Записки военного дознавателя

Прапорщик, стоя в дверях камеры, безразлично подбрасывал и ловил спичечный коробок. Танкист несколько раз сопроводил глазами полет коробка, и застыл: его осенила гениальная идея.

– А не сыграть ли нам?

И он изложил правила простой, но забавной игры, придуманной, видимо еще где-то на нарах царских острогов.

Коробок подбрасывался и затем падал, ложась вверх какой-либо из граней. Это могла быть либо одна из наиболее широких граней – с этикеткой или без, либо узкая и длинная, на которой нанесена полоса серы, либо, что бывало редко, коробок становилася на торец. В зависимости от этого начислялось одно, пять или десять очков. Одна из больших сторон, которая без этикетки, означала «ноль», и сжигала все очки, полученные в текущем раунде, а потому нужно было вовремя остановиться и передать коробок следующему игроку. Тот, кто набирал раньше всех двадцать одно очко – выигрывал. Вскоре стало понятно, что играть «просто так» совсем не интересно. Надо играть на «что-то». На сигареты играть бессмысленно, поскольку все равно их «стреляли» друг у друга, денег не было – их сдали, когда садились, в общем – надо было что-то придумывать. Идея пришла прапорщику. Он предложил, чтобы проигравший протолкал коробок носом по всему периметру стола. Эта идея всем понравилась. Капитан оторвался от конспектирования и скептически поджал губы: он явно не верил, что это вообще возможно. Однако он глубоко ошибался, витая где-то в дебрях эмпириокритицизма. К концу дня каждый из нас достиг в деле толкания коробка носом невероятного мастерства. Задача при этом все усложнялась и, в конце концов, коробок надо было толкать "стоя", так, чтобы он не упал на бок. Но и это в скором времени, благодаря многочисленным упражнениям, оказалось задачей вполне тривиальной. Лично у меня впереди было еще двое с половиной суток, и нужно было срочно найти какое-то занятие. Читать уставы мне, понятно, в голову не приходило. И тут из груди прапорщика вырвался тяжелый душевный стон:

– Эх, хоть бы в «дурака» сыграть… так карты у меня отобрали… Из самой Германии вез… с бабами голыми, – мечтательно добавил он.

– Где отобрали? – поинтересовался танкист.

– Да здесь же… – продолжал изливать тоску прапорщик.

– Ну, нету, так надо сделать, – предложил медик.

– Из чего? – как бы зная заранее, что не из чего, ехидно осведомился танкист.

– Ну, вон, давай у капитана пару листков попросим.

– Не дам тетрадку рвать на всякие глупости! – заявил капитан, ставший было твердо на путь своего исправления. Он захлопнул конспект и засунул его подмышку.

– Да нет, из тетрадки все равно не получится, – задумчиво сказал прапорщик – там через листок насквозь видно. Не годится… Тут что-то потолще надо, типа как альбом для рисования.

– Ага! – Скептически отреагировал один из медиков, – давай, прям щас вот позовем начальника губы и попросим альбом для рисования! Может еще и контурные карты заодно?

– Я ж сказал «типа»! – обиделся прапорщик. – Понятно же, что нету…

– Стой! – танкиста явно осенило. – Ватман! В столовке!

– Какой еще ватман? – удивился медик.

– Ну в столовке окна не забелены, как положено, а закрыты ватманом.

– А точно! – подтвердил прапорщик. В нем явно проснулся, дремавший было наблюдательный разведчик.

– Кто-нибудь будет отвлекать курсанта на раздаче, а я тем временем вытащу его и спрячу,– продолжал развивать мысль танкист. – У меня в сапоге перочинный ножик! Я его прихватил на всякий случай. Там ножницы есть!

– Ты что же ножик не сдал? – уважительно поинтересовался прапорщик.

– Не-а. Сам не знаю почему. За него мне, правда, еще пару суток впаять могут… Но ради такого дела…

Наступило время обеда. Мы двинулись в направлении столовой. Старший из медиков, разбуженный из подбатарейной спячки шел, поеживаясь и позевывая. Он вертел головой во все стороны, и смотрел на мир довольно удивленно, будто не понимал, как он сюда попал. Про операцию с ватманом ему пока рассказать не успели. Капитан шел сзади. К идее переустройства офицерской гауптвахты в некий филиал одного из казино Лас-Вегаса, он относился скептически, или, может быть, просто подозревал, что цветных ручек ему, пожалуй, больше не видать, и мудрые мысли классиков теперь придется подчеркивать обычным карандашом.

Зайдя в столовую, младший из медиков ринулся к амбразуре, в которой уже стоял безразличный курсант в белом фартуке, держа наперевес огромную поварешку.

– Скажите, – осведомился медик, – а вы посуду хлоркой обрабатываете после каждой готовки? Меня это интересует как медицинского работника.

– Не знаю… – замялся курсант.– Я не повар, я только на раздаче.

– Понятно. А вы из какого училища будете?– серьезно, будто собирался взять информацию на карандаш, продолжал медик.

– Из КВИРТУ (Киевское Высшее Инженерное Радио Техническое Училище), а че?– курсант медика, похоже, не испугался.

– Да ниче! – парировал тот. – Вот выйду отсюда, и рапорт накатаю, о несоблюдении санитарных норм. Второй день на тарелках старый жир нахожу!

– Какой еще жир? – возмутился курсант.– Делаем все как положено!

Над ухом медика склонился разведчик и что-то таинственно прошептал.

– Ладно, разберемся! – пообещал медик и, взяв миску с борщом, отошел к столам.

Курсант открыл, было, рот, чтобы сказать ему в след какую-то дерзость, но тотчас замолчал и завертел головой. Он явно не понимал, почему вдруг около раздачи стало намного светлее, и почему это вдруг танкист как-то преувеличенно усердно заправляет штаны и застегивает китель на все пуговицы. Он так и не понял, видимо, что произошло, поскольку больше не проронил ни слова, и, разливая по мискам борщ, как-то растерянно вертел головой по сторонам.

Отобедав, мы вернулись в камеры и вскоре работа закипела. Предчувствия капитана сбылись вполне. У него были изъяты не только ручки, но и простой карандаш с линейкой. Танкист достал из-за пазухи похищенный ватман, немного пожелтевший от времени. Он был сложен в восемь раз, и теперь танкист аккуратно, словно «свиток Мертвого моря» разглаживал его на столе. Первым делом были отобраны два художника для рисования карт-картинок. Оказалось, что и танкист и старший медик, отказавшийся при виде новой затеи бездумно убивать время под батареей, неплохо рисуют. Младший медик чертил на ватмане одинаковые прямоугольники, а прапорщик вырезал миниатюрными ножницами, входящими в комплект вынутого на свет из танкистского сапога перочинного ножика, из них карты. Карты получались размером со спичечный коробок, но все были счастливы и на том. Примерно через час была создана колода из пятидесяти двух карт.

Двое суток, оставшиеся мне для полного исправления прошли быстро. Мы сыграли во все мыслимые игры, какие только могли припомнить. Капитан по-прежнему конспектировал и наших страстей не разделял. Прапорщик заметно повеселел. Теперь оставшиеся шесть суток выглядели в его глазах не так уж страшно. Теперь он мечтал лишь о том, чтобы за последующие пару суток арестовали бы еще хоть сколько-нибудь человек.

Когда я уходил, мы сговорились, что если прапорщик будет освобождаться последним, он завернет колоду в бумагу, на которой напишет послание от всех нас, и спрячет ее где-нибудь в курилке, чтобы следующим губарям было не так тоскливо.

Освободившись, я понятно, не ринулся тотчас в бригаду тащить наряды, а пошел на автовокзал, где за бутылку дешевого вина (это тоже было частью Колиного инструктажа) получил справку, что два дня в сторону Чернигова билетов не было. До полного освобождения из этого странного неприятного мира бредовых идей и полнейшего абсурдизма, мне уже оставалось совсем немного: месяца три, при самом плохом раскладе. Но я, тем не менее, проторчал там еще четыре: армия полюбила меня куда больше, чем я ее, и не хотела отпускать, хотя и забыла, наверное, сразу же, после того, как я ступил за ворота, и отправился в обратный путь, в тот мир, откуда пришел два года назад. Теперь уже я уходил навсегда.