Эпос о бессмертном Ивановиче

Красота

на будущее он уехал в Крым, чтобы привести в порядок доставшийся в наследство от умерших родителей дом, а заодно заняться поиском скифских, греческих и других сокровищ, зарытых глубоко в земле или выброшенных штормами на морской берег, до которого от дома Харчука было рукой подать, в отличие от рынка, куда он добирался на велосипеде, читая размытые дождем объявления на столбах и заборах, успевая замечать урожай в садах и не забывая здороваться с выжившей из ума старухой, часто сидевшей на стуле у автобусной остановки под раскидистым платаном, на котором во время оккупации Крыма немцы повесили ее сына, но это было так давно, что хранилось в памяти лишь немногих оставшихся в поселке старожилов, но, стоило Харчуку повернуть за автобусной остановкой направо и завидеть торгашей, как апостолы на тайной вечере, восседавших за длинным деревянным прилавком, он вспоминал слова знакомого профессора, всерьез утверждавшего, что при всем внешнем отличии от неандертальцев и кроманьонцев, считающие себя цивилизованными во всех смыслах люди, дай им волю, готовы сожрать с потрохами друг друга, а однажды, вступив в спор с торговцем, на брошенное Харчуком с сарказмом: "у некоторых людей вообще нет прогресса", лениво отмахивая веточкой мух, роящихся над разложенными кусками сала, подчеревины и вырезки, заявившим, что "есть такие нации, которые древнее неандертальцев", забыв, что по образованию он переводчик, а не философ, Харчук едва не лопнул от злости, впервые в жизни столкнувшись с таким невежеством, не сразу, но постепенно успокоившись лишь миновав выстроившиеся в ряд торговые палатки с надувными матрасами, ластами и масками для ныряния, полотенцами, косынками, плавками и кремом для загара, и оказавшись возле кафе «Парус», встретившего Харчука полинявшим тентом над столиками, за которыми два ценителя пива в неспешной манере прикладывались к наполненным янтарной влагой пластиковым бокалам, после каждого освежающего глотка провожая скучающим взглядом белевшие на горизонте теплоходы, растворяясь, исчезавшие в завораживающей взор безоблачной лазури, неудержимо влекущей к морю прибывавшие самолетом, поездом или на своих собственных колесах орды отпускников, облюбовавших вытянувшуюся полумесяцем галечную полосу, в разгар сезона кишащую телами, точно как в день высадки десанта союзных войск на побережье Нормандии, – мужчин, стоя по пояс или по грудь в море, изучавших скользящих над волнами чаек с сосредоточенным выражением лица, будто готовясь принять самое важное в жизни решение, или как если бы они уже приняли такое решение, но, внимая холодному голосу рассудка, были не до конца уверены в истинности вещей, но чаще загоравших, валяясь широко раскинув руки, будто уставшие под конец игры футболисты, нехотя отрывая головы от подстилок, чтобы оценить девушек, войдя в воду, изображавших морских богинь или принимавших солнечные ванны в грациозных, подчеркнуто небрежных или естественных позах, не обращая внимания на женщин с бычьими шеями и круглыми, как сковородки, лицами, приехавших по совету докторов подкрепить здоровье целебным воздухом, насыщенным бальзамическими морскими ионами, эфирными маслами и хвойными фитонцидами, тщательно пережевывая медленными челюстями пищу жаривших на солнце перевязанные веревочками исполинские спины, издали напоминавшие мегалитические камни с острова Пасхи, вокруг которых не утихал звонкий гомон детей в панамках, несмолкаемым радостным визгом оживлявших посвященную одним лишь удовольствиям и отдыху райскую жизнь разморенного духотой пляжа, к концу дня усеянного окурками, расплющенными пивными банками, упаковками от мороженого, пакетиками от чипсов и обрывками газет со статьями о перестройке, не обошедшей стороной Афродитовку, хотя газеты обычно доставлялись в поселок с опозданием на три дня, а иногда их не было вовсе, вынуждая не только Харчука, но и всех его соседей узнавать из телевизоров о параде суверенитетов, объявленных бывшими Советскими республиками, решившими создать собственные независимые государства, об индийском питоне, проглотившем целую деревню, о жулике, укравшем в музее скульптуру спрятав ее в штанах, об американском школьнике, застрелившем на уроке восемь человек, о странном китайце, прожившем семь лет на крыше собственного дома и не желавшем спускаться на землю, о европейской семье, решением суда подвергнутой крупному денежному штрафу за нанесение морального ущерба и ущемление прав принадлежавшего им кота, пожаловавшегося по телефону на хозяев в службу спасения, о жене, арестованной полицией в постели за отказ заниматься сексом с собственным мужем, о демократии и прогрессе, несущих всем народам мир и процветание, о встречах политиков на обнадеживающих своими результатами саммитах, о летающем в космосе телескопе, позволившем ученым измерить границы Вселенной, которая оказалась гораздо больше, чем предполагалось ранее, и это было очень важной новостью, о решении японского робота сменить пол и, основываясь на фактах собственной жизни, написать бестселлер в жанре стимпанк с продолжением, о принятом парламентом новом законе, направленном на формирование в обществе позитивных представлений об ожидаемом в недалеком будущем прогрессе, о миллиардных сделках и котировках акций, о разных знаменитостях и звездах Голливуда, зарабатывающих миллионы белоснежными улыбками, о непрекращающихся войнах, конфликтах, столкновениях, взрывах и беспорядках в горячих точках мира, торжестве демократии и неизбежности прогресса, задумавшись о котором, Харчук вступил сразу во все партии, офисы которых находились по коридору в разных комнатах на первом этаже бывшего здания библиотеки, по дороге домой заглянув к Ивановичу, застав того за сооружением коптильни для рыбы под раскидистыми ветвями навалившейся на крышу гаража яблони, Харчук поделился свежими новостями, и, повторив слова из прочитанной накануне газетной статьи, в которой утверждалось, что несущая человеку свободу западная демократия имеет очевидные преимущества перед социализмом, он был озадачен, услышав, как, отложив в сторону молоток и высморкавшись, Иванович ответил:

– Я этого не заметил, —

и закончив с изготовлением коптильни, с утра взявшись обрезать сухие ветки, в точности как было написано в купленной на почте брошюре с советами для садовода-любителя, осмотрев со всей тщательностью фруктовые деревья, Иванович заметил в заборе небольшую дырку, а в ней – выжидающе замерший кончик кошачьего носа, скорей всего, имевшего отношение к исчезновению жареной рыбы, оставленной Ивановичем в тарелке на кухне, и проводив сощуренным взглядом таявшую в безбрежном голубом небе белую дорожку, вернувшись в рыцарский замок, обретший после ремонта вторую молодость, до конца дня Иванович был занят разными делами по дому, а незадолго перед сном открыв на закладке книгу, увлекшись чтением, когда пришла пора "дать отбой", он потянулся к настольной лампе, как вдруг услышал раздавшийся в зацементированных мозгах знакомый голос:

– Читай дальше, —

и уступив бессмертию, пожелавшему узнать историю жизни немецкого танкиста, в годы Второй мировой войны оказавшегося на Восточном фронте и честно живописавшего обо всем, что ему удалось увидеть и пережить, включая смерть товарищей, ранения, плен и долгожданное возвращение домой, дочитав до конца и пытаясь уснуть, Иванович вдруг вспомнил, как давным-давно, много лет назад, перед полетами в первую смену, прислушиваясь к доносившимся со спортивной площадки неразборчивым голосам и ударам мяча, он лежал с закрытыми глазами, ощущая легкое, едва осязаемое прикосновение к лицу теплого летнего ветерка, и превратившись в невесомую пушинку, парящую между небом и землей, он не заметил, как оказался наедине с загадочными туманностями, галактиками и мириадами звезд, и завороженный струящейся с небес божественной тишиной, замерев в немом восторге, он увидел сверкавшие великолепием купола семи небес, а еще выше – миры загадочной Брахмалоки, в которых растворялись все созданные умом иллюзии, различия и сомнения, а также причины, их порождающие, а над всем этим – сиявшие в отдалении величественные и могущественные миры Бесконечного, как вдруг с небес отчетливо прозвучало: "упорствуй в собственном принципе добра", но больше Иванович ничего не расслышал, быть может, по этой причине в его личном деле, в служебных аттестациях и характеристиках, объективно отражавших летные, организаторские и другие личные качества Ивановича, такие как преданность партии, верность воинскому долгу и готовность по первому приказу командования не колеблясь выполнить самое ответственное задание, со временем появились записи: "неоднократно нарушал дисциплину", "бывает высокомерен", "замечен в пререканиях со старшими по званию" и даже – "склонен к неподчинению", но все эти мелкие происки и интриги начальства, сводившего счеты с неподдающимся перевоспитанию Ивановичем, после выхода на пенсию для него уже не имели значения, и просыпаясь по привычке ни свет ни заря, он обливался холодной водой, до покраснения обстукивал ладонями тело, поглядывая на будильник, быстро одевался и, собравшись, захлопнув за собой калитку, с термосом, завернутым в бумагу бутербродом и заведенной внутри пружиной бодрой походкой маршировал к морю встречать рассвет, вспоминать оставшееся за плечами былое и, всматриваясь в плывущие за горизонт миражи, размышлять о времени, не вытекавшем из будущего и не исчезавшем в прошлом, под мерный плеск волн и пронзительный крик барражировавших над галечным берегом чаек обдумывая предложение Харчука отправиться в путешествие по Крыму для ознакомления с историческими местами и достопримечательностями полуострова, и, так как всю зиму простоявшие в гараже без движения «Жигули» Харчука к длительным путешествиям оказались не готовы, и даже не желали заводиться, хотя свечи, как утверждал Харчук, были почти новыми и аккумулятор выдавал приличную искру, с рассветом выехав на машине Ивановича, сверяясь с дорожной картой, за лето они исколесили южное побережье Крыма с его неповторимыми пляжами и набережными, памятниками архитектуры и историческими улицами, музеями и театрами, филармониями и храмами, парками и садами, дворцами и зооуголками, заказниками и заповедниками, спрятавшимися в горах монастырями и урочищами, долинами и яйлами, реками и озерами, бухтами и заливами, водопадами и пещерами, развалинами крепостей и старинных каменных башен, морскими портами и киностудиями, проигнорировав лишь "Места отдыха с детьми в Крыму", и посетив Никитский ботанический сад, осмотрев Верхний парк и насладившись видами пышных и ухоженных цветников в окружении залитых солнцем зеленых лужаек, прогулявшись дорожкой, ведущей от колоннады летнего театра к пальмовой аллее, впечатленный розарием с фонтаном и коваными арками, садом с альпийской растительностью, напомнившим Ивановичу о службе в Германии, и величественными пирамидальными кипарисами, выстроившись в ряд похожими на стартовые позиции ракет, глядя в безоблачное небо замерших в ожидании команды, спустившись в Нижний парк, облюбовав скалистый склон расположившийся на старинных террасах, связанных многочисленными лестницами и разбегавшимися в стороны тропинками, прислушиваясь к ласковому журчанию ручейков, миниатюрным водопадам и вертикальным фонтанам, резвящимся в каменных чашах и бассейнах с кувшинками, разноцветными лилиями и снующими в воде золотыми карасями, остановившись возле скульптуры мальчика, вынимающего из ноги занозу, и переведя взгляд с взявшегося неизвестно откуда кота, задрав нос и ловя шевелящимися ноздрями воздух к чему-то принюхивавшегося, на Харчука, с аппетитом жующего бутерброд с колбасой, подумав, что в Приморском парке они всегда успеют побывать, ведь лето еще не закончилось, Иванович с вдохновением произнес:

– Поехали в Массандру, —

а всего через час, надышавшись винным духом, витавшим снаружи бочек в прохладе подземных галерей Массандровского завода, на предложение Харчука продегустировать уникальный Мускат белый Красного Камня Иванович заявил:

– Меня интересует Мускат розовый Гурзуф, урожай 1925 года, —

но, узнав, сколько стоит бутылка этого Муската, ничуть не расстроившись, с легкой душой Иванович добавил:

– В другой жизни попробую, —

и уже солнце клонилось к закату, когда, будучи после всего выпитого относительно трезвым, решив продолжить дегустацию, Харчук попросил Ивановича притормозить возле небольшого винного погребка, что неподалеку от канатной дороги на Ай-Петри, и с видом знатока приложившись к бокалам, принесенным на специальных деревянных подставках с номерками, не успел Харчук возразить Ивановичу, как оказалось, неплохо разбиравшемуся в коллекционных и марочных винах и в двух словах объяснившему товарищу, чем херес отличается от мадеры, как его неожиданно развезло, и, с трудом поднявшись из-за стола, на заплетающихся ногах с помощью Ивановича он добрался до машины, упав на сиденье, уронил голову на грудь и в тот же миг уснул, а на следующее утро, заехав в Гурзуф, на набережной Иванович с Харчуком заказали по тарелке плова, жареной барабульки и только что испеченной и еще дымящейся во рту лепешке, после чего Харчук вдруг вспомнил, что они еще не были в Восточном Крыму, с его заповедными горами, потухшими вулканами, руинами укреплений и древних храмов, голубыми бухтами и пляжами с перетертым морской волной чистым песком, похожим на яркие крупинки золота, и другими неповторимыми местами, где можно насладиться букетом знаменитых вин и коньяков или шампанским из подвалов князя Голицына, и выслушав Харчука, имевшего собственное мнение о князьях, в прежние времена живших на широкую ногу в дворцах за счет простого народа, Иванович с присущей ему лаконичностью, не раздумывая, ответил:

– В субботу поедем, —

и подготовившись к путешествию, выехав из Афродитовки ранним утром, когда солнце еще не раскалило сверкавший над морем в безоблачном небе воздух, спустя два часа они уже следовали в направлении Судака петлявшим среди горных вершин шоссе, как вдруг, заметив в зеркале заднего вида быстро растущее в размерах облако пыли, Иванович прибавил скорости, не внимая стенаниям Харчука, на крутых подъемах и стремительных спусках боровшегося с приступами тошноты, и только, лишившись терпения, Харчук стал умолять ехать помедленней, как Иванович внезапно остановил машину у обочины и, точно готовясь катапультироваться, застыл в томительном ожидании, а вскоре асфальт задрожал, как если бы в горах случилось землетрясение, послышался нарастающий грохот и, вжавшись вспотевшей спиной в сиденье, побелевший от страха Харчук проводил изумленным взглядом пулей пронесшийся мимо самосвал, кренясь на вираже и оставляя за собой медленно оседающий над дорогой шлейф белой пыли скрывшийся за поворотом, и потрясенный случившимся, Харчук пришел в себя лишь когда Иванович, о чем-то задумавшийся, тронул в путь, и петлявшая ужом вырубленная среди скал дорога, нырнув вниз, устремилась навстречу поднимавшемуся над морской гладью солнцу, окрасившему струями света прибрежные камни, гальку и пенящуюся радужными искрами волну, и затормозив возле придорожного кафе, разговорившись с отдыхавшим на раскладном стуле в тени полотняного навеса в одних плавках и покрытым коричневым загаром молодым человеком, поведавшим путешественникам о достопримечательностях здешних мест, каких было немного, заказав две порции мороженого и пару бутылок воды из холодильника без газа и сахара, Иванович присел за столик, разглядывая облепленные похожими на скворечники домами подступавшие к шоссе холмы, пока Харчук таращился на молодую женщину с фигурой морской богини, наклонив голову к бронзовым плечам, выжимавшую сверкавшие на солнце капли воды из слипшихся после купания мокрых волос и, надев солнцезащитные очки, улегшуюся на ярко-полосатый шезлонг, изящным движением полусогнув глянцевое от загара колено, облизывая фруктовое мороженое, Харчук заметил Ивановичу, что неплохо было бы иметь здесь дом, в ответ на что Иванович согласился:

– Неплохо, —

и задержавшись ненадолго в Судаке, прогуливаясь набережной, окунувшись в воспоминания, навеянные выглядывавшими из-за пальм корпусами санатория ВВС, где он не раз отдыхал еще будучи на военной службе, Иванович ушел в себя и нарушил молчание лишь в Коктебеле, рассказав Харчуку в таких подробностях историю русского воздухоплавания, что до самой Феодосии Харчук не умолкал, взахлеб делясь с Ивановичем идеей самим сконструировать планер, и только при виде нависших над дорогой прямоугольных и круглых башен Генуэзской крепости, с суши и с моря оборонявшей древнюю Кафу, Харчук вдруг выпалил:

– А мы можем и на воздушном шаре летать, —

и осененный пришедшей ему внезапно в голову мыслью облететь вдвоем с Ивановичем на воздушном шаре весь мир, разглядывая с вершины холма окрестности мыса святого Ильи, прикрывая от сильных ветров Феодосию с юго-запада замыкавшего собой главную гряду Крымских гор, протянувшуюся вдоль южного берега Крыма, ступив на стертую временем восьмигранную бетонную плиту, раскинув руки, точно крылья, Харчук с пафосом изрек —

– Я похож на Икара, —

на что Иванович ответил:

– Остатки орудийной тумбы времен Второй мировой, —

и продолжив путешествие, по просьбе Харчука остановив машину не доезжая населенного пункта Батальное, пока Харчук с металлоискателем бродил в поисках клада, присев на край вросшего в убеленные солнцем камни по самую амбразуру бетонного дота, каких вдоволь разбросано в дышащей горьким разнотравьем и зноем крымской степи вокруг выжженных солнцем поселков, в героических названиях которых – грозный дым былых сражений и витающий повсюду незримый дух русского воинства, Иванович с задумчивой на губах улыбкой прислушивался к звенящему в воздухе жаворонку, и уже перед самой Керчью, у крепости Ени-Кале, предложив Ивановичу подкрепиться, с набитым пирожком ртом кивнув на крепость, Харчук как бы невзначай заметил:

– Похожа на подсвечник, —

но, услышав ответ Ивановича:

– Похожа на пусковую установку с тремя баллистическими ракетами, —

с удивлением вытаращился на крепостные стены, а вскоре они были на набережной, хотя в городе Керчь – это понятие растяжимое на сорок два километра, причем первыми эту красоту в полной мере оценили неандертальцы, поселившиеся на берегу пролива около сотни тысяч лет тому назад, о чем свидетельствуют результаты раскопок, и поднявшись широкой лестницей с грифонами, сторожившими покой античного города Пантикапей, что расположился на склонах горы Митридат, у подножия которой в склепе Деметры Иванович задержался у изображения богини, взиравшей из небытия с печалью в темных глазах, и после осмотра Царского кургана – высеченной в монолитной скале погребальной камеры, формой прохода напоминавшей кипарис, у древних греков считавшийся деревом мёртвых, до самого форта Тотлебен, в прошлом – главного форпоста юго-запада Российской империи, пристально всматриваясь в лазурную даль на горизонте, Иванович слушал Харчука, хваставшегося найденным в форте обломком кирпича с хорошо сохранившимся царским клеймом, и лишь оказавшись в небольшом поселке Эльтиген, от старых пирсов которого в конце гражданской войны уходили последние корабли с остатками белой гвардии, а в сорок третьем, высадившись в шторм под ураганным огнем свинца и стали, на этом месте вгрызались в землю десантные батальоны морской пехоты Черноморского флота, костями усеявшие вздыбленный яростью клочок русской земли, но так случилось, что весь интерес Харчука к дальнейшему исследованию Крыма отбила обычного вида колючка, внезапно вонзившаяся Харчуку в зад, когда, добравшись до оконечности полуострова, в крохотной бухточке, окруженной живописными скалами, любуясь открывавшимся видом на таявший в золотой дымке пролив, он по неосмотрительности уселся на камень и тотчас вскочил с гримасой боли на лице, и это ранение, полученное Харчуком, оказалось нешуточным и потребовало такого длительного лечения, что лишь полгода спустя, ближе к весне, Харчук уведомил Ивановича, что, будучи абсолютно здоровым, он готов возобновить путешествие, и заранее оговорив маршрут, в одно прекрасное утро выехав из Афродитовки, домчав до Симферополя, на окраине города, поднявшись на пригорок, Иванович и Харчук исследовали пустырь, носящий громкое название Неаполь Скифский, от которого осталось всего ничего-фундамент какого-то строения да башня, похожая на мавзолей с каменной нишей могилы царя Скилура, и постучав кулаком по земле, воочию представляя, что где-то здесь, прямо под ногами, или вон там – у оврага с пасущейся козой, лежит себе полнехонький кувшин боспорских статеров, Харчук был страшно разочарован, узнав от ковырявшегося в камнях с задумчивым видом загорелого экскурсовода, что жители Керменчика и других пещерных городов были такими бедными, что за отсутствием монет использовали круглые морские камушки, и натерпевшись от османов, после присоединения Крыма к России в 1783 г. гордые потомки греков и скифов снялись с родных мест и ушли искать счастье на малороссийскую землю, и уговорив Ивановича, не откладывая, ехать на мыс Тарханкут, спустя каких-нибудь три часа Харчук, воображение которого не знало границ, внимательно изучал останки греческих усадеб и скифских городищ со следами тарана на отшлифованных временем и убеленных солнцем руинах, хранящих молчание вот уже две с половиной тысячи лет, и ничего не ответив Ивановичу, вглядываясь с берега в морскую даль произнесшему мечтательным голосом:

– Красота, —

в повисшей тишине Харчук вдруг явственно ощутил близость кладов, которых в Крыму не перечесть под руинами скифских, античных, византийских и генуэзских крепостей, у подножий гор, у пересохших водопадов и в откликающихся эхом пещерных городах, а также вдоль петлявших в ущельях тропинок и под исписанным петроглифами валуном с изображением