Житейские истории. Рассказы, миниатюры, повесть

© Михаил Трещалин, 2020

ISBN 978-5-4498-1362-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Михаил Трещалин

Житейские истории

Рассказы, миниатюры, повесть

Этот сборник написан в разные годы жизни автора. Произведения отражают время, в котором они были созданы, и чаяния писателя. Есть весёлые, встречаются грустные, иногда отправляющие читателя в прошлое зарисовки. А есть просто шутки.

Михаил Дмитриевич Трещалин родился в СССР в городе Малоярославце Калужской области. Инженер. Первые стихи написал в 12 лет. Прозу стал писать много позже, уже в тридцатилетнем возрасте, пишет для детей и юношества. Есть произведения в жанре научной фантастики и реалистическая проза. Им написан исторический роман «Род», основанный на реальных событиях.

ШОФЕР И ШОФЕРЮГА

А зима-то в 1967 году на тверской земле удалась. Всего вдоволь: и морозы крепкие в январе, такие, что по ночам деревья трещат, и февраль закрутил, замел и без того кривые лесные да болотные дороги. Одним словом, зима удалась…

Виктор Павлович Шинник работал тогда в лесхозе в Кимрах. Возил он хлысты от притока Волги – реки Медведицы, из-за глубинной деревни Окатово, через Неклюдово по лесовозной дороге, а дальше по льду Медведицы и Волги вплоть до нижних складов Кимровского лесхоза. Молевой сплав леса в те годы уже был запрещен, а плотами сплавить заготовленное за зиму не удавалось. Вот и мотались отчаянные водители, накрутив на все колеса цепи, этим вот зимником.

Был конец февраля. Шел шестой час вечера, и уже стало почти темно. Виктор Павлович ехал наугад накатанной колеей по ровному льду. Его тяжелый ЗИЛ с роспуском тянул на себе, по крайней мере, восемнадцать кубов сырого, свежеспиленного, соснового леса. Вдруг, у противоположного берега Виктор Павлович заметил странное темное пятно на льду.

«Кажется, машина, – подумал он, – Зачем бы ей здесь взяться? Там и никакой дороги нет, а она стоит? Нужно посмотреть». Виктор Павлович подумал, что с роспуском он, пожалуй, забуксует на целинном снегу, и решил идти пешком.

Снега было, где по колено, где по пояс. Расстояние, разделявшее его и машину, сокращалось медленно. Он весь взмок от тяжелой ходьбы, когда из темноты ясно вырисовался военный автомобиль ГАЗ-66 с будкой-кунгом. Виктор Павлович крикнул: «Есть тут кто-нибудь?». Никто не отозвался.«Странно, – подумал он, – машина явно военная и брошена на реке. Тут что-то не так». Он подошел к машине, заглянул в кабину – никого. «Тьфу, черт, и чего я сюда перся!» – вслух выругался он, и, как-то машинально, не думая ни о чем, стал обходить машину. Он сразу понял, в чем дело: у заднего колеса лежал солдатик-водитель в одной гимнастерке. Бушлат был подстелен под ним. Его рука была прижата колесом. «Ясно, домкрат спустил, и руку парню прижало. Наверное, замерз уже», – пронеслось у Виктора Павловича в голове.

Поставить домкрат, сделать несколько качков его рукояткой и освободить руку несчастного, было делом минутным, но эти минуты показались Виктору Павловичу вечностью.

«Сейчас, сейчас, милый, потерпи» – говорил он, не соображая, что парень, если еще не умер, то уже давно без сознания.

Потом он тащил парня до своей машины, не помня, как ему вообще это удалось, сбрасывал из кузова вручную огромные бревна и отцеплял роспуск, чтобы гнать, что есть мочи, к людям, теплу, врачам.

Он успел. Володю Зайцева отходили. Он пришел в сознание, лежа в Кимрах в районной больнице. Виктор Павлович приходил к нему все это время, навещал, носил фрукты и домашние пироги с черникой, испеченные его женой специально для этого случая. Потом Володю перевели в Калинин в госпиталь. Уезжая, он обещал писать, да как-то вначале не собрался, а потом неловко стало. В общем, не написал.

После службы в армии Володе Зайцеву сразу повезло. Он не хотел возвращаться в свою деревню в Полесье, а тут предложили поехать в небольшой районный центр поработать шофером на грузовике. Через несколько лет, сдав на второй класс, он сел на новенький автобус ЛАЗ и стал возить пассажиров то в соседние села из райцентра, то работать на городских линиях.

Ему нравилось ездить по городу: сам у всех на виду, и ему все видны. Он закончил вечернюю школу-десятилетку, женился. Тесть и теща помогли, молодожены выстроили хороший дом. Володя стал настоящим хозяином – главой семьи. У них родилась дочь. Забот прибавилось и расходов тоже. Володя, как-то незаметно, стал возить попутных пассажиров из села в район, беря плату за проезд и не давая билетов. Это иногда приносило ему два-три рубля с рейса. Доход небольшой, но все-таки… Он не задумывался над этим: хорошо – нехорошо – все так делали. И привык он, по-возможности, рвать, где можно, деньги. Кто-то неизвестно при каких обстоятельствах обозвал его шоферюгой. Так и прилипло к Зайцеву это прозвище.

Однажды, он прослышал, что автохозяйство собирается строить дом для своих работников. Тут-то Зайцев развернулся во всю прыть. Он продал дом, переехал к теще, а жилище и без того довольно тесное, подал заявление на получение квартиры. На очередь его поставили, а при обследовании жилищных условий, оказалось, что семья остронуждающаяся.

Через пару лет Зайцевы переехали в новую квартиру, а тут и очередь на машину подошла. Володя купил новенькие «Жигули». В общем, живи и радуйся.

С годами ему порядком надоело крутить баранку теперь уже довольно потрепанного ЛАЗа, и он, при случае, перешел тут же в АТП, работать снабженцем – пока сам строился, да и потом, поразнюхал Зайцев, где и как, что достать. В общем, работал. Вечерами часто на своих «Жигулях» на вокзал к московскому поезду подскакивал – пассажиров подвозил. Все три-пять рублей, сшибет. Правда, осторожно нужно было подвозить, закон вышел «О нетрудовых доходах». Но Зайцева вся милиция знает – не трогают.

В 1987 году, когда разрешили индивидуальную трудовую деятельность, Зайцев взял лицензию, и на лобовом стекле его «Жигулей» появилась надпись «такси» и шашечки. Дело оказалось очень выгодным. Два автомобиля из АТП, которые работали, как такси, списали, а новых не дают: оказывается райцентру такси вообще не положено. Так что частники безо всякой конкуренции стали драть, кто больше сможет. За два километра – три рубля. Вот это тариф! Зайцев, конечно, не отставал. Да и переменился он, как внутренне, так и внешне: одевается с иголочки – все импортное, дорогое, какая-то надменность в глазах появилась. В машину поставил стереофонический «Панасоник» – не то, чтобы музыку сам очень любил, а пассажиров привлечь побольше.

Он стал в открытую говорить, что зарплата снабженца ему вообще-то не очень-то и нужна, но нельзя не работать – пенсию не дадут, по больничному листу не заплатят и тому подобное. А так, такси Зайцева кормит. Да еще как кормит!

Виктор Павлович Шинник, страдая радикулитом, наконец, вышел на пенсию. Он так и работал все эти годы в лесхозе. Последние лет восемь его фотография бессменно висела на лесхозовской доске Почета. Начальство уважало его, лесхозовцы любили. Проводы на пенсию были трогательные и пышные. Кто-то спросил его: «Виктор Павлович, поработаешь еще?»

– Да нет, хватит, устал. Мы с бабкой уже решили: поедем к дочке Зиночке, к младшенькой, внучка Витюшку нянчить. Зина давно зовет.

Они собрались, продали свой старенький домишко и кой-какой скарб, переехали к дочери. Дочка с мужем и Витюшкой – двухлетним карапузом – жили в райцентре, каких много в средней полосе России. Городок маленький, ничем не привлекательный. Разве что, природа здесь чудесная. Леса грибов, ягод полны, озера – рыбалкой славятся.

Года полтора просидел Виктор Павлович пенсионером. Так и дальше бы сидел, да попросила их соседка – заведующая почтой, поработать хотя бы до лета на почтовой машине, и Виктор Павлович опять сел за руль. Почтовый ГАЗик не то, что его тяжелый лесовоз – не работа, а одно удовольствие, да и на почте его встретили радушно. Так и прижился Шинник в новом коллективе.

Шел к концу декабрь 1987 года. Уже и снег выпал, и мороз под 25 градусов ударил. Все было готово к встрече Нового года.

– Дядя Витя, знаешь, у нас тут неувязка вышла, – сказала заведующая почтой, когда Шинник, развезя газеты и письма по микрорайонам, заглянул в ее кабинет, – из Васильевки машина за почтой не пришла, а туда две посылки и куча писем. Одна посылка с фруктами – так и пахнет. Отвез бы, порадовал людей – прямо к новогоднему столу поспела бы посылка.

– Это я мигом, слетаю, – ответил Виктор Павлович, – часам к шести дома буду, еще бабке с пирогами помогу. Время есть, и езды-то туда тридцать километров туда – дорога – асфальт до самой Васильевки.

Виктор Павлович, мурлыча что-то под нос, уже гнал машину в обратный путь.

«Ну вот, двенадцать километров осталось», – едва подумал он, как вдруг что-то застучало, загрохотало под кузовом. Проехав с десяток метров, машина остановилась. Шинник вылез из кабины и заглянул под задние колеса. Карданный вал одним концом лежал на дороге. Крестовина лопнула, подшипники рассыпались.

Шинник достал из «бардачка» кусок проволоки, надежно привязал кардан.

«Вот и приехали, – сам для себя громко сказал он и задумался, – без буксира мне отсюда никак не выбраться, а скоро стемнеет, и вполне может ни одной машины не быть, кого еще может на эту дорогу вынести вечером под Новый год. Хреновые, брат, дела».

Он влез в кабину и стал терпеливо ждать. Просидел он так с час. Стало совсем темно. Так никто и не проехал ни в ту, ни в другую сторону. Когда его терпение уже готово было лопнуть, наконец, через заднее стекло в кабину брызнул свет фар. Виктор Павлович машинально взглянул на часы – тридцать пять девятого. «Ну, кажется, к Новому году поспею», – подумал он, вылез из кабины и встал с поднятой рукой на проезжей части дороги.

Зайцев, довольный удачной поездкой к свояку, который за так наполнил ему бак и три канистры бензином, возвращался в райцентр. Еще полчаса и он дома. Можно Новый год встречать. «Панасоник» в полголоса играл что-то веселое. Все прекрасно, лучше не бывает.

Вдруг он увидел на дороге возле грузовой машины человека с поднятой рукой. Остановился

– Слышь, братишка, подбрось до райцентра, кардан оборвался, – попросил Виктор Павлович.

– Я такси, червонец даешь – свезу, – ответил Зайцев.

– Да ты что, побойся Бога, ты ведь шофер и такое шоферу говоришь. У меня и десятки с собой нет.

– Тогда привет, батя, – Зайцев хлопнул дверцей и газанул.

– Ну и шоферюга ты, – крикнул вдогонку Виктор Павлович.

Он долго не мог прийти в себя. За всю долгую шоферскую жизнь такой случай единственный…

Они не узнали друг друга. Было темно, да и столько лет прошло.

Старый шофер сел в кабину, запустил двигатель, включил печку и понемногу успокоился. Он включил видавший виды старенький транзистор и незаметно задремал. Проснулся Виктор Павлович от ясного боя Курантов. Било полночь. Бой часов передавали по радио.

«С Новым годом!» – послышалось из транзистора.

С Новым годом, Виктор Павлович!..

ПУТЕВЫЕ ЗАМЕТКИ КОМАНДИРОВАННОГО

* * *

Бешеный ритм суетной жизни современного горожанина практически не дает возможности ему остановиться, оглядеться, задуматься. Он лишает нас возможности проанализировать содеянное, оценить, пусть приблизительно, свои поступки и поступки окружающих. Только долгие часы вынужденного бездействия, подаренные нам современным транспортом, позволяют приоткрыть оболочку, под которой спрятаны наши чаяния и самые сокровенные мысли. Эти часы дают нам возможность поделиться нашими бедами и проблемами с незнакомыми людьми без риска, что это приведет к каким-то, хотя бы мало-мальски значительным, последствиям.

Моя жизнь сложилась так, что мне приходится много ездить, много летать по причине служебных командировок.

Часто, те откровения попутчиков, которые не трогают в большинстве случаев черствое сердце современного человека, порождают во мне иногда негодующие, а, порой, добрые ощущения. Эти ощущения и послужили основой для настоящего повествования…

I

Осенний мелкий дождь полоскал город, словно выстиранное белье. От избытка влаги весь камень, кирпич, бетон приобрел мрачный серый цвет.

В здании вокзала «Рязань-2» шел ремонт, и было очень тесно. По случаю отмены летнего расписания и, частично, из-за ремонта дороги, а возможно, еще по каким-то причинам, поезда не ходили весь этот день. Руины из строительных материалов на перроне дополняли и без того унылую картину моего ожидания. «Наверное, такими были вокзалы в войну», – подумал я. Хотелось есть. Я купил черствый пирожок и стакан с мутноватой жидкостью с громким названием «кофе», с отвращением проглотил все это и примостился на подоконнике в ожидании вечерней электрички на Москву. В голове роились мысли, настроение было скверным, утешало только одно: мне удалось купить целый портфель чая, который, к моему удивлению, в Рязани продавался свободно. Так я просидел битых три часа, выходя несколько раз под дождь на перрон покурить, опасаясь при этом, что кто-нибудь сядет на мой кусочек подоконника.

Наполненная светом и теплом электричка подействовала на мое скверное настроение, как бальзам на раны умирающего. Я оживился, вытащил из портфеля, брошенные как попало пачки с чаем, и стал аккуратно складывать их обратно.

– Чай-то грузинский. Можно было на рынке индийского купить с небольшой переплатой, – сказал сидящий напротив меня мужчина лет 50—55, одетый в мокрый помятый плащ военного образца.

– Да не было времени по рынкам ходить, – сказал я, хотя на самом деле понятия не имел ни о рынке в Рязани, ни об индийском чае, что немного дороже государственного. Разговор как-то сам собой завязался, и мы не заметили, как электричка тронулась и отстукала по стыкам рельсов добрую сотню километров. Говорили мы о наболевшем: о плохом снабжении, о национальном вопросе, о зарплате и, вообще о сложностях нынешней жизни.

На каком-то полустанке, а может быть, это был небольшой городок в вагон вошли двое молодых людей и уселись рядом с нами. Один – высокий, изыскано одетый, даже несколько чопорный брюнет, с портфелем-дипломатом в руках сел рядом со мной, другой широкоплечий, среднего роста, круглолицый, с соломенной копной нечесаных волос и нелепой коротенькой бородкой, втащил в вагон какие-то коробки, свертки и сетку-авоську из которой, будто елочные сучки, высовывались горлышки от бутылок с пивом, и сел напротив меня. Они ворвались в нашу беседу сразу, особенно не церемонясь.

– Давайте пивка выпьем, свежее, – запросто предложил блондин, – меня Леня зовут.

Он оделил нас бутылками. Мой немолодой попутчик вытащил из портфеля стакан и пол-литра стрелецкой водки, следом появились те самые пирожки, которыми я давился в Рязани на вокзале. Выпили понемногу, съели по пирожку, дружно запили все это пивом. У попутчиков разгорелись глаза, зарумянились щеки. Захмелели. Разговор перешел на армейские темы, может быть сам по себе, а возможно из-за присутствия на скамейке через проход полковника. Это не важно. Важно другое: брюнет, что стало ясно из разговора, работал каким-то экспертом в инторговской фирме и держался с присущей такого рода людям надменностью, стараясь во всем показать свою эрудицию. Это ему удавалось. Леня, напротив, держался просто, выложил, как на духу, что он художник, что везет на выставку в Москву свои работы, что в семье нелады, что в Афганистане служил десантником. Брюнет сказал, что тоже афганец и десантник. Сказал как-то легко и небрежно.

– А с каким парашютом прыгал? Может быть с РД-2? – спросил Леня.

– Я только с машиной прыгал, – ответил инторговец, – С РД-2 не приходилось… В разговоре произошла заминка.

– Я пойду покурю, – сказал брюнет и вышел в тамбур.

Леня сразу весь переменился, даже протрезвел.

– Дядя Толь, дядя Миш, врет он. Не был он в Афганистане и не прыгал он никогда. Наверное, вовсе не служил. я его на «пушку» хотел взять. РД-2 – это рюкзак десантника. Любой дурак это знает. Зачем он врет?

– Да успокойся Леша, ну врет, и черт с ним, – что тебе детей с ним крестить. Не видишь, какой он «гусь».

– Мне за ребят обидно, за афганцев. Подонок он.

На глаза Лени накатились слезы. Сильный, мужественный парень плакал, плакал навзрыд!

Брюнет покурил, вошел в вагон, взял свой дипломат и, пройдя по проходу, вышел в другую дверь.

2

Поезд Ставрополь – Москва. Не сказать, чтобы чистый, но вполне нормальный для южного поезда вагон. Купе. Верхняя полка. Интересная книга и 36 часов вынужденного ничегонеделанья. Проводница разносит чай. Позвякивают ложечки в стаканах, вторя стуку колес. Купе наполнено мягким светом люминесцентных ламп. Попутчики мои – немолодой, деревенского вида мужчина в новеньком спортивном костюме, женщина лет сорока пяти – сорока семи, довольно полная, с рыжими, похоже, крашеными волосами, уложенными в высокую прическу, и аляпистом халате, совсем не подходящем к ее возрасту по длине, сидят на нижней полке, по-юношески прижавшись друг к другу. Они раскладывают на столике нехитрую дорожную снедь: жареную курицу, яйца, сваренные в крутую, хлеб, рыбу. Тут же появляется бутылка, заткнутая самодельной пробкой. «Наверное самогон», – соображаю я. Прямо напротив них сидит девушка, одетая со вкусом, хотя и скромно. Она читает французский журнал.

– Давайте с нами ужинать, – говорит рыжая женщина, – да и по рюмочке неплохо выпить перед сном. У нас чача.

– Спасибо, я только чайку выпью, – отвечает девушка.

– Только перед отъездом в Ставрополе поужинал, да и не пью я, а вы ешьте, пейте, не возбраняется, – отвечаю я и утыкаюсь в книгу. Так проходит примерно пол часа. Я читаю, девушка, сидящая под моей полкой, пьет чай и смотрит в окно на быстро угасающий закат южного вечера. Мужчина и женщина, немного выпив из своей бутылки, ужинают и ведут неторопливый разговор. Разговор вкратце сводится к одной проблеме: как он там (видимо на конечной станции следования) дотащит вещи, которых у него очень много.

– Я поеду с тобой до самого конца и провожу тебя туда, – говорит женщина.

– Тебя там не оставят ночевать и могут вообще не пустить, – возражает ее собеседник.

– Ничего, на станции как-нибудь переночую, – настаивает она.

Как мужчина, так и женщина уверенно скрывают место, которое является концом их путешествия.

Это «там» невольно интригует меня, хотя я понимаю, что подслушивать не прилично. Да и не подслушиваю я, а невольно слышу, продолжая читать. Мысль же о том, что это за «там» настолько овладевает мной, что я невольно перестаю читать и только слушаю и украдкой смотрю на собеседников. Я замечаю в их поведении что-то такое, что позволяет сделать вывод: «Они не муж и жена». Уж очень плотно прижимается он к ее плечу и слишком часто оказывает ей знаки внимания, то, пододвигая чай, то, разворачивая упаковку с сахаром, то, окидывая ее нежным, можно сказать томным взглядом. Да и она на это как-то уж больно кокетливо улыбается.

Входит проводница, собирает пустые стаканы.

– Может быть, кто еще чая хочет, пока горячий? – спрашивает она.

– Будьте добры мне два стаканчика, – прошу я. Острый ресторанный ужин в Ставрополе дает о себе знать, хочется пить. Проводница уходит, а я спускаюсь с верхней полки и сажусь рядом с девушкой в ожидании чая.

В беседе между мужчиной и женщиной возникает пауза, причиной которой служу я.

– Давайте познакомимся, Михаил, – предлагаю я, стараясь заполнить кратковременное молчание, – еще более суток до Москвы ехать вместе.

– Саша, – с суровой улыбкой отвечает мужчина.

– А меня зовут Зинаида Павловна, нет, пусть для всех вас я буду просто Зина, – говорит его попутчица.

– А я Женя, – тихим голоском отзывается девушка и виновато смотрит на меня, – я в Москву еду, понимаете, я весной МГУ закончила, факультет иностранных языков, французский. Распределилась в Нальчик, а там меня преподавать физкультуру в младших классах назначили, у меня 1 разряд по гимнастике, ну, вначале, как бы дополнительно к урокам французского, а к 1 сентября выяснилось, что часов иностранного языка для меня в школе вообще нет. Вот я и еду в Москву разбираться в министерство. Может, перераспределят куда-нибудь.

Проводница принесла мне чай. Я с удовольствием отхлебнул из стакана.

– Угощайтесь, домашние, – предложила Зина.

– Спасибо, – ответил я и взял маленький, очень аккуратно слепленный пирожок. Разговор сам по себе наладился.

– Вы, наверное, из командировки? – глядя на мой видавший виды портфель в углу под столом, спросил Саша.

– Да, в Ставрополе был, за радиодеталями ездил. Добыл! Без этой мелочи стоит очень дорогой и нужный станок. Теперь наладим!

– А у меня беда! Мать очень тяжело больна. Думаем, умрет скоро. Ездили навещать. Вообще, мне что-то последние годы крепко не везет. – Он посмотрел на Зину, как бы спрашивая ее разрешения посвятить нас всех в свои неудачи и, увидев в ее глазах одобрение, продолжил, – Знаешь, сына Серегу, как в армию проводил, да узнал, что в Афган попал, так запил. Крепко запил! Допился до того, что с работы выгнали, и Анка моя меня бросила, а уж 19 лет прожили. Взбесилась баба на старости лет. Я, конечно, виноват: раза три ее погонял, как следует, спьяну. Да разве я один? Со всяким бывает.

– Да не надо, Саша, об ней. Стерва она, – перебила его Зина.

– Не надо, так не буду. Дело-то не в ней. И без бабы прожить можно. Вот с Серегой беда. Он трактористом до армии был, ну, а в Афгане танкистом стал. Как-то осенью, теперь уж пять лет назад это было, залезли они с дружком в афганской деревне в сад, что ли яблочков попробовать, а эти паразиты, чтоб им ….., – он осекся, смущенно посмотрел на Женю и продолжал, – избили афганцы Сережу моего чуть не до смерти. Он в госпиталь попал, у него что-то с нервами сделалось, стал, чуть что, так в драку. Комиссовали его. Домой приехал – на трактор сел. По зиме трактор бросил, а воду не слил, двигатель испортил. Ему механик пригрозил: «Платить будешь за трактор». Он же кинулся на механика и побил его. Тот хотел в суд подать, да мы его уговорили, не подал. Серега же стал пить. Да и что ему делать? С трактора его сняли, он в мелиорацию устроился, стал какой-то насос обслуживать, но и там что-то натворил.

– Он еще дядьку-то, Василия Ивановича тоже здорово побил, – добавила Зина.

– Да стал драться, чем попало и с кем придется. Даже на меня несколько раз кидался. Я ему говорю: «Смотри, сын, полезешь, убью, не погляжу, что родной». Сказал-то сгоряча, при людях, а он, немного погодя, приходит пьяный, денег просит и опять в драку. Я, тоже поддатый был, и бутылка на столе стояла, ужинал. Не выдержал я, да и пырнул его кухонным ножом. Убить не убил, а порезал сильно. Ну, его в больницу, а меня в ментовку. Дальше, как по нотам: суд, статья за покушение на убийство. Схлопотал пятерик – три строгого режима, два – химии. Вот сейчас под Тамбовом на химии и прибываю. Мать присмерти – вот и отпустили на недельку домой. Съездил, мать навестил, а теперь обратно. Зина, скажем, невеста моя, вместе со мной ездила. Вернусь, нужно одному-другому менту ставить. Обещал, когда отпрашивался. По закону-то, не положено с химии ездить. Вот и нагрузился, как верблюд, жраньем и вином. Как все это дотащу – не знаю, – он жестом показал на узлы, рюкзаки и огромный чемодан, стоящий под окном у его полки.

– Сказала же, Саш, провожу тебя до самой спцкомендатуры. Значит, и волноваться нечего, – оборвала его Зина.

– Да, не веселые дела, – как бы подытоживая Сашин рассказ, заметил я, – давайте лучше спать укладываться. Утро вечера мудренее. Я отправился на свою верхнюю полку. Женя выключила свет, и купе погрузилось в ночь.

Я лежал на спине, подложив руки под голову, слушал стук колес и размышлял об услышанном. Из головы не выходила женина проблема. Она казалась мне гораздо сложнее, чем те трудности, которые выпали на долю Александра. Ей еще много придется походить по кабинетам, постоять в очередях, послушать всяческих нравоучений должностных лиц, прежде чем она чего-нибудь добьется.

Отпущенные судьбой 36 часов дороги окончились. Поезд подкатил к перрону Курского вокзала. Я помог Саше и Зине вынести их вещи из вагона. Им удалось поймать носильщика. Я попрощался с ними и вместе с Женей дошел до входа в метро. Тут наши пути тоже разошлись.