Вороний народ

Он поднял палец, призывая к молчанию. Его голос понизился до шепота.

– Там кто-то есть.

– Где? – спросила Фэй одними губами, и мистер Пейн указал туда, где Гиббет-лейн сворачивала на узкую лесную тропинку. Из темноты доносился звук ритмичных шагов. Чьи-то каблуки постукивали по булыжникам, приближаясь.

Только сегодня на второй пост доставили листовку под названием «Когда придут захватчики», и Берти забил голову Фэй рассказами о немецких десантниках, падающих с неба, чтобы подло атаковать пулеметами и гранатами. Сердце Фэй застучало в ушах, и она пожалела, что под рукой нет дробовика Морриса Маршалла или старого мушкетона Гарри Ньютона. Сгодилась бы даже метла.

– Кто идет? – крикнул мистер Пейн. Ответа не последовало. Фэй видела, как он сжал кулаки, когда позвал снова. – Кто идет?

Шаги становились все ближе и ближе.

6
Короткая встреча

Филомена Тич пробиралась сквозь полночный мрак леса. Большинство людей испугались бы гнетущей темноты, но ей здесь нечего было бояться. Лес – ее давний друг. Существовали только ей ведомые тропы, и теперь она шла по одной из них в деревню.

Столкновение с Шарлоттой заставило кровь миссис Тич вскипеть. Отчитывала ее за нарушение правил, будто Филомена какая-то непослушная школьница. Да как она посмела, в самом деле! Миссис Тич собиралась раскрыть Шарлотте правду, но эта высокомерная корова ясно дала понять, что помощь ей не требуется, так что пусть катится куда подальше.

Тем не менее если Шарлотта права насчет потустороннего вторжения… не стоило об этом и думать. Никто в здравом уме не осмелится открыть дверь кому-нибудь – чему-нибудь – по ту сторону. Собственный маленький казус миссис Тич произошел совершенно случайно, и она сразу же приняла меры, дабы исправить свою ошибку.

Тропинка вела к опушке леса, где деревья располагались на почтительном расстоянии друг от друга, скалы уходили в море, а небо и вода сливались в безмолвную завесу тьмы. Далеко внизу волны с шипением накатывали на галечные пляжи. Меловая дорожка дыбилась ухабами, и миссис Тич приходилось внимательно смотреть под ноги, пока она шла к Гиббет-лейн. Известь сменилась тропой, а затем дорогой, вымощенной булыжником. Каблуки Филомены цокали по камню.

Она не виновата во вторжении. Не имеет к нему никакого отношения. Да, однажды она поступила неправильно, но причиной тому послужили траур и любовь. В ее действиях отсутствовал злой умысел. Ей известно, что она нарушила правила, но они были несправедливы, и она все еще горевала, желая только…

– Кто идет? – проревел голос из темноты.

– Матерь божья, – миссис Тич схватилась за грудь. Очнувшись от гневного оцепенения, она обнаружила, что покинула пределы леса и оказалась в конце Гиббет-лейн. Две тени в шлемах ПВТ прижались друг к другу в темноте. Одна значительно возвышалась над другой. Знакомые очертания дружелюбного торговца табаком и сладостями. – Фредди? Фредди Пейн, это ты? Чуть не довел меня до сердечного приступа, болван.

– Ой, простите, миссис Тич, – крикнул он, сдвинув шлем назад. – В наше время чрезмерная осторожность не помешает. Надеюсь, я не сильно вас напугал.

– Напугал, Фредди? Напугал? Я думаю, ты отнял у меня десять чертовых лет жизни. Желаю вам обоим спокойной ночи. – Она уже собиралась идти домой, когда раздался другой голос.

– Могу я узнать, что вы делали на улице в столь поздний час, миссис Тич?

Филомене потребовалось некоторое время, чтобы распознать, кому принадлежит голос.

– Фэй? Фэй Брайт? – Миссис Тич закусила губу, чтобы не выпалить: «Я как раз о тебе говорила». Вместо этого она подошла на шаг ближе к юной девушке, чье лицо в бледном лунном свете казалось голубым. – Ох, посмотри на себя, ты вносишь лепту в общее дело. Как очаровательно. Вдохновляешь девушек во всем мире. Что ж, становится прохладно, так что я пойду сварю какао и…

– Прошу прощения, миссис Тич, – упорствовала Фэй, – но вы не ответили на мой вопрос.

«Прямо как ее мать», – подумала Филомена. Кэтрин Уинтер вечно не знала, когда следует держать язык за зубами. Всегда задавала неуместные вопросы. Постоянно везде лезла и совала нос куда не надо. Одна из множества причин, почему она нравилась миссис Тич.

– Мы обязаны сообщать о любом подозрительном поведении, – продолжала Фэй. – И чья-то прогулка по лесу посреди ночи может быть расценена как подозрительная, сами понимаете. Без обид.

– И не думала обижаться, юная леди. А теперь, если вы не возражаете, на улице морозно и…

Мистер Пейн преградил ей путь.

– Будьте добры, ответьте на вопрос, миссис Тич, – сказал он.

В юности она играла множество ведущих ролей в Обществе любительского драматического искусства Вудвилла и получала высокие оценки в приходской газете, но прошло почти три десятилетия с тех пор, как она в последний раз ступала на сцену, поэтому Филомена приятно удивилась тому, с какой легкостью смогла воззвать к былым театральным способностям. Она разразилась такими рыданиями, что в Уэст-Энде ей бы аплодировали стоя.

– Куда бы я ни посмотрела, везде вижу его, – выдавила она между всхлипами. – Мне просто нужно было выйти из дома, хотя бы ненадолго. Там слишком много воспоминаний.

– Ох, мне так жаль, миссис Тич. – Фэй поспешила к ней и взяла ее за руку. – Сколько времени прошло? Три месяца?

– Три месяца, три недели и два дня, моя дорогая, – шмыгнув носом, ответила миссис Тич. – Но мы должны двигаться дальше, так ведь? В мире существуют заботы поважнее, чем я и мой Эрни.

Филомена воспользовалась возможностью рассмотреть девушку поближе. За этими большими стеклами очков скрывался острый ум. Шарлотта ошиблась, списав девушку со счетов. Миссис Тич хотелось задать юной Фэй Брайт множество вопросов, но мистер Пейн подхватил вдову под локоть и повел по направлению к дому.

– Пойдемте, миссис Тич, – сказал он своим низким, размеренным голосом. – Мы проводим вас до порога.

– О, вы слишком добры, – ответила она. – Что бы мы делали без таких храбрецов, как вы, присматривающих за нами?

Миссис Тич позволила отвести себя домой, словно инвалида, но, оказавшись среди родных стен, она хлопнула в ладоши и с новой решимостью направилась на кухню, дабы приготовить какао. Она щелкнула выключателем, и тут же с улицы раздался голос:

– Погасите свет!

7
Слет вороньего народа

Облака словно бурлили изнутри, а вспышки молний отбрасывали длинные тени, скользящие по лесному покрову.

Безмолвным силуэтом Крэддок проскользнул между деревьями на опушке леса, проверяя расставленные силки. Заяц в обмен на котелок. Или, быть может, на одну из кружек? С тех пор как ввели нормирование продовольствия, он загребал деньги, промышляя на черном рынке. Когда мяснику разрешалось выдавать вам лишь несколько унций мяса каждую неделю и вы уже не могли видеть оладьи с солониной, кролик или заяц могли стать очень желанным разнообразием, и в деревне находилось много желающих заплатить за них сверх меры.

Крэддок засунул зайца в мешок и перекинул его через плечо, все еще кипя от злости из-за того, как с ним разговаривали в пабе. Напыщенные старые пердуны, как звонарь Ходжсон, эта болтливая маленькая стерва Фэй, и ведьма Шарлотта. К черту их. Они могли вести собственную игру. Он же придерживался своей.

Арчибальд прошел мимо барсука, лакавшего воду из пруда. Очередная вспышка молнии осветила скопление амбаров на ферме Ньютона. Внутри мерцал свет лампы, и браконьер задался вопросом, что, черт возьми, затеял Гарри Ньютон в столь поздний час. Не единожды амбары сгорали из-за забытой масляной лампы, поэтому Крэддок решил проверить. Он двигался бесшумно, покидая покров леса и пробираясь по тропинке, минуя окровавленные перья на земле в том месте, где лисица набросилась на голубя.

Амбар принадлежал другу, но инстинкт охотника подсказывал сохранять осторожность. Услышав доносящиеся изнутри восторженные возгласы, сопровождаемые небольшим количеством аплодисментов, Крэддок замер. Он пригнулся, чтобы подойти к амбару, и голоса стали отчетливее.

– Слишком долго мы страдали под их гнетом. Больше мы не станем терпеть насмешки. – Голос принадлежал самоуверенному мужчине, будто вещавшему с трибуны проповедника. – Теперь мы свободны. – Последовала еще одна волна аплодисментов.

«Коммунисты? – задумался Крэддок. – Большевики? Нацисты?»

Он вспомнил, как прошлой зимой какой-то малый ошивался в деревне, раздавая брошюры, призывающие жителей вступить в некую фашистскую организацию. Констебль Малдун прогнал чокнутого из деревни, преследуя его на своем велосипеде и размахивая дубинкой. В Вудвилле не так часто случалась подобная ерунда, так как же кто-то заполнил амбар деревенскими революционерами? Крэддок украдкой заглянул в щель в стене постройки.

Он сумел разглядеть только ноги говорящего, стоявшего спиной к Крэддоку на возвышении из тюков сена. В окружении мерцающих масляных ламп оратор обратился к толпе из примерно двадцати человек, заполонивших амбар, но Арчибальд так и не смог увидеть ни одного лица из-за яркого света.

– Но надолго ли? – спросил все тот же голос. – Они захотят отобрать ее у нас, братья и сестры, да, захотят. Как долго мы сможем оставаться свободными?

Крэддок попятился и поспешил к передней части амбара, дабы лучше рассмотреть происходящее.

– Нам следует покинуть это место, – послышался изнутри женский голос, – и отыскать новый дом, который мы сможем назвать своим.

– Нет. Это наша земля, – возразил другой голос.

– Да, братья и сестры, – произнес главный оратор. – Мы охраняли эту землю, и она по праву принадлежит нам. Мы должны забрать и сберечь ее.

Крэддок решил, что с него хватит, и ворвался внутрь, распахнув дверь амбара.

– Что, черт возьми, такое…

Но тотчас утратил дар речи, когда все присутствующие повернулись к нему.

Некоторые представляли собой безликие связки соломы под низко надвинутыми шляпами, у других были грубые матерчатые лица с желтыми клювами, напоминающие черных дроздов, большинство же имели мешковину с пуговицами и стежками вместо глаз и рта. Каждый из них – живое воплощение кошмара.

Пугала.

Ожившие, двигающиеся, говорящие пугала.

В душе Крэддок был простым человеком. Охотник, познавший цикл жизни и смерти, ему были хорошо знакомы законы матери-природы и то, насколько суровой и неумолимой она может быть. Но у него не хватало воображения, чтобы осмыслить то, что предстало перед ним. Поэтому он проигнорировал тот факт, что разговаривал с полным амбаром пугал, и продолжил гнуть свою линию, приказывая им убраться с частной территории.

– Это… это амбар Гарри Ньютона. Что вы…

– Я знаю этого мужчину, – из толпы выступило одно из пугал, обвиняюще тыча пальцем в Крэддока. Вместо головы у него был мешок, а тело было облачено в красное платье в мелкую клетку. Пугало плотнее закуталось в шаль, уставившись глазами-пуговицами на создание, стоявшее на тюках сена.

Голова оратора напоминала тыкву, но этого никак не могло быть взаправду, у людей не бывает голов в форме тыквы. Хотя эта действительно была похожа на нее.

– Говори, сестра Сьюки, – приказал Тыквоголовый.

– Я видела его по ночам, – сказала Сьюки, ее вышитый крестиком рот двигался в такт словам. – Он браконьер. Ловит зайцев, кроликов и многих других. Его имя Крэддок. Уилфред Крэддок.

– Уилф? – Крэддок не думал, что возможно еще сильнее сбить его с толку, но теперь эта особа приняла его за его дедушку. Такого же браконьера, как и сам Арчибальд, но давно умершего и погребенного.

– Ему нельзя доверять. Мы не можем дать ему уйти, он предаст нас, говорю вам, – сказала Сьюки, хватая Крэддока за руку.

Он отпихнул ее, но она снова его схватила, однако браконьер ни одной женщине не позволял касаться себя подобным образом и потому ударил Сьюки наотмашь по лицу.

Голова ее развернулась так сильно, что теперь смотрела в другую сторону. Он сломал ей шею? Кровь Крэддока прилила к лицу, и он приготовился пробиваться к выходу.

Послышался скрип. Сперва он подумал, что это дверь сарая, но звук больше напоминал скрученное до предела дерево, и Крэддок с леденящим ужасом смотрел, как голова Сьюки медленно поворачивается к нему лицом.

Возможно, Крэддоку и не хватало богатого воображения, но он начинал кое-что понимать, и ему не нравилось то, что он видел.

– Я… Я вас не знаю, – сказал он, пятясь, – и это меня не касается.

Пугала окружили его, продолжая приближаться.

– Я никому ничего не скажу, – выкрикнул он, злясь на себя за дрогнувший голос. – Вы можете мне доверять. Ни слова не скажу. Спросите обо мне у местных. Все в деревне меня знают.

Круг пугал сжимался вокруг него. Некоторые из них протянули руки, поглаживая его длинное пальто.

– Действительно? – спросил человек с тыквой вместо головы. – Знают как браконьера? Вора? Ты общаешься с преступниками? Увлекаешься темными искусствами? Якшаешься с ведьмами?

– Ведьмами? – Крэддок отмахнулся от рук. – Не желаю иметь с ними ничего общего.

– Но ты о них знаешь? – Треугольные глаза Тыквоголового каким-то образом сузились. – Расскажи мне. Назови имена. Подскажи, где их найти, и можешь идти по своим делам.

– Вот как? – Крэддок ощетинился. – Большинству местных нельзя доверить даже завязывание шнурков, и я не имею дел с теми, кто называет себя ведьмами и прочей подобной чепухой, но ни одну из них я вам не выдам, сэр. Если вы думаете, что какой-то болван с тыквой на голове может указывать мне, когда я могу идти заниматься своими делами, то вы ошибаетесь. – Арчибальд отбросил мешок с мертвым зайцем и сжал кулаки. – Теперь, если вы закончили, можете убираться, пока я…

Он заметил легкий кивок Тыквоголового за секунду до того, как пугала бросились к нему. Крэддок упал на колени, когда их руки в перчатках схватили его с силой, которая застала его врасплох. Одно существо удерживало браконьера за воротник, заставив опустить голову. С ревом, вырвавшимся из самого нутра, Крэддок вскинул руки, отбросил пугала назад и вырвался на свободу. Еще двое попытались преградить ему путь, но он ударил одного и оттолкнул другого в сторону, а затем поспешил к двери амбара и выбежал в бурю.

Успев сделать несколько шагов, он услышал позади себя крики, и пугала высыпали из сарая, устремляясь за ним. Охота началась.

Крэддок бросился в гущу леса, петляя между деревьями. Дождь прекратился, хотя молнии все еще сверкали, а гром сотрясал воздух. Он осмелился оглянуться на своих преследователей.

Пугала двигались быстро, нещадно приближаясь, их бескостные нечеловеческие конечности вращались с бешеной скоростью.

Крэддок споткнулся и рухнул в канаву. На мгновение его ослепила вспышка белого света, когда затылок ударился о камень. Ему оставалось только барахтаться, цепляясь за любую опору, дабы выкарабкаться из канавы, когда веселое пугало с сияющей улыбкой прыгнуло на него, нанося шквал ударов по голове.

Браконьер отпихнул противника и поднялся на ноги, но в бой вступили еще два пугала, осыпая Крэддока неуклюжими, дикими и яростными ударами.

Он знал, как драться в пабах, на улице и по правилам Куинсберри^[13], но не представлял, как оказывать сопротивление безжалостному безумию пугал. Бесстрашные и жестокие, они вновь сбили его с ног. Поле зрения Крэддока заполнило лицо из мешковины, принадлежавшее веселому пугалу, хихикавшему, точно сумасшедший.

Арчибальд неловко приземлился на землю, и что-то ткнулось ему в ягодицы. Он знал, что это такое и как оно могло помочь, и пытался игнорировать бесконечные удары, потянувшись за коробкой в заднем кармане.

Веселое пугало дернуло головой, когда спичка чиркнула по фосфору, но было уже поздно – пламя лизнуло его лицо. Пугало взвыло, пытаясь потушить огонь. Остальные хотели помочь, но поспешили назад, испугавшись пламени.

Крэддок похромал в темноту. Веселое пугало осталось позади, вслепую мчась горящим шаром между деревьями и завывая, словно банши.

8
Голиаф испугался низколетящих «Спитфайров»^[14]

Фэй не могла сказать с уверенностью, во сколько она наконец добралась до дома прошлой ночью, но было далеко за двенадцать, поскольку отец уже спал. Ей потребовалось еще больше времени, чтобы заснуть; голова гудела, полнясь причудливыми откровениями прошедшего дня. Когда она проснулась к завтраку, отец уже ушел, оставив на кухонном столе записку:

Голиаф испугался низколетящих «Спитфайров». Пошел вытаскивать его из канавы.

Голиаф – жеребец пивоварни, дружелюбный гигант, дважды в неделю доставлявший в паб телегу, нагруженную пирамидой пивных бочек. Он был послушным малым, который обожал яблоки и морковь и пугался всех самолетов, снующих туда-сюда с аэродрома. Убежать в поле, расплескивая на ходу бочки с элем, – обычное для него дело. Фэй знала, что отцу необязательно помогать вытаскивать Голиафа из канавы. Просто он решил избегать ее. По крайней мере, пока не решит, будто дочь забыла все упоминания о том, что ее мать была замечена в сговоре с ведьмой.

Но если он полагал, что Фэй собиралась оставить сей факт без внимания, то сильно ошибался.

Она проглотила овсянку, закончила с делами по дому, затем, утратив остатки терпения, запрыгнула на велосипед. Ей нужно было допросить ведьму.

Мчась по деревне, Фэй рассекала колесами велосипеда лужи, оставшиеся после ночной бури. Вудвилл сиял в лучах утреннего солнца. Постройки эпохи Тюдоров склонялись над крытыми соломой домиками и мощеными улицами. Красные, розовые, белые и сиреневые петунии кучковались в подвесных корзинах возле каждой входной двери. Даже огрехи военного времени – мешки с землей на каждом углу, ведра с песком и водой, приготовленные на случай возгорания, заклеенные крест-накрест скотчем окна – после прошлой ночи казались странно обыденными и успокаивающими.

Мясник и пекарь уже приступили к работе, и жители деревни упорядоченно выстроились в очередь с продуктовыми книжками в руках. Фэй улыбнулась и помахала знакомым лицам, то есть всем. В любой другой день она бы остановилась, чтобы поболтать, но сегодня утром у нее была миссия, а коттедж Шарлотты был спрятан глубоко в лесу, что предполагало долгую поездку до конца тропы, а затем еще более долгую прогулку.

В конце Вуд-роуд Фэй увернулась от вереницы школьников в противогазах, следовавших за своим учителем на тренировки по воздушной тревоге. Именно тогда она заметила белую лошадь и телегу Дорис Финч, которая сворачивала с дороги к выезду из деревни.

Дорис жила в коттедже на углу Оллхоллоус-лейн. После кончины мужа, Кенни, она взяла на себя заботы о доставке молока. В деревне Дорис очень любили. Она всегда приезжала вовремя и в любую погоду дарила жителям бодрую улыбку. Чего нельзя было сказать о Кенни, который вел себя грубо и с покупателями, и со своей семьей. Было бы жестоко заявлять, что внезапная смерть Кенни от пневмонии две зимы назад – лучшее, что случилось с Дорис, но невозможно отрицать, что с тех пор, как они похоронили его на кладбище при церкви Святой Ирины, ее походка обрела легкость.

Их сын Герберт, прекрасно смотревшийся в военно-морской форме и лихо сдвинутой набекрень фуражке, ехал в повозке и пролистывал спортивные страницы «Дейли Миррор». Фэй вспомнила историю, о которой накануне упоминал мистер Пейн, и с новой силой налегла на педали, дабы догнать семью Финч.

– Доброе утро, Герберт, – крикнула она, петляя за повозкой. Пустые бутылки звякали друг о друга на особо ухабистых местах.

Парень опустил газету и улыбнулся, у него отсутствовал один зуб.

– Фэй Брайт, собственной персоной. – Это была не совсем та беззаботная улыбка, которую он демонстрировал, отправляясь на войну прошлой осенью, но в ней все еще проглядывался бодрый настрой. Он был всего на два года старше Фэй, но выглядел совсем взрослым в своей форме. – Как поживает твой старик?

– Да с ним все в порядке, – сказала Фэй, по инерции вставая на педали. – Значит, тебя отпустили в отпуск на берег?

Улыбка Герберта слегка померкла.

– Всего на пару дней. Сейчас как раз возвращаюсь. Мне нужно успеть на поезд.

– Папа говорил, что ты вошел в состав атлантического конвоя на большом старом линкоре. Должно быть, это захватывающе.

Улыбка Герберта осталась прежней, но он опустил взгляд.

– Моментами.

Фэй читала в газетах об ужасных сражениях, в которых участвовали атлантические конвои, и Герберт, вероятно, оказался в самой гуще событий. Она почувствовала, что пора сменить тему.

– Вчера вечером у нас с мистером Пейном завязался занятный разговор, – сказала она.

– А, да? Как там здоровяк?

– Все тип-топ, не жалуется. Мы патрулировали улицы прошлой ночью, и он упомянул, что по пути сюда ты видел нечто странное из окна поезда.

– О, ради… – Герберт сложил газету и повернулся к матери, управлявшей повозкой. – Мама, ты уже всем растрезвонила в этой чертовой деревне?

Дорис изогнула шею.

– Нечего меня обвинять. Это же ты… О, привет, Фэй.

– Здравствуйте, миссис Финч.

– Как твой папа?

– Порядок, не…

Герберт прервал любезности, огрызнувшись на мать:

– Кому еще ты рассказала?

– Не помню, Герберт, и я не знала, что это секретная информация.

– Значит, всем на свете.

– Не всем, – парировала миссис Финч, одарив Фэй дерзкой ухмылкой.

– О, прекрасно. Мне знаком этот взгляд, мама, – произнес Герберт. – Не знают только слабослышащие и мертвецы в могилах. Все решат, что я свихнулся.

– Ничего подобного, – возразила его мать. – Вы все вымотались после долгого пути, вот и все.

Фэй продолжала крутить педали, не желая отставать от повозки.

– Что ты видел, Герберт? – спросила она.

– Ничего я не видел, – ответил он, прячась за газетой.

– Пугала, – сказала миссис Финч. – Он видел людей, одетых как пугала, и у одного из них на голове была тыква. Хотя нет. Как ты тогда выразился? Не на голове. А вместо нее.

– Хватит уже, мама.

Миссис Финч добавила:

– Он сказал, что этот Тыквоголовый улыбался и махал ему, когда поезд проезжал мимо.

– Ма-ам.

– У него была маска в виде тыквы? Или смешная шляпа? – спросила Фэй.

– Нет, просто тыква, – утверждала миссис Финч. – Самая настоящая тыква вместо головы.

– Мама!

– Я просто пересказываю ей твои же слова, – настаивала она. – Он был бел, как полотно, когда я привезла его домой. Словно увидел привидение или что-то такое.

– Ничего подобного, – буркнул Герберт. – Я просто задремал и, вероятно, мне все это приснилось. И я больше никогда ничего тебе не расскажу, мама.

Повозка с молоком подъехала к развилке у подножия Фиш-Хилл, и миссис Финч направила ее к железнодорожной станции в Терфилде, соседнем городишке.

Фэй затормозила и остановилась на перекрестке.

– Пока, Герберт, береги себя, – крикнула она ему вслед. Он помахал в ответ с прежней улыбкой на устах.

Фэй схватилась за руль велосипеда, съежившись при мысли о ходячем говорящем пугале с тыквой вместо головы. Бедняге Герберту померещилось. Начать хотя бы с того, что сейчас не сезон тыкв, они созреют лишь к осеннему сбору урожая. Когда цоканье лошади Дорис затихло, на дорогу галопом выскочил другой жеребец.

Им оказался Голиаф, ведомый мистером Гловером из пивоварни и отцом Фэй, который выпятил грудь, завидев дочь.

– Значит, вы его нашли.

Она положила велосипед на землю и поприветствовала Голиафа, погладив его морду.

– Здравствуй, крепыш, – сказала Фэй, и жеребец опустил голову в знак приветствия. – Эти шумные «Спитфайры» тебя напугали? Да? Бедняжечка. Доброе утро, мистер Гловер. Папа.

– Доброе утро, Фэй, – бодро ответил мистер Гловер. Этот мужчина был столь же широк, сколь и высок, в плоской кепке и с бакенбардами. Сняв желтый шейный платок, он промокнул лоб. – Этот дуралей оказался под железнодорожным мостом. Дрожал как осиновый лист.

– Ох, благослови господь его душу, – Фэй обняла Голиафа за шею. Но он стряхнул ее, смущенный таким вниманием. – Ладно, как хочешь, – сказала она, отступая.

– Уже закончила домашние дела? – Отец Фэй поприветствовал ее более осторожно.

– Конечно. – В основном это было правдой.

– Чем планируешь заняться?

– Чем и обычно, – пожала плечами она. – Только что встретила молодого Герберта Финча.

– Уже слышала? – Губы мистера Гловера растянулись в ухмылке. – Он утверждает, что видел человека с тыквой вместо головы. Как тебе такое, а?

– Да, действительно, – пробормотала она, продолжая смотреть на отца. – Значит, вы не верите в магию, мистер Гловер?

– Нет, слишком много гнилья. Сказки для малышей. Для меня единственное волшебство – это то, как немного хмеля, ячменя, дрожжей и воды могут превратиться в пиво. Вот оно, настоящее чудо.

– Не верите в ведьм и тому подобное? – Фэй проигнорировала стальной взгляд отца.

– Э-э, нет, конечно нет, – ее собеседник замялся. Он переводил взгляд с Фэй на Терренса и обратно, чувствуя невысказанную враждебность между отцом и дочерью.

– Мистер Гловер, вы знали мою маму? – спросила она.

Терренс ничего не сказал, но слегка покачал головой.

– К… конечно. – Мистер Гловер отвечал с осторожностью, недоумевая, к чему ведет разговор.

– Была ли она… – Фэй уже готовилась задать вопрос, произнести это слово, но не сумела заставить себя. Неужели она действительно верила, что ее мать была ведьмой? Что она могла колдовать и летать на метле? Прошлой ночью, в лесу, в темноте, такая возможность казалась весьма вероятной. Но что на самом деле сделала ее мама? Написала книгу, полную причудливых вещиц. Относилась к людям с добротой. Помогла оглушенной птице. Чем больше Фэй думала об этом, тем нелепее звучало ее предположение. Потерявшись в мыслях, она почувствовала, что мистер Гловер ждет продолжения вопроса. Она моргнула, вернувшись в реальный мир, и поправила очки. – Она была… славной? – неуверенно спросила Фэй.

– О, она была очаровательной, твоя матушка, – сказал ее собеседник, хлопая себя по животу. Терренс облегченно выдохнул. – Сама доброта, невероятно мудрая и всегда с улыбкой на устах. И она помогла моей матери с ее низом, если ты понимаешь, о чем я.

Фэй не совсем понимала, но позволила мужчине продолжить.

– Конечно, многие считали ее ведьмой, но я в это не верю.

В мгновение ока произошли четыре события.

Терренс посмотрел на мистера Гловера так, словно готовился сразить его наповал одним только взглядом.

У Фэй бешено заколотилось сердце.

Рассекая небо, над их головами строем пронеслись три «Спитфайра».

И бедняга Голиаф, испуганно заржав, взвился на дыбы и понесся по Терфилд-роуд.

– Проклятие! – взревел мистер Гловер, пускаясь в погоню. – Эти штуковины – чертова угроза, – крикнул он, устремляясь прочь.

Терренс колебался, разрываясь между тем, чтобы помочь мистеру Гловеру и предостеречь дочь.

– Передай мистеру Гловеру, – сказала Фэй, – что ему, может, стоит заткнуть уши Голиафа ватой. – Она налегла на педали велосипеда и помчалась в сторону леса.