Читать книгу: «Рондо», страница 2

3

Я был молод и только начинал работать. На следующий день я выехал в областное бюро судебно-медицинской экспертизы, встретился с заместителем начальника по экспертной работе Блязиным Владимиром Георгиевичем. Он тогда мне еще казался бравым высоким мужчиной. А сейчас о нем скорее можно сказать – долговязый, неуклюжий мужик с редкой седенькой бороденкой, с морщинистым лицом, как шкура на морде шарпея, и с желтыми прокуренными зубами. Манера его разговора выглядела не только что странной, а даже неприемлемой для руководителя высокого ранга. Он должен был, наверное, учить и управлять экспертами. Пополнять знаниями и помогать повышать качество заключений, не влияя на независимость судебного врача, а воспитывать в нас чувство личной профессиональной ответственности. Научить определяться в научности и законности конечного результата. А он жеманился и кривлялся, а в конце еще добавлял – читайте научную литературу! Но ее тогда невозможно было достать или купить. Сам же он за счет государства ездил на различные курсы повышения квалификации врачей, и ни один раз в пять лет, как предусмотрен порядок для других. Он ездил практически каждый год. Мне, за долгие годы работы, удастся побывать всего лишь один раз на двухмесячных курсах в Барнауле, а затем только продолжат формально писать на бумаге, что я где-то учился. А на самом деле я только работал без отпусков и выходных.

Это от Блязина я услышу о вилке и о сосиске, когда он станет объяснять мне порядок проведения экспертиз при половых преступлениях. А потом еще под конец никчемного двухчасового разговора все же выскажется про определение и самого полового акта:

– Положил мужик свой половой член между большими половыми губами у бабы, вот и половой акт! – он оскалится улыбкой вампира, показывая свои желтые клыки, такие же, как и все зубы.

Я потом долго еще гадал, и искал ответы на неоднозначный вопрос. Но суд, из-за которого я поехал консультироваться со специалистом, закончился приговором: шесть лет лишения свободы для честного и несчастного полу сироты. Видно, консультацию Начкебие дал Блязин.

Когда после всех событий в кабинет ко мне вошла мать того юноши, я не сразу ее вспомнил и узнал. Ведь в суд меня по данному вопросу больше не приглашали. Видел я несчастную женщину всего один раз. Но сейчас передо мной стояла совсем не та женщина, отдаленно всплывавшая в памяти. Скорее я мог бы подумать, что она была бабушкой того парня полу сироты, осужденного за изнасилование на срок, как мне показалось, в целую жизнь. Седая, маленькая, сгорбленная старушонка с опущенными уголками рта и повисшими бровями, из-под которых светились два огонька надежды. Она не знала, зачем пришла, и что хотела сказать или спросить. Она наслышалась о судьбах тех осужденных, кто попадал за изнасилования. Думала она сейчас о том, что не доживет до светлого дня, когда сын ее вернется.

– Простите меня, доктор! Мне не нужно было приходить к вам. Вы честно написали, что она – девственница! Почему мой сын сел за изнасилование?! – она и спрашивала и вроде, как и не спрашивала, понимая, что адресует вопрос не тому человеку.

Я опустил глаза и молчал. Я не знал, что говорить. Лишь подумал, что это советский союз, и у него отжившие уголовный и уголовно-процессуальный кодексы. В дальнейшем все обязательно изменится в другую, лучшую, сторону. Я искренне в то время верил, как и весь советский народ, радостно и с надеждой воспринявший перестройку Горбачева.

А теперь, в 2016 году, когда я спросил у девочки 14-ти лет, чем отличаются мальчики от девочек и, услышав объяснение, что у мальчиков «есть», а у девочек «нет», я не стал говорить лишнего, чтобы не подсказывать ей ответа. А лишь неуклонно и методично переспрашивал ее:

– Что «есть»? Чего «нет»? – так звучали мои вопросы.

– Писька! – ответила она и зарделась румянцем. И я поймал себя на мысли, что вижу гримасу лукавства. Все мне подсказывало, что она вовсе не стесняется, о чем говорит. Она металась, как рыба на нересте, будто хотела угадать, какого ответа я ждал от нее.

Мне приходилось беседовать и с более маленькими детьми в пределах проводимых экспертиз. И оказывалось очень сложным – собрать специальный анамнез у ребенка. Они были неготовыми для вразумительных объяснений отношений между полами. С ними на такую же тему подолгу бились детские психологи. Тем предстояло точно и ясно предоставить суду понимания ребенком произошедших с ними событий. Чаще когда случались половые преступления. Я же посчитал теперь, что возраст Ирины Маскаевой достаточный, чтобы задать ей вопрос более конкретно:

– У вашего отца был половой член? – я посмотрел ей прямо в глаза. Она словно обрадовалась. Ей не нужно более скрывать своих слабых познаний, она ведь знает, что такое половой член, и все это не характеризует ее плохо, а наоборот, значит, врач доверяет ей, начинает разговаривать, как с взрослой и умной девушкой.

– Да, был, – подтвердила она.

– То есть вы знаете, что это такое? – я опять хотел убедиться, что ей должно быть хорошо известно о предмете нашего разговора. Она должна подтвердить, для чего у мужчин он предназначен. – Вы смотрели эротические или порнографические фильмы? Их сейчас стало так много. Даже интернет заполнен ими больше, чем политическими новостями или учебными программами.

Девочка замерла и повернулась снова к матери, но только одной головой. Мать заерзала. Так могло показаться, если бы она сидела… Она стояла у входа, у сейфа. Отказалась с самого начала от моего предложения присесть вместе с дочерью на медицинскую кушетку у стены, напротив окна в кабинете. Тут правильнее сказать, что мать завертелась, словно раскачивалась, и рьяно вступилась за дочь:

– А чего ей не знать… Он дома мог без трусов ходить. Напьется и ходит! А ты говори, как есть! – рявкнула она в адрес дочери. – Не тебя судить хотят!

– Смотрела, – страдальчески ответила та.

– Ты говоришь о порнофильмах? – скорее, формально уточнил я.

– Меня отец за них бил. И не только ремнем… Он бил меня даже рукой!

– Значит, мы пришли к выводу, и одинаково понимаем, что в июне 2015 года у него был половой член?.. Я имею в виду, у вашего отца? – ставил я первую точку в нелегком опросе.

– Почему был в 2015 году? Он и сейчас у него, я думаю, есть. К любовнице не бросал бегать до последнего, пока в камеру не упрятали! – возмущенно отреагировала мать девочки на мои, по ее мнению, странные и абсурдные рассуждения.

– Но вы же написали, как написал следователь, – я взял постановление Сунина в руки, – что все события происходили в 2015 году. Правильно я понимаю? – я спрашивал вроде мать, хотя вопрос становился риторическим для них обоих и для каждой в отдельности. – В июне? Незадолго до твоего дня рождения? Так, Ира? – тут уже я говорил с дочерью.

– Правильно! – успокоилась мать, понимая, что все написано в постановление.

– Что было дальше? – я спрашивал, не отводя взгляда от девочки.

– Он изнасиловал меня! – она снова заявила без тени сомнения и непонимания сути юридического определения «изнасилования».

– Давайте я попробую задать вопрос по-другому. Его половой член находился в состоянии эрекции? – и вот тут я увидел, что девочка совершенно опешила. Она не понимала значения самого слова. Вероятно, слышала его впервые. Для меня и было и, в то же время, не было удивительным. У нас сейчас часто говорят в стране об акселерации и раннем развитии детей. Простите, господа, в данном случае речь идет, конечно, не только о раннем их половом развитии, в прямом смысле, а и об осознании сути самого вопроса в век всеобщей путины знаний через интернет. Я продолжал оставаться корректным до конца. Последовательно выдерживал традиции деонтологии и стремился оставаться врачом. Но понимал, вопрос все равно придется переформатировать. Анамнез не должен превратиться в мой рассказ, что с ней произошло. Она должна своими словами или с помощью сравнений и подобранных ассоциаций изложить суть обвинения и претензий для следователя, а мне – о действиях сексуального характера по отношению к ней. Трудно переоценить значение самой экспертизы для всех участников подобных событий. Учитывая возраст и особенности уголовной статьи, Маскаеву выжить вряд ли удастся. Даже не то, чтобы выжить, а вообще протянуть хотя бы год. Сделать из боксера супертяжа на зоне, условно говоря, «женщину» – не получится. И вот тогда – возможно, смерть. Я переиначил вопрос для девочки:

– Скажите, половой член у вашего отца, в каком был состоянии? – снова спросил я, но она смотрела на меня бегающими глазками и ждала разъяснений. Моих глаз она разглядеть не могла. Я уже много лет носил затемненные очки. Мне нравился коричневый цвет. – Член у него был в напряженном состоянии? – возвращался я к своему вопросу. Но она снова повернула голову к матери, по сути, отвернулась от меня. И я не понял, она испугалась или удивилась – может ли врач задавать такие вопросы? Теперь ее поведение раздражало меня. Но я не позволял себе напирать и дальше на малолетнюю девочку. Я уже попадал в такие ситуации, когда терял терпение и спешил. Свидетельствуемые пациенты неожиданно замыкались, и это очень сильно вредило дальнейшему сбору анамнеза.

– Ирина! – забирал я опять ее внимание на себя. – Если вам что-то непонятно в моем вопросе, вы можете переспросить! – Но меня снова настораживала сама ситуация. Мне уже не казалось, а просто давило на мое сознание, на мой ум, утомляла зрение и слух компульсивность девочки. Я стал догадываться, она не имела никаких познаний и опыта половых или сексуальных отношений вообще, и в частности, – с мальчиками. «Да и откуда, – задавал я себе вопрос, пока что-то клокотало у меня внутри, – они могли взяться?!» Она решила преподнести невероятные события, которые могли бы с ней случиться в 13-ть лет, даже в 12-ть. После всего они как год уже прятались у тетки в Липецке. И вынашивали планы обратиться в правоохранительные органы. Ситуация оказывалась все равно стрессовая. Все получалось обнажено кем-то и чем-то, и горело, как в геенне огненной. Я начинал думать по-другому, что до сих пор они хранят тайну каких-то иных событий. Сегодня, когда на календаре май 2016 года, они могли снова вместе с матерью на моих глазах сочинять ужасную, но похожую историю.

– Ирина, вы когда-нибудь имели опыт сексуальных отношений? Еще говорят, эротические связи? – я подыскивал снова слова, чтобы правильно обозначить свой вопрос. – Или как-то еще, по-другому, вы можете сами мне объяснить… Ну, например, вы спали когда-нибудь с мальчиком, с юношей, с мужчиной? – хотелось спросить, и с девочками, но не повернулся язык. Она была ребенком. Хотя подобные экспертизы стали уже не редкостью. Мир изменился. От некоторых я слышал, что он сошел с ума.

Тут она встрепенулась. Ожила. Словно, четко и ясно за все время нашего разговора, поняла суть вопроса. Отвечать стала с неподдельной гордостью:

– Вы меня спрашиваете, «трахалась» я с мальчиками или нет? Никогда! Ни до этого. Ни после этого!

В разговор ворвалась тогда мать:

– Я бы об этом узнала первой! Уж поверьте, доктор, она у меня не шалава!

– Почему же вы заявление написали спустя столько времени?!

Мой вопрос оказался непростым для матери, и она захлюпала:

– Заявление мы написали только в марте. А все время боялись. Он избивал меня. И только когда мы уехали от него в Липецк, к моей сестре, она и призналась мне, – мать показала на дочь, продолжая еще всхлипывать. – Я могла бы и сейчас ничего не знать!

4

– Ну, хорошо, давайте восстановим хронологию событий. Я спрашивал у вас, – обратился я снова к малолетней девочке, – про эрекцию. Напряженное состояние полового члена. Мой вопрос вызвал у вас затруднение. Я переведу его в бытовое русло: у него «стоял» половой член или «не стоял»?

– Стоял! – опережая окончания моих слов, твердо заявила свидетельствуемая.

– Что было дальше? – я снова, как заезженная пластинка, повторял один и тот же вопрос. Он раздражал мать и вызывал еще большее напряжение у дочери.

– Доктор, а без ваших вопросов, вы не можете посмотреть ее и дать свое заключение? Нас уже смотрели врачи в Липецке, и у них не осталось сомнений. Судебный врач и гинеколог дали письменное заключение! – победно завершила свой вывод маленькая женщина. Она была меньше своей дочери, как по росту, так и по объемам в груди и бедрах. Может, только ширина плеч оказались у них одинаковыми. Вероятно, у дочери перевешивала генетика отца, которого я пока что не видел и не знал.

– А зачем вас тогда направили ко мне? – отреагировал я, давая понять, что мне нет никакой нужды и заинтересованности заниматься сомнительной историей двух женщин. Или, я еще не знал, возможно, женщины и девушки. Такие экспертизы были спорными и дискуссионными в судах. Нешуточная борьба всегда разворачивалась между сторонами обвинения и защиты. И мне не раз казалось, что вот-вот аргументы адвоката перевесят чашу весов прокурора и судья огласит оправдательный приговор. Но за 30 лет работы я ни разу подобного не увидел. В российских судах игра идет в одни ворота, и сторона защиты всегда проигрывает ее. Попавшие материалы в суд никогда не могли перейти в другой статус. Обвинение должно состояться, как говорили, при любой погоде.

Эксперту приходилось достаточно аргументировано отстаивать свою точку зрения. Но ему позволяли это делать, если заключение не шло в разрез с обвинительным уклоном. В противном случае, суд назначал то ли повторную, то ли дополнительную, но чаще комиссионную судебно-медицинскую экспертизу. Все равно торжествовал обвинительный вердикт. В основу обвинения закладывали заключение экспертов, подтверждавших все выводы следственного комитета. Таких экспертов в новой России становилось все больше. Поросль недоучек и прихвостней с незаслуженными дипломами неумолимо росла из года в год. Росли они как грибы после дождя. Но в России, мне почему-то казалось, что их поливали нефтью.

– Откуда я знаю, – ответила мать, в продолжение нашего разговора. – Нас направил следователь Сунин! – Она давала мне понять о приоритете следственного комитета в такой ситуации. Раскрывала свой главный аргумент передо мной. Хотела заставить меня остановиться, чтобы, по ее мнению, я перестал задавать глупые и провокационные вопросы. Следователю, мол, и так все известно и уже скрупулезно записано. А им с дочерью дополнить нечего. – «А вы здесь задает такие вопросы, которые даже следователи стеснялись задать. Изнасиловал, значит, изнасиловал. Есть же заключение липецкого эксперта, вот и все тут… читайте и пишите!» – размышляла про себя мать, похожая сейчас в минуты раздражения на облезлую очень худую драную кошку, что в народе часто называют «кощенком». – «Знает ли об этом она сама или нет?» – подумал и я тоже…

Мне показалось, что я прочитал ее мысли. И вынужден был заговорить с недовольной мамашей снова:

– Я несу личную уголовную ответственность за дачу заведомо ложного заключения. Как и любой эксперт. По статье 307 Уголовного кодекса Российской Федерации я могу получить срок до 5 лет. И не менее печальное для меня то обстоятельство, если я получу даже условный срок, мне никогда уже не работать экспертом. Дверь в государственное бюджетное учреждение здравоохранения – «Судебно-медицинская экспертиза» – станет для меня навсегда закрыта. – Мне приходилось говорить прописные истины, но в этом случае я избежать их не мог. – Поэтому позволю себе вернуться к своему вопросу: что же было дальше?

– Но она уже, по-моему, сказала вам! – будучи неуверенной, не случайно мать употребила слово «по-моему», тем самым, хотела о чем-то намекнуть и просигнализировать дочери. – И мне кажется, всего уже предостаточно!

И слово – «кажется» – мне представилось тогда тоже условным паролем или кодовым обозначением. И я решил, что схожу с ума.

– Он – зверь! Он – не отец! Он изнасиловал ее! – закричала мать, которую медрегистратор записала в журнал как Анастасией Петровной Маскаевой. Она должна обязательно присутствовать при проведении экспертизы несовершеннолетней дочери. На этот раз она выдавила из себя скупую слезу.

Я даже засомневался, может, действительно делаю что-то не то и не так. Хотя много раз делал все одинаково со всеми, кого освидетельствовал по делам о половых преступлениях.

– Анастасия Петровна! – я обратился к ней, потому что она останавливала и перебивала меня. – Я выслушаю вас обязательно! Но я хочу сначала выслушать все события в пересказе потерпевшей! – Я так серьезно настаивал, чтобы мать не мешала мне, и она замолчала. Но хватило ее ненадолго, и она опять возмутилась:

– А вы разве следователь? Вы же можете посмотреть ее с гинекологом и дать заключение!? Прежде чем вести ее к судебному врачу в Липецке, мы ходили к гинекологу. Тот говорил, что мою дочь изнасиловали! – со злым упреком сказала она, словно припечатала меня к стенке или приговорила к смерти, как преступника к расстрелу…

– Вот здесь мы, судебные врачи, – не оправдывался я, а возражал, – и отличаемся от гинекологов. – Ни один эксперт не может оперировать таким понятием как «изнасилование». Данная прерогатива и компетенция суда и следствия. Никакой врач не решает вопрос и не дает ответов о принудительном или добровольном половом акте.

– Ну, так и решайте! Что вы все ее-то мучаете!? – то ли протестовала, то ли взмолилась расстроенная мать.

– Вы можете отказаться от проведения экспертизы мною!

– Как же? Нам сказали, что в районе вы – один судебный врач!

– Поезжайте в областное бюро. Там не один эксперт. И много экспертов, женщин! – я умышленно сказал про женщин, чтобы мать потерпевшей заинтересовалась. Не каждая женщина ведь хочет обращаться к гинекологу-мужчине. Хотя покойная жена моего друга всегда говорила по-другому. Гинекологи-мужчины, мол, лучше оперируют, чем женщины. Когда она обращалась в женскую консультацию, то хотела попасть именно к врачу гинекологу-мужчине. Она ко всему добавляла, что рука у них тверже, и они увереннее манипулируют медицинскими инструментами.

Поэтому, предлагая им другого судебного врача, возможно, женщину, я подразумевал, что избавлю девочку от стеснения и переживания, что сопровождает любую даму, которой предстоит позировать интимными местами перед врачом-мужчиной.

Анастасия Петровна на секунду задумалась. Она решала, как мне польстить. Ведь я сам мог своим решением отказаться проводить экспертизу. Новый закон, что уже был в 2016 году, мне позволял.

Она прикинула расходы на дорогу, свои скудные накопления и вспомнила убедительные слова следователя. Тот был уверен, что дело яснее ясного. Ничего неожиданного и нового не произойдет. Липецкие врачи уже дали заключение и совсем недавно, в марте месяце. Теперь, мол, хоть смотри, хоть не смотри девочку, ничего не изменится. Закон – суров, но справедлив. И он на охране прав и свобод ребенка. Отцу светило до 20-ти лет за изнасилование 13-летней дочери.

– Идите, – сказал им Сунин. – Сергей Петрович, наш эксперт, лишь подтвердит заключение эксперта Огули. А дальше мы знаем, что делать!

– Хорошо! Делайте, как вы считаете нужным! Мне говорили, что вы – опытный врач! – сдалась мать девочки, будто от ее слов зависело больше, чем от моего желания проводить экспертизу. Всего-навсего я должен теперь прийти к тем же выводам, к которым пришли липецкие эксперты.

Тогда я решил сузить расплывчатые рамки нашего разговора. Чуть раньше я еще такого делать не собирался. Я не хотел оказаться подсказчиком или, что того хуже, – учителем, как говорить девочке, чтобы выглядеть убедительной в суде и на следствии. Я невольно мог стать «тренером» по лжесвидетельству.

Статьей Маскаеву предусматривалось наказание в два раза больше, чем по статье 105 части 1 Уголовного кодекса Российской Федерации (убийство). Та определяла наказание до 10-ти лет лишения свободы.

Петр Федорович Маскаев пока все еще оставался мужем своей жены, Анастасии Петровны, и отцом дочери, Ирины Петровны.

Дело могло оказаться громким. Ведь сама статья относилась к разряду особо тяжких: педофилия с изнасилованием. Девочка в 12-13-ть лет уже априори не понимает и не осознает поступков и преступного замысла взрослого насильника. А тут – тем более насильником выступал отец! Поэтому, одного возраста уже оказывалось достаточным, чтобы расценивать ее положение как беспомощное состояние. То есть, она не понимала сути событий, или самого понятия «полового акта». А если она еще возьмет и добавит на следствии и в суде, что она говорила и просила отца не делать этого, а не оказывала активного сопротивления, потому что всегда боялась его (он бил мать и бил ее, и ни один раз) – все сложится в картину изнасилования, безусловно…

Но откуда во мне боролись невольная предвзятость, интуитивное недоверие, я объяснить все еще не мог. А потом понял, что лукаво скрываю от самого себя собственные мысли. Состояние девочки не укладывалось в границы поведения всех тех девочек, кого я освидетельствовал за 27 лет. Всех тех, у кого происходили подобные случаи. Даже родители, которые присутствовали при экспертизах, вели себя совершенно иначе. Мое внутреннее чутье боролось и протестовало. Хотя я хорошо понимал, что врач в любой ситуации должен оставаться беспристрастным.

Доклад о преступлении и о его раскрытии давно уже ушел в следственный комитет области. Оттуда – напрямую в Москву, к дежурному по следственному Управлению страны. Следователи были педантичны и делали все правильно, в рамках законодательства. У них на руках оказалось заключение липецких экспертов, заявления девочки и матери. Дело возбудили еще в Липецке. Отсюда первый доклад ушел в вышестоящие инстанции. И липецкие коллеги передали дело по подследственности, где и было совершенно преступление, и туда, где прописаны все участники событий.

Наш провинциальный городок находится в Пензенской губернии. И я почему-то вдруг подумал, что название родной области начинается на букву «П». Я никогда раньше не акцентировал на таком очевидном факте своего внимания.

Передо мной сидела красивая, русоволосая, с ярко выраженной фигурой, уже довольно взрослая девочка. У нее выделялись, словно выверенные по божественным лекалам, все размеры тела. Прямые симметричные черты лица. Яркие, полуовальные розовые губы. Выразительные зеленые глаза. Из-под тонких темно-русых бровей они излучали взгляд умного человека или смышленой девушки. Все вместе делало ее по виду образованной дамой. Ведь нередко мы замечаем, как и у грудного ребенка начинает проявляться осмысленный взгляд и тогда мы уже вдруг понимаем, что он растет и взрослеет. Здесь тоже, на подсознательном уровне, я чувствовал, что она не та, за кого себя выдает. И все ее жалкие попытки дурачить меня при ответах на мои вопросы, были провалены ею, как подумал я. Она подчеркивала свое беспомощное состояние на момент совершения преступления по отношению к ней. Но кто ее этому учил и зачем? И я не хотел верить своим мыслям и гнал их. Им мог оказаться только Сунин. Игорь Николаевич хотел стать генералом. Он как-то вел дело по двум полицейским, которые по неосторожности, при задержании, сломали руку молодому человеку. Сунин пообещал им, под «честное слово офицера» за чистосердечное признание не сажать в тюрьму и не отправлять на зону. Но с полицией, мол, придется расстаться, и заплатить деньги потерпевшему. Они повелись на его «честное офицерское слово». Но один из полицейских в результате уйдет на красную зону на три года, оставив дома молодую жену с грудным ребенком. Слухи о подлом следователе закрепятся за Суниным навсегда!