Пляж. Красноватый песок и раскаленное солнце. Мы бредём к еле заметным вдали острым башенкам Кинтейры. Купаться невозможно, вода ещё холодна. Из-за ветра солнце не обжигает кожу, и поэтому мне легко удаётся склонить Мари к прогулке в городок на горизонте.

Держимся за руки, как обычно. Если мы куда-то идём вместе, я всегда по-мальчишески стараюсь взять Мари за руку. Мне приятно ощущать в руке её маленькую ладошку. Мари очень маленького роста, и Мари очень грациозна. Всё, что она делает. Любое движение, любой жест – всё делается плавно, вкусно, обжигающе красиво.

Пляж пустынен. С одной стороны волны, с другой – поднимаются отвесные скалы. Подслушать нас невозможно. Невозможно снимать телеобъективом, считывая движение губ. Поэтому я могу открыто рассказать всё, что скрывал много лет.

Я не готовился к разговору, хотя так поступать нельзя. Но это Мари. Мы слишком хорошо друг друга знаем. К тому же мы слишком любим друг друга, чтобы прибегать к уловкам и делать подходы.

Я – аналитик. Я занимаюсь важным делом, которое может опрокинуть судьбы цивилизации (впрочем, эти судьбы столько раз опрокидывали, что, возможно, при очередном опрокидывании цивилизация, наконец-то, встанет на ноги). Я – профессионал, умеющий находить выход из любых ситуаций. Но это Мари.

Я не умею вести себя с Мари профессионально. Я не могу причинить ей боль. Потому что она делать больно не умеет.

* * *

Не знаю, с чего начать. Бредём по мокрому песку. Ослепительное солнце бьёт в глаза.

Мари, мне хочется прижать тебя к груди, обнять, гладить тёмные волосы, осторожно целовать их, чуть касаясь губами… Мне нельзя терять тебя, но у меня два дня жизни. Потом я умру. Буду убит. Но если ты мне поможешь, то, возможно, мне удастся лишь притвориться мертвым. А чтобы просить тебя о помощи, Мари, мне надо всё рассказать.

* * *

И поэтому мы, пройдя жарким пляжем, доберёмся до далекого, мерцающего городка, а затем прогуляемся по безлюдным улочкам и зайдём в небольшое угловое кафе, где никого нет, кроме высокой и худой блондинки-барменши… Сядем за столик, заказав стакан кока-колы для тебя и спрайта для меня, и будем долго сидеть, болтая ни о чём. Потом вдруг в кафе вбежит человечек, выпьет прямо у стойки чашечку кофе, скинет на прилавок монеты и выскочит, не бросив в нашу сторону ни одного взгляда. И тогда я пойму, что потеряться не удалось. Сегодня воскресенье. Полдень. Жара. Курортный городок. И мужчина в костюме, с галстуком, в расстегнутом пиджаке – единственное послабление от официоза никому не нужного в этот день, в это время, в этом городке, но предписанного правилами… Человечек, ни разу не поглядевший в нашу сторону, дабы не встретиться случайно взглядом – то есть, прекрасно понимающий, что я смотрю на его затылок… Тут же исчезнувший в веренице вымерших улочек…

Сколько их, таких человечков, обшаривающих сейчас каждый ресторанчик, каждую лавку, каждый закоулок? И получающих в эту секунду сигнал отбоя, так как «объект обнаружен… оставайтесь на связи». Теперь они успокоились – я не исчез, оставив в номере ненужные вещи.

* * *

Гуляем по пустому городу. Тихонько доходим до набережной, но и тут никого. Почти никого. В воскресенье, в жару. Пустынный пляж. Каждый человек на виду… Где, в какой европейской стране можно увидеть подобное? Не зря Виктор вежливо попросил меня приехать именно сюда – здесь ничего не стоило убедиться, что я прибыл один, без сопровождения.

Обедаем в небольшом испанском ресторанчике – любимая нами паэлья, которую тут готовят не хуже, чем в Испании, и сангрия – холодное красное вино, в котором намешаны свежие фрукты. В зале пусто. Позже пара танцоров станет танцевать фламенко. Танцуют они замечательно, но начнут через пару часов, когда мы уже уйдём. Мне хочется дождаться выступления, но пока рано говорить, что я был здесь всего две недели назад, разговаривая с Виктором, глядя ему в глаза и понимая, что вижу его в последний раз…

1.4. Вадим и Виктор

Португалия, южное побережье. 27 февраля 2004 года.

Виктор постарел, и это бросается в глаза. Заказываем жаркое. Мы оба исповедуем закон о неприятии спиртного во время работы, поэтому к мясу просим минералку. После еды, благодушно откинувшись на спинку стула, закурив сигарету и лениво поглядывая на танцующую пару, я спрашиваю, не отводя глаз от танцующих:

– Виктор, а в каком году он умер? И как?

– Кто?

В голосе Виктора непонимание. Если бы я хоть в чем-то сомневался, то решил бы, что искреннее. Хотя, возможно, до него в первый момент на самом деле не дошло, о ком я спрашиваю – слишком неожиданный у меня вопрос.

– Он. Лансер.

– …

Виктор молчит. Он мог начать игру: Вытаращить глаза. Поперхнуться, закашляться. Удивленно переспросить. Задумчиво покачать головой – мол, надо же до такого додуматься. Мог даже поддакнуть, сказав, что такие версии встречались и раньше, хотя и не в отношении Лансера.

Но Виктор знает, что раз я спросил, значит, играть не надо. У нас традиция – друг другу не врать. И задавать вопросы только тогда, когда в ответ нужна правда.

– Ты давно понял?

Замечаю две вещи: во-первых, Виктор перешёл с английского на испанский. Несомненно, чтобы подчеркнуть обращение на «ты» и именно в единственном числе – он не сомневается, что кроме меня, никто ничего не знает. Во-вторых, Виктор вдруг становится как-то более спокойным, как будто гора упала с плеч. Почему? Почему моё знание вдруг вызывает такое облегчение? Почему буквально за секунду этот человек как будто скидывает ношу, которую носил всю жизнь?

– А ведь тебе, Вадим, дюжина лет понадобилась, чтобы добраться до правды.

– Меньше. Гораздо меньше. Но не хотел взрывать бомбу, которую не я закладывал.

– Может быть, просто выжидал удобный момент?

– Может быть. Только я не Герострат, чтобы переворачивать мир ради славы.

– Брось… Сколько раз уже мир переворачивали. Рухнет правительство, посудачат газеты, упадут акции… Как там твой Глеб говорил? Лишний раз миру перевернуться только полезно?

– Виктор, перестань. Мы оба прекрасно понимаем, что станет с мировым порядком, если правда вылезет наружу.

– Ты уже заголовками передовиц вещаешь. Как в вашей песне: «Эту правду не задушишь, не убьешь»?

– Это не наша песня, её в Союз Ив Монтан привёз.

– Какая разница. Пели-то вы.

– Придумали-то французы.

– Ну, даже если мировой порядок рухнет, не французы займут верхнюю ступеньку…

– Не французы.

И не мы. Арабы? Китайцы? Бразильцы? Зачем гадать. Я молчал, потому что не хотел потрясений.

– Вадим, Вадим…

А теперь ты внезапно осознал, что молчание – это преступление.

– Виктор, Виктор, не говори красиво… Я же задал вопрос: «Давно он умер? И как?»

Опять молчание. С дымящейся сигаретой. Точно такое же, как молчание многолетней давности. Только тогда, в беседе на эту же тему, делал длинные паузы и курил полковник Голиков, а сегодня – Виктор Фуэнтес, американец, сотрудник ЦРУ, мой напарник.

В 1991 Глеб чувствовал странности, но воспринимал ситуацию, как обычное рабочее задание: Надо подготовить для передачи американцам досье с материалами по убийству их президента. В качестве жеста доброй воли. Для налаживания отношений. Для зарабатывания очков в большой политике. Собрать досье по крупицам из кучи архивов – военных, партийных, гэбистских, газетных. Из разных регионов, уровней, отраслей. Порыться в хрупких страницах. Отбросить хлам, придать материалу солидности, весомости и значимости, если таковых изначально не окажется. Создать цельную картину, чтобы старый-новый враг-союзник увидел, какими мы стали хорошими и с какой готовностью готовы его порадовать.

Почувствовав странности, Глеб Сергеевич поставил на дело меня. В классических пьесах иногда присутствует молчаливый лакей, споро и незаметно подающий завтрак главному персонажу. Меня Глеб выбрал на роль лакея. Скажем, на роль клерка, если «лакей» звучит обидно.

Работу над делом я начал в декабре девяносто первого. А в феврале две тысячи четвёртого я обедаю в уютном португальском ресторанчике с Виктором Фуэнтесом, моим партнёром из ЦРУ. За эти годы из клерка-лакея я вырос в одну из самых важных фигур в колоде карт, определяющих развитие нашего мира. Но об этом пока никто не знает, кроме меня. В этот момент начинает догадываться и Виктор.

– Лансер умер в 1985 году. В октябре.

– «Акилле Лауро»?

– Ты и об этом догадался?

– У меня были три версии, эта последняя.

– Хм… любопытно, а первые две?

– Сначала я решил, что в семьдесят втором, когда Жаклин покинула остров.

– Логично.

– Однако, когда дошло, что значимые события – скажем, начало развала крупнейшей державы, – должны были обязательно совпадать со смертью Лансера, то стал копаться в восемьдесят пятом. Рим, Вена… «Акилле Лауро»…

– Но ведь могли убрать тихо и незаметно?

– Исключено. Кто отдал бы приказ? Кто исполнил бы? Если в день покушения вы на убийство не решились, то в семидесятых или восьмидесятых – исключено…

– Ты забываешь, что в шестьдесят третьем не было времени на размышления.

– Не забываю. Но тогда, в шестьдесят третьем ещё можно было скомандовать, в крайнем случае, в порыве смелости. А позже… Чтобы президент страны лично отдал приказ об убийстве предыдущего президента, объявленного мёртвым? Никогда! Это даже не импичмент, это падение империи. Понимаю, что Лансер мог тихо скончаться, как самый незаметный обыватель. От рака, в автокатастрофе, упав с лестницы. Но и такая смерть ему была запрещена – всегда найдутся желающие обвинить в убийстве. Остаётся ликвидация чужими руками.

– Слабость твоей версии в том, что в любом случае надо отдавать приказ на убийство, хотя бы и руками террористов. И кривотолков такая схема вызовет побольше, чем случайная гибель в бассейне, к примеру. К тому же какие там кривотолки. Умер бы, и делу конец.

– Нет. Не так. Если Лансера убьют террористы, вас никто обвинить в убийстве не сможет. Не будет улик. Можно будет допустить, что развязка подстроена, но свалить на его охрану не удастся. Мало ли совершается преступлений…

– По-твоему, легко организовать и направить группу фанатиков на захват океанского судна, да так, чтобы убили только того, кого нам надо?

– Хм… мне, почему-то, кажется, что у вас что-то не сложилось. Лансер должен был погибнуть первым, как и произошло, но затем наступило бы время всеобщей резни на корабле, с сотнями трупов, среди которых Лансер затерялся бы.

– Ошибаешься. Логика «малой крови» присутствовала: для арабов логично начать демонстрацию силы с убийства инвалида. Никто ничего не заподозрит. Да, мы просили Абу Нидаля убить инвалида. Но после смерти Лансера развитие событий уже не важно.

– Насколько я знаю, Абу Нидаль жив до сих пор. Вы не боитесь?

– А откуда ему знать, кем был тот инвалид? Смысла в ликвидации Абу Нидаля не было. По принципу – «не совершай необратимых поступков». Пока Абу Нидаль не опасен, мы его держим в резерве. А вот ликвидация его становится необходимой лишь тогда…

– …лишь тогда, когда станет очевидным, что кроме вас, в ситуации разобрались и другие. Тогда Абу Нидаль – лишнее звено. Его же обязательно попытаются завербовать те, кто раскрыл тайну. Чтобы подтвердить версию, чтобы получить улики. Даже если он хранит какие-то документы, чтобы вас шантажировать, для вас его ликвидация – наименьшее зло…

– Вот видишь. Тем более что никакого шантажа и быть не может. Документов у Абу Нидаля нет. Он их спрятал в «боинге», на котором этих ребят должны были доставить в Тунис. На Сицилии обыскать самолёт не дали итальянцы. Этот чёртов социалист Бетино Кракси не позволил. Так бы и лежали бумаги, упакованные в стенку салона, если бы не Мальта.

– Это-то понятно. Сразу было ясно, что на Мальте дело было в самом самолёте, а не в людях. А чем интересен самолёт, если в нём ничего не спрятано? Ничем! Значит, кто-то уничтожал тайник. То же касается и корабля. Удачно утонул «Акилле Лауро» перед самым ремонтом. Замечательное решение. Зачем искать иголку в стогу сена, если стог можно сжечь? Зачем искать спрятанные на огромном корабле бумаги, если корабль можно утопить. Кстати, а где Абу Нидаль?

– В Багдаде, сидит в нашей тюрьме.

– Насколько я понимаю, я только что подписал ему смертный приговор?

– Тебе его жалко?

– Нисколько. Но, честное слово, я не собирался его вербовать.

– Верю. Но на всякий случай. Сделаю подарок начальству напоследок.

Виктор улыбается. Почти незаметно. Как обычно. Снова затягивается. Снова отпивает глоток воды. И мы снова замолкаем, хотя разговор продолжается. Без слов. Мы понимаем друг друга.

– Виктор, поверь, я никому не говорил. Только я знаю про Лансера.

– Верю. Но твои действия могли контролироваться. Кто-то мог идти по пятам и прийти к тем же выводам. И преследователю легче – не надо проверять отбрасываемые тобой материалы…

– Я не вчера родился, друг мой. Кроме меня, никто ни о чём не догадывается.

– Они тоже не вчера родились. Даже я не знаю, кто ещё стоит за делом Лансера, что скрывается за той стеной, за которую хода нет даже мне…

Теперь улыбаемся оба. Я с недоверием, Виктор печально.

– Замечательно, что ты сам всё понял. Мне казалось, ты только на пороге решения, и я собирался тебе раскрывать глаза. Хорошо, что не понадобилось – сплошная экономия времени. В принципе, для этого я и просил о встрече. К моему глубокому сожалению.

Справка: история захвата «Акилле Лауро»
«Акилле Лауро» (Achille Lauro) – итальянский круизный лайнер. 7 октября 1985 года захвачен четырьмя членами Фронта освобождения Палестины, которым руководил некий Абу Нидаль (он же Абул Аббас, он же Муххамед Аббас). На борту находилось более 450 пассажиров.

После захвата было объявлено о расправе террористов над одним туристом – парализованным стариком, передвигавшимся в инвалидной коляске. Его застрелили, а тело выбросили в море. Сообщение неоднократно опровергалось и вновь подтверждалось. Согласно окончательной версии, пассажир-инвалид всё же убит.

За двадцать лет деятельности Фронт освобождения Палестины убил более тысячи человек, в том числе во время кровавых нападений на аэропорты в Риме и Вене в том же году. На таком фоне убийство одного туриста-инвалида прошло незамеченным.

Два месяца спустя вдова убитого скончалась от тяжелой болезни. Обнаружить других родственников погибшего старика журналисты не смогли.

Через день после захвата террористы освобождают заложников и вылетают в Тунис на египетском Boeing 737. Самолет перехватывают истребители США и сажают на Сицилии. Итальянское правительство, возглавляемое социалистом Бетино Кракси, не позволяет американцам арестовать преступников и даёт тем разрешение вылететь в Югославию.

Самолёт даже не обыскивается, несмотря на логичное предположение о том, что в момент перехвата террористы могли спрятать внутри «боинга» важные документы. Считается, что итальянцы принимали решения в страхе перед ответными ударами террористов.

Ещё через месяц этот же самолёт вновь захвачен террористами, теперь уже на Мальте. При попытке освобождения его египетскими командос погибают шестьдесят пассажиров. Самолёт сгорает. Все террористы убиты. Почему и зачем был начат безнадёжный штурм, никто не знает.

Через девять лет, 30 ноября 1994 года, теплоход «Акилле Лауро», совершавший круиз в Индийском океане, тонет в результате пожара на борту. Пассажиры спасены. После круиза «Акилле Лауро» должен был отправиться в первый капитальный ремонт с момента захвата девять лет назад. Впервые должны были быть вскрыты переборки и стенки всех помещений.

В 2003 году при взятии Багдада американцами в первую очередь был арестован Абу Нидаль. 9 марта 2004 года он внезапно скончался в тюрьме при странных обстоятельствах.

1.5. Пляж

Португалия, южное побережье. 7 марта 2004 года.

…И мы отправляемся в обратный путь. Всё так же по пустынному пляжу, только теперь обрыв возвышается по правую руку, а океан лежит слева. Обходим бухточку, забитую яхтами, а затем, перейдя по дощатому мостику впадающий в океан ручеёк, добираемся до деревянной скамеечки и садимся перекурить перед долгим походом – белые башенки нашей гостиницы еле-еле видны на горизонте, и нам предстоит брести по горячему песку часа два, не меньше.

Мы устали. Хочется подремать. Но полчаса на лавочке взбодрили – под сигарету, попивая колу, купленную в киоске на окраине. Прохладный ветерок, прибегающий с моря, сдувает усталость.

Пора начинать разговор. В гостинице не получится. Там меня терпеливо подслушивают.

* * *

Я знаю, почему они не начинают. Пытаются сообразить, какая схема задействована на случай моей гибели, исчезновения или потери разума. Не зная степени моей защищенности, они не осмеливаются напасть. Любое действие может вызвать автоматическую реакцию – от вскрытия пакета в сейфе неизвестного им банка до подробных инструкций далёким организациям-конкурентам в Японии или Бразилии. Поэтому они ждут. Пытаются понять, просчитать, определить мои действия. Ждут новых данных, деталей, контактов.

Они нападут, как только убедятся, что захватили оригиналы, а копий у меня не осталось. До этого меня не убьют.

Разумеется, они допускают, что я расскажу или уже рассказал Мари основу. Разумеется, они понимают, что раз Мари со мной, то я включил её в схему. И наш совместный приезд их пока останавливает. Только благодаря Мари они пока не понимают, что происходит.

Им очень не хотелось выпускать меня из Москвы, но они понимают, что бумаги где-то здесь – в Португалии. И понимают, что я к бумагам их приведу.

Считают ли они, что мы с Мари работаем вместе с самого начала? Нет, конечно. Биография её известна им не хуже, чем мне. Мягкая женщина, замкнутая на внутреннем мире. Женщина, под обаяние которой попадают все, кто её знает. Женщина, которая не умеет настаивать на своём, но которая не считает себя несчастной. Женщина, которая ценит прелести жизни – утренний кофе с бутербродом (где масло обязательно должно лежать тонким слоем на таком же тонком и аккуратном кусочке хлеба), хорошую сигарету, тихую плавную и щемящую музыку… Но она равнодушно созерцает окружающий мир, если только этот мир не ударяет её напрямую.

Мари не боец, не воин, не амазонка. Она никогда не выходила за пределы собственного небольшого мира, в котором умещаются все её надежды и радости.

Единственные интриги и игры, на которые способна Мари, это милые женские уловки ради достижения весёлых и симпатичных целей. Мари – настоящая женщина, обладающая ненавязчивым талантом, – как каждая настоящая женщина, она умеет заставить мужчину выполнять свои прихоти и скоротечные желания.

Скорбный взгляд на витрину с модным женским бельём. Лёгкий вздох сожаления по поводу недоступности дорогих духов. Равнодушное замечание о приобретённых подругой сапожках. И ты внезапно осознаёшь крайнюю необходимость совершенно ненужных безделушек, задача приобретения которых вдруг становится твоей обязанностью, включая мучения длиннющих очередей и тщательное изыскание дополнительных средств. Ты бежишь за сапогами, выбираешь духи, рыскаешь в поисках доступного (и недоступного) по зарплате белья…

К тому же Мари, как настоящая женщина, ставит задачу так, что ты веришь, будто бегаешь по магазинам по собственной инициативе.

Если бы качества прирождённого управляющего ограничивались только умением постановки задач подчинённым, то Мари стала бы идеалом руководителя. Но она мягка, незлобива, нежна и обаятельна. Притягательность Мари для окружающих именно в спокойствии души. Поэтому люди к ней тянутся. Поэтому второстепенный приятель может подарить ей мобильный телефон или кофеварку, ничего не прося взамен и ничего не требуя. Просто потому, что Мари вызывает непреодолимое желание делать ей добро.

И поэтому я счастлив в подчинении у Мари.

Конечно, я вижу её недостатки. Равно, как Мари видит мои…

К примеру, Мари не умеет и не любит готовить. У неё, правда, есть пара любимых рецептов – пирожки с картошкой и беляши, – но вкушать приготовленный ею обед мне приходится крайне редко. К тому же Мари много курит. Она погружена в свою йогу, отвлекающую внимание от детей, мамы, меня. Но все эти мелочи только оттеняют достоинства Мари, придавая им присущие человеку, а не кукле, шероховатости…

* * *

Понять внутренний мир моей жены невероятно сложно, но невозможность её включения в шпионскую схему очевидна для любого наблюдателя-профессионала.

Я не хочу подвергать риску Мари. Единственную женщину, которую я любил и люблю. Степень риска для неё ни в коем случае не увеличивается ни на йоту. От того, расскажу я или нет разгаданную мною историю, её жизнь не станет безопасней. Для Мари уровень опасности определяется уровнем наших отношений.

Если бы тогда, в девяносто втором, мы не встретились, как бы она жила?

Странный вопрос, ответ на который я не могу найти. Если бы тогда, двенадцать с лишним лет назад, я знал то, что знаю сегодня. Если бы тогда я понимал, насколько эти знания опасны, не оттолкнул бы я её тогда? Начинал бы ухаживать по стандартной схеме – приглашая в рестораны и завязывая шнурочки на маленьких зимних сапожках? Когда остановился бы?