Веселая жизнь

Корректор Диана Давлетбердина

© Мария Ларкина, 2023

ISBN 978-5-0060-4572-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Рассказы

Пусть будет тебе счастье

Вера смотрит в окно, облокотившись на подоконник, ждет мужа. Сварила борщ без капусты. Капуста была. Но сгнившая. Вера давно обратила внимание на мошек, кружащихся возле шкафа, но почему-то побоялась туда заглянуть. А сегодня появился гнилостный запах. Потому пришлось достать пакет и, сжав нос, вынести его на улицу. Пакет полетел в мусорный бак, а оттуда на волю ринулись сотни мелких мошек, одна из них чуть не угодила Вере в глаз…

Вера сидит в окружении кактусов. Они достались ей от старушки-соседки, что умерла прошлой зимой. Вера пришла на похороны и увидела подоконник в мохнатых колючках. Кактусы родственники хотели выбросить, но Вера забрала их себе.

Муж не идет. И Вера не знает – хорошо это или плохо. Скорее – уже все равно, ждет по привычке. Так она ждала маму в детском доме. До последнего. Приходили какие-то люди, смотрели на нее и даже играли с ней. В каждой женщине она видела маму. Но несостоявшиеся родители уходили и не брали Веру с собой. А однажды все же мама пришла. Ее звали Нина Павловна. Она грустно, жалостливо смотрела на Веру, как собачка с картинок из детдомовской книги. И еще она была большая, мягкая и часто обнимала ее. Она сказала воспитателям, что они – попробуют. Вера тогда не поняла, что они хотели попробовать, но ее взяли в семью.

Нину Павловну Вера сразу начала называть мамой Ниной, а ее мужа боялась – и папой не называла. Он был странный, часто сердился и говорил: «Зря мы это все задумали».

С мамой Ниной весело было играть во врача. Вера надевала сшитый из белоснежной ткани халатик, открывала купленный специально для нее чемоданчик доктора – и начиналось… Грузная мама Нина ложилась на кровать и клала на лоб мокрый платок, она жаловалась на температуру и кашель. И Вера пыталась ей помочь. Она помнила, врачи часто бывают с очками. И однажды взяла очки мужа Нины Павловны.

– Какое ты чудо, Верочка! – воскликнула та, увидев строгого врача в очках.

Очки случайно слетели с носа и разбились. Мама Нина ничуть не расстроилась, а вот ее муж был в бешенстве.

Вера сидела в детской и до нее доносились голоса:

– Я не готов быть отцом, как ты не понимаешь!

– А я хочу быть матерью!

– Вот и живи с ней одна!

– Одной мне ее не дадут, нужна семья.

Потом была тишина. И всхлипы мамы Нины: «Валерочка, не оставляй меня, я сделаю как ты захочешь».

Уже снова в детском доме Нина Павловна плакала и говорила Вере, что хотела бы жить с ней, что считает ее своей дочкой, но «папочка», ее муж, против, он пока не готов. Она говорила еще много чего, но Вера не слушала, просто плакала и зарывалась в волосы мамы Нины, будто хотела в них запутаться и остаться с ней навсегда. Нина Павловна еще приходила. Пару раз. Принесла апельсины и игрушки, а еще – золотую цепочку с кулончиком. И сказала: «Он приносит счастье, когда-нибудь ты подаришь его своей дочке – и она тоже будет счастливой». Больше она не приходила.

Когда Вера вышла из детского дома, ей дали вот эту квартиру на первом этаже сталинки. И сейчас она сидит тут, возле окна – и ждет мужа. А на груди висит цепочка с кулончиком. Кулончик в виде ангелочка с крыльями. Выражения лица не разобрать. Но есть в его фигуре что-то одухотворенное: хрупкие плечики, маленькие ножки и золотые крылышки.

Вера смотрит на него и думает, что когда-то он принесет ей счастье.

Как только Вера устроилась на работу в детский сад уборщицей, решила найти мать. Нашла. Ее тоже звали Нина. Только она была худая и с перегаром, говорила хриплым голосом и без конца курила.

Жила она в бараке в отдаленном районе города. Мать все повторяла: «Это я не по своей воле, солнце, это я не по своей воле»… Еще рассказала душещипательную историю – как родила в пятнадцать непонятно от кого. И это было вранье, ведь матери было уже много лет, она была старая. Потом Нина поинтересовалась, не будет ли Вера платить ей алименты, ведь матери надо помогать на старости лет. Вера молчала. И та попросила ее хорошенько подумать, а еще попросила у дочери двести рублей на хлеб. Вера дала. А потом пошла домой и рыдала полночи.

Еще будучи в детском доме, Вера переписывалась с заключенными. А какая разница – детский дом или тюрьма?

В большинстве своем все «ухажеры» были примитивные. И только Валька писал хорошо.

Он называл ее маленькой. До него всегда и везде она чувствовала себя чужой и ненужной, а вот когда стала получать от него письма, ей показалось, что не зря подарила Нина Павловна ей ангелочка на цепочке. Письма были пронзительно нежными. Вера вскрывала конверт и, читая, не могла понять – как мог такой человек оказаться в тюрьме.

Он писал, что ни в чем не виноват, и она верила каждому слову. Осужден он был за убийство.

После встречи с матерью Вера поехала к Вале на зону, выходить замуж. На первую свою зарплату купила простенькое белое платье и фату. До этого видела его только на фотографии. В жизни он был достаточно груб и не называл ее маленькой, а только Веркой.

Он сказал, что для быстрого освобождения надо, чтобы у них родился ребенок. И Вера забеременела. Привезла справку. А через три месяца Валю выпустили.

Он стал таскать в Верину квартиру своих старых друзей – они пили до утра, не обращая внимания на Верины истерики. Но потом стало все равно. Внутри девушки зародилась жизнь.

Валя, хоть и много пил, работал, точнее, калымил где-то. Иногда пропадал на сутки. Но Вера все равно была счастлива.

– Верка, – кричал Валя, приходя с очередной шабашки, – жрать есть чего?

– Есть, Валюш, иди руки помой, садись.

– Еще руки мыть… Ты еще заставь салфетку на шею завязать, тебя как будто не в детском доме воспитывали, а в учительской семье…

– Кстати, – говорила Вера, смеясь, – Нина Павловна была учительницей.

– А, эта тварь, что сдала тебя обратно? – спускал ее с небес на землю Валя.

Вере становилось неприятно, но она оправдывала его. «Это он для того так говорит, что ему за меня обидно».

На шестом месяце Вера узнала, что ребенок погиб в утробе.

Сидя перед окном, она вздохнула. Вспомнила, как акушерка положила дочку в ткань и отнесла куда-то. Даже не показала… Вера похоронила ее на городском кладбище и назвала Ниной. Валя на похороны не пришел – уехал на шабашку. С тех пор он стал пить больше. Однажды пришел домой после очередной попойки и ударил Веру за то, что она долго не открывала ему дверь. Вера его прогнала. Но потом пожалела. А куда он пойдет? Так и пропадет со своими горе-друзьями, ведь живой же человек, не выкинешь.

Валя все чаще пропадал, а она, приходя домой после работы, сидела тут со своими кактусами.

 
                                      * * *
 

На детскую площадку вышла женщина с девочкой. «Наверное, бабушка», – подумала Вера. Девочка села в песочницу, и бабушка протянула ей красное ведерко. Они о чем-то разговаривали.

Вера вспомнила, как они с мамой Ниной сажали в горшки цветы. Сначала они купили их на рынке – сиреневые хрупкие бутоны. Они были высажены в пластиковые стаканчики – там им было тесно. Вера и Нина Павловна во дворе накопали для них земли. Дома они аккуратно стали высыпать в желтые горшки землю.

– Малыш, теперь вот так, – показывала Нина Павловна, – аккуратно берем наш цветочек и тихонько отправляем в землицу.

Вера маленькой ладонью приглаживала землю, чтобы цветок стоял в горшке. Цветы прижились. Но однажды муж Нины Павловны, поругавшись с ней, выбросил их в окно… Горшки разбились, а цветки помялись. И больше расти не хотели.

«Хорошо, что у меня только кактусы», – с горечью подумала Вера.

В дверь позвонили, она пошла открывать. Пришел Валя. Он молча прошел на кухню. Она налила в тарелку борщ.

– А где капуста? – удивленно спросил он, отправив две ложки в рот.

– Умерла, – задумчиво ответила Вера.

– Ты мне тут чушь не городи, где капуста? – возмутился Валя.

– Ну нет капусты, испортилась…

– Вечно у тебя все портится… – раздраженно сказал Валя и достал бутылку.

– Рюмку давай.

Она достала из серванта рюмку.

– Верни тогда деньги мне за капусту, которую я, между прочим, покупал, мать твою! – раздраженно сказал он.

– Верни мне того, кто писал мне письма из тюрьмы, – неожиданно ответила Вера.

– Письма? – истерически засмеялся он. – Так это не я писал, у нас там один мужик сидел с нами, прям ученый такой, так вот… Мы это, его за сигареты просили девкам письма писать. Вот он и писал… Ты, Верка, будто не в детдоме воспитывалась, дура совсем…

Вера посмотрела на него внимательно.

– А чего смотришь, я и писать-то толком не умею…

Вера сжала кулаки. Она вышла из кухни и пошла в прихожую.

– Ты за капустой? – спросил Валя, наливая себе стопку.

Она ничего не ответила. Вышла на улицу и села на скамейку возле играющей в песочнице девочки.

Бабушка восторгалась куличами внучки.

Вера сняла с шеи цепочку. «Что, если подарить, отдать этой девчонке ангелочка мамы Нины? – подумала она. – Может, кончится тогда мое проклятие?»

Вера сжала в руке кулон, а сердце ее заколотилось. Отдать – и все… Вера вспомнила Нину Павловну и ее последние объятья.

– Нет, – прошептала она.

– Вы что-то сказали? – обернулась на нее бабушка.

Вера покачала головой. Она встала и отправилась к своему дому.

Милость Божья

В маленьком городке, где жила Александра Федоровна, врачей было немного, а сына показать доктору было необходимо. Вот и поехали они с Яном в столицу.

По дороге он что-то бубнил себе под нос. Рядом сидящие пассажиры смотрели на них с презрением, но Александра Федоровна только улыбалась – привыкла к тому, что на них часто обращают внимание.

Ян родился и, казалось, был обычным ребенком. Мать назвала его так, потому что прочитала где-то, что имя это обозначает милость Божью. Мальчик даже в четыре года не заговорил, а потом начал тараторить на своем языке. Врачи констатировали – это задержка развития. Но, когда Ян так и не научился по-нормальному изъясняться, а поведение его из года в год становилось все страннее, заподозрили неладное.

Александра Федоровна отвезла его в столицу. Городской психиатр заключил: «выраженная имбецильность». Муж тогда собрал вещи и ушел…

Родственники все как один твердили: «сдай в интернат». Но Александра Федоровна только крутила у виска – родного сына и в интернат, при живой-то матери?

В свои сорок женщина выглядела хорошо – худенькая, без единой морщинки. Перед новым годом появился у нее ухажер – Савва Леонтьевич, сосед. Красивый был мужчина, высокий, широкоплечий. Приходил в гости. Как-то принес разноцветные тюльпаны. Она выбежала навстречу, обняла. Поставила цветы в вазу. Вышел из комнаты Ян, схватил вазу и на пол бросил. Разлетелись осколки. И бросилась Александра Федоровна к нему с криками:

– Только осколки не трогай, не поранься!

Цветы в угол положила и побежала за веником, собрала осколки и погладила Яна по голове.

– Он у меня хороший, просто цветов никогда не видел.

Савва Леонтьевич посмотрел удивленно.

Сели пить чай. Вазы другой не было, цветы поставили в банку, закрыли на балконе. Ян не давал толком поговорить – то мычал, то чай проливал. В общем, вечер тогда не удался.

– Ты завтра приходи, – шепнула уходящему Савве Леонтьевичу Александра Федоровна, – приходи под вечер, я уложу Яна спать, нормально поговорим.

И Савва Леонтьевич пришел. Чуть слышно прошел он на кухню. Александра Федоровна была в платье с вырезом, накрасилась, сидела тихо и смотрела на него. Он потянулся к ней и поцеловал. Прошли в спальню, закрыли дверь. И тут снова услышали мычание.

– Пусть мычит, – произнес в порыве страсти Савва Леонтьевич.

– Нет, пойду, посмотрю, я же забыла ему ночник включить, – вырвавшись из объятий, сказала Александра Федоровна.

Она открыла дверь. На пороге стоял Ян и плакал.

– Ну что ж ты мой сердечный! – Александра Федоровна обняла его, – пойдем, я тебе книжку почитаю.

Савва Леонтьевич подождал двадцать минут. Встал, оделся, заглянул в комнату Яна. На кровати лежали мать и сын, сын уткнул голову в плечо матери, оба мирно спали. Рядом лежала книжка, горел ночник.

Савва Леонтьевич вздохнул и ушел. Больше не приходил.

Александра Федоровна попереживала, но из головы не выходила фраза, брошенная возлюбленным: «Пусть мычит». Это ведь не теленок – это родной любимый сын, человек.

Новый год провели вместе с Яном, как обычно. Мать напекла пирожков с капустой, приготовила салат и курицу. Сидели перед телевизором и она, смотря на взрослого сына, думала, что никто им больше не нужен для счастья.

 
                                      * * *
 

Автобус остановился на конечной. Пассажиры, все так же неодобрительно поглядывая на Яна, стали выходить. Александра Федоровна пропускала их вперед. К концу дороги сын начал нервничать, и мать боялась, что он в который раз станет размахивать руками, дергаться и может задеть кого-нибудь. Но обошлось.

Вышли. Александре Федоровне казалось, что стоит сейчас свернуть с дороги, уйти в глубь города, как тут же заблудишься. Она не понимала, почему из крохотного городка все бегут сюда, в столицу.

– Ты глянь, Ян, сколько всего вокруг! – потянула она за рукав сына.

В ответ сын промычал: «МММ».

– Есть хочешь? Так давай зайдем.

Ян был толстым и неуклюжим. Он протиснулся в дверь кафе и, как мешок с картошкой, плюхнулся на диван.

– Готовы сделать заказ? – послышался приятный женский голос.

Ян посмотрел на девушку, оскалился и стал хлопать в ладоши.

Официантка с опаской посмотрела на него.

– Нам суп, картошку с гуляшом, хлеб и чай, – спокойно произнесла Александра Федоровна и мягко взяла сына за одну руку.

Он положил ладони на колени и стал бить себя по ним.

Через десять минут Ян уже открывал рот, а мать кормила его с ложки.

Она смотрела на него ласково. Если с его подбородка начинали стекать капли супа, вытирала их салфеткой. Александра Федоровна вспоминала его маленьким. И от этого становилось тепло на душе.

Ян снова замычал.

– Тигренка дать?

– МММ

– Давай, давай его вытащим, – она достала из сумки потрепанную плюшевую игрушку.

Дело в том, что эту игрушку когда-то Яну подарил отец, и с тех пор он с ней не расставался. Однажды Александра Федоровна решила постирать тигренка, Ян тогда всю стирку голосил, плакал и истерил. С тех пор он практически не выпускал ее из рук.

Ян прислонился губами к тигренку, поцеловал его.

 
                                      * * *
 

Клиника была просторная, на стенах висели картины. Ян и мать шли по коридору, как по галерее.

Кабинет врача. Они вошли.

– Ян, рад видеть, – сказал маленького роста мужчина в очках и протянул руку.

Ян захлопал в ладоши.

– Присаживайтесь. Рассказывайте, как дела?

Врач раскрыл перед собой карточку.

– Все бы ничего, доктор, но дерется он в последнее время, – опустила голову Александра Федоровна и показала синяк на руке.

– Значит, препарат надо менять, – задумчиво произнес доктор.

Он написал что-то на бланке и отдал его матери.

– Теперь возьмите направление на МРТ в регистратуре. Ну, Ян, пока.

Они вышли из кабинета, быстрым шагом направились к окошкам регистратуры.

– Распишитесь тут и тут, – сказала медсестра.

Мать стала искать ручку. Столпилась очередь.

Через несколько секунд мать повернулась – и не обнаружила на месте сына.

Она забежала в кабинет к врачу: «Ян не у вас?»

– Нет, – пожал плечами доктор.

Александра Федоровна кинулась по коридору и стала открывать двери, спрашивая, нет ли там ее сына. Но его нигде не было.

 
                                      * * *
 

В отделении полиции попросили написать заявление. Александра Федоровна обзвонила все больницы. Оставалось позвонить в морг. Но делать этого она не хотела. По изнеможенному лицу текли слезы, руки тряслись.

Полиция начала искать ее мальчика, но надо было возвращаться домой, там осталась собака.

Она ехала в автобусе, прислонившись головой к стеклу.

– Вам нехорошо? – спросил седовласый мужчина.

Она не ответила. Закрыла глаза. Вспомнила Яна, как он ехал с ней в столицу, как переживал. Это она во всем виновата…

 
                                      * * *
 

Она пришла домой, рухнула на диван и горько заплакала. Вспомнила, как был Ян маленьким, лет шесть, и как пришли они на детский день рождения, никто из ребят тогда с ним играть не захотел, только дразнили. А Ян ничего так и не понял. Только ходил взад-вперед и раскачивался. Забрала его, привела домой, закрылась в комнате и долго плакала. А Ян в это время нашел на кухне таблетки и съел всю пачку. Их увезли в больницу. И тогда, тогда мать поняла, что нельзя оставлять его одного никогда. И нельзя себя жалеть.

И ведь оставила, снова оставила, в его двадцать лет.

Александра Федоровна зашла в ванную, закрыла дверь, посмотрела на две зубные щетки, подумала: где теперь ее мальчик? Бродит где-то среди толпы? Или упал где-нибудь в лесу и замерз? А может быть, злые люди его убили?

Раздался телефонный звонок. Дрожащими руками она нажала на кнопку.

– Это, наверное, ваш сын с тигренком? Мы нашли, по описанию на вашего похож, – звучал голос.

– Мой! – завопила Александра Федоровна.

Она не помнила, как доехала до города, как прибежала в отдел полиции. Перед ней стоял Ян в испачканной куртке, с тигренком в руках.

Александра Федоровна обняла его. Потом стала обнимать работников полиции.

– Как вы его нашли?

– В отделение позвонила старушка и сказала, что на остановке стоит похожий по описаниям на вашего сына мужчина.

Александра Федоровна упала на колени:

– Спасибо, родные, спасибо!

– Ну, что вы, – сотрудники стали поднимать ее с колен. – Все разрешилось…

 
                                      * * *
 

Маленький город только проснулся, а Александра Федоровна и Ян уже спешат в часовенку – поставить свечку за старушку, которая спасла их жизни.

Любить сильно-сильно

Темное утро понедельника. Оно всегда темное в это время года. Сережа просыпается ровно в семь. У него нет мобильного телефона или будильника, но ровно в семь надо разбудить и братишку Эдика и отвести его в садик. Мама вчера так и не пришла, опять где-то гуляет с друзьями…

В свои одиннадцать Сергей выглядит старше. Он сильно сутулится и кажется, что на детской спинке скоро появится горб. Учителя в школе постоянно твердят: «сиди прямо», но куда там, не получается.

Братишка Эдик каждое утро встает с трудом, даже в выходные. У него что-то с нервами. По крайней мере, так говорит мама. Он много плачет и у него постоянно болит живот. День, когда он родился, Сергей помнит до сих пор. К матери пришли трое друзей. Сидели, что-то пили из разноцветных бутылок и пузырьков. А потом мама завопила: «Воды отошли». Из нее и впрямь полилась вода. И Сережа испугался. В доме не было телефона, и вызвать скорую они не могли. Потом мама заперлась в ванной, ее долго не было. Вышла она с окровавленным полотенцем, из которого торчала голова Эдика. Кто-то из друзей тогда сказал: «Надо бы тебе в больничку». Мама выпила что-то из стакана, вытащила из шкафа простыню, завернула туда Эдика – и все они ушли.

В ванной все было залито кровью, и Сережа долго оттирал ее, но кое-какие пятна все же остались. Он сидел один в квартире и думал, что мама, наверное, умерла – ведь нельзя потерять столько крови и выжить.

Но мама пришла через три дня. У Сережи уже как раз закончилась еда, так что пришла она вовремя. Сказала, что надо отметить рождение сына и снова позвала друзей… У Сережи же в тот вечер был пир: кусок колбасы и батон белого хлеба. Значит, он тоже отметил рождение брата.

Сережа помнил, что, впервые подойдя к маленькому Эдику, вдруг подумал, что тот похож на котенка. Однажды они шли с мамой по рынку и увидели, что в коробке у старушки лежит котенок. У него слезились глаза и он пищал. Тогда они дали старушке сто рублей и принесли его сюда. Но он прожил всего неделю и умер. Он был такой же худой, как Эдик – и такой же беззащитный, и пил молоко. Тогда Сережа решил, что сильно-сильно любит Эдика.

Сережа любил и маму. Когда приходили друзья, она подзывала его, обнимала, плакала и рассказывала, как любит его. Но когда друзей не было, а особенно в дни, когда она ходила на работу, она становилась злой и сердитой. И тогда Сережа уже не понимал, так ли сильно он любит свою маму. И от этого он тоже начинал злиться.

Эдик лежит на грязном матрасе и сопит. У него насморк, но деваться некуда, надо вести его в садик. Сережа трясет его: «Вставай, вставай, говорю, мне еще в школу топать».

Но Эдик спит и не откликается. Тогда Сережа идет в ванну. Он держит руки под струей воды, а затем возвращается обратно в комнату. Сережа прикасается мокрой ладонью к щеке Эдика. Эдик открывает левый глаз и начинает истошно орать. Сережа вздыхает и спихивает его с матраса. Он делает это неаккуратно, и братишка падает на пол. От того слез становится больше, а крик заполняет их серую комнату.

– Пойдем, ну пойдем же, – говорит Сережа сквозь зубы. В такие моменты, по утрам, он не знает, любит ли сильно-сильно Эдика, потому что тот капризный.

Кое-как собрав брата, он приносит с кухни теплый чай:

– На вон, попей, а то на улице мороз…

Эдик делает несколько глотков, всхлипывает, закашливается.

– Не торопись, а то прольешь, – строго говорит Сережа. Он смотрит в окно. Напротив – грязная дорога, по ней туда-сюда проезжают машины. Они мелькают, пропадают из поля зрения. Мамы все нет. Он прислушивается. А вдруг она не дошла до квартиры и, как в прошлый раз, прислонившись к стенке, спит? Он выходит в подъезд. Тихо.

Сережа снова вздыхает. Он одевает Эдика. С трудом протискивает его ноги в болоньевые штаны. Потом начинается долгое мучение с курткой. Замок барахлит, но все-таки поддается. Он нахлобучивает на братишку шапочку. Эдик кое-как надевает ботинки.

– Ну что, пошли?

Они идут в сторону садика. Эдик бредет неторопливо и на все отвлекается.

– Идем, говорю, чего палку схватил, – ругается Сережа. Он вспоминает, как когда-то его такого же маленького тащила в садик мама и страшно на него ругалась. И он перестает ругаться. Он снова сильно-сильно любит Эдика, потому что тот похож на него самого.

В школе звенит звонок, и Сережа вбегает в класс. Успел. Начинается урок. Он не слушает учителя, а что-то рисует на листочке. Спрашивают домашнее задание. Сережа уже и не помнит, когда выполнял его в последний раз.

– Афанасьев, спишь, что ли? – спрашивает учительница.

– Извините, я не расслышал… И вообще, я домашку не сделал… – отзывается он.

Сережа знает – учительница добрая, сейчас поругает немножко, да и все.

– Два, Афанасьев… Это что ж такое? Придется твою маму в школу вызывать, – говорит учительница.

При упоминании мамы екает сердце. Звенит звонок.

– Афанасьев, подойди ко мне, – подзывает его учительница. – Ты почему это не делаешь домашнее задание?

– А я пропустил тему, теперь ничего не понимаю, – честно отвечает он.

– А что на тебе одежда драная в последнее время, у тебя все в порядке? – с тревогой спрашивает учительница.

На нее смотрят глаза, полные боли. Сережа хочет промолчать или сказать, что все в порядке, но силы покидают его.

– Мама… – плачет он… – Она ушла и теперь…

Учительница садится за парту и притягивает его к себе.

– Рассказывай, не бойся…

– Она вчера снова ушла с друзьями, а нам с Эдиком есть нечего…

– Так, погоди-ка. И часто она вот так?

Она вытаскивает из сумки бутерброд и протягивает Сереже.

– Мама хорошая, просто она… иногда пьет, – всхлипывает он. – Это я плохой…

– Вот еще глупости… Ты иди пока на урок, а я что-нибудь придумаю.

 
                                      * * *
 

Окно их большой комнаты в приюте выходит на палисадник. По дороге туда-сюда проезжают машины. А мамы нет.

– Она умерла? – наконец-то решается спросить Сережа нянечку.

– Нет, она придет, заболела, наверное, просто, – отзывается нянечка, моющая пол. – Ничего, придет, выздоровеет – и придет, – продолжает нянечка.

И однажды мама приходит.

Она обнимает их с Эдиком и говорит, что любит – и обязательно заберет из приюта. От нее больше не пахнет жидкостью из цветных бутылок и Сережа думает о том, что все-таки сильно-сильно любит ее и Эдика.