Крылья

Глава 10

Варка проснулся поздно. Видеть никого не хотелось. Говорить – тем более. К счастью, все еще спали. Но Фамки не было.

Скверно. Скрытная Фамка вчера ни слезинки не проронила, а ночью могла над собой что-нибудь сделать. Варка забеспокоился, но как-то вяло, словно его накрыли пуховой периной. События внешнего мира доносились сквозь мягкий пух глухо, теряли по дороге всякий смысл и значение. Все же Варка напрягся, выполз за дверь и нос к носу столкнулся с Фамкой. Одета она была в доходящую почти до пят безрукавку, а в руках держала котелок, полный сморщенных оранжевых ягод.

– Не знаешь, чего это? – обычным тихим голосом спросила она, упорно глядя в землю.

– Шиповник.

– Есть можно?

– Да. Но противно. Обычно это при простуде дают.

– Варить надо?

– Заваривать. Но можно и сварить.

– Угу, – сказала Фамка, – дай мне войти.

Варка поглядел на небо, на горы, на унылый склон.

Что-то надо было сделать. Что-то важное.

– А я вчера дым видел. Во-он там.

Фамка молча смотрела на него.

– Так что я, наверно, пойду…

Фамка кивнула и, выпутавшись из безрукавки, накинула ее на Варкины плечи.

– Микстуру я с вечера смешал. Там осталось, в котелке… Дашь Крысе, если очнется. И из белой скляницы тридцать капель в воду… И вот еще что. Ложку меда смешай с отваром шиповника. Пусть выпьет. Он уже пятый день без пищи. Это его подкрепит. И жар снимет хоть ненадолго.

– Не зови его Крысой, – сказала Фамка.

– Что? А… больше не буду.

* * *

Денек выдался серенький, но теплый. Небо затянуло, солнце проглядывало сквозь мутную пелену бледным пятном. Пройдя вниз по склону примерно с версту в нужном направлении, Варка увидел дом. Крохотная светлая крыша четко выделялась на фоне леса. Со скал ее не было видно только потому, что Варка смотрел сверху, и крыша цвета бурой травы совсем сливалась со склоном. Он мог неделями ползать по скалам и ничего не заметить.

До дома, на взгляд Варки, было версты три-четыре. Он поплотнее завернулся в безрукавку и пошел, внимательно глядя под ноги, изо всех сил стараясь ни о чем не думать. К счастью, идти было трудно из-за кочек и невидимых в траве камней. Длинные сухие стебли скользили под башмаками и путались в ногах. Игрушечный домик постепенно увеличивался, пока не превратился в обширное приземистое строение, крытое пучками жухлой осоки. Необрезанные стебли свисали с крыши почти до земли. Потянуло дымом и перепрелым навозом. Где-то истошно завопил петух.

Строение окружал забор из неочищенных жердей, привязанных к хлипким столбам. Со стороны леса к дому лепилось крыльцо под дощатым навесом на толстых кривых опорах. Перед крыльцом обнаружились ворота из тех же жердей, вместо замка связанные веревочкой. За воротами начиналась и уходила к лесу хорошая, наезженная колея.

Какое-то время Варка, навалившись грудью на забор, разглядывал пустые гряды большого огорода и короткую стерню давно сжатого поля. До слуха доносился редкий равномерный стук. Варка закрыл глаза. За домом, у сараюшки отец колол дрова. В Липовце топили углем, но некоторые лекарства полагалось готовить на дровах, да не каких попало, а нужного размера, да еще деревья требовались разных редких пород. Отец работал голым по пояс. Мерно ходили лопатки на широкой спине. Мотались собранные в толстый тугой хвост светлые волосы. Солнце лежало на утоптанной земле, остро сверкало на лезвии топорика. Пахло свежим древесным соком, влажными розами Садов и отцовским потом.

– Пошел прочь, пяндрыга!

Рядом грохнуло что-то тяжелое. Варка вынырнул из глубин солнечного полдня. В плечо больно ударило суковатое полено.

– Прочь!

На задах дома громоздилась куча березовых чурбаков и маленькая горка расколотых поленьев. Между ними, опираясь на топор, стоял мужик в безрукавке вроде Варкиной и теплых стеганых штанах. Был он низкорослый, худосочный, искореженный временем и вечной работой. Лицо напоминало кочковатый склон, по которому только что спустился Варка. Пустое, равнодушное, до глаз заросшее пучками бурой шерсти. Волосы тоже бурые, прямые, слипшиеся в редкие пряди.

– Я ничего у вас не просил, – громко сказал Варка и изобразил одну из своих самых обаятельных улыбок. Это было верное средство. Пожилые матроны в ответ нежно улыбались, взрослые мужчины покровительственно трепали по плечу, а девчонки делались просто шелковыми.

То ли улыбка не удалась, то ли мужик с топором вообще не отличался чувствительностью.

– Тогда чего тебе надо? – рявкнул он. – Ходят тут всякие! – и, перехватив топор поудобней, с угрожающим видом направился к Варке. Шел он почему-то боком, так до конца и не разогнувшись.

Вымученная улыбка погасла сама собой.

– Я только хотел спросить, куда ведет эта дорога?

– Куда надо, туда и ведет.

Мужик подошел вплотную и с облегчением ухватился за забор.

– Откуда ты взялся?

– Была метель, – выдал Варка давно заготовленную ложь, – мы заблудились.

– Мы – это кто? – подозрительно спросил мужик.

– Мы с ребятами, – туманно объяснил Варка, – шли из города и заблудились. Потом повезло. Нашли какую-то хижину.

– Где нашли?

– Там, – Варка неопределенно махнул рукой в сторону гор.

Хозяин топора хмыкнул.

– Нечисто там, – вдруг заявил он.

– Да, – вежливо кивнул Варка, – довольно грязно. Но жить можно.

– Нельзя там жить, дурень.

– Почему?

– Проклято все.

«Тронутый, – подумал Варка, – тронутый с топором. И рядом никого. Лучше бы я сюда не приходил».

– Мы бы ушли, – поспешно согласился он, – да товарищ мой поморозился сильно, заболел. Идти не может. Того гляди помрет. Если поправится – мы сразу уйдем. Так куда дорога-то ведет?

– В Починок-Нижний, – поколебавшись, сообщил мужик, – это вот Починок-Верхний, а под лесом Нижний будет.

– А дальше?

– Дальше-то? Дальше – Дымницы.

– Деревня?

– Деревня… Три дома с половиной. Потом Язвицы. Потом Стрелицы, там торг бывает. А дальше уж город.

– Какой? – жадно спросил Варка. Все эти Язвицы и Дымницы ничего ему не говорили.

– Какой-какой… Город – он город и есть. Ты ж оттуда шел.

– Не знаю, – признался Варка, – может, и не оттуда. Название у этого города имеется?

– Прозвание имеется, как не быть… Трубеж его прозвание…

– Ага… Трубеж, значит. – Трубеж мог находиться хоть в далеком Загорье, хоть в мире Мертвых. Ни о чем таком Варка сроду не слышал. – Не, мы не оттуда. Мы с Белой Криницы.

Белая Криница была сожжена и разрушена до основания еще полгода назад, так что Варка ничем не рисковал.

– Не слыхал, – крякнул мужик. – Как же вас сюда занесло?

– Сами не знаем, – правдиво ответил Варка, – война… – и замер, ожидая дальнейших расспросов. Но мужик только скривился и ничего спрашивать не стал. Про Белую Криницу, знаменитую на всю страну, он не слыхал. Зато про войну слыхал наверняка.

– Проваливай давай. В свою Криницу или куда хочешь. – Мужик, покряхтывая, отклеился от забора и, сгорбившись, направился к дровам.

– У вас прострел, – сказал Варка.

– Без тебя догадался.

– Как вы работаете? Вам же больно. – Болезнь Варка определил почти сразу. Таких страдальцев он перевидал великое множество.

– Проваливай, некогда мне с тобой, – мужик мотнул головой в сторону дров, – ты, что ли, за меня колоть будешь?

– Могу, – сказал Варка.

* * *

Целый день он колол дрова. Топор оказался тяжеленным колуном, да и сучковатые корявые чурбаки сильно отличались от тщательно отобранных по весу и размеру поленьев, но он колол и колол, пока вконец не обессилел… Усталость и боль в мышцах не позволяли думать ни о чем, кроме усталости и боли.

В хижину он вернулся затемно, прижимая к груди шапку, полную черных бобов, вручил ее Фамке и как подкошенный повалился на вонючую овчину… Через час его разбудили, сунули в руки ложку и котелок. Он поел, тут же заснул снова, и снова его разбудили. Нужно было готовить лекарство. Фамка нащипала лучины. При свете открытого огня ее простенькое востроносое личико почему-то казалось значительным и красивым. Варка сделал, что требовалось, и канул в сон, как камень в болото.

Ночью – никаких кошмаров, сумрачным утром – ни одной лишней мысли. Все силы ушли на борьбу с сопротивляющимися закаменевшими мышцами.

Ругаясь сквозь зубы, Варка встал, проглотил остатки холодных бобов, заботливо сбереженные для него Фамкой, и опять отправился в Починок-Верхний. В разгар ожесточенной работы его прервали. Оказалось, рядом стоит хозяин. Стоит, по-видимому, уже давно и глядит крайне неодобрительно.

– Кто складывать будет? – пробурчал он.

Варка огляделся. Поленья валялись со всех сторон, громоздились беспорядочной кучей, как трупы на поле сражения.

– Потом сложу.

Сменить работу он не мог. Остановиться тоже. Ему казалось, что тогда мысли и воспоминания подступят к горлу, и он больше не сможет дышать. Хозяин хмыкнул и исчез в доме. На этот раз кроме бобов в шапку положили еще тоненький ломтик сала. Сало имело зеленоватый оттенок и пахло как-то подозрительно, но в хижине его появление вызвало тихий восторг.

Варка никаких восторгов разделить не мог. Пришел и сразу свалился, выронив драгоценную шапку.

– Так дальше нельзя, – сказала Фамка, разбудившая его, чтобы накормить кашей с салом, – завтра я с тобой пойду.

– Завтра никто никуда не пойдет, – пробормотал Варка с набитым ртом, – крайну пора перевязку делать. Это долго, и нужен дневной свет.

Фамка кивнула.

– Кстати, я узнал, где мы.

– Ну и где?

– Какая разница, – тонким голосом пробормотала Ланка, – все равно нам некуда идти…

– Дымницы, Язвицы, Стрелицы, Трубеж. Слыхала?

– Трубеж, Пучеж и Сенеж – самые крупные города северного Пригорья, – механически ответила Фамка.

– Откуда знаешь?

– Землеведение не надо было прогуливать. Вот видишь, Ланочка, все как ты хотела. Ты в Пригорье, в гостях у крайна, в его поднебесном дворце.

– Дура! – крикнула Ланка и отправилась плакать за печку.

– Зачем ты ее доводишь? – возмутилась Жданка.

– А зачем она такая тупая, – огрызнулась Фамка.

Варка тяжело вздохнул, по кусочку отскреб себя от пола и, к великому огорчению Фамки, полез за печку, утешать.

* * *

На следующее утро Варка чувствовал себя так, будто кроме прострела подхватил еще грызь, ломоту, трясовицу и семнадцать осенних лихоманок. Скрюченные пальцы отказывались разгибаться. Дневной свет, на который он так рассчитывал, оказался до крайности тусклым. В общем, все было плохо. Крайна по-прежнему трепала лихорадка. Он лежал тихо, не то спал, не то пребывал в колеблющемся состоянии полубреда, оглушенный утренней дозой обезболивающего. Надо было спешить, пока действие лекарства не ослабело.

Коря себя за трусость, Варка и в этот раз занялся сначала легкими ранами. Они выглядели не так уж скверно. Мелкие порезы поджили, сквозные раны понемногу начали рубцеваться. Ни гноя, ни воспаления. Варка отмачивал теплой водой присохшие бинты, готовил новые пластыри, накладывал мазь, перевязывал.

Провозился он по неопытности слишком долго, крайн начал приходить в себя, и в себе ему явно не понравилось. Слабые стоны, срывавшиеся с потрескавшихся губ, постепенно превратились в отчетливые ругательства. Утонченный Мастер версификации, как выяснилось, знал такие выражения, которые вогнали в краску не только нежную Илану, но и многоопытных жительниц трущоб.

Ругань Варке не мешала, но крайн вздумал отбиваться, да так ловко, что Варка совсем было решил – дело пошло на поправку.

– Руки ему держите, – приказал он. Фамка ухватила правую руку, Ланка вцепилась в левую. Жданка уговаривала потерпеть, гладила по голове. Непокорная голова уворачивалась от Жданкиных грязных лапок, сивые патлы беспорядочно метались по доскам лежанки.

Собравшись с духом, Варка приступил к самому скверному. И тут сбылись наихудшие ожидания. Вот откуда этот жестокий сухой жар. Рана под ребрами выглядела ужасно. Гной, черные сгустки сукровицы, невыносимый запах. Варка швырнул на пол испачканные тряпки и беспомощно опустил руки.

Фамка судорожно сглотнула и отвернулась, стараясь дышать ртом.

– Ой, – сказала Ланка, – тут травник нужен.

– Ду-ура, – простонал Варка. – Ну почему ты такая дура?

– Сам дурак. Раз тут есть люди, значит, и травник где-нибудь есть.

– Где? В Починке, под кроватью у хозяина? Или, может, в этих Язвицах-Дымницах, где три дома с половиной, не считая овинов?

– В Трубеже наверняка есть, – примирительно улыбнулась Жданка.

– От гор до того Трубежа, если я правильно помню карту, тридцать верст по прямой, – вздохнула Фамка. – Этого травника сюда еще привезти надо.

– И заплатить, – поморщился Варка. – Чем мы ему заплатим? Здесь не просто травник, здесь хороший травник нужен, вроде… – Он хотел сказать «вроде моего отца», но тут все, что он пытался убить непосильной работой, сдавило горло так, что пришлось остановиться и пару раз глубоко вздохнуть. Душно тут. Душно и тесно… Вся страна вдруг показалась ему огромным кладбищем. Ряды могил тянулись от моря до самого Пригорья. Еще одна ничего не меняла. Чем копать могилу в этой каменистой, насквозь промерзшей земле? Ножом? Руками?

Сын великого травника попытался вспомнить все, чему учили, и рассуждать здраво.

– Толченый чеснок смешать с древесным углем… Рану очистить от гноя и засыпать полученной смесью. Древесный уголь у меня был. Чеснок, кажется, тоже…

Он знал, это не поможет. Тут ничто не могло помочь, разве что чудо.

– Паутиной можно обложить, – посоветовала Жданка, – наскрести с потолка. Ее здесь полно.

– Еще одна дура, – припечатал Варка, – уши свои паутиной обложи. Суеверие все это.

– Нет… – с усилием выговорил крайн, – не паутина… плесень.

Варка уставился на него, силясь понять, то ли бредит человек, то ли и вправду пора ползать по сырым углам в поисках плесени.

– Над окном… сверху на балке…

Эти слова как будто имели смысл. Жданка белкой взлетела на шаткий стол, пошарила в дебрях паутины над балкой и ликующе вскрикнула. В руках у нее оказался ларчик. Небольшой, примерно с ладонь, тщательно отполированный. Вещь была очень старой, работы хорошего мастера и наверняка безумно дорогая. Ни ручки, ни замочной скважины. Значит, вещица с секретом.

Жданка вложила ларчик в приподнятую горячую руку. Щелчок, и тот раскрылся деревянным цветком. Крышка распалась на девять тонких до прозрачности треугольных пластинок. Под крышкой плотно лежали аккуратные мешочки из ярко блестящего разноцветного шелка.

«Женская штучка, – сразу же определила Ланка, – ни одному мужчине такое бы в голову не пришло».

Варка обхватил своей рукой дрожащую руку крайна и помог ему поставить ларчик на грудь. Длинные худые пальцы любовно поглаживали, перебирали яркие лоскутки, шелк шуршал, тихонько поскрипывал, обметанные черными струпьями губы слабо улыбались.

– Красный… красные кристаллы… наружное… обработать рану. Через пять дней – повторить. Белый, шитый золотом… белый порошок… давать с водой по ползолотника трижды в день, пока не прекратится лихорадка.

– А если не прекратится? – спросил Варка.

– Тогда… придется прибегнуть к паутине… – На измученное лицо, состоявшее, казалось, из одних костей и тонкой, покрытой лихорадочным румянцем кожи, вползла до боли знакомая улыбка объевшегося дракона.

– А при чем тут плесень? – сунулась к крайну любопытная Жданка.

– При том, – туманно объяснил крайн. – Из нее делается.

Получив такие ясные, четкие указания, секунд пять Варка был вполне счастлив. Наконец-то ничего не надо выдумывать, копаясь в дурной голове в поисках знаний, которых там отродясь не было. Вот лекарство, вот способ применения. Выполняй и жди результата…

Потом его накрыл гнев.

– Что ж вы сразу не сказали! – заорал он, начисто позабыв, что на больного орать нельзя. – Я бы все сделал еще три дня назад. А теперь, может, уже поздно! – Тут он осекся, сообразив, что такое говорить умирающим не полагается.

– Я… приходил в себя? – тихо изумился крайн.

– Да.

– Я… говорил что-нибудь?

– Угу, – угрюмо кивнула Фамка, – много чего. Нам хватило.

Ланка опустилась на колени у лежанки, вцепилась в руку раненого, заглянула в глаза:

– Вы бредили. Все это неправда… Вам привиделось, да? Такой страшный сон.

Прозрачные глаза медленно закрылись. Раненый отгородился от них, будто ставни захлопнул. Ланка вскрикнула и зарыдала, уткнувшись лицом в раскрытую ладонь крайна.

Варка беспомощно оглянулся. Тратить на Ланку маковое молочко он не мог. С другой стороны, умирающим женские слезы наверняка не на пользу.

Фамка знала средство попроще. Обхватив Ланку за плечи, она отшвырнула ее от лежанки и одним махом окатила ледяной водой из котла. Ланка завизжала, попыталась вцепиться Фамке в волосы, но рыдать перестала.

Варка отодрал ее от Фамки и пихнул к печке.

– Иди, обсохни, а то простудишься.

– Ну вот, теперь опять за водой тащиться, – вздохнула Фамка.

– Я схожу, – примирительно сказал Варка, – перевязку закончу и схожу…

* * *

Остаток дня прошел мирно. Стемнело очень рано. По крыше лупил дождь, высоко в горах что-то ворчало и грохотало. Казалось, хижина плывет глубоко под водой, надежно отрезанная от всего мира.

Ланка дулась в углу, распустив промокшие золотые волосы. Правда, теперь они казались такими же пегими, как у Жданки. Разговаривала она только с Илкой, нашептывала ему что-то ласковое. Илка глядел на нее почти осмысленно, но ничего не отвечал. Крайн спал на боку, по-детски пристроив под щеку руку со своим драгоценным ларчиком. Варка сидел на полу у печки и вяло пререкался с Фамкой.

– Так не пойдет, – твердила Фамка, – едоков пять, а работник один. Завтра я с тобой пойду.

– А готовить кто будет?

– Чего готовить-то? У нас нет ничего.

– Фамочка, да ты же топор не подымешь.

– Буду дрова складывать.

Варка окинул Фамку оценивающим взглядом. Без лицейской куртки, в одной заплатанной кофточке, она здорово смахивала на плохо скрепленный скелет. Ножки-палочки, ручки-веточки, шея – несколько жил, прилепившихся к позвоночнику.

– Лучше я сам, – сказал он.

– Надорвешься. А мы без тебя пропадем.

Варка вздохнул. Умная Фамка была права.

– Я тоже могу работать, – влезла в разговор Жданка.

– Ага, – сказал Варка, – щас.

Ни Жданка, ни Ланка, конечно, не работники. Вот если бы Илка… На вид он еще крепкий. Похудел, конечно, но крепкий. Да только как ему объяснить… Объяснить ему что-то может только Ланка. Выходит, он и вправду был того… по самые уши… Если бы Варка знал, что Илка так влип, может, и отступился бы…

Вопреки ожиданиям, Ланка не стала капризничать:

– Пойдем втроем. Еще один день в этих стенах – и я рехнусь. Вот только…

Она вытянула изящную ножку. На ножке красовался модный ботиночек на высоком каблуке.

– Меняемся, – сказала Фамка, выставив вперед ногу в разношенном материнском ботинке. Толстая подошва, низкий каблук, грубая кожа. – Портянки для тепла намотаешь, и в самый раз будет.

– Портя-янки… – недоуменно протянула Ланка.

– Сама тебе намотаю, если не умеешь, – великодушно предложила Фамка.

– Да еще сверху что-то надо, – сообразил Варка. – В одной куртке холодно будет.

– От тулупа полу отрежем, посредине дырку проделаем, получится душегрейка.

Фамка, как всегда, была очень практична.

На лежанке слабо завозились.

– Нельзя, – раздалось оттуда.

– Чего нельзя? – испуганно обернулся Варка.

– Девке нельзя… Парень… – Сквозь свисавшие в беспорядке сивые пряди на Ланку глядели зеленоватые глаза.

– Я не парень! – Ланка выпрямилась, приглашая полюбоваться всеми изгибами своей великолепной фигуры. – Чего это он такое бормочет.

– Он все правильно бормочет, – догадался Варка.

– Точно, – поддержала Фамка, – переодеть тебя надо. В мужское.

– Зачем переодеть-то? Почему в мужское?

– Зачем, зачем… – пробурчал Варка. – Затем! Совсем дура, что ли?

– А-a… Так я же не одна буду. С тобой.

– Кто я, по-твоему? Богатырь Бова? Отряд королевской гвардии? Против взрослого мужчины, да еще с оружием, я ничего не сделаю.

Он оглянулся на крайна, крайн тихонько кивнул.

– В сундуке возьмите. И запомните… женщин здесь нет.

На дне сундука среди бесполезного прелого тряпья нашлись стеганые штаны такого размера, что Ланка могла бы завернуться в них до самых ушей. Для полноты костюма недоставало мужской рубахи. Жданка поскребла в затылке и через голову стянула свою.

– Грязная, – поморщилась прекрасная Илана.

– Сама больно чистая, – обиделась Жданка.

Да уж… Чистой себя Ланка считать никак не могла. Не мылись они почти три недели. Натянув Жданкину рубаху поверх штанов, которые пришлось подвязать под мышками, она плавно прошлась перед Варкой, повернулась, приглашая полюбоваться новым нарядом.

– Как я выгляжу?

– Изумительно, – чистосердечно восхитился Варка, – то, что надо!

Перед ним топталось бесформенное существо неопределенного пола и возраста. Грубая рубаха топорщилась во все стороны, драные штаны с торчащей из всех швов овечьей шерстью нелепо волочились по полу.

Ланка окинула себя взглядом и вдруг хихикнула, взглянула на Жданку и захохотала в голос. Варка решил было, что это снова истерика, но Ланка смеялась совершенно искренне. На Жданке под рубахой был надет корсаж от бального платья с огромным вырезом, украшенным линялыми атласными розами. Над розами торчали ключицы и костлявые плечики.

Подскочив к Ланке, Жданка присела в неуклюжем реверансе, Ланка сдержанно поклонилась, умело подражая манерам светского щеголя, и они запрыгали на пятачке между дверью и печкой, пытаясь изобразить модную в этом сезоне аллеманду. Ланка умела танцевать очень хорошо, Жданка не умела вовсе, но вертелась и кривлялась от души. Блестящий кавалер в стеганых штанах и изящная дама, похожая на потрепанный веник, ни с того ни с сего украшенный розочками.

Неожиданно для себя Варка согнулся в приступе дурацкого смеха. Дама, приподняв драную юбку, кокетливо перебирала босыми исцарапанными ногами. Кавалер, свободно вращавшийся внутри своей одежды, обращался с дамой учтиво, но холодно. Варка попытался напеть им мелодию, но не смог. Петь и смеяться одновременно не получалось. Сзади, с лежанки, тоже донесся короткий сухой смешок. Варка подозрительно покосился в ту сторону, но крайн не шевелился.

Неприбранные волосы полностью скрывали его лицо. Кто его знает, может, это в печке треснуло.

Фамка, открыв дверцу, мешала горячие угли. По лицу ее текли слезы. Она сама не знала, о чем плачет: о глупых детях, которые вопреки всему смеются и надеются на чудо, о своем сиротстве, о том, что чуда не будет, или о том, что кругом дождь, что весь мир ополчился против них и никто на свете им не поможет.