Поэт, или Охота на призрака

Глава 9

В конце концов мне удалось накропать четыре страницы отрывочных сведений, после чего я раздумывал над ними около часа. Мои умственные усилия вылились в шесть коротеньких строчек – вопросов, на которые нужно было найти ответы. Попутно я обнаружил одно любопытное обстоятельство: все зависит от точки зрения. Полиция, уверенная, в отличие от меня, в том, что произошло самоубийство, попросту не обратила внимания на некоторые детали. Хорошо зная Шона, копы решили, что дело Терезы Лофтон оказалось для него непосильным грузом. Люди, которые осматривали место происшествия и вели следствие, навидались за свою карьеру всякого, а потому думали, что понимают, почему мой брат решил наложить на себя руки; небось у них и самих мелькали порой подобные мысли. Главная ошибка копов заключалась в том, что они изначально не сомневались в суициде. Но стоило лишь пройтись по обстоятельствам смерти Шона скептическим оком, как мне сразу бросилось в глаза все, что пропустили они.

Итак, я сидел за рабочим столом и в задумчивости изучал свои записи. Вот какие моменты меня заинтересовали.

Пенна: его руки?

Сколько времени прошло потом?

Векслер, Скалари – машина?

Обогреватель?

Замок?

Рили: перчатки Шона?

Рили можно было позвонить прямо сейчас. Я набрал номер и, когда после шести гудков никто не подошел, собирался уже положить трубку на рычаг, но тут она наконец ответила.

– Рили? Это Джек. Как твои дела? Может быть, я выбрал неудачное время?

– А когда оно было удачным? – Голос ее звучал так, как будто она выпила.

– Хочешь, чтобы я заскочил? Могу прямо сейчас.

– Нет, Джек, не надо. Я в порядке. Просто у меня сегодня выдался тяжелый день. Грустный… один из многих. Никак не могу избавиться от тягостных мыслей.

– Я тоже думаю о Шоне, Рилси.

– Тогда почему тебя не было рядом с ним, когда он… Прости, я и сама не знаю, что несу.

Я некоторое время молчал.

– Трудно сказать, Рилси. Незадолго до этого мы вроде как поспорили, и я наговорил брату лишнего. А Шон… он тоже не остался в долгу. После той встречи мы некоторое время избегали друг друга. А потом… потом это произошло. Мы просто не успели восстановить наши отношения.

Мельком я подумал, что вот уже бог знает сколько времени я не называл невестку домашним прозвищем Рилси. Интересно, заметила она или нет?

– А из-за чего вы поспорили? Из-за той убитой девушки? Терезы Лофтон?

– Почему ты так думаешь? Шон тебе что-нибудь говорил?

– Нет, я просто предположила. Шон только о ней и думал, и мне показалось, что ты, возможно, тоже. Вот и все.

– Послушай, Рили, тебе лучше бы… Ты не должна зацикливаться на своем горе. Постарайся думать о чем-нибудь хорошем, отвлечься.

– Это будет нелегко.

Я чуть не раскололся и не сказал ей, что у меня есть нечто, что могло бы облегчить ее боль, но сдержался. Слишком рано.

– Я понимаю, Рили, и, поверь, мне очень жаль… Эх, если бы я только знал, как тебе помочь.

Мы долго молчали. На том конце провода не слышно было вообще никаких звуков. Ни музыки, ни включенного телевизора. Интересно, что Рили делает дома одна?

– Мне сегодня звонила мама. Это ты рассказала ей о том, что я собираюсь сделать?

– Да. Мне показалось, она имеет право знать.

Я замолчал, не находя слов, чтобы поддержать разговор.

– Так что ты хотел, Джек? – спросила наконец Рили, первой прервав затянувшуюся паузу.

– Хотел задать один вопрос. Возможно, он покажется тебе неуместным, но все-таки… Скажи, полицейские показывали тебе перчатки Шона? Или, может, они их не вернули?

– Перчатки?

– Да. Те, что он надел в тот день.

– Нет, я их не видела. Меня никто о них не спрашивал.

– А какие перчатки были у Шона?

– Кожаные. А почему тебя это интересует?

– Просто так. У меня тут возникли кое-какие идеи. Если это к чему-нибудь меня приведет, я расскажу тебе позже. Кстати, какого они были цвета? Черного?

– Да, черной кожи. Насколько я помню, внутри они были на меху.

Ее описание вполне соответствовало перчаткам, которые я видел на фотографиях с места происшествия. Однако это еще ничего не доказывало. Просто один из пунктов, которые следовало проверить. Звено в цепи.

Мы проговорили еще несколько минут, и я спросил, не хочет ли она развеяться и поужинать сегодня вечером, поскольку мне все равно нужно в Боулдер. Рили отказалась, и на этом мы расстались. Я беспокоился за нее и надеялся, что мой звонок – просто беседа с живым человеком – поможет ей немного приободриться и почувствовать себя не такой одинокой. В конце концов я решил, что в любом случае загляну к невестке, как только покончу с остальными делами.

Проезжая по улицам Боулдера, я поглядывал на тяжелые снеговые тучи, которые начинали скапливаться над плоскими вершинами Железной гряды. Мое детство прошло здесь, и я прекрасно знал, как мало времени может потребоваться облакам, чтобы спуститься вниз и засыпать городок снегом. Мне оставалось только надеяться, что в багажнике редакционного «темпо» найдется комплект цепей, хотя особо рассчитывать на это не приходилось.

У Медвежьего озера я сразу увидел Пенну: стоя возле дверей сторожки, он беседовал о чем-то с группой туристов-лыжников, которые, видно, решили покататься в парке. Ожидая, пока он освободится, я выбрался из машины и подошел к озеру. С берега я увидел несколько мест, где снег был расчищен до самого льда. Что-то потянуло меня туда, я сделал несколько осторожных шагов и, приблизившись к одному такому участку, посмотрел сквозь черно-синий лед, пытаясь представить толщу воды под ним. На сердце сразу стало тяжело. Двадцать два года назад моя сестра провалилась здесь под лед и утонула. Совсем недавно мой брат застрелился в своей машине всего в пятидесяти футах от береговой линии. Разглядывая толстый, неподатливый лед, я вспомнил, как где-то слышал, что якобы некоторые озерные рыбы, вмерзшие в лед зимой, по весне оттаивают и выбираются из своего холодного плена.

«Жаль, что люди так не могут, – подумал я. – Хотя не исключено, что это просто байки».

– А-а-а, это снова вы!

Я обернулся и увидел Пенну.

– Да, это я, добрый день. Ужасно неловко, что приходится вас беспокоить, но у меня появилось еще несколько вопросов.

– Ничего страшного. Я очень сожалею, что не смог ничего предпринять тогда. Ну, до того, как все случилось. Заметь я вашего брата раньше – когда он еще только подъехал, – я, наверное, понял бы, что ему нужна помощь. Не знаю… может быть, все и обошлось бы.

Мы медленно пошли к сторожке.

– Не представляю, что тут можно было сделать, – ответил я, чувствуя, что надо сказать хоть что-нибудь.

– Так что там у вас за вопросы?

Я достал из-за пазухи записную книжку.

– Скажите, когда вы подбежали к машине и заглянули внутрь, не обратили ли вы внимания на его руки? В каком они были положении?

Пенна некоторое время шагал молча, и мне показалось, что он пытается вызвать в памяти картину происшедшего.

– Знаете, – произнес он в конце концов, – вроде бы я посмотрел на его руки. Да, точно, потому что когда я увидел в машине лишь одного человека, то сразу подумал о самоубийстве. Именно поэтому я так уверен. Я искал взглядом оружие.

– Шон держал его в руке?

– Нет. Я увидел револьвер рядом на сиденье. Наверное, ваш брат уронил его.

– Вы не помните, он был в перчатках?

– Перчатки… перчатки… – пробормотал Пенна, словно пытаясь вызвать ответ из кладовых памяти. Потом он ненадолго замолчал. – Не знаю, – сказал он наконец. – Никак не могу восстановить всю картину. А что говорит полиция?

– Я хотел удостовериться, насколько вы помните такие детали.

– Извините, но я что-то никак не припомню.

– А если у полиции возникнет тот же вопрос, согласитесь ли вы на допрос под гипнозом? Может быть, хотя бы таким способом им удастся выяснить, как все было на самом деле.

– Под гипнозом? А разве копы проделывают такие штуки?

– Иногда. Когда дело особенно важное.

– Ну, если это так важно, то я, пожалуй, не буду против.

За разговором мы незаметно дошли до дверей сторожки. Я посмотрел на «темпо», припаркованный на том же самом месте, что и в прошлый раз. Там, где стояла машина Шона.

– Еще я хотел спросить вас о времени. В полицейском рапорте я прочел, что вы увидели автомобиль пострадавшего через пять секунд после того, как услышали выстрел. За пять секунд никто не успел бы незамеченным выбраться из машины и добежать до леса. Это верно?

– Совершенно верно. Если бы там кто-то был, я бы его увидел.

– А потом?

– Что – потом?

– Что вы предприняли после того, как подбежали к машине и увидели, что человек внутри мертв? В прошлый раз вы сказали мне, что вернулись на пост и сделали два телефонных звонка. Вы подтверждаете это?

– Да, я сперва набрал девять один один, а затем позвонил своему начальству.

– Следовательно, все это время вы не могли видеть, что происходит на площадке?

– Угу.

– Сколько времени это заняло?

Пенна сообразил, чего я от него добиваюсь.

– Но какое это имеет значение, раз ваш брат был в машине один?

– Я знаю, но попробуйте вспомнить. Сколько?

Сторож пожал плечами, как бы говоря: «Какого черта!», и снова надолго замолчал. Задумчиво шевеля губами, он вошел в хижину и сделал рукой движение, словно берясь за телефонную трубку.

– До Службы спасения я дозвонился сразу. Да и поговорили мы быстро. Там записали только мое имя и должность – вот, собственно, и все. Потом я позвонил в нашу головную контору и спросил Дуга Пакина, это мой непосредственный начальник. Меня моментально соединили, потому что я сказал, что дело срочное. Когда я доложил о происшествии, босс велел мне присматривать за машиной, пока не прибудет полиция. Вот и все. После этого я снова вышел наружу.

Обдумав его слова, я прикинул, что «шевроле» Шона оставался без надзора как минимум секунд тридцать.

– Хочу уточнить насчет машины… В первый раз, когда вы выбежали, услышав выстрел, вы пробовали открыть все дверцы?

– Нет, только водительскую. Но они были заперты все.

– Откуда вы знаете?

– Когда копы приехали, они попробовали открыть двери, но ни одна не поддалась. Им пришлось использовать отмычку, чтобы вскрыть машину.

Я кивнул и продолжил свои расспросы:

– А что скажете о заднем сиденье? Вчера вы упомянули, что стекла в машине запотели. Может быть, вы прислонялись лицом к окну, когда заглядывали внутрь? Не заметили ли вы чего-нибудь на полу?

Теперь Пенна понял, куда я гну. Несколько мгновений он раздумывал, потом отрицательно покачал головой.

– Полиция задавала вам этот вопрос?

– Нет, ничего такого они не спрашивали. Кажется, я начинаю улавливать ход ваших мыслей…

Я еще раз кивнул:

– И последний вопрос. Когда вы набрали девять один один, вы сказали диспетчеру, что произошло самоубийство, или упомянули только о выстреле?

– Я… – Пенна пытался вспомнить, задумчиво скользя взглядом по снеговым облакам над озером. – Да, я сообщил Службе спасения, что неизвестный мне человек застрелился на автостоянке. Что-то в этом роде. Да вы можете проверить, там наверняка осталась запись.

– Наверняка. Все равно спасибо вам.

Когда я шел обратно к машине, в воздухе закружились первые снежинки. Неожиданно Пенна окликнул меня:

– Эй, мистер, а как насчет гипноза?

– Если копы надумают сделать это, они вам позвонят.

Прежде чем забраться на водительское сиденье, я заглянул в багажник. Разумеется, никаких цепей там не было.

На обратном пути, проезжая через Боулдер, я остановился у книжного магазина «Улица Морг»^[4] – вполне подходящее название для моего случая. Там я приобрел толстый том, в который вошли самые известные рассказы и стихи Эдгара По, намереваясь изучить его творчество сегодня же вечером. По дороге в Денвер я все прикидывал, вписываются ли ответы Пенны в разработанную мною теорию, вертел их так и сяк и в конце концов пришел к выводу, что ни один из фактов нисколько не противоречил версии, которая понемногу складывалась в моей голове.

Когда я добрался до полицейского управления и поднялся в спецотдел, мне сказали, что детектива Скалари нет на месте, и я вынужден был спуститься этажом ниже, в отдел ППЛ. Векслер сидел за рабочим столом и явно скучал. Сент-Луиса нигде видно не было.

– Черт побери, – приветствовал меня Векслер. – Опять хочешь испортить мне обед?

– Отнюдь, – ответствовал я. – Неужели ты не рад меня видеть?

– Все зависит от того, что тебе надо.

– Где служебная машина Шона? Ее уже отдали кому-нибудь другому?

– Какого хрена ты приперся со своими вопросами?! Или считаешь, что мы не знаем даже, как правильно проводить расследование?

В сильнейшем раздражении Векслер швырнул карандаш, который держал в руке, прямо в стоявшую у входа корзину для бумаг. И только потом сообразил, что наделал. В результате он вынужден был встать и разыскивать свою принадлежность для письма среди обрывков конвертов и оберточной бумаги.

– Послушай, Векслер, я не собираюсь никого тыкать носом в ошибки и создавать людям трудности, – произнес я ровным голосом. – Просто мне хотелось раз и навсегда кое-что прояснить, однако чем сильней я старался, тем больше вопросов у меня возникало.

– Например?

Я рассказал о своем разговоре с Пенной, и Векслер едва вновь не вскипел. Я заметил, как кровь бросилась ему в лицо и как дергается мускул на левой скуле.

– Послушай, – напомнил я ему, – полиция закрыла дело, и никто не имеет права запретить мне беседовать с Пенной. Кроме того, мне все чаще кажется, что вы со Скалари проглядели кое-что важное. Ведь машина Шона оставалась без присмотра больше чем полминуты, пока Пенна ходил звонить.

– Ну и что нам это дает?

– А то, что ваши парни интересовались прежде всего временем, которое прошло между выстрелом и тем моментом, когда сторож увидел автомобиль. Чтобы выскочить на улицу, ему потребовалось всего пять секунд; за это время никто не успел бы добежать до деревьев и спрятаться – это очевидно. Всем все ясно, дело закрыто и сдано в архив. Но Пенна сказал, что стекла в машине запотели. Это было необходимо тому, кто писал на ветровом стекле предсмертную записку, кто бы это ни был. В первый раз Пенна не заглянул назад и не видел, есть ли кто-нибудь позади переднего сиденья. Он сразу кинулся звонить и отсутствовал как минимум тридцать секунд. Кто-то мог спрятаться в машине – просто лечь на пол и затаиться, а когда сторож ушел, у этого человека было вполне достаточно времени, чтобы выбраться из автомобиля и добежать до леса. Все могло произойти именно так.

– Ты, часом, не головой ли стукнулся? А записка? А следы пороха на перчатке?

– Надпись на лобовом стекле мог сделать кто угодно. Перчатка со следами пороха может принадлежать убийце. Он выстрелил, потом снял ее и надел на руку Шона. Тридцать секунд – это немало, к тому же на самом деле могло пройти намного больше времени. Даже наверняка больше, ведь Пенна звонил в два места, Векс, в два!..

– Ну, все это очень неопределенно, Джек. Ведь не мог же преступник с самого начала рассчитывать на то, что сторож будет так долго названивать в инстанции?

– Почему бы и нет? В крайнем случае он мог убрать и Пенну – только и всего. Случись это, и вы, парни, решили бы, что Шон застрелил сначала сторожа, а потом себя. Судя по тому, как вы провели расследование смерти моего брата, от вас можно ожидать и не такого.

– Брось, Джек! Я любил Шона как родного. Ты думаешь, мне очень хочется верить, что он сам себя прикончил?

– Скажи мне еще одну вещь, Векс. Где ты был, когда узнал о его смерти?

– Здесь, вот за этим самым столом. Мне позвонили и… А что?

– Кто рассказал тебе об этом? Ты сам ответил на звонок?

– Разумеется. Это был наш капитан. Парковая служба связалась с начальником линейного отдела, а их начальник позвонил нашему.

– Что именно он тебе сказал? Ты можешь вспомнить все в точности?

Прежде чем ответить, Векслер немного помолчал.

– Не помню. По-моему, он просто сообщил, что Мак мертв.

– Он упомянул про самоубийство?

– Не знаю, Джек. Возможно, капитан и говорил, что Шон застрелился. А какое это имеет значение?

– Сторож, который позвонил в полицию, сказал им, что мой брат покончил с собой. С этого все и началось. Следственная бригада отправилась на место, заранее зная, что имеет дело с самоубийством, и неудивительно, что вы нашли только то, что искали. Каждую мелочь, которую там увидели, подгоняли под общую картину, которая уже сложилась в ваших головах. Кроме того, любому из вас было известно, как сильно Шон переживал из-за дела Терезы Лофтон…

Собственно говоря, я вот к чему клоню: следователи прибыли на место в твердой уверенности, что Шон покончил с собой. Мало того, пока мы ехали к Рили в Боулдер, вы с Сент-Луисом сумели убедить в этом и меня.

– Все это чушь собачья, Джек. У тебя нет никаких доказательств, одни только умопостроения, а я не расположен выслушивать сумасшедшие теории, которые сочиняют те, у кого не хватает мужества примириться с фактами.

Я молчал, давая Векслеру возможность остыть.

– Где его машина, Векс? – снова спросил я, когда прошло достаточно времени. – Если ты дашь мне осмотреть машину, то, возможно, я сумею представить тебе доказательства. Поверь, я знаю, что делаю.

Теперь настала очередь Векслера замолчать. Впрочем, прочесть его мысли было нетрудно. Детектив прикидывал, стоит ли ему ввязываться в это сомнительное дело или нет. Ведь, решившись показать мне машину Шона, он тем самым признает, что мне удалось заронить в нем искру сомнения.

– Она все еще на стоянке, – неохотно произнес он наконец. – Я вижу ее каждый день, когда прихожу на работу.

– Ее еще не чистили с того дня?

– Нет, автомобиль покамест никто не трогал. Он опечатан. Каждый день, приходя сюда, я вижу на стекле кровь Шона.

– Пойдем взглянем на машину, Векс. Мне кажется, я сумею убедить тебя.

В воздухе кружились мохнатые снежинки – снеговые тучи, пришедшие из Боулдера, готовы были вот-вот накрыть и Денвер. На стоянке полицейских машин Векслер взял ключи у начальника гаража и проверил по журналу, кто еще, кроме следователя, мог воспользоваться ключом и попасть в салон. Таковых не оказалось. «Шевроле» оставался в том же состоянии, в каком его притащили на стоянку.

– Чтобы отправить машину на мойку, необходимо официальное предписание начальника полиции, – пояснил Векслер. – Ее ведь придется отсылать в город. Ты знаешь, что существуют фирмы, которые специализируются на уборке домов и салонов автомобилей после того, как там кого-нибудь убили? Та еще работенка…

Что-то Векс разболтался… Очевидно, его многословие объяснялось растущим нервным напряжением, ибо мы уже стояли возле «шевроле» Шона и рассматривали его в упор. Снег повалил гуще, и снежинки проносились мимо нас маленькими белыми вихрями. Высохшие пятна крови на заднем и боковом стеклах казались темно-коричневыми.

– Там внутри, должно быть, здорово воняет, – сказал Векслер. – Господи Исусе, неужели мне придется это терпеть? Вот что, Джек, выкладывай-ка все, что у тебя на уме, прямо сейчас, иначе я никуда не полезу.

– Хорошо, – согласился я. – Мне необходимо знать две вещи. Во-первых, я хотел удостовериться, что переключатель обогревателя установлен на полную мощность, а во-вторых, необходимо узнать, был ли заблокирован замок задних дверей.

– И что это тебе дает? – подозрительно осведомился Векслер.

– В деле записано, что окна запотели изнутри. В тот день действительно стояла холодная погода, но не настолько. На фотографиях я видел, что Шон одет достаточно тепло – в меховую куртку, – поэтому ему не было необходимости устанавливать подогрев на максимум. В каком случае стекла могут запотеть, если машина стоит с неработающим двигателем?

– Я что-то никак…

– Вспомни практику наружного наблюдения, Векс. Шон рассказывал мне, как однажды вы с ним провалили дело только потому, что стекла запотели и вы не заметили, как объект вышел из дома. Отчего стекла в машине покрываются конденсатом?

– От разговоров, конечно! Это было ровно через неделю после Суперкубка, и мы говорили о том, что эти чертовы «Бронкос» опять продули. Пар от нашего дыхания осел на стеклах и…

– Вот именно! А насколько мне известно, у Шона вроде как не было привычки разговаривать с самим собой. Таким образом, если обогреватель выключен, а стекла тем не менее запотели настолько сильно, что на них можно было писать, значит в салоне находился кто-то еще, с кем Шон беседовал.

– Ну, это просто догадка, которая ничего не доказывает. А что насчет замков?

Я выложил ему свою теорию:

– Допустим, в машине, кроме моего брата, кто-то есть. Каким-то образом этому человеку удается заполучить оружие Шона; например, он пришел со своим собственным пистолетом и разоружил его. Потом этот неизвестный приказывает Шону снять перчатки и отдать их ему. Шон подчиняется. Преступник надевает эти перчатки и убивает Шона из его собственного револьвера, а затем перелезает на заднее сиденье и ложится на пол, выжидая, пока Пенна придет и снова уйдет. После этого он нагибается вперед, пишет на стекле записку, надевает перчатки на руки Шона – вот, кстати, как объясняется наличие на них следов пороха, – а потом выбирается через заднюю дверцу, запирает ее снаружи и бежит к деревьям. Никаких отпечатков на снегу не остается, потому что стоянка расчищена и посыпана солью. И к тому времени, когда Пенна возвращается стеречь машину, как велел ему начальник, злоумышленника уже и след простыл.

Векслер долго молчал, пытаясь осмыслить все сказанное.

– Что ж, история довольно складная, – объявил он наконец. – Теперь попробуй объяснить про замки.

– Пожалуйста. Ты знал моего брата, работал с ним. Какие существуют правила относительно замка безопасности для задних дверей? Всегда держать их запертыми, верно? Таким образом можно избежать различных осложнений с задержанными, которых нужно доставить в участок. Никаких побегов, никаких неприятностей. Если же везешь на заднем сиденье нормальных граждан, то для них двери всегда можно отпереть. Помнишь тот вечер, когда вы заехали за мной в редакцию? Меня затошнило, но замок был заперт. Тебе пришлось отключить блокировку, чтобы я открыл дверь и не заблевал весь салон.

Векслер ничего не сказал, но по его лицу я видел, что мои слова не пропали втуне. Если замок в «шевроле» Шона окажется выключен, это нельзя будет считать бесспорным доказательством чего бы то ни было, однако для человека, близко знавшего моего брата, этого будет вполне достаточно, чтобы не сомневаться – в тот вечер он находился в машине не один.

Векслер сказал:

– Внешний осмотр ничего не даст: снаружи дверь можно отпирать и запирать обычным ключом, а замок отключается простым нажатием кнопки. Кому-то придется перебраться на заднее сиденье и попробовать открыть дверь изнутри.

– Хорошо, давай я полезу.

Векслер отпер правую переднюю дверцу, я быстро шмыгнул внутрь салона и перевалился через спинку сиденья. Сладковатый, тошнотворный запах свернувшейся крови тут же ударил мне в ноздри, да так, что закружилась голова. Каким-то чудом я нашел в себе силы протянуть руку и закрыть дверь.

Довольно долго я сидел неподвижно. Фотографии не смогли подготовить меня к тому, что я увидел в действительности. Тяжелый трупный запах, пятна засохшей крови на стекле, на крыше и подголовнике водительского сиденья. Это была кровь Шона.

Тошнота подкатила к горлу, и я едва сдержался. Стараясь отвлечься, я быстро поглядел через спинку сиденья на приборную доску и панель управления обогревателем. Так, первая моя догадка подтвердилась. Потом сквозь правое окно увидел Векслера. На мгновение наши глаза встретились, и я спросил самого себя, так ли уж мне хочется, чтобы замок на двери не был заблокирован. Не проще ли будет выбраться обратно и оставить все как есть?

Но я быстро изгнал эту трусливую мыслишку; если я брошу все сейчас, то сомнения станут преследовать меня до конца жизни, превратив ее в ад. Целая жизнь бессонных ночей…

Протянув руку, я вытянул рычажок пассажирского замка, повернул ручку и надавил. Дверь распахнулась. Выбравшись наружу, я посмотрел на Векслера, плечи и голову которого уже припорошил снег.

– Обогреватель тоже выключен. Стекла не могли запотеть. Я уверен, что с Шоном был кто-то еще. Они разговаривали, а потом этот гад убил моего брата.

У Векслера было такое лицо, словно он увидел привидение. Я чуть ли не слышал, как у него в голове крутятся колесики и шестеренки. Мои слова перестали быть просто теорией, и Векслер знал это. В какой-то момент мне даже показалось, что он сейчас заплачет.

– Черт побери… – медленно произнес он. – Черт побери…

– Не расстраивайся, мы все проглядели это.

– Дело не в этом. Коп не имеет права так подводить своего напарника. Какая от нас польза другим, если мы не в состоянии добросовестно отнестись к одному из своих? Какой-то вшивый репортеришка…

Он не договорил, но и так было ясно, что он чувствует. Векслеру казалось, что он каким-то образом предал Шона. То же самое ощущал и я.

– Еще не все потеряно, – заметил я. – Мы еще можем исправить свою ошибку.

Векслер по-прежнему выглядел так, словно мысли его были где-то далеко. В этот момент я не смог бы его утешить, да и никто другой тоже.

Тем не менее я сказал:

– Векс, мы всего лишь упустили немного времени. Давай вернемся в управление, а то становится холодно.

Когда я подъехал к дому Шона, чтобы рассказать о нашем открытии Рили, во всех окнах было темно. Прежде чем постучаться, я немного помедлил, неожиданно подумав о том, с чего это мне пришло в голову, будто я смогу облегчить невестке страдания. «Хорошие известия, Рили! Оказывается, Шон не застрелился, как мы все думали. Оказывается, его прикончил какой-то подонок или псих, который убивал полицейских и раньше и, скорее всего, вряд ли сам остановится!» Чертовски приятно ей будет об этом узнать.

Впрочем, отступать было все равно поздно, и я постучал, ясно представляя себе, как бедная девочка сидит в полной темноте в гостиной или в спальне, откуда наружу не проникает свет. Но я ошибся. Над моей головой вспыхнул фонарь, и дверь немедленно распахнулась.

– Джек?

– Привет, Рили! Можно мне зайти и поговорить с тобой?

Я знал, что Рили еще ничего не известно. Мы с Векслером договорились, что я обо всем расскажу ей сам. Векс не возражал; он и так был слишком занят тем, что заново открывал дело, составлял списки возможных подозреваемых и организовывал повторную проверку машины Шона на предмет обнаружения посторонних отпечатков и тому подобное. О том, что случилось в Чикаго, я пока не стал ему рассказывать – это я решил оставить для себя, хотя и не совсем понимал почему. Вероятно, из-за статьи. Она должна была быть только моей.

Это был самый простой ответ, который первым пришел мне на ум, когда я попытался справиться с беспокойством, охватившим меня при мысли, что я обманываю Векслера. Однако в глубине души я сознавал: что-то другое помешало мне сообщить ему все до конца. Нечто такое, что я боялся пока извлекать из тьмы на свет.

– Входи, – сказала Рили. – Что-нибудь случилось?

– Нет. То есть да. Вернее, не совсем.

Я прошел за ней в дом и очутился на кухне. Рили включила лампу над столом. Она была одета в застиранные голубые джинсы, заправленные в толстые шерстяные гетры, и в блейзер с эмблемой «Колорадо Баффалос».

– Открылись кое-какие новые обстоятельства, касающиеся смерти Шона, и мне захотелось самому рассказать тебе о них. Но не по телефону, а лично.

Мы оба сели на стулья возле стола. Черные круги у Рили под глазами еще не исчезли, и я не заметил, чтобы она пыталась замаскировать их при помощи косметики. Чувствуя, как ее подавленность начинает понемногу распространяться и на меня тоже, я поспешно отвернулся, но это не помогло. Должно быть, сами стены в этом доме успели пропитаться горем и болью, которые теперь окружили меня со всех сторон.

– Может быть, я тебя разбудил?

– Нет, я читала. В чем дело, Джек?

И я рассказал ей, однако, в отличие от Векслера, Рили я выложил все: о Чикаго и о Джоне Бруксе, о стихотворениях Эдгара По и о своих планах. Пока я говорил, Рили время от времени кивала, давая понять, что слушает. Не было ни слез, ни вопросов, и я решил, что это еще ожидает меня впереди.

– Вот как все было, – закончил я. – Я решил заехать и поговорить с тобой, прежде чем уеду в Чикаго.

Рили долго молчала.

– Может быть, это выглядит глупо, – медленно проговорила она, – но я чувствую себя ужасно виноватой.

Мне показалось, что в глазах Рили блеснули слезы, но ни одна капля так и не сползла по ее щеке. Наверное, у бедняжки просто не осталось слез.

– Виноватой? В чем?

– Все это время я была в ярости, даже в бешенстве. Я страшно злилась на Шона за то, что он совершил, словно он сотворил это не с собой, а со мной. Я ненавидела не только Шона, но и саму память о нем. А теперь оказалось, что…

– Мы все чувствовали примерно одно и то же. Наверное, это единственный возможный способ пережить подобное.

– Ты уже рассказал тете Милли и дяде Тому?

Милли и Том – так звали моих родителей. Рили чувствовала себя неловко, если ей приходилось обращаться к ним по-другому.

– Нет еще, но обязательно расскажу. Попозже.

– А почему ты скрыл от Векслера информацию о Чикаго?

– Не знаю. Должно быть, мне хотелось иметь небольшую фору. Копы узнают все завтра.

– Но, Джек, если все это правда, то полицию обязательно нужно держать в курсе. Я не хочу, чтобы тот, кто это сделал, ушел от наказания только потому, что тебе захотелось написать отличную статью.

– Послушай, Рили, – заметил я, изо всех сил стараясь сдерживаться, – тот, кто убил Шона, уже благополучно скрылся, и тем бы все и закончилось, если бы не я. Сейчас мне нужно только одно – пообщаться с полицейскими из Чикаго раньше Векслера.

Мы оба замолчали, потом я продолжил:

– Я не должен ошибиться, Рили. Мне нужен материал – это верно, но речь идет не только о статье. Это нечто большее, потому что касается Шона… и меня самого.

Рили кивнула, и я замолчал, не в силах объяснить ей свои побудительные причины так, чтобы она поняла. Ремесло журналиста, в котором я достиг определенных высот, предполагает искусство отыскивать подходящие слова и складывать из них предложения и фразы так, чтобы текст выглядел понятным и читаемым, но сейчас я не нашел внутри себя таких слов, чтобы выразить все, что чувствовал. Пока не нашел. Вместе с тем я сознавал, что Рили хочет услышать нечто большее, и попытался растолковать ей то, чего не понимал сам.

– Помнится, когда мы с Шоном окончили школу, то оба хорошо представляли себе, чего каждый из нас намерен добиться в жизни. Мне хотелось писать толстые книги, стать богатым и знаменитым. Шон же мечтал стать главой криминального отдела денверской полиции и раскрыть все городские тайны и преступления… Ни один из нас так и не достиг своей цели. Впрочем, Шон подошел к своей мечте ближе, чем я.

Рили попыталась улыбнуться, но остановилась, поняв, что на фоне черных кругов под глазами любая улыбка будет выглядеть как минимум неуместной.