Он упал на стул и долго смотрел в одну точку – имитацию сучка на ламинате. Кто она? За что ему, Лаврову, этот кошмар сюрреалистический? Он стал вспоминать их встречу, запах талого снега, чёрно-белый монохром петербургской зимы. Вот она знакомо двигает плечами, словно сбрасывает с себя что-то. Стоп, ещё раз. Движение головы, плечи, руки… Он вспомнил. Это было не более дико, чем всё, что с ним произошло – что-то вроде вишенки на торте. В школе их водили в кино на девчачий, как считали мальчишки в его классе, фильм «Мария, Мирабела». Но Лаврову тогда понравилось, как мультяшные герои преодолевают себя – лягушонок, наказанный феей за ложь, светлячок, чьи ботинки чуть не сожгли его самого, и бабочка, которая боялась летать. Она была похожа на бабочку.

Лавров выдохнул и ещё раз обдумал аргументы. Оставался последний штрих, чтобы дорисовать картинку. Он приготовил две чашки кофе, уронил их на входе в приёмную, где на него смотрела потухшими глазами отрезанная голова. Перепрыгнул через неё – говорю же вам, гражданин следователь, в шоке был! – и снял трубку офисного телефона.

Следователь смотрел на Лаврова как на обезьяну в цирке – с восхищением и любопытством. Только челюсть всё время подбирал, чтобы не вываливалась. Ты смотри, что делает! И ботиночки у гада фирменные.

– А скажите, как могло произойти, что вы ничего не слышали? Ну, вот совсем ничего.

– Кофемашина шумит, знаете ли.

Лавров следователю даже сочувствовал. Лавров тоже не поверил бы человеку, который метит в свидетели такого дикого убийства и ничего не видел. А в то, что этот человек сообщник убийцы, – ещё как! «Но ты меня, пожалуйста, отпусти. Не потому что у тебя на меня ничего нет, а потому что мне очень-очень нужно».

– Хорошо. А что за деньги он вам принёс? Всё-таки крупная сумма.

– Для меня это тоже загадка, – абсолютно искренне отвечал Лавров. – Он мне ничего о деньгах не говорил. Да мы и не договаривались. Я вообще-то безнал предпочитаю.

«Ну, давай, отпускай! Ты же видишь – я спокоен как в танке и чист как белый лист».

– А вот жена вашего клиента, какой она вам показалась? Как отзывалась о муже? Может быть, что-то говорила о своих чувствах?

– Понимаете, я не заметил в её словах ничего особенного, ничего, что выдавало бы её ненависть к мужу. Вообще это дело казалось мне довольно необременительным. Обе стороны были согласны на развод, общих детей не было, имущество особо не делили. Ничего не предвещало, так сказать.

«Отпускай, отпускай меня! Время не ждёт».

– Пока всё, но у нас к вам будут ещё вопросы, – сказал, наконец, следователь и взял с Лаврова подписку о невыезде.

– Конечно, – сказал Лавров. – Пожалуйста.

Подмосковный адрес Бабочки – так он её теперь называл – он шептал как молитву, когда забирал свою машину со стоянки бизнес-центра. Сейчас приеду, думал Лавров, и всё из неё вытрясу. А если её там не будет? А если её там не будет, значит, будем искать. Его не покидало чувство какой-то общности с ней и одновременно холодной ярости. Детское ли это движение плечом? Или другое что? Мужа она убила, а тебя подставила. Но почему-то нет никакого сочувствия этому человеку. Сожаление о страшной его смерти есть, а сочувствия нет. Сам бы его убил, настолько не нравился. И кто сказал, что это она? Она-она, и ты её за это не осуждаешь. Не за это!

Он почти уже выехал из города, когда понял, что за ним неотступно следует тёмно-серая девятка. Так вот почему ты меня отпустил! Всё правильно: сам бы так сделал. Только машинка у вас, братцы, совсем не мерседес. Лавров перестроился раз, потом другой. Потом ещё и ещё. Слава богу, были просветы в плотном потоке. Девятка не отставала. Они мчали уже по самой окраине, среди строек, новостроек и каких-то ангаров. Фуры стали попадаться, и Лавров пристроился перед одной из них. Наконец, на очередном светофоре ему удалось проскочить на красный, а девятка не успела.