Эпос о бессмертном Ивановиче

Ощущения

поселка, что заставило пребывавшего в мучительном поиске выхода из создавшегося положения Витеньку обратиться к батюшке, прочитав молитву, изгонявшую бесов, а также эффективную против козней нечистой силы, собрав в щепоть пальцы, не успевшему осенить крестным знамением нахмурившийся лоб Нуну, как вдруг, услышав прозвучавшее угрожающе:

– Ну-ну, —

окаменевшего с простертой перед собой рукой, но хуже всего для Витеньки было то, что необъяснимая способность дочери одним взглядом превращать людей в статуи со временем не ослабела, а, наоборот, достигла такого совершенства, что, стоило подросшей Нуну выйти за ворота, как жители поселка спешили унести ноги, не испытывая желания сталкиваться на улице со странной дочерью Витеньки, которая и говорить-то толком не научилась, но даже молчавшая, насупив брови на хмуром детском личике, она представляла реальную угрозу, и, сколько ни пытался Витенька объяснить соседям, что пятиминутное окаменение для здоровья никакого вреда не несет, в качестве доказательства ставя в пример себя, ведь никому другому не доводилось так часто превращаться в статую, как ему, Витеньке никто не верил на слово, и продолжая заниматься воспитанием Нуну, решив, что нет ничего лучше проповеди, которая, как вода – и камень точит, с неиссякаемым энтузиазмом взывая к родственным чувствам дочери или обращаясь напрямую к ее душе, в своем старании он однажды так преуспел, что был грубо оборван Нуну, сдвинув брови, предупредившей голосом, не предвещавшим ничего хорошего:

– Уйду к бабушке, —

и, так как ее намерения показались Витеньке самыми серьезными, заперев Нуну в кладовой, на протяжении дня передвигаясь по дому на цыпочках, Витенька и Люсенька надеялись в каждом скрипе и шорохе услышать нотки раскаяния готовой к переговорам дочери или хотя бы вздохи, свидетельствующие о ее нравственных терзаниях, но сломить дух Нуну никому не было дано, и когда на следующее утро, открыв двери кладовой, Витенька объявил Нуну, что она свободна и если ей наплевать, что будет с отцом, матерью и родными сестрами, то может идти к бабушке, покинув место заключения, быстро собрав вещи и забыв попрощаться с отцом и матерью, Нуну ушла к Ефросинье Ивановне, проживавшей в одиночестве на другом конце поселка в обнесенном дощатым забором старом, но еще крепком доме недалеко от моря, шум прибоя которого все лето раздавался в распахнутых настежь окнах, оставив Витеньку в таком подавленном расположении духа, что до конца дня он не произнес ни слова, а его выражению лица позавидовали бы мученики на картинах маньеристов, и только вечером за ужином, нарушив тягостную тишину, Витенька счел нужным указать Люсеньке, что в рагу с кабачками слишком много масла, а чеснока, так получилось, – слишком мало, да и перца для вкуса не мешало бы добавить, произнеся эти слова не в упрек, а лишь для того, чтобы смягчить царящую в доме напряженную атмосферу, и не дождавшись ответа от Люсеньки, предпочитавшей в большинстве случаев хранить молчание, хотя масла в рагу она не клала вовсе из диетических соображений, уставившись в одну точку, Витенька начал говорить, сперва без энтузиазма, с неохотой выдавливая из себя слова, а затем, постепенно войдя во вкус, он не умолкал до вечера, пытаясь доказать Люсеньке, что все выпавшие на долю человека трудности – тяжкий крест, который каждый должен нести с верой, что худшее позади, и что небесам виднее, кого и за что наказывать, а человеку ничего не остается, как принимать дарованное ему свыше как благо, а когда месяцем позже Мария и Виктория, последовав примеру Нуну, ушли жить к Ефросинье Ивановне, чтобы утешить слегшую от пережитого стресса супругу, расхаживая по комнате из угла в угол, Витенька с вдохновением излагал на протяжении двух часов монотонным, как у праведников, голосом, что для девочек нет большего удовольствия, чем жить возле самого моря, что нельзя с помощью насилия заставить человека принять истину, и что только став взрослыми, дочери в состоянии будут понять и оценить, как много отец и мать для них сделали, и под конец монолога указав пальцем в потолок, Витенька с особенной торжественностью произнес:

– Нет ничего в этом мире явного, что не было бы тайной, —

и, переведя затянувшуюся проповедь из философской и религиозной плоскости в бытовую, заключил:

– У Ефросиньи Ивановны невыносимый характер, поэтому девочки очень скоро вернутся домой, —

и хотя по распухшему от слез лицу Люсеньки невозможно было определить степень ее согласия с приведенными Витенькой доводами, ее молчание, прерываемое глубокими вздохами, он воспринял как доказательство правоты всего им сказанного, тем более, что за пятнадцать лет супружеской жизни она уже привыкла к тому, что от себя лично он никогда ничего не говорил, а лишь излагал собственную точку зрения на заключенную в религиозных источниках мудрость, настолько повлиявшую на самого Витеньку, что, когда на следующий год Нуну пошла в школу, где она быстро снискала недобрую славу дерзким поведением и грубостью по отношению к учителям, прогулами и двойками по многим предметам, притом что никто из учителей никогда ни о чем ее не спрашивал, вызванный в школу, Витенька поразил коллектив педагогов тем, что, выслушав поступившие в адрес Нуну нарекания, вместо того чтобы пообещать принять к дочери надлежащие меры, он неожиданно порекомендовал жалобщикам учиться терпению у Сухомлинского и Песталоцци, а если этого недостаточно, то вспомнить мудрые слова Ницше: ”Все, что меня не убивает, делает меня сильней”, и никто не счел нужным ему возразить, а единственным, кто не внял советам Витеньки, оказался директор школы Мафусаилов, пригласив Нуну к себе в кабинет, не успевший предупредить нерадивую ученицу об угрозе быть отстраненной от занятий, как, перебив его на полуслове —

– Я отдельная, —

Нуну ушла, так громко хлопнув за собой дверью, что стрелки на настенных часах, всегда показывавших точное время, замерли, и в наступившей тишине стало слышно, как по коридорам школы разгуливает эхо, услышав которое, директор школы подошел к распахнутому окну и, не в силах отвести взгляд, утонувший в голубой дымке, сливавшейся на горизонте с морской далью, заметив кажущийся невесомым в солнечных бликах одинокий парус, неожиданно пробормотал:

– Как будто в бурях есть покой, —

и хотя рассуждения Витеньки о закономерности всего в этом мире происходящего некоторым казались риторикой, а кое-кому – обычной болтовней, не требующей от человека большого ума, во многом он был прав, ведь нескрываемое презрение к образованию, демонстрируемое Нуну, привело к тому, что, когда ей исполнилось шестнадцать лет и обращенная к улице часть окружавшего дом Ефросиньи Ивановны забора была исписана адресованными Нуну пылкими признаниями в любви, отвечая на самые дерзкие и страстные послания короткими ругательствами, обычно состоявшими из одного слова, она не могла обойтись без грамматических ошибок, но никому в поселке и в голову не приходило обращать внимание на подобные вещи, кроме Ивановича, однажды прочитавшего всю переписку, не содержащую тайн для общественности, и, подобрав валявшийся на тротуаре мелок, исправившего букву “е” на букву “и” в слове «прЕдурок», а рядом – букву “а” на букву “о” в слове “кАзел”, и хотя с годами надписи на заборе поблекли, а затем, смытые дождями, и вовсе исчезли, количество поклонников Нуну неумолимо росло – превратившись в красавицу, она становилась все больше похожа на неприступную крепость, с равнодушием и легким отвращением пресекая все попытки подобрать ключ к ее сердцу, не делая исключений ни для кого из роя суетившихся вокруг нее поклонников, среди которых самым настойчивым был владелец рыбных заводов, трижды приезжавший в Афродитовку с предложением руки и сердца, но, не добившись благосклонности Нуну, не утративший энтузиазм, а, стремясь любой ценой достичь цели, вступивший в сговор с Марией, пообещав неудавшемуся ухажеру поддержку, посоветовавшей тому доказать поступками свои чувства, а так как владелец заводов был деловым человеком, отвечавшим за свои слова, с приходом весны он пригнал в Афродитовку бригаду строителей с техникой, после отъезда которых – еще не закончилось лето – в саду Ефросиньи Ивановны сверкал окнами и блестел свежей черепицей новый двухэтажный дом, напоминавший дворец, переезжать в который Ефросинья Ивановна отказалась, заявив, что "в этом доме она прожила всю жизнь и на этой кровати она умрет", и обложившись лекарствами от давления, переключая с помощью пульта каналы телевизора, Ефросинья Ивановна вдруг почувствовала себя настолько плохо, что пришлось вызывать “Скорую”, а когда немногим позже Ефросинья Ивановна открыла глаза, с удивлением она обнаружила себя в незнакомой комнате, заполненной чужими запахами и звуками, хотя люстра на потолке была прежняя, и мебель, и кресло, и висевшая на стене картина с изображением набегавшей на берег морской волны, а главное – скрипучая, но все еще надежная кровать, и, сделав вид, что ничего особенного не произошло, не желая ни с кем вступать в разговоры, до вечера она не покидала комнату, а только на дворе стемнело, в распахнутые окна повеяло свежестью, над садами зажглись звезды и чуткий к каждому звуку ночной воздух передавал на значительное расстояние разговор двух собак, живя по разные концы поселка, обменивавшихся отрывистыми фразами, спустившись по лестнице, отворив дверь и выйдя в сад, не найдя старого дома, в котором она прожила всю жизнь, только теперь Ефросинья Ивановна догадалась, что означал странный шум, беспокоивший ее, дремавшую после уколов, и от внезапной мысли, что прошлого не вернуть, и все, что было ей дорого, осталось в воспоминаниях, Ефросинья Ивановна зашаталась, ноги ее подкосились и, как поваленный ураганом дуб, она бы рухнула на землю, если бы ее не подхватила выскочившая в одной ночной рубашке Мария, усадив бабушку на теплые ступеньки нового дома, начавшая набирать на мобильном “Скорую”, но остановленная Ефросиньей Ивановной, придя в себя и вслушиваясь в звенящую цикадами южную ночь, с мечтательными нотками в голосе произнесшей:

– Жить хочется, —

и, несмотря на то, что обладавшая сильным характером Ефросинья Ивановна не выставляла на показ недовольство случившимся, тем более, что в новом доме были все условия для комфортного проживания – просторная гостиная, несколько спален, детская комната, большая кухня с встроенной мебелью, на всех окнах солнцезащитные стеклопакеты с зеркальным напылением, паркетные полы, вместительные кладовые, на каждом этаже ванные комнаты с сушилками, автономное отопление и даже то, о чем она прежде мечтать не могла, – нагонявшие в дом прохладу тихо жужжавшие кондиционеры, последствия переезда еще долго сказывались на ее настроении, и, чтобы сохранить душевное равновесие, проводя большую часть времени у телевизора, не выпуская из рук пульт, Ефросинья Ивановна так пристрастилась к сериалам, праздничным концертам, разным ток-шоу, новостям и рекламе, благодаря которой она узнала много нового, что, считая себя человеком современным, заинтересовавшись все чаще звучавшими с экрана телевизора новыми словами – «бартер», "секс" и "шопинг”, смысл которых ей был не ясен, обратившись за консультацией к Марии, раздосадованная ответом, Ефросинья Ивановна заявила тоном, не терпящим возражений, что нормальному человеку бартер не нужен, а для секса есть более подходящее слово, и услышав, как Мария, не пытаясь спорить, обронила что-то невразумительное насчет секса в интернете, не став вникать в детали, Ефросинья Ивановна отмахнулась:

– Обойдемся без интернета, —

а на другой день узнав от Нуну, что интернет давно проник в их дом и Мария по ночам переписывается в соцсетях с многочисленными поклонниками, проворчав:

– На старости лет спокойно умереть не дадут, —

Ефросинья Ивановна взяла паузу и, тяжело вздохнув, с уверенностью добавила:

– Нормальных женихов в интернете не найдешь, —

и вряд ли кто-то мог бы оспорить ее слова, потому что по фото нельзя судить о человеке, тем более делать о нем выводы, в чем Мария давно убедилась, и как бы не забрасывали ее поклонники бесконечными комплиментами, признаниями в любви и обещаниями носить на руках, как бы не разочаровывали они ее своей глупостью, хамством или навязчивым поведением, в стремлении ко всему в жизни идеальному она доверяла лишь собственной интуиции, на любой вопрос отвечавшей “да” или “нет”, хотя иногда интуиция тянула с ответом, например, как в тот раз, когда, вернувшись с работы к полуночи, перед сном поглощенная завязавшейся перепиской с поклонником, создававшим впечатление серьезного человека, или Марии просто хотелось в это верить, не обратив внимание на приглушенный звук мотоциклетного мотора, а следом – недовольный скрежет запираемых ворот гаража, она вздрогнула, услышав внезапно раздавшийся прямо над ухом голос Нуну:

– Кажется, у кого-то крыша поехала, —

и, не дав Марии опомниться, добавив:

– Отдохни, —

выхватив из рук сестры ноутбук, удалившейся, оставив Марию окаменевшей, а наутро, решив объявить войну Нуну, наглость которой превзошла все границы, Мария строила планы, как привлечь в союзники родственников, но, не получив моральной поддержки от Витеньки и Люсеньки, считавших, что Марии не стоит конфликтовать с Нуну, недостатки воспитания которой всем хорошо известны и изменить здесь ничего уже нельзя, разочарованная, почувствовав, что значит быть обреченной на одиночество, уехав на работу, на протяжении дня она не отвечала на звонки, но, поскольку время имеет свойство быстро залечивать душевные раны, купив новый ноутбук, своим появлением в соцсетях Мария порадовала многочисленных поклонников, сравнивавших ее с богиней и определивших по фотографиям Марии, что в ее глазах есть что-то ангельское, наполненное божественным светом, идущим из недр души, и это было чистой воды правдой, ведь, несмотря на нападки со стороны Нуну, от которой она с раннего детства доброго слова не слышала, в старании хранить во всех жизненных ситуациях душевное равновесие и не поддаваться эмоциям Мария достигла таких высот, что, удивляясь собственной выдержке, она ничуть не обиделась на Нуну, когда та, конфисковав принесенную Марией с рынка клубнику, не оставив на пробу хотя бы одну ягодку, преисполненным цинизма голосом заметила сестре:

– Жрать нужно меньше, —

но что еще можно было ожидать от Нуну, если в таком же пренебрежительном тоне она говорила со всеми, делая исключение только для Витеньки, которого она игнорировала, не считая отца за человека, достойного ее снисхождения, по этой причине однажды, вместе с Люсенькой приехав навестить Ефросинью Ивановну, застав во дворе возившуюся с мотоциклом Нуну, поинтересовавшись, где Мария, Витенька был уверен, что, поглощенная своим делом, Нуну в ответ не издаст ни звука, и каково было его и Люсеньки удивление, когда с присущим ей высокомерием Нуну холодно ответила:

– Понятия не имею, где эта "гламурная курица", —

застав врасплох Витеньку, так обрадовавшегося неожиданному вниманию к себе со стороны дочери, пребывавшей в хорошем настроении, что, пользуясь случаем, он попытался донести до ее сознания в абстрактных выражениях некоторые вещи, которые ей следовало бы знать, как человеку, считавшему себя в достаточной степени цивилизованным, но, оборванный на полуслове не терпевшей проповедей Нуну:

– Хватит лирики, —

осекся, заметив что-то вроде нимба, сиявшего над головой Нуну, и, недолго пробыв с визитом у Ефросиньи Ивановны, перед тем как уехать, Витенька успел набрать Марию, в расслабленной позе на диване у себя в кабинете разглядывая журнал слушавшую приятную музыку и отца, с улыбкой вспоминая состоявшийся у нее часом раньше разговор с женихом, закончившийся легким и безболезненным расставанием, но такое часто с ней бывало, ведь никто в этой жизни не застрахован от ненужных встреч, а вечером – Мария еще не вернулась с работы – уложив Офелию спать, Ефросинья Ивановна, прильнув к телевизору, смотрела ток-шоу, обещавшее перерасти с минуты на минуту в драку между не поделившими наследство матерью и дочерью, демонстрировавшими готовность к поединку, точно боксеры-профессионалы на утреннем взвешивании, как вдруг в распахнутые окна ворвалось утробное рычание проснувшегося во дворе мотоцикла, выехав за ворота, взревевшего где-то на окраине поселка всеми лошадиными силами и, захлебываясь от ярости, помчавшего догонять мелькавшее в макушках кипарисов заходящее солнце, а когда в сгустившихся сумерках стали выглядывать по всему небосводу звезды, на пустынном берегу, заглушив мотор, сняв шлем, рассыпав по бронзовым плечам вьющиеся локоны, сбросив одежду, только Нуну ступила на игравшую с волнами лунную дорожку, как заключив в свои объятия Нуну, вокруг нее завращалась огненными змеями живая и могущественная стихия, покалывая мириадами светящихся искр, точно пытаясь растворить ее тело в собственной плоти, и это волнующее ощущение слияния с божественной силой, дарующей неограниченную свободу действий и возможностей, настолько впечатлило Нуну, что, вернувшись домой, вместо того чтобы ответить игнорирующим молчанием на предложение Марии выложить фото Нуну в интернете, изменив привычке, она небрежно бросила сестре: "тебе надо – ты и выкладывай", и каково было удивление Марии, когда среди огромного количества желающих познакомиться с Нуну мужчин она обнаружила некоторых своих поклонников, немедленно отправленных в черный список, и думая об одном – как предупредить Нуну, чтобы та не доверяла мужчинам, особенно тем болтунам, что предлагают ехать в Париж и, поднявшись на Эйфелеву башню, признаться в любви, не успела Мария рта раскрыть, как Нуну произнесла с холодным высокомерием:

– Дарю тебе их всех, вместе с Эйфелевой башней, —

и, не найдя достойного собеседника в лице Нуну, которой не помешало бы общение с родной сестрой, хотя и младшей, но имевшей богатый опыт в отношениях с мужчинами, Мария не сильно опечалилась, ведь, если человек не хочет развиваться, то это его личная проблема – так примерно она и объясняла работавшим в бутике продавщицам, неряшливым, одевавшимся без вкуса, вечно опаздывавшим, болтавшим по телефону, постоянно устраивавшим перекуры, путающимся в ценниках и, что всего хуже, не способным создать в бутике атмосферу уюта, праздника и эксклюзивности, в отличие от Марии, все свободное время посвящавшей развитию личности, и даже отдыхая у себя в кабинете на диване с чашечкой кофе, угощаясь шоколадной конфетой, не ленившейся просматривать статьи в журналах, беря на заметку лишь самое необходимое для продвинутого человека, мыслящего позитивно и уделявшего внимание всему новому – от веяний мод до информации о проникавших из космоса тонких энергиях и трансерфинге реальности, доказывавшем, что мысли материальны, и, хоть она была страшно занята клиентами, продажами, созданием сайтов, продолжая сниматься для рекламы, сотрудничая с каталогами одежды и модными журналами, а иногда показываясь на телевидении, где, отвечая в студии на вопросы ведущей в качестве эксперта в области высокой моды, Мария давала советы девушкам, как с помощью одежды, прически и макияжа можно создать неповторимый образ, определяющий линию поведения в отношениях с мужчинами, о важности духовного роста она помнила даже отдыхая на мировых курортах, среди которых ей больше всего нравилось в Коста-Брава, где из окна отеля открывался чудный вид на уютную бухту со спокойными водами в окружении возвышавшихся над побережьем величественных гор, сохранивших древние дольмены и развалины старинных замков, а однажды, совершив трехдневный конный тур по природным и историческим достопримечательностям Крыма, накатавшись на лошади, уставшая до изнеможения, перед тем как заснуть под открытым небом в спальном мешке, пальчиком она едва не касалась звезд в томительном предвкушении счастья, но только несведущему человеку могло показаться, что все дается ей в жизни легко, – в действительности, не так просто с утра и до позднего вечера болтать без умолку с клиентками о тряпках, вкусах, ценах, путешествиях, воспитании детей, да хоть о чем угодно, успевая при этом делать кучу разных дел, а после бесконечных фотосессий, во время которых Марии нужно было тысячу раз перед объективом камеры найти образ для каждого платья, костюма или купальника, за день перетаскав, примерив, разгладив и развесив тысячи платьев, вернувшись домой, смывая в ванной краску с лица и глядя в зеркало, у Марии не оставалось сил улыбнуться, но, как бы она не была измотана повседневной рутиной, ничего в своей жизни она менять не хотела, и даже выйдя замуж, она не бросила бы собственный бизнес, гарантировавший ей свободу от неожиданностей в будущем, ведь недаром психологи предупреждают, что на десятом году совместной жизни супруги начинают ненавидеть друг друга, хотя никакая статистика не в состоянии была поколебать уверенность Марии в том, что судьба вознаградит ее самым достойным и надежным мужчиной, и если с прежними женихами у Марии отношения по каким-то причинам не сложились, то только для того, чтобы, набравшись опыта и знаний, она безошибочно распознала человека, к встрече с которым она давно была готова, в глубине души считая себя немного эгоистичной, слегка вспыльчивой, в меру капризной и эмоциональной, но не мстительной и в считанные минуты забывавшей о нанесенных ей обидах, отвечая на бесконечные телефонные звонки, вспоминая последний разговор с очередным поклявшимся в любви женихом или разглядывая свое недавнее фото в шикарном купальнике, способное пронзить навылет не одно мужское сердце и утереть нос завистницам, не имевшим представления о том, что, помимо красоты, Мария обладала унаследованной от отца склонностью воспитывать в окружающих чувство меры, порядка и ответственности, и в первую очередь речь шла о взятой недавно на работу с испытательным сроком новой продавщице, приходившей с утра сонной как муха, вечно жаловавшейся на жизнь и, вызывая недоумение у покупательниц, позволявшей себе с побагровевшим от злости лицом орать на весь магазин в телефонную трубку, что алкоголики ей не нужны и что разговаривать здесь больше не о чем, и, рыдая навзрыд, неспособной объяснить, что произошло, но имевшей немалый опыт в делах любви Марии все было ясно как божий день, и указав с сочувствующим вздохом новой продавщице, что она просто встретила не того человека, который ей нужен, подражая отцу, таким же назидательным тоном и с тем же примерно выражением лица, разве что не закатывая к небесам глаза, Мария много и долго говорила, сама удивляясь неизвестно откуда взявшемуся у нее дару читать наставления о гармонии в отношениях, толерантности и позитивном мышлении, и полная размышлений обо всем этом, возвращаясь домой далеко за полночь, немного навеселе после выпитого на дне рождения у подруги шампанского, расплатившись с таксистом, споткнувшись на высоких каблуках и потеряв равновесие, Мария растянулась перед калиткой собственного дома, уронив набитые продуктами пакеты под ноги внезапно вынырнувшему из темноты незнакомому мужчине, пряча в тени лицо, тихо произнесшему:

– Девушка, вы упали, —

и в тот же миг исчезнувшему, растворившись в ночи, но на этом неприятности для Марии не закончились – не успела она войти в дом, почесывая со стоном ушибленную коленку, как, появившись на звук упавшей в прихожей вешалки, Нуну с сарказмом заметила сестре, что та слишком много матерится для развитого человека, каким себя считает, но от этих слов коленка у Марии лишь еще больше разболелась, и борясь с желанием ответить Нуну, что она дура, вспомнив прочитанную накануне статью в женском журнале с советами о том, как избегать ненужных разговоров, грозящих перерасти в ссору, Мария, едва заметно прихрамывая, направилась в кухню, выместив всю злость на подвернувшейся под руку сковородке, с грохотом улетевшей в мойку вместе с пригоревшими голубцами, а на следующее утро занятая приготовлением завтрака, Мария была внутренне собрана, настроившись дать отповедь Нуну, если та вздумает продолжить вчерашний конфликт, а наблюдавшая за всем происходящим в поселке Ефросинья Ивановна сидела у окна, когда раздавшийся внезапно мощный взрыв сотряс дом, и еще стекла не успели со звоном высыпаться из окон, как, вцепившись в бинокль, Ефросинья Ивановна замерла, провожая немигающим взглядом медленно поднимавшееся над двором Харчука облако черного дыма, следом за которым взметнулись языки пламени, выкидывая в небо снопы искр и угрожая переметнуться через забор, и только сам Харчук ничего этого не видел, часом раньше, закрывшись в сарае, он вчитывался в каждый абзац замусоленной брошюры, содержавшей инструкцию по сборке комплекта газобаллонной аппаратуры, и заканчивая собственноручно собранный им опытный образец установки, которая позволила бы ему сэкономить кучу денег заправляя машину обычным природным газом, перелистывая страницы, Харчук остановился на том месте, где говорилось, что природный газ гораздо легче воздуха и поднимается вверх, в отличие от сжиженного, как вдруг стены сарая исчезли, и оказавшись на небесах, разгуливая по облакам, он превратился в маленького ребенка, державшего за руку отца, терпеливо объяснявшего Харчуку, в коротких штанах вприпрыжку шагавшему рядом, почему солнце на небе такое яркое, и все то время, пока сбежавшиеся на пожар перемазанные копотью соседи и присоединившиеся к ним пожарные всеобщими усилиями тушили догоравшие развалины сарая, отброшенный взрывной волной, Харчук лежал, не подавая признаков жизни, в дымящейся на груди футболке с черным, как у трубочиста, лицом, пока за ним не приехала машина "Скорой помощи", а когда все закончилось, вернувшись домой, Нуну и Мария увидели гору сложенных у крыльца вещей и Ефросинью Ивановну, с глазами на выкате от напряжения выносившую из дома телевизор, но услышав, что пожар ликвидирован, держась за поясницу, удалившуюся принимать лекарства, поручив Марии и Нуну занести вещи назад в дом, и не дав Марии ни минуты передохнуть, буркнув: "хватит собой любоваться", Нуну показала на телевизор, а когда наступил вечер, а за ним – ночь, не имея сил на переписку в соцсетях, приняв душ, только Мария прилегла на кровать, отгоняя бессвязные мысли, как в следующее мгновение она уже плыла по реке из распустившихся цветов под украшенным алмазами небом навстречу окруженной белоснежными облаками Эйфелевой башне, посмотрев с которой вниз, она увидела море людей, признавшись друг другу в любви, выпустивших в небо вспорхнувшую стаю белых голубей, как вдруг, услышав чей-то мужской голос, будто издалека произнесший: "девушка, вы упали", открыв глаза, Мария с удивлением обнаружила, что уже полдень, и решив, что ничего особенного не случится, если она даст себе день отдыха, нежась в кровати, она позвонила в бутик, и узнав от продавщицы, бодрым голосом рассказавшей Марии, что утром продалось одно платье с отороченными строчкой карманами, а еще одна женщина, та, что покупала недавно вечернее платье на шлейках, померила ту кофточку, что висит на дальней вешалке, и хотя она оказалась ей мала и не застегнулась на животе, но ведь пуговицу можно легко переставить, соблазнившись немалой скидкой, клиентка попросила отложить кофточку и поехала за деньгами, пообещав через час вернуться, и начав день с позитивных мыслей, которые не могли омрачить ни ломота в теле, и особенно в костях, ни разносившаяся по дому вонь от вчерашнего пожара, оставившего на месте сарая Харчука жалкое пепелище, ни Нуну, не терпящим возражений тоном заявившая Марии, едва та появилась на кухне и еще даже не успела поинтересоваться, что есть вкусненького:

– Заберешь из детского сада Офелию, —

и ответив сестре улыбкой, в точности как у одной знаменитой в прошлом американской киноактрисы, которая, как было написано в глянцевом журнале, на все самые заманчивые, предложения отвечала, что меньше чем за миллион она с дивана не встанет, Мария все оставшееся время посвятила накопившимся домашним делам, и в прекрасном настроении, забрав из детского сада Офелию, Мария возвращалась домой, одаривая жителей Афродитовки и приезжих