Орелинская сага. Книга первая

– Спорим, все будут спрашивать про детей Дормата, – шепнул Форфан Твовальду.

– Можешь не спорить, так и будет.

– Мальчики, – одернул племянников Ольфан, – перестаньте шептаться, когда говорит Великий Иглон.

Наследники переглянулись, без прежнего озорства, и снова стали слушать.

– А теперь, – продолжал Рондихт, – я представлю вам того, кому определяю Нижний город…

– Идем, – шепнул Тихтольн на ухо Лоренхольду, – сейчас самый удобный момент.

Тот что-то промычал, вытягивая голову в сторону дворца, но брат с силой дернул его за руку:

– Другого случая не будет!

Они слезли с ограждения и короткими мягкими шажками, стараясь двигаться плавно, стали пробираться к выходу с площади. Лоренхольд старательно ловил слова Великого Иглона и постоянно замирал, прислушиваясь, но Тихтольн упрямо тянул его за крыло. И, вскоре, на главной площади стало на двух орелинов меньше.

– … И, наконец, Великим Иглоном я определяю своего сына Донахтира!

Юноша шагнул вперед и встал рядом с отцом. Его братья, до этого, при оглашении их имен, отходили к дядям, и теперь все Иглоны стояли рука об руку со своими преемниками.

– Ну вот, наверное, и все. – Рондихт развел руками. – Скоро мы с Донахтиром вас покинем. Но, прежде, мне бы хотелось сказать несколько слов.

Великий Иглон на мгновение замолчал, то ли собираясь с мыслями, то ли пытаясь унять внезапно задрожавший голос. На площади стало тихо, а в глазах некоторых чувствительных орелин задрожали слезы.

– Всю ночь я не спал, – продолжил Рондихт, – все думал о том, что должен сказать Великий Иглон своему народу на прощание. Но, из всего огромного количества слов переполнивших мое сердце, уместными мне показались лишь те, которые я сейчас произнесу. Орели, никогда не изменяйте сами себе! И пусть смысл этих слов каждый определяет для себя так, как велят ему его честь и долг. Вот и все, что я хотел сказать. А теперь, позвольте мне и моей семье попрощаться.

С этими словами Рондихт подошёл к возвышению, на котором сидели Иглессы, легко взлетел и, опустившись на оба колена перед своей женой, взял ее за руку. От прикосновения мужа орелина словно проснулась. Взгляд ее потеплел, она низко склонилась к его лицу и ласково о чем-то заговорила. Когда же все слова были сказаны, Великая Иглесса подняла Рондихта с колен, встала сама и, одарив его долгим поцелуем, не оглядываясь более, улетела во дворец. Следом за ней остальные Иглессы подходили к Рондихту, недолго с ним говорили и, низко поклонившись, тоже улетали.

Теперь уже на площади не было никого, кто бы тайно или явно не утирал слез. Растроганный Флиндог, скорее машинально, чем осознанно, повинуясь долгу перед уходящим Иглоном, посмотрел в ту сторону, где перед началом Церемонии усмотрел Тихтольна и Лоренхольда. Сквозь слезы он даже не сразу осознал, что юношей там нет. А, когда старый норс это понял, то, словно ледяная туча сковала его с ног до головы. Потерянно бросил он взгляд туда, где Рондихт прощался с Иглессами, потом на жену, достающую уже третий платок, и, вздохнув, стал пробираться сквозь всхлипывающую толпу. Флиндог понимал, что взлететь он сейчас не может, поэтому продирался между плотно стоящими телами, не обращая внимания на ответные толчки и изумленные взгляды. Сердцу его было тяжело и больно. Негодные мальчишки! В такой день они осмелились удрать и осквернили последние минуты Великого Иглона своим безумием! Ах, если бы только он сумел их догнать! Эта площадь такая огромная…

Флиндогу показалось, что прошла целая вечность, прежде чем он выбрался на ближайшую улочку. Но и теперь взлетать ещё было нельзя. Слишком грустное действие разворачивалось в этот момент перед дворцом, и старый норс не хотел отвлекать внимание на себя. «Ничего, – шептал он, – вот выберусь из города, расправлю крылья и быстро догоню сопляков. Вон уже и городская граница видна». Однако ноги совсем не слушались старика. Ему казалось, что какой-то невидимый густой туман мешает бежать и тормозит все его движения. Споткнувшись в очередной раз, Флиндог все же расправил крылья и полетел, совсем низко, при каждом взмахе касаясь земли. Дыхание его стало тяжелым, да и солнечный свет почему-то начал меркнуть. На короткое мгновение старому норсу показалось, что впереди летят две фигурки, и он резко набрал высоту. Но тут страшная боль пронзила левое плечо до самого крыла, и свет в глазах Флиндога окончательно померк.

* * *

Рондихт положил руку на плечо наследника и посмотрел ему в глаза.

– Ты готов, Донахтир?

Великий Иглон только что простился с каждым из своих сыновей, и печать этого последнего акта Церемонии ещё читалась на его лице. Донахтир, старавшийся все это время держаться твердо, тут не выдержал. Вместо ответа он низко поклонился, чтобы отец не увидел его слез.

– Ну, ну, перестань, – Великий Иглон потряс сына за плечо. – С тобой-то мы не прощаемся. Я ещё надоем тебе в Галерее Памяти своими наставлениями.

Он убедился, что Донахтир справился с собой и, в последний раз, с низким поклоном, повернулся к площади. Тут же сотни платочков взметнулись вверх и заполоскались в прощальном приветствии. Растроганные орели благодарили за то, что Верховный правитель склонился перед ними.

Великий Иглон сделал знак саммам, и те стали расправлять крылья, чтобы с должным почетом проводить улетающих отца и сына. Они уже совсем были готовы, когда громкие возгласы заставили всех обернуться.

Над недоумевающей толпой несколько рофинов из числа тех, что следили за вулканом во время Церемонии, несли обмякшее тело ореля. Фастина первая узнала мужа и закричала. А, следом за ней, громкие возгласы «Флиндог! Флиндог!» стали раздаваться отовсюду, где стояли приятели и родственники старого норса.

Рондихт помахал рофинам, чтобы опускались на возвышение, покинутое Иглессами, и сам устремился туда же. Лицо его было тревожно, как и лица остальных Иглонов, спешащих следом. Крики на площади стихли, и все замерло в ожидании.

Первым делом правитель убедился, что Флиндог ещё жив и попросил Ольфана вызвать из толпы старейшину ольтов. Затем велел рофинам рассказать, что произошло.

– Мы дежурили у вулкана, – начал один. – Церемонию нам видно не было, поэтому, когда на выходе из города кто-то взлетел, мы его сразу заметили. Я вызвался посмотреть, кто это, но облетать пришлось по кругу, потому и опоздал. Этот орель, – рофин указал на Флиндога, – уже лежал у самых городских ворот. Летел он невысоко, так что побился мало. Но, видимо с ним что-то не так, раз он еле дышит. И ребята мне сейчас рассказали, что падал он тоже странно: дернулся, вытянулся весь и замер. А потом – камнем вниз. Даже крылом не махнул.

В этот момент на возвышение, горестно воя, взлетела Фастина. Она хотела броситься к мужу, но ее, несколько бесцеремонно, отстранил подоспевший ольт. Какое-то время он суетился вокруг Флиндога, касаясь его то руками, то крыльями и прислушиваясь к чему-то в его груди. Потом попросил всех расступиться, и, ещё несколько томительных минут, резкими точками разминал левую сторону грудной клетки старика. Некоторые ольты пришли ему на помощь и, в результате их усилий, Флиндог задышал и открыл глаза.

– Он зовет тебя, Правитель, – поклонился старший ольт Рондихту. – Только наклоняйся ниже, к самым губам, иначе его шепот не разобрать.

– Будет жить? – на ходу спросил Великий Иглон

– Не думаю, Правитель. Лучше поторопись.

Старик действительно был очень плох. С трудом разлепив пересохшие губы он медленно, по слогам, прошептал в самое ухо Рондихта:

– Тих-тольн… и бр-а-ат… ул-е-е-т-тели… нов-ым ор-ел-ел-лям-м. Я-а-а… дог-он-ял… их-х-х…

– Что он говорит, отец? – спросил Донахтир, неотступно следующий за отцом.

Но Рондихт сделал ему знак помолчать и продолжал прислушиваться. Ему казалось, что старый норс скажет ещё что-нибудь, однако Флиндог молчал.

– Посмотрите, что с ним! – позвал Великий Иглон ольтов и отступил в сторону.

Однако, лекари уже ничего не могли сделать. Они только горестно развели руками и скорбно склонили головы.

– Он умер, Правитель, – сказал старший из них.

– Как скоро, – прошептал Рондихт, но услышал его только Донахтир.

Остальные же орели увидели, как Великий Иглон встал на колени перед телом Флиндога и, взяв его руку, прижался к ней лбом. Потом накрылся крыльями, словно отгораживаясь ото всего мира, что, согласно древнему обычаю, составляло обряд прощания. Иглоны последовали его примеру.

Все на площади поняли, что старик скончался, но, не зная сути происходящего, лишь беззвучно охнули, продолжая смотреть на Правителей и ожидая объяснений. Даже Фастина, которую подвели к телу мужа, перестала громко стенать, а только недоуменно смотрела на его лицо красными распухшими глазами, словно не веря, что все это случилось на самом деле.

Наконец Рондихт поднялся с колен и повернулся к площади.

– Все эти дни, – глухо заговорил он, – я и мои братья Иглоны опасались того, что весть о новых орелях как-то нехорошо отразится на нашей жизни. Мы понимали, что не всем придется по душе решение Большого Совета. Но, видя как орели веселятся на празднествах, немного успокоились, не переставая восхищаться мудростью тех, кем мы правим. Однако то, чего мы так опасались, все же случилось. Этот старый норс, – Рондихт указал на тело Флиндога, – покинул Церемонию чтобы удержать двух молодых орелинов, которые сочли для себя возможным улететь к запретному поселению.

В толпе громко охнули, и какой-то орелине стало дурно, но на это никто не обратил внимания. Все, затаив дыхание, жадно ловили слова Великого Иглона.

– Мне неизвестны их намерения, – продолжал Рондихт, – но что бы они ни задумали, это уже привело к несчастью. Я не хочу вас запугивать раньше времени, хотя и знаю, одно неразумное деяние может потянуть за собой цепочку других. И мне горько осознавать, что я покидаю вас на пороге возможных бед.

– Нет! Нет! – закричали в толпе. – Ты не можешь! Не должен бросать нас!

– Действительно, Правитель, – зашептал подоспевший Дихтильф, – в виду особых обстоятельств, ради своего народа, ты мог бы… задержаться…

И не дожидаясь ответа, он возвысил голос, обращаясь уже к площади.

– Орели! Если сейчас, когда все вы в сборе, будет достигнуто единодушие, тогда, я думаю, не имеет смысла собирать Большой Совет для того, чтобы позволить Великому Иглону остаться с нами ещё на некоторое время.

Площадь одобрительно зашумела, но Правитель поднял руку, и все затихли.

– Нет, – отрезал он, – мое присутствие ничего не изменит в том, что уже произошло. Сейчас все решит только ваша мудрость и здравый смысл. Мне же сидеть здесь и ждать… Нет! Может статься, что сбежавшие юнцы вернутся ни с чем; возможно, ограничатся наблюдением; возможно, расскажут о нас тем, другим, и те тоже не захотят никаких контактов. И это лучшее, что может произойти. Но может случиться и другое. Что? Не знаю. Но уверен, чувствую, что мой долг сейчас состоит в одном: как можно скорее дать вам нового Правителя, такого, который сможет с честью выйти из любого положения. Моим последним повелением будет – похороните норса Флиндога со всеми почестями, и больше не препятствуйте мне. Все! Церемония прошла. Трагично. Даже ужасно! Но завершить её нужно так, как требует древний обычай!

И не говоря больше ни слова, Рондихт поманил за собой Донахтира и взмыл в воздух. Следом, спутав ряды, поспешно поднялись саммы.

– Как скоро все случилось, – проговорил Великий Иглон, и снова его услышал один только Донахтир.

* * *

Смотри, смотри! Великий Иглон улетел! – закричал Лоренхольд, указывая рукой туда, где в ясном небе хорошо была видна короткая цепочка из летящих тел.

– Значит, Церемония закончилась, – лениво констатировал Тихтольн. – Флиндог, наверняка, уже нас хватился и бросился в погоню. Старый дурак.

– А, что, если он все рассказал, и теперь нас ищет не только он, но и все рофины?

– Пусть ищут, – Тихтольн вяло отмахнулся. – Вряд ли им придет в голову, что мы пошли пешком.

– Это да… – Лоренхольд блаженно откинулся на разогретый солнцем камень. – Это ты здорово придумал. Мне бы твои мозги…

– Каждому свое, – покосился на брата Тихтольн.

Они сидели на самом краю высокой скалы, отдыхали и грелись в лучах полуденного солнца. С непривычки идти пешком так далеко было сложно. Поэтому приходилось устраивать привалы, которые сильно замедляли движение. Тем более, что шли братья кружным путем, обходя те места, где летали обычно. Дальновидный Тихтольн заранее припрятал у городской границы сосуды с Серебряной водой, но строго-настрого приказал еду экономить. И сейчас, видя, как Лоренхольд косится на эти сосуды, в очередной раз напомнил, что путь им предстоит долгий.

– Если бы я тебя не сдерживал, один сосуд был бы уже наполовину пуст, – возмущался он.

– Да я и не прошу…

– Ты не просишь, но смотришь так, что мне и без слов все понятно! Сдерживай себя, Лоренхольд! Мы полетели не на прогулку, а пустились в рискованное предприятие, которое может занять не один день. Не надейся на Нижний Город. Часто туда летать не придется – и далеко, и схватить могут.

Лоренхольд вдруг загрустил.

– Интересно, что сейчас делается в городе? Я никогда не видел смены Иглонов. Наверное, все плачут, но делают вид, что веселятся…

– Наверное, – огрызнулся Тихтольн. – Честное слово, знал бы, что ты такой нытик – позвал бы кого-нибудь другого.

– Да я не ною.., – Лоренхольд вздохнул и посмотрел вдаль на бесконечные горные хребты. – Мне даже нравится идти вот так. Я здесь никогда не бывал, все интересно… просто мне немного не по себе. А, что, если нам всё же помешают? Вдруг все разведчики со Сверкающей Вершины уже ищут нас, где только можно?

– Пусть ищут. Они даже место, где я видел это поселение, толком не знают. Скорее всего, покружат у границ Нижнего города и на том успокоятся. Я сам был рофином – знаю. И потом, неужели ты думаешь, что нам никто не сочувствует? Ха! Как бы не так! Все жалели детей Дормата и, если мы вернемся с доказательствами, что видели их наследников, ни у кого не повернется язык осудить нас.

– А что потом?

Тихтольн застонал и устало обхватил голову руками. Лоренхольд спрашивал об этом уже в сотый раз.

– Да что угодно, – разделяя каждое слово, ответил он. – Хоть раз придумай что-нибудь сам. Но лично я считаю, что тогда уж Иглонам не останется ничего другого, кроме как лететь с поклоном к настоящим Правителям орелей.

– Вот ты ругаешься, – обиделся брат, – а сам до сих пор толком не объяснил, почему они должны это сделать. Только отмахиваешься от меня да обзываешься.

– Ладно, слушай. Со времен Хорика Великого нами управляют лишь те его наследники, кто овладел Знанием. Дормат им владел, Хеоморн – нет. Он знал лишь то, что сам нашёл в тайнике Галереи Памяти, но ведь что-то должен был передать ему и отец. А, раз этого не было, значит и его потомки полным Знанием не владеют, и, значит, они не настоящие Иглоны…

– Об этом я не подумал, – почесал затылок Лоренхольд.

– А ты вообще, как я заметил, о многом думаешь весьма поверхностно. Поэтому не загружай мозги, предоставь думать мне и бери сосуды. Пора идти, мы уже достаточно отдохнули.

До самых сумерек юноши карабкались вниз по скалам. Они совершенно ободрали себе руки, боясь прибегнуть к помощи крыльев. И только когда удлинившиеся тени сгустились настолько, что в них можно было укрыться, беглецы позволили себе полететь.

– Далеко ещё? – спросил Лоренхольд во время очередного привала.

– Думаю, нет. – Тихтольн осмотрел небо. – Смотри, луна уже взошла, скоро проступят звезды… Если бы не шли пешком, то уже давно были бы на месте.

Братья немного подкрепились и теперь молча сидели на краю небольшой площадки, накрывшись крыльями. Сейчас, когда почти совсем стемнело, тоска по дому и близким стала особенно сильной. Каждый представлял свою уютную теплую гнездовину, вечерние неспешные разговоры о том, о сём, и тягучие песни без слов, которые орели так любят. Заметив, что Лоренхольд отвернулся, быстро оттер глаза и шмыгнул носом, Тихтольн смутился. Он и сам вдруг ощутил необъяснимую тоску. Но не признаваться же в подобной слабости перед братом, который слушал его во всем, всегда ему доверял и неизменно им восхищался! Поэтому, чтобы скрыть смущение, Тихтольн встал, энергично замахал крыльями, чтобы согреться, и посмотрел вверх. Над ними, и до самого горизонта, легко читалась яркая россыпь звезд. Пытаясь отвлечь брата от грустных мыслей, юноша указал на три особенно яркие.

– Видишь это созвездие? – спросил он почти ласково.

– Это созвездие Норса, – буркнул Лоренхольд, не оглядываясь.

– Забавно, – пробормотал себе под нос Тихтольн, – созвездие Норса укажет нам дорогу туда, куда норс нас пытался не пустить. – Он тронул брата за плечо. – Вставай, разомни крылья, мы уже совсем близко.

И действительно, слетев ещё ниже в сторону запада, юноши увидели пологий хребет, когда-то спускавшийся прямо в Долину, но, словно, обрубленный гигантским ножом.

– Вон они! – взвизгнул Тихтольн, вытянув руку и тыча указательным пальцем в сторону обрыва, – видишь?!

– Вижу!!!

Совершенно обалдевший Лоренхольд не верил собственным глазам. В свете полной луны отчетливо виднелись каменные островерхие гнездовины. Не слишком большие, но украшенные арками и узкими оконцами с резьбой, они были круглые и тесно лепились одна к другой вдоль единственной неширокой улочки. Совсем небольшое поселение, зато очень удобно организованное. Издалека хорошо были видны всевозможные хозяйственные приспособления и множество каменных ограждений. Эти ограждения окаймляли входы в гнездовины и ровные участки позади, усаженные деревьями.

– Что это у них? – спросил Лоренхольд, указывая на деревья.

– Не знаю, – Тихтольн был страшно возбужден. – Но мы все, все разведаем! Очень хорошо, что сейчас ночь и они спят. Мы можем подлететь совсем близко.

До утра орели кружили над поселением, без устали облетая его из конца в конец. Удивлялись и по множеству раз рассматривали то, что попадало в их поле зрения. Тихтольн даже хотел приземлиться возле гнездовины, которая стояла у самого края, но поостерегся, решив, что время на это у него ещё будет. Наконец, когда небо на востоке заметно посветлело, юноши решили поискать место, где можно укрыться и незаметно понаблюдать за поселением днем. Такое место скоро нашлось. Достаточно высоко, чтобы местные жители в своих дневных заботах туда не забрели, но откуда орели с их зоркими глазами могли видеть все, что будет происходить внизу.

– Давай подкрепимся, – предложил Тихтольн.

– Давай! – Лоренхольд радостно потер руки. – Мои крылья так устали! Но все равно здорово, что мы сюда прилетели. Честно скажу, я не ожидал, что нам это удастся.

– Слушай меня, – покровительственно похлопал его по плечу брат, – и мы ещё не такое провернем.

– А я и так слушаю…

Лоренхольд был благодушен и весел. Новые впечатления совершенно вытеснили из его головы все страхи и огорчения. Он сделал солидный глоток из сосуда и с наполненным ртом пробубнил:

– А все же их гнездовины не совсем похожи на наши. Круглые.., террасы узковатые.., да и покрыты чем-то непонятным… Скамьи в точности, как наши, но вынесены на улицу. Зачем?

– Днем узнаем, – заверил его Тихтольн.

– А это что такое? – Лоренхольд показал на пучок травы, торчащий неподалёку. – Я заметил у них такое повсюду.

– Не знаю, – пожал плечами Тихтольн. – Сейчас меня гораздо больше волнует тот камень с рисунком, который я нашёл в прошлый раз. Кажется это было где-то здесь… или рядом… Надо бы его найти.

– Ты хочешь искать его прямо сейчас? – Лоренхольд был изумлен, но судя по тону, совсем не против поисков.

– А почему бы и нет! – весело подскочил Тихтольн. – Сегодня нам все удается!

Закрыв сосуды, братья почти ползком стали обследовать окрестности.

– А нас не заметят? – спросил Лоренхольд.

– Здесь слишком высоко для них, – Тихтольн оглянулся на поселение, – к тому же они ещё спят.

Юноши снова взялись за поиски, но очень скоро бессонная ночь и усталость сделали свое дело. Ничего не найдя, они еле доползли до наблюдательного пункта и, пошутив напоследок, что из орелей превратились в гардов, крепко уснули.

Их разбудило солнце, беспощадно жарившее лица. Недовольно заворчав, братья разлепили глаза и не сразу поняли, что на самом краю их площадки стоит молодой орелин, явно житель поселения, и с любопытством рассматривает сосуды с Серебряной Водой.

Тихтольн с Лоренхольдом одновременно подскочили, чем изрядно напугали юношу. Он отступил, и в первый момент братьям показалось, что бедняга совался вниз. Но через секунду орелин вновь был на площадке. Он легко влетел и, смеясь, что-то сказал. Но Тихтольн с Лоренхольдом его слова вряд ли услышали. Движимые испугом, что их раскрыли, и укоренившейся за века во всех орелях боязнью ослушаться Иглонов и Большого Совета, они в панике уносились за облака к спасительным вершинам. Не разбирая дороги, юноши летели все дальше и дальше и остановились лишь тогда, когда показались границы Нижнего города.

Орели без сил повалились на дозорную площадку. Когда-то, в незапамятные времена, ее соорудили основатели города, но в виду отсутствия угрозы извне никогда ей не пользовались. Разве, что влюбленные забирались сюда в поисках уединения, де ещё, едва оперившиеся подростки залетали, проверяя крепость своих крылышек.

Братья тяжело дышали, стараясь не смотреть друг на друга. Одна и та же мысль о непоправимости совершённого мучила их, отправляя в небытие не только все их вчерашние планы и мечты, но и всю их предыдущую такую спокойную жизнь. Они долго приходили в себя. Лоренхольд плакал, не таясь, а Тихтольн о чем-то напряженно думал. Наконец, он встал. И, хотя голос его был глух, говорил он твёрдо, не допуская возражений.

– Я не могу вернуться, Лоренхольд. Но ты можешь. Скажешь, что я тебя сманил за собой, и тебя простят. Главное, ты должен рассказать о том, что нас видели. Можешь валить на меня всё, что угодно. Даже то, что это я сам, по собственной глупости им показался. Короче, говори, что хочешь, лишь бы тебя выслушали и простили…

– А ты? – выдохнул Лоренхольд.

– А я… уйду…

– Куда?

– Вернусь к тем орелям. Или они меня убьют или примут… – Тихтольн горько усмехнулся. – Скорее второе, они всё же орели…

– Но ты не сможешь там жить! Что ты будешь есть?

– На первое время найду наши сосуды. А потом.., потом что-нибудь придумаю…

– Уморишь себя голодом?

– Ну и что!!! – заорал вдруг Тихтольн. – Я это заслужил! Своей глупостью и упрямством! Своей самонадеянностью!.. Конечно, я хотел справедливости, но не так…

Он не договорил и громко в голос разрыдался. Лоренхольд был совершённо потрясён тем, что плачет его умный брат, всегда такой уверенный в себе, носящий гордое звание рофина, и, в свои молодые годы уже попавший в Летопись. Вечное преклонение перед Тихтольном сменилось вдруг такой неожиданной, такой щемящей жалостью, что Лоренхольд, совершенно забыв о себе, нежно обнял его, шепча слова утешения.

Ну что ты?.. Брось… Может, ещё ничего страшного и не случилось. Ну, увидел он нас. Подумаешь… Это ничего не значит. Вернемся домой, покаемся… Нас, конечно, накажут, но это лучше, чем смерть. А эти новые орели пусть живут себе, как жили, будь они хоть трижды наследниками Дормата. Сюда им не добраться…

Ты что, ничего не понял? – прошептал Тихтольн, поднимая к брату заплаканное лицо. – Они же летают! И мы сами, по-дурацки испугавшись, показали, куда нужно лететь.

* * *

Роктильн, бывший Иглон Нижнего города, сидел в своих покоях и, от нечего делать, вертел в руках фигурку, сделанную нохрами. Он ждал Фартультиха, который принимал последнего посетителя.

День шёл к концу, и день тяжелый. С самого утра во дворец тянулись желающие поговорить с новым Иглоном. Ещё бы! После вчерашней Церемонии никто не задержался в Главнейшем городе. Все быстро разлетелись по домам, а с утра, не выспавшись, явились к Правителю. «Бедный Фартультих, – подумал Роктильн – ужасная Церемония, трудный перелет, бессонная ночь в думах об отце… Представляю, как он устал. А тут ещё с утра это нашествие. Наверное, весь город побывал здесь сегодня. И ведь каждый пришёл с одним и тем же вопросом – чем ещё может обернуться для орелей глупость двух юнцов? – как будто решение Совета им ничего не объяснило. А что может добавить несчастный Фартультих, если даже я, правящий городом столько лет, на это вопрос не отвечу. Рондихт был прав: ответ в нас самих, в том, как мы сами относимся к проблеме. Но в том-то и дело, что, если сбежавшие глупцы приведут сюда действительных наследников Дормата, мало найдется таких, кто не растеряется. С одной стороны негоже законным Правителям жить в Низовье, но с другой, как они будут править нами, если никогда не жили по нашим законам? Интересно, что же все-таки говорит орелям Фартультих? Вчера вечером он задал мне вопрос: не мучила ли отца совесть за то, что он своим решением оставлял за чертой нашей жизни возможных истинных Правителей? Я тогда ответил ему, что Великий Иглон обладает таким Знанием, что проникает вглубь вещёй так, как не умеем мы. Но это были не те слова, которые племянник хотел услышать».

В галерее раздались быстрые шаги. Роктильн, со вздохом отложив фигурку, поднялся, ожидая увидеть Фартультиха, но вместо ненго в покои вбежал запыхавшийся рофин, а следом за ним несколько взволнованных стражей.

– Иглон! – от волнения поклонившись кое-как, заговорил рофин. – К городской границе только что пришёл один из этих.., которые вчера сбежали. Он хочет говорить с новым Иглоном. Говорит – срочно!

– Где он! – закричал Роктильн. – Сюда его! Скорее!

– Он очень измучен, едва может лететь. Сейчас мои товарищи его доставят… А я поспешил вперед, чтобы предупредить.

В этот момент в покои вошёл Фартультих.

– Почему ты кричал, дядя? – устало спросил он, – что-то случилось?

– Случилось, мой мальчик!

Роктильн в большом волнении подбежал к племяннику и, подвел его к скамье, которую только что покинул.

– Сейчас рофины приведут сюда одного из тех сбежавших юношей.. Может быть, он расскажет нам что-нибудь такое, что позволит орелям успокоиться.

– Или озаботиться ещё больше, – пробормотал Фартультих.

Однако новость его сильно взволновала. Он словно забыл про усталость и весь подался вперед, когда рофины почти внесли грязного, заплаканного Лоренхольда.

– Ты голоден? – спросил Фартультих.

Юноша, глядя в пол, отрицательно покачал головой. Рофины отпустили его, и Лоренхольд тут же упал на колени.

– Ты устал? Ранен? Можешь объясняться с нами сидя, – сказал молодой Иглон, а его дядя машинально отметил про себя, что как Правитель, мальчик начинает очень достойно.

Стражники принесли из галереи скамью и усадили на нее Лоренхольда. Все ещё не поднимая глаз, он всхлипнул и стал рассказывать. Сначала про то, как они с Тихтольном хотели ненадолго слетать и просто поглазеть на поселение, ещё до праздников, но Флиндог вернул их. Потом про то…

– Флиндог умер, – холодно перебил его Правитель, – он ещё на Церемонии заметил, что вас нет, и хотел догнать. Но сердце его не выдержало… Завтра мы будем хоронить старого норса со всеми возможными почестями.

Едва услышав про смерть Флиндога, Лоренхольд вскинул на Иглона заплаканные глаза, а дослушав, мучительно застонал, и поник, вцепившись руками в волосы. Какое-то время никто не прерывал его терзаний, но потом Фартультих приказал говорить дальше.

Лоренхольд, с большим трудом выдавил из себя, как им удалось удрать во время Церемонии. Негодующие возгласы стражей и рофинов Правитель прервал взмахом руки. Но было видно, что и ему, пережившему вечное расставание с отцом, тоже нелегко слушать, как эти юнцы воспользовались их прощанием.

– Почему вас не нашли? – неприязненно спросил он. – Ведь Ольфан выслал в погоню весь отряд рофинов.

– Мы шли пешком и в обход.

– Эти бы мозги да на что-нибудь другое. – проворчал Роктильн. – А дальше что?

– Потом мы нашли этих орелей, – тихо продолжал Лоренхольд. – Нашли уже ночью и до самого рассвета рассматривали их поселение. Затем выбрали место повыше, куда бы они не добрались, и залегли там, чтобы наблюдать днем… Заснули. А утром один из них нас обнаружил…

– Как так «обнаружил»? – не понял Фартультих. – Ты же говоришь, что нашли место повыше?

– Он… прилетел…

– Что!!!

– Тихтольн говорил – они не летают, – растерялся Роктильн.

– Летают, – прошептал Лоренхольд, но тут же вскинул голову и, волнуясь, быстро заговорил. – Но мы не знали!.. Тихтольн сам был уверен!.. Он не хотел… Мы думали, что только посмотрим.., убедимся в том, что дети Дормата выжили и это их потомки! Тихтольн не хотел зла. Он думал, что сделает орелям подарок… Все же переживали из-за погибших детей… А мы думали, разузнаем все,… прилетим, расскажем, успокоим… А вышло.., ничего хорошего не вышло…

Лоренхольд опустил голову и заплакал.

– Где Тихтольн? – сурово спросил Фартультих.

Юноша послушно оттер слезы.

– Когда этот орелин нас обнаружил, мы удрали… Испугались. Долго летели, пока не приземлились там, – он махнул в сторону окна, – на дозорной площадке. И тут Тихтольн сказал, что не может вернуться домой. Он… он плакал!

Лоренхольд снова зарыдал. Ему не мешали, но он сам скоро справился с собой и продолжил.

– Тихтольн решил вернуться к тем орелям. Он хочет умереть там с голоду, если, конечно, они его сразу не убьют. Я отговаривал, но он считает, что заслужил это. Хотел, чтобы я валил всю вину на него, но он невиноват… Хотя нет. Конечно, мы оба виноваты, но не так, чтобы умирать… Хотя… Флиндог… ой, мамочка, что же это такое мы наделали!…

Лоренхольд опять обхватил голову руками и принялся горестно раскачиваться из стороны в сторону.

Все молчали. Наконец Фартультих встал, пересек покои и остановился перед юношей.

– Тихтольн мог уморить себя голодом где угодно. Зачем возвращаться именно туда?

Лоренхольд поднял глаза на Иглона и тоже встал.

– Он хочет не дать им искать нас. Он сказал мне на прощанье, что многое понял. Тот орелин, когда нашёл нас, он что-то сказал. Мы его почти не слышали, но это был чужой язык. И их гнездовины чужие, и вся их жизнь… А его лицо… оно не злое, оно счастливое. Значит им хорошо там, как нам хорошо здесь… Тихтольн сказал, что понял это ещё раньше, вечером, когда мы отдыхали и загрустили о доме, но из упрямства не хотел в этом признаваться… А теперь…, теперь уже поздно.

Все ожидали, что юноша опять заплачет, но он словно застыл и невидящим взглядом смотрел через плечо Фартультиха. А навстречу ему таким же застывшим взглядом смотрел Правитель. И Роктильн, подойдя к молодым людям, понял, что Иглон услышал, наконец, ответ на мучавший его вопрос.

А Лоренхольд подумал, что никогда и никому не расскажет про камень с рисунком облака, уносящего орелинское яйцо.