кварталы были беззвучны. В этой вязкой и липкой от пролитой на них человеческой крови тишине, все отчетливее слышался звук конских копыт, громыхающих подковами по каменным мостовым. Судя по силе звука, всадник приближался. Первую мысль – укрыться в ближайших развалинах и переждать опасность, продиктованную ему инстинктом самосохранения, Волк отогнал от себя сразу. Он слишком зажился на этом свете. Всех тех, кого он знал и любил, давно уже не было.

Многое прошел на своем пути. Славу, изгнание и забвение. Он до конца выполнил свой долг, и Господь должен был в конце то концов дать ему шанс умереть. Мысли вихрем проносились в его голове, в тот момент, когда закованный в латы конный рыцарь, завидев неподвижно стоящего посреди улицы человека, в странной одежде, пришпорил своего коня, в предчувствии легкой добычи. А когда его меч, в рубящем ударе, на полном скаку, должен был неминуемо раскроить голову воеводы, тот лишь сделал небольшое движение в сторону крестоносца. Удар прошел мимо. В этот момент перед его глазами промелькнул конский круп и щель между латами, заваливающегося по инерции к гриве коня всадника. Туда он и вонзил свой меч, разжал пальцы рук на рукояти, что бы конь на полном скаку не потащил его за собой.

Вытер пот со лба, рукавом посеревшей от копоти городских пожарищ рубахи, поднял глаза на предрассветное небо, где солнце уже начинало пробиваться сквозь сумрак ночи и дым, поправил сбившуюся на бок холщовую суму, и даже не обернувшись в сторону поверженного врага, уносимого обезумевшим от пылающих со всех сторон пожаров, оставшимся без управления скакуном, куда – то вглубь городских развалин, сделал шаг вперед к своей цели – ставшей отчетливо видимой при дневном свете, пробитой при штурме, бреши в городской стене. И не услышал, или не захотел услышать, как где-то за его спиной, щелкнул спусковой крючок арбалета, взвизгнула туго натянутая тетива, отправляя в смертельный полет тяжелый арбалетный болт, предназначенный пробивать насквозь тяжелые рыцарские доспехи.

Резкий удар в спину отбросил его на несколько шагов вперед. Тупая боль разорвала сердце. «У каждого рыцаря есть оруженосец», – пронеслось в его голове. Дальше мысли смешались, спутались, закрутились водоворотом, а через несколько мгновений он умер и уже не увидел того, как грязные мозолистые руки, в прошлом крестьянина, из захудалого графства на юге Франции, а ныне оруженосца своего обнищавшего господина, отправившегося в крестовый поход с целью поправить пошатнувшееся финансовое положение, шарили в его сумке, в надежде обнаружить там хотя бы что-то ценное.

Но холщовая сума была пуста, набита лишь пачками никчемной, потому как исписанной бумаги, в кожаных обертках, годной лишь на растопку очага в его деревенском доме. С досады, он пнул бесполезную сумку ногой, забросил арбалет за плечо и побрел неуверенной походкой хорошо подвыпившего человека в сторону горящего города, на поиски более стоящих трофеев.

Ближе к полудню воевода Волчий Хвост был похоронен за городскими стенами, вместе с остальными убитыми в тот день и ночь тысячами жителей Константинополя. Отпевавший его перед погребением молодой монах, тот, который и обнаружил тело странного старика, и разорванный мешок, полный старинных рукописей, обратил внимание на то, что лицо его не было искажено гримасой боли и ужаса, как у многих, кого он уже успел отпеть и предать земле в этот день. Оно было умиротворено, а иногда ему казалось, что старик даже счастливо улыбался уголками бескровных губ. И лишь только потом, через несколько лет, когда он дочитал последнюю из перепачканных кровью рукописей до конца, он понял, что Волк действительно улыбался, потому, как в момент своей смерти был счастлив. Ведь он возвращался домой…

Глава 4. Осознание

Знакомая мелодия и номер, высветившийся на экране его телефона, говорили о том, что дома уже начали беспокоиться. Он прикоснулся к экрану, нажав на виртуальную клавишу «принять вызов», вышел из машины. Уже через несколько минут, старый обшарпанный лифт открывал перед ним свои двери. Тусклая лампочка осветила кнопку с номером его этажа, двери с грохотом закрылись и, лязгнув подъемным механизмом, лифт неспешно начал свое движение вверх. Все было как всегда за последние четыре года. Он возвращался домой. Сейчас достанет ключи, откроет дверь в тамбур и войдет в их маленькую уютную двухкомнатную квартирку, в которой его ждут жена и маленькая дочь. Дверь за ним закроется, и они останутся на это короткое мгновение в их жизни под названием вечер и ночь, до самого утра, в их особенном и теплом мире, кусочек которого он возьмет завтра с собой в дорогу. Лифт неспешно двигался вверх. Поездка до его этажа – не больше минуты, но в этот раз она затянулось на десять лет его жизни. Время просто остановилось, или он остановился во времени. Стальные тросы все так же скользили по блокам, поднимая кабину лифта вверх, когда память уносила его куда-то в недалекое прошлое.

Страна разрывалась на лоскуты, растаскиваемые по своим удельным норам жадными, дорвавшимися до власти и денег крысами, которые под радостное завывание о мифической свободе и своей удельной независимости, набивали карманы зелеными бумажками с изображениями заморских президентов, в обмен на полную индульгенцию на разграбление природных богатств и полное уничтожение всего того, что создавалось до них веками, пережило смуты, революции, войны и всегда считалось национальным достоянием и основой могущества Русского государства – независимую экономику, армию и флот. Истинное его богатство – народ в расчет принимался только в самые темные, тяжелые для России времена, когда и рассчитывать было больше не на кого и не на что. Когда все катилось в тартарары и казалось, что – все, конец, дальше темнота и небытие.

Так было в Отечественную войну 1812 года, так было и в Великую отечественную войну 1941—1945 годов. Иначе как объяснить, что великий французский полководец Наполеон Бонапарт, и расчетливый немец Адольф Гитлер, завоевавшие почти всю Европу, могли рассчитывать на молниеносный блицкриг в России. Это что – глупость? Но на дураков ни один не другой явно не были похожи. Тогда что? Где был заложен, тот просчет, а точнее тот неправильный расчет, который и погубил в конечном итоге две великие европейские армии, и не позволил Западу исполнить свою заветную мечту – покорить и уничтожить Россию.

Могло ли уложиться, в талантливой европейской голове французского полководца-императора, что простой народ в стране с феодальным крепостническим укладом, находившийся на положении бесправных рабов, хозяева которых французский считали своим вторым родным языком, поднимется на защиту своей страны и в ярости беспощадной партизанской войны, поднимет на вилы хваленую французскую армию, будет бесстрашно сражаться и умирать за свое Отечество при Бородино.

Так же просчитались и немцы, совершив ту же ошибку повторно, сделав ставку на то, что люди, разделенные гражданской войной, пережившие голодомор, геноцид и репрессии не станут защищать угнетающий их режим. И в первом и во втором случае их расчеты не оправдались. Многие пытаются списать все на суровые русские зимы. Мол, не выдержали их изнеженные европейцы, потому и проиграли войну. Да не собирались они зимовать в окопах и бивуаках. Не было таких расчетов вообще, даже в самом плохом варианте развития событий, потому как не ожидали встретить они насколько-нибудь серьезного, а тем более всенародного сопротивления и не были к нему готовы. Не поняли тогда, да и не могут понять до сих пор, той великой мощи, скрытой в сознании каждого русского человека – памяти о великом прошлом, ответственности за будущее, которая включается лишь на краю бездны во время безусловной угрозы. И в этот момент все мы – русские обращаемся к той Великой Божественной силе которая и есть истинная основа нашего государства и тогда «двое становятся одним и горы сдвигаются», народ встает на защиту, того что незыблемо и имеет великий сакральный смысл. При этом уже не важны самодержцы и прочие руководители. Они как бы присутствуют, но отходят на второй план, попав в мощнейший поток народного сознания, устремленный к единой цели – сохранению Родины. У них не остается иного выхода, как только следовать в его русле, добросовестно выполняя свои функции.

Потом, после того, как цель достигнута, и угроза миновала, они выходят из тени, что бы либо разделить с победителями плоды этой победы, либо присвоить ее себе, хотя это по большому счету уже и не важно. Великое свершено. Русь в который раз выходит победительницей из великих испытаний, выпавших на ее долю, сохранив, преумножив и укрепив себя, ценой миллионов жизней своих соотечественников, безумной, нереальной для понимания «цивилизованного мира» – ценой, всенародного самопожертвования.

Единственный вопрос, на который он так и не смог найти ответа. Почему, что бы включилось, это Великое и Божественное нужно подойти к самому краю пропасти и буквально зависнуть над ней балансируя между жизнью и смертью? Возможно, ответ прост, хотя судить мог только по себе, но кажется, каждый русский человек приходит к Богу лишь в самые тяжелые минуты, что бы умереть с ним или остаться жить дальше. Когда и надеяться не на что и идти больше некуда. Другого объяснения просто нет. Память просыпается лишь так. Не в наших силах это изменить, но в нашей воле больше не забывать…

Мы те, кто обречены на бессмертие и не можем даже покончить с собой по собственной глупости и малодушию, потому как если первого иногда и в избытке, то второго от нас никому не дождаться. Мы те, кто постоянно по какой-то непостижимой исторической случайности становятся на грани добра и зла, и начисто отбросив присущее людям, чувство самосохранения вступают в бескомпромиссную и непримиримую борьбу с последним.

Мы вечно недовольны своей судьбой и руководством, причем, до такой степени, что готовы за какую-то сотню лет, а иногда и того меньше, проскочить через несколько общественно-политических и экономических формаций, для того чтобы понять, что ни одна из них нам не подходит и мучительно и болезненно пытаться вернуться к старому укладу жизни, слава Богу хотя бы на новом витке своего развития.

Биться за демократию на баррикадах, ложиться под гусеницы танков и колеса БМП, что бы потом всенародно забить на нее и на протяжении почти двадцати лет выбирать из того, что тебе предложат, не пытаясь даже что-то поменять это – по нашему. И в этом, как ни странно есть смысл. Потому что где-то глубоко внутри мы осознаем, что все, что имеем, в том числе и руководство мы сами и есть. Ни хуже, ни лучше, а именно такие как мы. И нам становиться жаль их где-то глубоко в душе, потому что находясь яко бы на некоторой высоте и, поглядывая на всех остальных сверху вниз, они даже и не подозревают, что куражиться народ, иногда даже просто позволяя открыто издеваться над самим собой, лишь только для того что бы в определенный момент включилась память о прошлом, и что поиск крайних в России еще ни кто и не когда не отменял.

А тут-то особо и искать не придется. Ребята, те, кто там, на верху, или совсем сверху, очнитесь вы не на вершине, а в самом низу, ибо в России даже пирамиды стоят вопреки всем законам природы опираясь на свою верхушку. Поэтому то блоки у ее вершины часто перетасовываются в попытке укрепить пошатнувшееся в какой – то миг равновесие, а власть на Руси так же важна, как в то же время ничтожна по своей природе и не даром всегда называлась «бременем». А потому иногда ваши попытки плюнуть с вершины этой пирамиды на ее основание вызывают лишь смех и недоумение, и вообще, господа, почаще заглядывайте в Евангелие, там, где про первых и последних черным по белому и прямо в лоб. Это – наш случай, в Росси он работает из покон веков….

***

Резкий толчок остановившейся на его этаже кабины лифта, оторвал его от странных мыслей. Давно вынутые из кармана брюк ключи сиротливо звякнули на связке. Металлическая дверь тамбура с лязгом открылась, пропуская домой. Щелкнув выключателем, он вставил ключи в личинку замка и закрыл за собой дверь….

Глава 5. Возвращение в Херсонес

Три греческих торговых корабля вошли в бухту Херсонеса в начале сентября 1019 года. С берега было видно, что гонимые свежим южным морским бризом суда, в какое-то мгновение остановились, а затем, совершив маневр, развернулись по ветру и бросили якоря. Паруса дормонов были приспущены, на их палубах суетилась команда. От одного из них отделилась небольшая лодка с четырьмя гребцами и, преодолевая прибрежные течения, направилась к берегу. За рулем на ее корме сидел уже не молодой воин, в легкой кольчуге, поблескивающей в лучах заходящего, но еще по-летнему теплого южного солнца. На его коленях лежал видавший виды островерхий шлем, к макушке которого был приторочен волчий хвост. Дувший ему в спину теплый морской ветер, настойчиво пытался разворошить изрядно тронутую сединой густую гриву русых волос.

Вскоре лодка миновала стоявшие у причалов большие морские суда и ткнулась носом в песчаную отмель. Двое дюжих гребцов сойдя в воду, волоком дотащили ее до берега по мелководью. Волк, перешагивая через деревянные лавки, с трудом удерживая равновесие в качающейся на воде лодке, сошел на песчаный берег. Невдалеке на невысоком, поросшем пожелтевшей под палящими лучами летнего солнца травой пригорке его уже поджидали двое солдат береговой охраны.

– Это, похоже, по наши души, – обратился воевода к гребцам, поудобнее устраивая в правой руке шлем, и кивком головы указывая на солдат береговой охраны. – Условный сигнал помните? Шлем на голове – уходите не медля. Шлем в руках – корабли могут причаливать к берегу. Меня не ждите. Если все пойдет, как задумано, тогда до встречи в порту. Ну а если нет – мне вы уже ничем помочь не сможете, – с этими словами он быстрым шагом двинулся к ожидающим его солдатам. Перекинувшись с ними парой фраз, он двинулся в их окружении к портовым постройкам. Они прошли вдоль знакомой ему гранитной портовой набережной, за несколько десятков лет здесь мало что изменилось, только кораблей стоящих у причала поубавилось. Торговля в Херсонесе переживала свои явно не лучшие времена. Поднявшись к портовым постройкам по ступеням лестницы из желтого мягкого камня, откуда открывался вид на всю бухту,

Волк на минуту остановился и пристально вгляделся в синюю даль моря. И толи ему показалось, а может быть, это было именно так, в этот момент ему удалось разглядеть на палубе одного из кораблей, замерших на портовом рейде в ожидании решения своей участи, фигуру женщины, стоящей у мачты и пристально вглядывающейся в очертания знакомого ей с детства берега…