Цветок Лилии

Пролог

Пятница, 21 декабря 2012 года. 23:46.

– Ну и снега намело! – сказал полицейский, заходя в кабинет. На его форме сугробами лежал снег.

– Не тряси над документами! – недовольно завопил второй. – Ну, посмотри, что ты наделал! Весь протокол мне засыпал.

Первый потряс шапкой над головой своего напарника. Тот лишь окинул его недовольным взглядом.

– Что с настроением, Пабло? Не вешай нос! Сегодня прекрасный день, а знаешь почему?

– Я просил меня так не называть, – пробурчал Павел Семенович.

– Потому что сегодня у меня родится сын!

– Уже?

– Да. Где-то часов пять назад жена мне написала, вот смотри, – он протянул напарнику телефон, в котором было сообщение жены короткое и лаконичное: «Началось». – Началось! – восторженно воскликнул он и хлопнул коллегу по плечу.

– Поздравляю, – Павел даже не постарался изобразить радость. – Ты был сегодня на планерке?

– Нет, ездил на вызов. А что? Что-то важное?

– Да боже, каждый месяц заводят одну и ту же шарманку – вы должны поддерживать статистику! Статистика – самое важное в нашей работе! В прошлом месяце процент возбуждения уголовки был сорок шесть процентов от общих дел. Значит в этом месяце он не должен быть выше! Иначе все лишитесь премии!

– Чего? Не выше?

– Ты чем слушаешь?

– Мне вообще-то нет дела до этой статистики, у меня сейчас дела поважнее, если ты не заметил.

Павел Семенович скорчил недовольную гримасу, откинувшись на спинку кресла и скрестив на груди руки.

– Первенец что ли?

– Конечно!

– С первенцем всегда так. Сильно переживаешь и много заботишься. Второй уже легче пойдет. Так вот, не больше сорока шести процентов возбуждения уголовных дел, потому что иначе эта, так называемая, статистика поползет вверх, и наш район признают самым криминальным в городе. Чем меньше мы возбуждаем уголовку, тем лучше.

– А, помню-помню, что-то такое говорили. Ну и бредятина.

Стационарный телефон на рабочем столе зазвонил под кучей документов. Павел Семенович сгреб все бумажки в сторону и беспечно снял трубку. По мере разговора его лицо сменило выражение с беспечности на озабоченность, с озабоченности за злобу, а со злобы на безвыходность.

– Что такое?

– Видимо в этом месяце я без премии. Поехали на труп.

Часть I Наивность

Когда понимаешь, сколько всего на свете не в твоей власти, начинаешь хвататься за все, что ты в состоянии проконтролировать

Эми Хармон «Босиком по траве»

1 Клятва

Четверг, 30 августа 2018 года.

Эта история начинается с похорон. Одно из дешевых кафе на окраине города с черной вывеской, на которой золотым вульгарным шрифтом напечатано слово «Винтаж». Она смотрелась неуместно на серой, пожелтевшей от времени, кирпичной пятиэтажке, прямо под массивным железным балконом, покрытым ржавчиной. Может быть это какой-то маркетинговый ход? Проходил мимо – на тебя свалился железный пласт, который уже несколько лет хозяин не может починить, отчего он болтается на ветру, издавая пугающие звуки: «вввррр», «тунтунтун», и сразу – поминальное кафе. Персонал этого заведения состоял всего лишь из трех людей – администратора, официантки и повара. Администратор – коренастый облысевший мужчина, до того толстый, что еле передвигался по кафе, задевая то стул, что занавески, которые, кстати, висели не на всех окнах. Чудо, что в этой норе вообще есть окна. От большого веса он постоянно издавал неприятные звуки, то кряхтел, то сопел, словом, раздражал. Никому за весь прием он не улыбнулся, не выразил слов соболезнования, казалось, он скорее хочет получить незаслуженно высокую сумму, прогнать поминающих и удалиться пересчитывать денежки. Официантка – женщина в возрасте, с седеющими на висках волосами, и ярко выраженным алкогольным лицом, которое она попыталась неумело перекрыть дешевой косметикой. Повара гости не видели, хотя Лиля случайно заглянула на кухню, когда искала туалет. Лучше бы они поплотнее закрывали двери, чтобы у гостей не было доказательств того, что они могли отравиться едой, приготовленной на этой кухне – пожелтевшие плита и вытяжка, с вековыми наростами коричнево-черного жира, советские сковороды, на которые страшно смотреть, повар без перчаток, в сланцах и замаранной футболке. Возле холодильника пробежал таракан, но, может быть, показалось? Лиле не хотелось об этом думать.

И все же кафе «Винтаж» – лучшее, что мог позволить себе отец Лили. Вот уже несколько лет она презирала его. Старалась никому о нем не рассказывать, а лучше забыть о его жалком существовании. Но сегодня, увидев его в костюме, нелепо большом, не глаженном, с неаккуратно зализанными волосами, стоящего у фотографии бабушки, перевязанной черной лентой, ее сердце защемило. Может быть, от жалости, а, может быть, от страха, что именно с ним ей теперь придется жить.

– Эй! У нас не курят! – жидкие брови администратора сомкнулись в одну полоску, он вылетел из кухни, тяжело дыша, на лбу проступили красные пятна.

Отец Лили обернулся и встретился с ней взглядом. Глаза у него покраснели, не то от слез, не то от алкоголя. Лиля заметила, как он постарел. Глубокие морщинки появились на лбу, в уголках глаз, на переносице. Залысины и сгорбленность отличали его от того человека, которого она помнила с детства.

– Выйдите на улицу! – вопил администратор.

Отец с трудом оторвал взгляд от дочери, и закрыл за собой дверь.

Лиля боролась с застрявшем в горле комом слез. Нельзя сейчас плакать, иначе все увидят ее слабость. За столом сидели в основном ровесники ее бабушки – друзья и коллеги.

Старушка, сидевшая рядом, приобняла ее за плечо и прошептала:

– Не расстраивайся, я не дам тебя в обиду.

Лиля кивнула ей, и уставилась в свою тарелку, часто моргая. Старушку она звала баба Нина. Это была лучшая подружка ее бабушки. Когда Лиля была маленькая, они с бабушкой иногда оставалась у бабы Нины на даче, весной высаживали помидоры, в июне объедались клубникой, ближе к осени собирали яблоки и вишню на варенье и компот. Но последние два года баба Нина перебралась с дочерью и внуком в другой город, за пятьсот километров отсюда.

– Поешь чего-нибудь, – сказала баба Нина, – совсем исхудала, смотри, – она потрепала Лилю за плечо, – кожа да кости.

Лиля оглядела стол – подгорелые блины, отвратительная на вид кутья, компот из чернослива в советских граненых стаканах. Официантка вынесла из кухни суп с вермишелью, от которого воняло дешевым бульонным кубиком. Даже булочки с сахаром – и те были деревянные.

– Не хочется, – прошептала Лиля.

В зал, чуть покачиваясь, вернулся отец. Он не хотел никого видеть, и когда ему поставили суп, он склонился над ним, жадно глотая ложку за ложкой, подставив ладонь ко лбу, пряча глаза. Каждый поглядывал в его сторону с нескрываемым осуждением, а потом переводил взгляд на Лилю, и осуждение сменялось жалостью.

Официантка разливала по стопкам водку, пришло время для первого тоста. У Лили перехватило дыхание. Она никогда не говорила тосты, ни на похоронах, ни на праздниках. Накануне она попыталась составить речь, но ничего хорошего из этого не вышло. Она любила бабушку больше всех на свете, но сказать об этом сейчас в этом забытом богом месте она не могла. Баба Нина незаметно похлопала ее по коленке, и чуть слышно прошептала: «Давай».

Лиля встала из-за стола, подняв стакан с отвратительным компотом. Не решившись ни на кого посмотреть, она уставилась на кутью, стоявшую перед ней, и подавила рвотный рефлекс. Приглушенный гул голосов затих, повисло молчание. Если постараться, можно было услышать, как за стенкой скребутся тараканы.

– Сегодня мы проводили в последний путь… – как же банально это звучит, – … бабушку Аню. Пусть земля ей будет пухом, а память вечной, – последние слова она протараторила скороговоркой, желая провалиться сквозь землю.

Лиля обессиленно опустилась на стул, слезы хлынули рекой. Она пыталась остановить поток, но они полились с удвоенной силой. Как же глупо прозвучали ее слова. Избитые, бесчувственные. Она могла придумать что-то получше, вложить душу в свою речь, но все произошло так, как произошло. Тишина давила, никто не проронил ни звука.

Баба Нина подняла свою стопку, и все последовали ее примеру. Молчание длилось еще несколько минут, пока гости ели суп. С каждой выпитой рюмкой, атмосфера потихоньку смягчалась, кафе наполнялось старческими голосами.

Позже, гости сказали еще несколько тостов, не таких скомканных и тихих. У стариков есть опыт в подобных мероприятиях, решила Лиля. Тарелки из-под супа унесли, на их месте уже стояло остывшее пюре с гуляшом. Выглядело это так, будто уже кто-то поел. Лиля решила выйти из-за стола. Она подошла к фотографии бабушки. Из деревянной рамки на нее смотрела счастливая старушка и улыбалась. Снимок сделали на каком-то семейном празднике, когда Лиле было пять или шесть лет. Тогда все были счастливы и не подозревали, что им подготовила жизнь. Лиля почти видела, как на заднем фоне ее старший брат вырезает деревянный меч из досок, мама пропалывает грядки от сорняков, а отец жарит на мангале шашлык. Снимок сделан бабой Ниной, и после он пролежал у нее в альбоме много лет.

Из-за стола донесся хохот. Шла четвертая рюмка, все расслабились.

– Да, я помню тот год, – смеялся дядя Игорь, старший брат бабы Нины. – Лилюшка, помнишь, как вы с Андреем спрятались за бочкой в саду? А там росла вишня, – пояснял он гостям, – такие густые кусты тогда уродились, что никак было не разглядеть этих поган…

– Игорь! – воскликнула баба Нина.

– Ну да, не видно их, в общем, было, – он икнул. – Мы целый день искали. По соседям уже прошлись, все углы и закутки в деревне перерыли, хотели уж в полицию… ой, милицию, звонить. А эти двое поган…

– Игорь!

– Ну да, в общем, – он снова икнул, – вышли они под вечер с набитыми животами. Пол куста недозрелой вишни умяли!

Лиля натянула улыбку. Упоминание о старшем брате было болезненным. Она заметила краем глаза, что отец на нее смотрит, и поспешно отвернулась, наблюдая как с церковной свечки около фотографии бабушки, капает воск.

Постепенно все начали расходиться. Лиля, по настоянию бабы Нины, раздала ложки и носовые платки, кто-то забрал с собой недоеденные кутью и булочки. Каждый еще раз выразил Лиле свои соболезнования, а на ее отца только кидали осуждающие взгляды. Они обсудят его, только дома, или в такси по пути домой. Там, где Лиля их не сможет услышать.

Официантка относила грязную посуду на кухню, из которой вывалился администратор, подтягивая спадающие штаны на пузо. Баба Нина уже подошла к нему с открытым кошельком. Отец Лили, докурив очередную сигарету, зашел с улицы в кафе. Увидев раскрытый кошелек, и как баба Нина из него отсчитывает нужную сумму, отец вспыхнул. Лицо стало красным, он ускорил шаг, запнулся о стул, который повалился на спинку и с оглушительным звуком треснулся о напольную плитку. Все обернулись, баба Нина скривила лицо.

– Олег, я заплачу.

– Нет, – отрезал он. – У меня есть деньги.

Он полез во внутренний карман пиджака, затем похлопал руками по штанам, и снова обратился к пиджаку.

– У меня есть… – голос был злой, но растерянный. – Были… Я точно помню.

Баба Нина заплатила администратору.

– Не позорься! – шикнула она на него.

Отец вспомнил о присутствии Лили, поправил свой пиджак, выпрямился, но посмотреть на дочь не решился.

– Завтра отдам.

– Мне ничего от тебя не нужно, – она обернулась к Лиле. – Пойдем, внучка, такси уже ждет.

И они уехали. Про отца Лили больше ничего не говорили, сделав вид, что его и не было на похоронах. Завтра Лиля соберет свои вещи, поцелует бабу Нину в дряхлую старческую щеку, скажет ей спасибо за все, и поедет в родной дом. Точнее, родным он для нее был в детстве, тогда она могла называть его таковым. Сейчас же от него остались одни воспоминания, от которых по спине бегают неприятные мурашки. Как же Лиля жалела, что не может остаться в квартире бабушки. Муниципалитет наверняка скоро разместит в ней новых жильцов, и она наполнится чужими ароматами, а Лиля больше никогда не сможет назвать то место своим домом.

Три неподъемные сумки и кошачья переноска – все это Лиле пришлось тащить от такси до подъезда. Кошка испуганно выглядывала из-за металлической решетки, раздаваясь надрывающимся воплем на всю улицу. Каким-то чудесным образом Лиля перенесла вещи на нужный этаж, и уставилась на входную железную дверь, ища в себе силы и решимость нажать на звонок. Она помнила эту дверь. Последний раз она видела ее четыре года назад, когда бабушка Аня забирала ее к себе. Ту ночь она никогда не сможет забыть.

Из соседней квартиры вышел мужчина. Он был невысокого роста, но имел такое большое пузо, что казался огромным. Лиля испуганно подпрыгнула, мельком глянула на соседа из-под опавших прядей волос и поспешила нажать на звонок. Мужчина задержался на лестничной площадке на несколько секунд, рассматривая незнакомку, после чего, не проронив ни слова, спустился по лестнице.

От отца пахнуло перегаром вчерашних похорон. Он был небрит и помят, словно только недавно проснулся, хотя часовая стрелка давно перешла за двенадцать.

– Привет, – промямлил он, а затем сказал что-то совсем невнятное и занес сумки в дом.

Наконец, переноску можно было открыть. Кошка сразу же выскочила, пробежала в первую попавшуюся комнату и притихла.

– Ты не против? – спросила Лиля скорее из вежливости, и чтобы разрядить напряженное молчание. – Бабушка сказа… говорила, что ты не очень любишь животных.

– Нет, пусть остается. Куда ее теперь девать, – ответил отец. – Проходи. Чай?

Отец мялся в дверях кухни, не зная за что схватиться. Присутствие дочери его выбило из колеи. Он не мог вспомнить, когда в последний раз нормально общался с ней. Они не виделись четыре года. Он передавал ей подарки через бабушку Аню, когда не был в беспамятстве: старую мягкую игрушку Андрея на тринадцать лет, записную книжку из ближайшего магазина на пятнадцать. Один раз возник на пороге с тюльпаном на восьмое марта, но бабушка его не пустила. Олег совсем лишился рассудка после смерти жены и сына. И теперь перед ним стоит дочь. Взрослая. Копия своей матери. Такие же рыжие кудрявые волосы, зеленые глаза, веснушки, уши топорщатся в разные стороны. Он не мог долго смотреть ей в глаза, сердце тотчас обливалось кровью и из-за чувства вины, и из-за того, что он видел в ней свою жену.

Лиля направилась в свою комнату. Квартира была совсем не та. Хотя отец и предпринял попытку прибраться к ее приезду, но прокуренные желтые стены, отклеившийся линолеум, грязь и пыль за батареями, а самое главное запах затхлости, плесени и сигарет – говорили сами за себя.

Детская почти не изменилась с тех пор. Игрушки переехали к бабушке Ане, а потом были отданы в детский дом. Угловой письменный стол рыже-желтого оттенка, как любили делать в нулевых, и такого же цвета шкаф. Маленький раскладывающийся диванчик и советский палас в уродливых узорах. Лиля потрогала указательным пальцем щеколду на двери, и нахмурилась своим мыслям.

Отец появился в дверном проеме:

– Нина заказала неделю назад для тебя нормальную кровать. На днях должны привезти.

– Хорошо, – сказала Лиля. Сердце ее стучалось о грудную клетку настолько сильно, что футболка трепыхалась.

– Если хочешь, можешь пока поспать в зале.

– Нет, здесь неплохо, – Лиля содрогнулась от одной только мысли, чтобы выйти из этой самой чистой и нетронутой комнаты во всей квартире.

Снова повисло неловкое молчание. Лиля ожидала, что отец уйдет и даст ей время обжиться, но он остался неподвижен.

– Знаешь, прости… – он откашлялся, – за вчерашнее…

Перед глазами возникли поминальное кафе, администратор, засохшая кутья, холодный гуляш и отец, неровным шагом идущий к столу. Сердце наполнила злость. Обида скопилась в подступающих слезах.

– Все нормально, – сказала она, но ничего нормально не было. Лиля натянула улыбку.

Отец было открыл рот, но передумал и вышел из комнаты.

Лиля еще раз огляделась. Ошибкой было думать, что время залечило ее раны. Находиться здесь было тяжело, а особенно невыносимо видеть, как отец запустил квартиру. Лиля набрала в таз теплой мыльной воды, нашла под ванной тряпки и принялась отмывать свою комнату. Джинсы она закатала по щиколотку, заправила футболку, свернула волосы в тугой жгут. Спустя несколько часов, когда подоконник, все полочки в шкафу и пол скрипели, а забытые детские вещи и когда-то давно поломанные игрушки выставлены к порогу в мусорных мешках, она успокоилась.

Неразобранной осталась последняя сумка, в которой лежал драгоценный клад Лили. Три десятка книг, которые в квартире бабушки Ани хранились на самом видном месте. Лиля выбрала две полочки и аккуратно разместила книги строго по цветовой гамме от красного к фиолетовому. Она любила смотреть на их обложки, и каждая книга излучала свою ауру. Стоило Лиле лишь прочесть название любой из этих книг, как перед глазами возникали образы, созданные автором, краски, наполняющие сознание, чувствовались запахи, исходящие от истории. Эти книги служили ей верными друзьями все детство. Здесь были даже детские сказки, которые мама читала им с братом перед сном. Обветшалые обложки уже выцвели, но расстаться с ними означало забыть прошлое, а оно цеплялось за Лилю железной хваткой, не давая вырваться наружу.

К тому времени кошка по кличке Алиса вышла из своего укрытия, устроилась на диване и успокаивающе мурлыкала. Лиля потрепала ее по голове.

– Проголодалась? Ну конечно ты голодная, сейчас я что-нибудь придумаю.

Отца на кухне не было. Лиля нашла железные тарелочки, в одну налила свежей воды, в другую насыпала корм. Алиса прибежала на знакомое шуршание упаковки и принялась гладиться о ноги хозяйки.

– С тобой разобрались, а я что буду есть?

В холодильнике, как бы сказала бабушка Аня, мышь повесилась. Одна старая морковка, половинка репчатого лука, и две скукоженных картофелины. А вот копченая колбаса уже была находкой. Кажется, отец про нее забыл, потому что она успела примерзнуть к наледи старого холодильника, но еще была пригодна к употреблению.

Через сорок минут по кухне разносился копченый запах густого чечевичного супа. Лиля робко заглянула в зал, где отец устроился перед телевизором. Она чуть откашлялась и боязливо позвала отца к столу. Лиля чувствовала, будто сидит на иголках – одно неверное движение и пиши пропало. Отец, отвыкший от вкусной еды, перебивавшийся четыре года чем попало, недоверчиво глянул на суп.

– Что в нем? – спросил он.

– Чечевица и колбаса.

Отец скривился. Он не помнил, чтобы у него была чечевица. Он ненавидел эту крупу всей душой. Его мать любила отваривать чечевицу огромной пятилитровой кастрюлей и всю последующую неделю требовала, чтобы Олег это доедал. Но стоило ему сунуть в рот одну ложку, как его лицо преобразилось моментально. Первая тарелка опустела, когда Лиля еще и не села за стол, нарезая чуть черствый хлеб.

– Добавки? – неловко спросила Лиля.

Отец кивнул с набитым ртом.

– Очень вкусно, – вставил он между третьей и четвертой ложкой, – самый лучший суп за последние… – и он умолк.

В воздухе чувствовалось напряжение. Лиля смотрела на отца, а по ее коже бегали мурашки. Вся квартира пропитана прошлым. Страшным. Болезненным. Находиться здесь тоже самое, что сидеть в клетке со львами. С одним огромным голодным львом. Ты не знаешь чего от него ждать. На что он способен в этот раз. Сейчас он претворяется котенком, выброшенным на улицу, которого хочется забрать домой, отмыть и накормить. Но Лиля знала, что это обман. Знала, что стоит дать котенку маленький кусочек свежего мяса, и он проглотит руку по локоть.

До конца дня они больше не разговаривали. Лиля готовилась к первому учебному дню в университете, а отец сидел в зале перед телевизором. Он щелкал пультом, переключал каналы, но в мыслях у него была только дочь. Он думал о том, не поздно ли еще все исправить? Начать новую жизнь? Нет, это слишком глупо. Груз той тьмы, в которой он прожил последние годы, никогда не останется позади. Отголоски прошлого каждый день будут напоминать о том, что он сделал. О том, как он своими руками все разрушил.

Горечь застряла поперек горла. Руки потянулись за кресло, где обычно стояла бутылка. Ее не было. Дочь дома. Он себе поклялся. Экран телевизора погас. Олег вышел на балкон и закурил. Вечерело. Детвора заполнила своим визгом весь двор. Теплый ветер обдувал лицо из открытого окна. Мальчишки пинали мяч. И у него когда-то был сын. Нет, он себе поклялся. Женщины гуляли с колясками. И у него когда-то была жена. Он себе поклялся. Девочки прыгали в начерченные мелом на асфальте классики. Его собственная дочь вернулась к нему. Она здесь, у себя в комнате. Она – теперь центр его вселенной. Не бутылка, припрятанная под кроватью. Или за стиральной машинкой. Или та, что под раковиной на кухне. Он себе поклялся. Больше никогда. Жизнь дала ему второй шанс, и теперь он вцепится в него зубами что есть мочи, и ни за что не отпустит.

Он себе поклялся.