Орелинская сага. Книга первая

Часть вторая

Нафин! Нафин!

Женщина стояла у самого входа в гнездовину и, закрываясь рукой

от солнца, что есть силы, кричала во все направления.

– Нафин!

По всему было видно, что она вне себя от возмущения. На ее крики из окрестных гнездовин выглядывали соседи, кто усмехаясь, а кто сочувственно качая головами.

– Негодный мальчишка, – пробурчала женщина себе под нос. – Вот только появись, я тебе так задам!

Она строго осмотрела улицу и заметила у своей ограды тоненькую улыбающуюся девушку.

– С самого утра сына ищете, Метафта?

– Опять летает, – женщина с досадой хлопнула себя по бокам. – Ну, вот хоть ты скажи, что с ним делать? Нахватался от отца всяких глупостей и ни о чем другом не думает, кроме как о полетах своих дурацких, да о Генульфовых записях.

– А вы его жените, – девушка кокетливо наклонила голову.

– Уж не на тебе ли? – расхохоталась Метафта. – Не-е-е-т, глупышечка моя, я слишком хорошо отношусь к тебе и к твоим родителям, чтобы так портить твою жизнь. Думаешь Нафина можно исправить? Ни-ког-да! По собственному опыту знаю. Я тоже когда-то считала, что своей любовью привяжу его отца к дому и хоть как-то образумлю. Но, нет! Уже десять лет, как он умер, а я всё мучаюсь. Только теперь с его сыном.

Девушка улыбнулась, едва ли слушая, что ей говорили. С большим любопытством, она осматривала окрестности, потом радостно подпрыгнула и указала рукой в конец улицы.

– Вон он идет!

– Оч-чень хорошо! – снова разъярилась Метафта. – Сейчас он получит! Сейчас узнает, как срамить меня на все Гнездовище!

Она решительно зашагала навстречу сыну, но уже по тому, как он бежал к ней, спотыкаясь и еле сдерживая себя, чтобы не лететь, поняла: случилось что-то невероятное.

– Мама, – орал юноша на всю улицу, – я… сейчас… там такое!..

– Да лети уж, – махнула рукой Метафта, – я все равно знаю про твои упражнения…

Нафин легко взлетел и в несколько сильных взмахов достиг своей гнездовины. В каждой руке он тащил по странному сосуду и сиял от радости так, как будто бы в них или на них и находились те самые пресловутые Генульфовы записи. Он плюхнул сосуды на землю и радостно заорал прямо матери в лицо.

– Я их видел, мам, видел!!! Пророчество сбывается!

– Кого ты видел?

– Летающих орелей! – горделиво заявил Нафин и замер, ожидая реакции.

– Тьфу ты! – среагировала Метафта. – Опять! А я уж и, правда, поверила, что что-то случилось.

– Но я их видел, – Нафин растерянно указал на скалы, – вон там…

– Хватит! – отрезала Метафта. – Сегодня ты наказан и сидишь дома целый день. А если ещё раз заикнешься про свои видения, то будешь сидеть и завтра.

И она резко отвернулась, чтобы идти в дом. Одно из её коротких крыльев шлёпнуло Нафина по лицу, словно дало пощечину.

– Но, мам, – жалобно позвал он.

В ответ лишь хлопнула закрытая дверь.

Радужного настроения как не бывало. Нафин неуверенно топтался на месте, прекрасно понимая, что пойди он сейчас за матерью, начнется такой шум, что солнце померкнет.

– Какой невежливый ма-альчик, – певуче донеслось сзади.

Юноша обернулся и только теперь заметил юную орелину, которая стояла, заложив руки за спину и ковыряя носком землю, насмешливо наблюдала за ним.

– Это, ты? Привет, Сольвена, – без особой радости поприветствовал ее Нафин и покосился на закрытую дверь. – Скажи, почему мне никто никогда не верит.

Девушка пожала плечами и подошла ближе. Она осмотрела сосуды и осторожно ткнула один из них ногой.

– Это что?

– С ними было, – ответил Нафин, – Они улетели и бросили, а я подобрал.

Сольвена скрыла усмешку и присела на корточки. Тонким пальчиком поводила по рисунку на сосуде и без особого любопытства спросила:

– Так ты правда кого-то видел?

– Не кого-то, – вспылил Нафин, – а именно их! Их! Летающих о-ре-лей!

– Ну, и какие они? – Сольвена даже глаз не подняла на его крики.

– Какие!? – юношу совсем не обескуражило её безразличие, и он оживленно присел рядом. – Они знаешь какие! Они такие невероятные! Совсем, как мы, только гораздо прекраснее. Их одежда, как будто из капель росы, сверкающих на солнце. На руках, шеях и поясах – тонкие обручи, все в резьбе и украшениях. Волосы поддерживают какие-то диковинные штуки с маленькими крылышками, а на груди у каждого, прямо на одежде, видны чуть выпуклые половинки солнца. У одного лучами вверх. А у другого вниз. И крылья! – Нафин мечтательно зажмурился, – Какие у них крылья! Раза в два больше моих, представляешь? И взлетели они так легко и так красиво, почти без усилий…

Девушка недоверчиво покосилась на приятеля и притворно вздохнула.

– Нет, ты определенно помешался на сказках своего отца.

– Помешался! – подскочил Нафин. – Ах, вот ты как! И ты не веришь! Тогда откуда это?

Он ударил ногой сосуд, и тот упал с глухим всплеском.

– А ты уже смотрел, что там? – как всегда, не обращая никакого внимания на гнев юноши, спросила Сольвена.

– Не успел, – буркнул Нафин, – домой торопился. Хотел скорее все вам рассказать, а вы…

– Так давай посмотрим.

Девушка быстро сняла с крышки удерживающую петлю и заглянула внутрь.

– Вода какая-то…

Она принюхалась, пожала плечами, потом слегка наклонила сосуд и окунула в содержимое палец.

– Нет, не вода. Уж очень густая.

– Не лазь! – отобрал у нее сосуд Нафин. – Ты мне всё равно не веришь…

Девушка сморщила носик, отерла палец о траву и выпрямилась.

– Почему не верю? Верю. Просто я не вижу никакого смысла в предсказании, с которым ты так носишься. Ну, увидел ты Летающих орелей, и что? Что дальше? Боюсь, ты и сам не представляешь, что теперь должно произойти.

– Я не представляю? – на мгновенье растерялся юноша. Но тут же опомнился и гордо выпятил грудь. – А мне и не надо представлять. Всё и так произойдет само собой, когда будет нужно.

– А когда нужно? Да и произойдет ли вообще…

– Произойдет! – упрямо выкрикнул Нафин и чуть не расплакался.

Он действительно не знал, что теперь будет. Но одно дело не знать самому, и совсем другое – когда тебя тыкает в это носом, сопливая девица, которая вообще ничего не соображает. Он уже пожалел, что рассказал ей все и позволил лазить в сосуды. А ещё более о том, что когда-то рассказал о предсказании. Но он тогда думал, что Сольвена – друг, а теперь понимает, друг не стал бы так насмешничать. Особенно в такой момент, когда сбылось последнее, из предсказанного. Друг разделил бы с ним и радость, и обиду на тех, кто ему не верит.

– Ты знаешь что, Сольвена! – сказал Нафин в сердцах. – Иди-ка отсюда подальше. Отправляйся к мамочке с папочкой и сиди в своей гнездовине. Или посмейся надо мной с подружками, если так хочется.

Сольвена, как обычно, пожала плечами, но, уходя, обернулась.

– Пожалей Метафту, – сказала она с усмешкой. – Нехорошо, когда над старейшиной смеются…

Нафин ничего на это не ответил, только злобно фыркнул, подхватил сосуды и пошёл в гнездовину.

Метафта раскладывала на скамье сушеную траву и листья, но на его шаги обернулась и уперла руки в бока:

– Вот что, милый мой, заговорила она сурово, – с сегодняшнего дня я запрещаю тебе, как летать на скалы, так и спускаться с обрыва. Записи Генульфа завалило и ты скорее шею свернешь, чем их отыщешь. А, чтобы не было соблазна делать все втихоря за моей спиной, я сейчас же свяжу тебе крылья.

С этими словами орелина сняла со стены крепкую веревку, велела сыну повернуться к ней спиной и, связывая его крылья, приговаривала:

– Я-то думала – это счастье великое тебе будет – самые большие крылья в Гнездовище, а оно вон каким боком вышло… А всё отец, его сказки про проклятья да предсказания всякие…

– Но, мам, – взмолился Нафин, – почему ты мне не веришь? Я же правда видел.

– Не хочу слушать! – зажала уши руками Метафта, – я сыта этими предсказаниями по горло. То над отцом все потешались, теперь над сыном… Но тогда я была лишь женой старейшины, а теперь сама стала старейшиной, и не буду, как твой отец, терпеть над собой насмешки.

– Но над тобой никто не смеётся, – робко возразил Нафин.

– Что!? – загремела Метафта. – да я глаз не могу поднять от стыда за то, что мой единственный сын вместо того, чтобы заняться чем-нибудь полезным, тратит свое время у Старика, изучая язык, который все давно забыли, и учится летать, как будто это так уж необходимо! Имей в виду – не все в восторге от твоих упражнений. Особенно те, у кого крылья совсем маленькие. Вот так, – она завязала последний узел, – теперь я засну спокойно. Не надейся на чью-либо помощь, никто не посмеет тебя развязать без моего разрешения.

Метафта похлопала сына по плечу и только теперь заметила сосуды.

– Это ещё что такое?

– Ты же всё равно не хочешь слушать, – уныло отозвался Нафин.

– Я не хочу слушать небылицы. Но это-то ты где-то взял. Где?

– На скалах, где же ещё. – Юноша ехидно усмехнулся. – Надеюсь в то, что они там выросли сами собой, ты сможешь поверить?

Метафта глянула на него, но уже не так сердито, а, скорее, с испугом. Затем она осмотрела со всех сторон сосуды, сняла с них крышки и, как до неё Сольвена, понюхала содержимое.

– Странно, – пробормотала орелина. – Очень странно. Так ты, что, на самом деле их видел?

– Ура! – завопил Нафин. – наконец-то ты поверила! Мамочка, ты не представляешь, как я рад! Теперь-то ты понимаешь? Предсказание сбывается, а это значит, что я не могу сидеть связанным. Ты ведь развяжешь меня, правда?

Но Метафта не торопилась с ответом. Она аккуратно закрыла сосуды, отставила их подальше и прикрыла сушеной травой. Затем подошла к сыну и, глядя ему в глаза, твёрдо произнесла:

– Ни за что! Особенно теперь.

– Что? – из Нафина, казалось, вышёл весь воздух. – Ты шутишь?

– Нет!

Юноша не верил своим ушам. Как заворожённый, он, не отрываясь, следил за матерью, которая в большом волнении ходила из угла в угол.

– Мама, – тихо позвал он, – я совсем ничего не понимаю. Что всё это значит?

– Это значит, что я знаю о предсказании побольше твоего…

Метафта перестала ходить, села на скамью и посмотрела на сына серьезно, как никогда.

– Послушай меня, Нафин. Только послушай очень внимательно, как взрослый орелин, которому пора отвечать за свои поступки. В предсказании сказано: «только тот, кто увидит цветущую траву Лорух и Летающих орелей найдет детей Дормата…». Положим, трава Лорух на самом деле не цвела, но ты ее такой УВИДЕЛ, и твой отец решил, что это считается. Он тогда, конечно, заблуждался, как всегда, но речь сейчас не об этом. Теперь ты увидел Летающих. Скажу честно, когда ты мне утром об этом сообщил, я подумала, что мальчик просто очень хотел их увидеть, и они померещились. Но это, – она кивнула в сторону спрятанных сосудов, – это выглядит достаточно убедительным. Похоже, что предсказание действительно сбывается, и значит, ты тот самый и есть, кто найдет каких-то там детей Дормата и снимет проклятие с Генульфа. Ну, а дальше-то что, ты знаешь?

– Нет, – замотал головой Нафин, – а разве было дальше?

– И было, и есть.

Метафта многозначительно посмотрела на сына.

– Там дальше сказано, что когда это все случится, в Гнездовище не останется ни одного ореля, ибо не станет проклятия, которое вызвало их к жизни. Ты понимаешь, что все это значит?

– Нет.

– Это значит, что мы все исчезнем! С нами случится что-то такое, что никого не оставит в живых.

– Не верю! – Выкрикнул Нафин. – Откуда ты это знаешь?

– От твоего отца.

– Но почему он мне ничего не сказал?

– Потому что ты был маленьким и многое мог понять неправильно.

Но Нафин не унимался.

– Зачем же тогда он сам всю жизнь искал Генульфовы записи, полагая, что в них найдет путь к детям Дормата, а заодно и к Летающим орелям? Зачем сам всю жизнь хотел их увидеть?

– Затем, что хотел все изменить. Он с чего-то решил, что предсказание касается именно его, поэтому хотел, чтобы оно сбылось наполовину, а уж тогда он бы сделал все, чтобы обмануть Судьбу и не дать ему сбыться до конца. Во всяком случае, никаких детей твой отец искать не собирался. Да они, наверное, уже и умерли давно. Генульф погиб и ему все равно сохранится проклятие или нет, а Гнездовище с каждым годом разрастается все больше. И мы не можем допустить, чтобы оно исчезло.

Нафин молчал, совершенно потрясенный. Его сознание с трудом переваривало услышанное. Оказывается, его отец был с ним не до конца честен! Да и мать тоже… Зато все его тайные восторги, надежды и все труды по раскопкам Обвала оказывались никчемными, пустыми и даже опасными.

– Что же мне теперь делать? – спросил он, наконец.

– А ничего, – ответила Метафта. – Живи обычной жизнью, как все. Женись на Сольвене и выкинь из головы все лишнее.

Она подошла к сыну и погладила его по плечу.

– Ну, что ты так огорчился? Твой отец дорого бы дал за то, чтобы оказаться на твоем месте. Хотя, по мне, не такое уж это и счастье, когда Судьба избирает тебя своим оружием. Велик соблазн сверкнуть на солнце своим грозным лезвием, как у того клинка, что хранится в гнездовине у Торлифа, но ведь ещё неизвестно по кому это лезвие пройдется. Зато много нужно мужества и здравого смысла, чтобы сдержать себя и оставаться в ножнах. Но ты, я уверена, в себе это мужество найдешь. Конечно, не мешало бы тебе ещё немного повзрослеть и ума поднабраться, но все равно, ты жил, не зная ни подлинной злости, ни зависти, руководствуясь лишь чистым благородством и здоровым упрямством. Они же помогут тебе принять правильное решение.

– Нет, – Нафин так, похоже, не считал, – я не могу… А мои раскопки? Почему я должен их бросать? Генульф знал о предсказании и вполне мог написать там то, что поможет предотвратить беду. Они с дедушкой погибли из-за этих записей, Старик чудом уцелел… А ты предлагаешь оставить все, как есть, чтобы орели благополучно о них забыли и продолжали жить сытой, довольной жизнью!

Нафину очень хотелось, чтобы его слова прозвучали возвышенно и благородно, но в конце фразы голос некстати сорвался на фальцет, и впечатление смазалось.

– Нда-а-а, – задумчиво протянула Метафта. Голос ее вновь стал суровым. – Похоже, я правильно сделала, что связала тебе крылья. Ты глуп и упрям. Рановато сбылось предсказание. Хотя, возможно, Судьбе вот именно такого олуха и было нужно, чтобы окончательно нас всех погубить. А Старика ты очень кстати припомнил. Вот уж кто знает обо всем побольше нашего, но молчит. И правильно делает. Будь в том нужда, он давно бы посвятил тебя во все тайны, видя, как ты суетишься.

– А может и посвятит! – В Нафине загорелась надежда. – Может он только того и ждал, когда я увижу Летающих орелей! Может он вообще знает, где Генульфовы записи, но не был уверен, что я – это я, то есть тот, кому они предназначались! А, может, он просто перескажет мне их содержание и все!..

Нафин пришёл в такое возбуждение, что готов был немедленно бежать к Старику. Он умоляюще сложил руки на груди и, как можно жалостнее, обратился к Метафте:

– Мамочка, ну хоть к Старику-то мне можно пойти? Ведь от этого ничего страшного случиться не может. Пожалуйста, отпусти меня. Что нельзя он все равно не расскажет…

Метафта задумчиво покусывала нижнюю губу. С одной стороны, ей не хотелось отпускать сейчас Нафина даже к соседям. Но, с другой, запрещать ему все подряд тоже не дело.

– Ладно, сходи, – разрешила она. – Но оттуда – сразу домой! И крылья останутся связанными.

* * *

Старик жил на самой окраине Гнездовища. Как раз на том месте, где по приданию, измученные многодневным спуском Генульф и Рофана, упали без сил в заросли травы Лорух и уснули. Утром они с удивление обнаружили, что не замерзли ночью, как ожидали.. Трава уберегла их от холода, а когда взошло безжалостно палящее солнце, под сенью деревьев Кару изгнанник и его верная подруга нашли тень и приятную прохладу. Здесь они решили остаться навсегда, здесь же впоследствии появились на свет Старик, три его брата и две сестры.

С младенчества дети знали, что их родители раньше жили на самой вершине гор. Там, всегда было тепло от кипящих вулканов и прямо из скалы бил родник, дающий тем, кто там жил, всё: и еду, и одежду. О причине, по которой они покинули место своего обитания, родители молчали. Ограничились лишь тем, что произошло несчастье, после которого там невозможно было оставаться и пришлось начинать новую жизнь здесь. Зато перед сном Рофана нередко веселила детей рассказами о том, как они с отцом привыкали к новым условиям. А когда малыши засыпали, она выходила из гнездовины на улицу и, глядя на звезды, горько плакала. Ей вспоминалось безумное отчаяние, охватившее их с Генульфом, именно тем утром, когда, по ее же словам, они умилялись теплу травы и прохладе под деревьями. Нет, всё было иначе. Тогда, едва проснувшись, они увидели перед собой амиссию с яйцом в руках. «Это ребенок Дормата, – сказала она, кладя яйцо в траву, – постарайтесь, чтобы он выжил». И исчезла, ничего более не объясняя. Это потом уже, когда утихла истерика Рофаны, понятия не имеющей о том, как заботится о малыше, изгнанники осмотрелись и решили, что могут остаться здесь жить, потому что трава даёт тепло, а деревья укрывают от солнца.

Тяжело им тогда пришлось. Первое время, пока ребенок ещё не вылупился, Рофана оставляла яйцо на попечение Генульфа и летала к родственникам в Нижний город за Серебряной водой. Она летала и потом, но все реже и реже, а когда поняла, что скоро сама станет матерью, начала приучать себя и Генульфа к соку плодов Кару. Хорошо ей теперь смеяться и изображать в лицах, как они морщились, плевались и хватались за животы. На деле все было трагичнее. Их страшно рвало, нестерпимая боль разрывала внутренности, и порой казалось, что выжить уже невозможно. Только ответственность перед беспомощным малышом, страх за него и за того, который должен был родиться, заставили Рофану все перетерпеть, выжить и не дать погибнуть Генульфу.

Постепенно они привыкли. И к соку, и, со временем, к плодам. Им даже стал нравиться их вкус. Все трое заметно окрепли, ожили, и тогда Генульф начал строить для них гнездовину. Он выложил камнями огромный круг, а остальные камни, при помощи острого обломка скалы, обтачивал и подгонял так, что, поднимаясь все выше и сужаясь, они сошлись в одной точке, образовав настоящий шатер.

Рофане новое жилище понравилось, но Генульф на этом не успокоился. Свободного времени хватало и он, вдохновленный первым успехом, взялся за пристройку внешней террасы, смеша Рофану заявлениями, что Иглоны должны жить, как подобает. Обучение у лучших ремесленников Сверкающей Вершины принесло свои плоды. Очень скоро грубоватая гнездовина украсилась резными наличниками на окнах, арками и даже двумя простенькими колоннами у входа. Над ними Генульф выбил свое имя. Рофана настояла на этом, говоря, что как выдающийся лепп, он это заслужил в полной мере. Генульф сделал вид, что взвешивает все за и против, а потом, как Иглон, сам себе это милостиво разрешил.

Крылья его зажили, благодаря усилиям Рофаны, бывшей на Сверкающей Вершине дочерью ольта и знакомой с премудростями его мастерства. Он даже смог летать. Правда, не высоко, но зато подолгу и достаточно маневренно.

Между тем, подрастали дети. Сыновья погодки Фостин, Хорик, Форехт и новорожденный Дорхфин, а чуть позже появились и дочери Усхольфа и самая маленькая Ланорфа.

Однажды, еще когда постройка гнездовины была в самом разгаре, бурей повалило несколько старых деревьев. Генульф собирался со временем оттащить их подальше, но руки всё не доходили. А, когда он, наконец, на это решился, то обнаружил, что длинные высохшие на солнце мертвые листья легко разделяются на тонкие, но прочные волокна. Немного поразмыслив, бывший Иглон попробовал сплести из них веревку. Получилось очень неплохо. Тогда, вместе с Рофаной, они раздергали все подсохшие листья с поваленных деревьев, и Генульф, припомнив то, чему научился у наммов, сплел кое-какую детскую одежду. Теперь ни приёмыш, ни первенец больше не бегали голышом. А недавно вылупившийся Форехт, получил вполне приличное одеяльце. Рофана тоже обзавелась новой одеждой взамен совершенно обносившейся орелинской. Впрочем, старые лохмотья она не выбросила, а заботливо сложила и спрятала где-то в гнездовине, пролив при этом не одну слезу.

Генульф, между тем, продолжал изучать поваленные деревья. Он обратил внимание, что во время дождя вода скатывалась с коры, не впитываясь и не просачиваясь сквозь неё. Это навело его на мысль сделать для гнездовины крышу. Так как камни, как бы хорошо ни были подогнаны, нет-нет да и пропускали дождевые капли в тех местах, где заворачивались в купол. За время строительства Генульф смастерил достаточно необходимых инструментов и с их помощью взялся за дело. Бережно снял кору со всех стволов, разделил её на ровные куски и обложил ими верх гнездовины. Как истинный орель, сделал он это чрезвычайно аккуратно и красиво, подбирая куски по размеру и даже по оттенкам.

Рофана тоже не отставала. Научившись плести одежду, она достигла небывалого мастерства в высушивании листьев. Одни сушились в тени до золотистого цвета, а другие – на солнце, чтобы не утратить зелень. Затем, сочетая волокна различных цветов, орелина смогла создавать на одежде простенькие узоры, что показалось ей особенно важным, когда родились девочки.

Из стволов Генульф, ликуя от собственной сообразительности, выдолбил несколько несложных сосудов для плодов Кару. И теперь, чтобы поесть, не нужно было всякий раз выходить из гнездовины. Ветки быстро приспособили для просушивания листьев и, когда в один прекрасный день Генульф с Рофаной осмотрели свои владения, им показалось, что они совершенно счастливы.

* * *

Как-то раз во время прогулки Генульф с сыновьями отошёл довольно далеко от гнездовины. Они не боялись заблудиться, да и вообще мало чего здесь боялись, разве что сильной грозы. Но, когда из-за деревьев вышла незнакомая бескрылая женщина, даже Генульф в страхе отступил.

Незнакомка была по самые глаза укутана в диковинные одежды. Её длинные тонкие пальцы переплелись между собой, а кольца на них таинственно мерцали. Черные, без белков глаза смотрели на всех и на каждого в отдельности, лишенные какого-либо выражения. Когда она низким голосом позвала Генульфа, дети в страхе сгрудились в стороне, пряча между собой самого маленького. Им не понравилась эта женщина. За всё время разговора с их папой, она держалась высокомерно и даже, кажется, за что-то его ругала. А Генульф оправдывался и махал руками то в сторону детей, то в сторону дома. В конце концов, он затих, как-то сник и покорно кивнул.

Вечером дети, прикинувшись спящими, долго слушали, как родители о чем-то спорили. Отец говорил, что не хочет оставлять их и искать каких-то других детей. По крайней мере, до той поры, когда старшие не научатся летать, а Рофана считала, что он должен это сделать, и что она вполне сумеет одна со всем здесь управиться. Чем закончился спор, дети так и не узнали, потому что действительно заснули. Но несколько последующих дней Генульф ходил задумчивым и подавленным. А потом вдруг стал куда-то надолго улетать один.

Пока его не было, Рофана страшно волновалась. Она делала все, чтобы скрыть свое нервное состояние, но удавалось это плохо.

Обычно Генульф возвращался до темноты, но однажды он прилично задержался. Уже смеркалось, на небе показались первые бледные звезды, а Рофана, как ни напрягала зрение и слух, никак не могла уловить ни движения в небе, ни привычного хлопанья крыльев. В волнении она не находила себе места, и ее состояние передалось детям. Даже маленькая Ланорфа перестала пищать и тихонько сидела возле старших, так же, как и они, следя за матерью испуганными глазами.

Генульф объявился, когда уже совсем стемнело. Рофана с криками бросилась к нему, то ругаясь, то обнимая мужа и покрывая его лицо поцелуями. Она не сразу заметила, что прилетел он в великом возбуждении, нагруженный какими-то непонятными предметами, и в суматохе даже забыла уложить детей спать. Поэтому, они облепили скамью, на которую уселся отец, и слушали все, что он рассказывал.

Оказалось, что Генульф летал прямо в Долину, где наткнулся на селение бескрылых. Сначала, они очень испугались и попрятались в свои гнездовины. Но, когда он заговорил, их мужчины вышли и, хотя и с опаской, приблизились. Конечно, они ни слова не поняли из орелинской речи, однако догадались, что крылатый человек не желает им зла. Постепенно наружу вылезли женщины и дети, и все вместе бескрылые обступили ореля, рассматривая его и цокая языками. Их удивительная быстрая речь крайне заинтересовала Генульфа. Жестами он попросил разрешения осмотреть все вокруг и попросил, чтобы бескрылые называли ему все, что он увидит, на своем языке. Весь день прошёл за осмотром селения новых знакомцев. Объясняясь, кое-как, знаками, орель пояснил, что живет в горах и, в свою очередь узнал, что бескрылые подолгу на одном месте не живут, а перемещаются в своих странноватых гнездовинах с места на место. Бывший Иглон впервые увидел колесо и то, как оно действует, и был потрясен. Как, впрочем, и многими другими вещами, которые ему показали бескрылые. Он опомнился, когда стало темнеть и, пообещав, что вернется назавтра, с большой неохотой, полетел домой. На прощание ему дали кое-какие инструменты и показали, как ими пользоваться.

Все ещё опьяненный новыми впечатлениями, невзирая на глубокую ночь, Генульф потащил всю семью на улицу, где при лунном свете гордо разложил перед ними принесенные сокровища: пару ножей разной длины, небольшой топорик и пилу. Как действуют эти инструменты, он показал здесь же, без промедления, на первой попавшейся под руку ветке. Дети и Рофана пришли в полный восторг. Малышам особенно понравились лезвия у ножей, но, когда непоседа Ланорфа потянулась к ним ручкой, отец сделал всем строгое внушение и запретил без его ведома прикасаться к новым вещам.

На следующий день Генульф вновь полетел в Долину. И через день тоже. И ещё через день. Он летел так долгие три месяца, пока бескрылые не объявили, что должны перебраться в другие края. К тому времени они нашли с орелем общий язык и довольно сносно понимали друг друга. Узнав, что Генульф должен отыскать семерых детей, таких же, как он, но живущих где-то на земле, старейшина бескрылых пообещал, что в своих странствиях попытается что-нибудь выяснить. А через год, когда они вернутся в Долину, орелин сможет снова прилететь к ним в гости и узнать о результате.

Разлука огорчила Генульфа чрезвычайно. Рофане, укорявшей мужа, что бескрылые занимают его больше, чем семья, он объяснял, что новые знакомые могут ему помочь в поисках детей Дормата. Но, на самом деле, эти поиски уже давно отошли для него на второй план. Как давний смутный сон вспоминал Генульф записи в Галерее Памяти, куда их, ещё маленькими, водил отец для ознакомления с историей жизни орелей. Как скудно и неинтересно были описаны там наблюдения за бескрылыми. Да и не наблюдения это были вовсе, а только то, что любопытствующие ненароком замечали во время своих незаконных вылазок. Генульф искренне грустил, думая о том, как много орели теряют, не желая ничего знать о том, что их не касается. Насколько шире и разнообразнее стала бы их жизнь, прояви они хоть немного больше любопытства! Вот сам он мог часами рассматривать то, что ему подарили бескрылые, и не переставал удивляться их выдумке и мастерству. Единственное, что он наотрез отказался взять в дом – это огонь. Но остальное: посуда, детские игрушки из дерева, украшения из разноцветных шариков, которые привели в неописуемый восторг Рофану, и прозрачные сосуды, где теперь хранилась дождевая вода, стали для него едва ли не предметом поклонения. Поэтому Генульф еле-еле дождался истечения года и, задолго до установленного срока, стал облетать Долину, высматривая бескрылых.

Те вскоре объявились. Как старого доброго друга встретили они ореля, огорчаясь лишь тем, что никто и нигде слыхом не слыхивал о крылатых детях. К их удивлению, Генульф отнесся к этому довольно беспечно, зато, с огромным любопытством слушал все, что мог разобрать об их странствиях.

Он узнал, что на земле живет множество разных племен. Услышал рассказы о роа-радоргах, воюющих со всем миром, и об абхаинах, живущих совсем близко в долине между двух рек. Подивился обычаям племени уисков, предпочитающих земной тверди жизнь на воде. И образу жизни ионтахов, устраивающих по городам представления вроде тех, что были и у орелей во время праздников.

Упоминание о рыжих роа-радоргах и уисках, живущих на воде, напомнили Генульфу о его поисках. Но старейшина бескрылых заверил его, что никого похожего на тех, кто ему нужен, среди них не было. Впрочем, роа-радоргов бескрылые не встретили, чему очень радовались, но, по их словам, какое-то крылатое божество у этих воинов имелось. Говорят, перед тем, как начать сражение, они все цепляли себе крылья, подражая ему, но все это, скорей всего, сказки, придуманные самими роа-радоргами.

Рассказали кочевники и о крылатом боге абхаинов, который периодически умирал и возрождался вновь. По абхаинскому поверью, не так давно он снова возродился, но ведь Генульфу нужны были люди, а не вымыслы.

Чудесные рассказы совершенно ошёломили ореля. Он позабыл обо всем на свете, и дни напролет проводил с бескрылыми, слушая об их странствиях с ненасытностью и любопытством маленького ребенка. Все это не могло не тревожить Рофану. Она уже поняла, что поиски детей Дормата не более чем предлог и чувствовала, что их собственные дети постепенно отдаляются от отца. То лаской, то упреками старалась орелина вернуть мужа к семье, упирая на то, что старшие мальчики становятся на крыло, и его помощь им сейчас особенно необходима.

Генульф внял ее словам и пообещал в следующую вылазку обязательно взять их с собой в Долину. Этого Рофана никак не ожидала, и несколько дней ушло на ее уговоры, пока она не сдалась, мудро рассудив, что пусть уж лучше будет так, чем постоянно жить со страхом, что в один прекрасный день Генульф совсем не вернется. Однако она оговорила, что самый младший из сыновей – Дорхфин – все же ещё не полетит, чем вызвала бурю протестов со стороны мальчика. Весь день, пока отец с братьями отсутствовали, он дулся на мать и, почему-то, на сестер, и ни за что не хотел спускаться со скалы, с которой высматривал, не возвращаются ли старшие братья обратно.

Когда вечером вся семья собралась в гнездовине, восторгам не было конца! Одно дело представлять все по рассказам и, совсем другое, увидеть это же самим. Фостин, Хорик и Форехт не могли усидеть на месте, пересказывая матери то, что она и так миллион раз слышала от их отца. Но, слушая их, Рофана с грустью заметила, что ее обожаемые мальчики стали совсем взрослыми юношами и недалеки от того, чтобы разделить помешательство Генульфа. Рассказывая, они все чаще упоминали о бескрылых девушках, прекраснее которых, по их мнению, никого на свете не было, а муж только посмеивался и многозначительно подмигивал Рофане. Когда все улеглись, он пытался ее успокоить, уверяя в быстротечности юношеских впечатлений, но, довольно скоро, им пришлось убедиться, что восторги их сыновей вызывают чувства более глубокие, чем это могло показаться вначале. Когда через год бескрылые снова вернулись в Долину, только слепой мог не заметить, что составились три влюбленные пары.