Театр невидимых детей

Ну вот опять! Я же собирался рассказать о нашем детском доме, а не о дяде Гереке с его идеями! Но, собственно, самое главное вы уже знаете.

Еще на первом этаже находятся главная комната отдыха, комната с телевизором, столовая, учительская, библиотека и главная учебная комната. За столовой – медкабинеты и комната тети Гигиенистки. На этажах – спальни, комнаты дежурных воспитателей, туалеты, ванные и игровые комнаты поменьше. На верхнем этаже живут воспитатели, которые приехали из других городов и у которых нет своего жилья, и есть еще разные другие помещения.

Из дома на склад можно попасть через стеклянный переход, так что, даже если дождь, можно идти в тапочках. Я уж не буду подробно описывать это здание – кроме наших личных вещей там хранятся, например, велосипеды, мячи и другой спортивный инвентарь, садовые инструменты, запасная мебель, постельное белье и так далее. Ужасно много, но, если ты живешь в «Молодом лесу» столько времени, сколько я, разобраться нетрудно.

Глава 3

А теперь я вам расскажу, как мы обычно проводим время в «Молодом лесу» – с утра до вечера. Как выглядит самый обычный день, вот, например, вроде сегодняшнего.

Сначала звонит будильник на тумбочке у кровати Кубы, который в этом учебном году будет старостой группы «Сан» – мы его избрали в сентябре. В прошлом году старостой был Кшисек, но его перевели в другой детский дом – я не жалею, потому что отношения у нас были так себе.

Раз звонит будильник, значит, на часах без пяти шесть. Я довольно долго лежу с закрытыми глазами, совершенно неподвижно – и злюсь. Ненавижу эти утренние побудки, мало что на свете я ненавижу так же сильно, как их, но ничего не поделаешь, надо – значит, надо. Хотя, будь у меня такая возможность, я бы спал сколько влезет – пока сам не проснусь. Несколько раз в жизни мне это удалось: я болел, и не надо было идти в школу. У меня была высокая температура, что само по себе не слишком приятно, но я все-таки очень надеюсь, что это повторится и опять удастся поспать вволю. Сейчас, например, я бы очень обрадовался, окажись, что у меня температура и не надо вставать. Куба выключает будильник и сонным голосом объявляет:

– Встаем…

Но сам не встает, и мы тоже, потому что пять минут-то еще можно полежать и порадоваться тому, как классно под теплым одеялом. Ровно в шесть в коридоре раздается ужасно пронзительный звонок, а в пять минут седьмого в нашу спальню, как всегда, заглядывает тетя Матильда – убедиться, что мы встали. Мы уже на ногах и сонно бродим между кроватями – если бы она обнаружила, что мы еще лежим, устроила бы настоящий ад.

В «Молодом лесу» поднимается шум – слышно, как хлопают двери, кто-то разговаривает, кто-то кричит, журчит в раковинах вода. К счастью, за окнами в это время года уже светит солнце. Хуже всего вставать зимой, когда еще темно, так что повсюду горят дребезжащие под потолком светильники, которые я очень не люблю. Мы застилаем кровати и в тапочках ковыляем в ванную, чтобы почистить зубы, ну и вымыть все, что полагается. Утром мы только умываемся, душ – вечером, через день.

Потом мы возвращаемся – если что, можно еще завернуть по дороге в уборную. Одеваемся и идем завтракать – нужно все успеть до семи. Ребята из нашей группы уже ушли, а я жду Неваляшку, потому что он медленнее всех натягивает штаны и причесывается – хотя причесывать нам особенно нечего. Волосы у всех должны быть короткими – раз в две недели приезжает тетя Парикмахер и подстригает нас. Неваляшка наконец готов, и мы с ним спускаемся в столовую. Тут толпа народу, но пока тихо, потому что не все еще до конца проснулись. Сегодня на завтрак рисовая каша на молоке, хлеб, сыр, колбаса и клубничный джем. Пьем мы горячее молоко, а те, кого откровенно мутит при виде пенки, – чай. Мне она не мешает, хотя я очень слежу, чтобы случайно ее не проглотить. Я завтракаю и стараюсь не слишком торопиться, а то потом придется ждать Неваляшку. После еды мы относим посуду к специальному окошку. В прошлом месяце наша группа дежурила по кухне, и нам пришлось целую неделю вставать в пять утра. Я стоял с другой стороны этого окошка и забирал грязную посуду, а остальные ее мыли. Должен вам сказать – приятного мало. К счастью, в «Молодом лесу» детей достаточно, так что дежурство выпадает всего два раза в год.

Теперь бегом наверх за ранцами, потому что уже поздно. Я мчусь в раздевалку, надеваю ботинки, беру свой мешок со сменкой, отмечаюсь в журнале и иду в школу. Неваляшка никуда не идет, с ним занимаются прямо здесь. Когда холодно и дождь, я ему немножко завидую, но в такие дни, как сегодня, – нет. Солнце уже ярко светит, в воздухе – запах жасмина, и, даже если настроение у тебя не ахти, все равно на душе делается веселее.

До нашей школы спокойным шагом можно дойти за десять минут, а добежать – даже за пять, так что я еще ни разу не опоздал на урок.

Мы почти все ходим в эту школу. В моем третьем «B» из «Сана» – еще Мирек и Шимек, плюс шесть ребят из других групп, всего получается почти треть класса. Сидим мы на задних партах – не потому, что нам велели, а как-то само так вышло. Другие дети из третьего «B» живут в обычных семьях, не сказать что мы прямо дружим, но, в общем, и не ссоримся. Возможно, они бы с нами не церемонились, но боятся Мирека, который сразу после каникул врезал Ареку – тот обозвал Розу «найденыш-несмышленыш». Это девочка из нашего детского дома, из группы «Варта». Честно говоря, не такое уж страшное оскорбление, да Роза и не обиделась, но Миреку требовался повод, чтобы – как он выразился – провести профилактику. Профилактика очень важна, тетя Стоматолог всегда это повторяет! Так что Мирек провел профилактику, и теперь нас не трогают, просто весь третий «B» нас дружно игнорирует. Учительница «нормальная», но ее не полагается называть «тетей». С другими учителями не все так гладко – большинство из них считает, что от детей из «Молодого леса» сплошные проблемы, и, если кто-нибудь что-нибудь натворит, сразу думают на нас. Правда, чаще всего оказывается, что, увы, так оно и есть, но все равно это несправедливо, вот!

Вообще школа, как любая школа, – мука мученическая, ничего интересного. Ну, разве что уроки польского. Я очень хорошо учусь по польскому, во втором классе у меня вышла за год пятерка. Это была единственная пятерка в моем дневнике, так что я ею очень-очень горжусь. Не могу сказать, что обожаю писать диктанты, но вот сочинения люблю, особенно на свободную тему, например «Опиши придуманный город» или «Как выглядит твой путь в школу». Однажды наша учительница прочитала мое сочинение вслух и сказала, что я написал лучше всех. Когда она читала, мне было одновременно неловко и приятно. Никогда раньше я не испытывал эти два чувства разом, так что запомнил тот момент.

Наша учительница очень хвалит мои сочинения и говорит, что я способный, поэтому я считаю, что она классная. К тому же жутко умная, ведь она одна учит нас всем предметам – польскому, природоведению, математике и всему прочему. Представляете? Чтобы знать эти предметы от начала до конца, нужно иметь ума палату – как выражается тетя Янина с нашей кухни.

Занятия заканчиваются около двух, и мы возвращаемся в «Молодой лес». Обратный путь обычно занимает уже не десять минут. Как правило – гораздо больше, хотя это зависит от того, с кем идешь. Сегодня мы возвращаемся вместе с Шимеком. Шимек «нормальный», хотя – как сказала когда-то тетя Матильда – пороха не изобретет. У Шимека есть и мама, и папа, да еще в придачу пять сестер – да-да, одни девчонки! Одна из них тоже живет в «Молодом лесу», две – в другом детском доме в Катовице, и только самая младшая сестренка осталась с родителями. В семье Шимека так получилось потому, что жить всем вместе им негде: дом сгорел, причем на глазах у Шимека! К счастью, никто не пострадал. Пожар устроила его мама: выпила и заснула с зажженной сигаретой. Родители Шимека – алкоголики, а когда человек алкоголик, это дело безнадежное: водку не победишь, как сказал один дядя из милиции – он приезжал к нам в гости и выступал в актовом зале. Так что Шимек и его сестры не могут жить с родителями, но те приходят их навещать – ну, во всяком случае, время от времени появляются.

– «Варшава», – говорит Шимек, оглядываясь на проезжающую машину. – «Ныса».

Этот парень просто спятил на почве автомобилей. Он знает абсолютно все марки, которые можно увидеть на польских дорогах, даже такие, о которых я никогда не слыхал.

– «Шкода», – равнодушно бросает Шимек. – О, «Стар», бетономешалка. Класс!

– Сходим в городской парк, к памятнику? – спрашиваю я, потому что жалко вот так сразу возвращаться домой. В сквере возле памятника героям-повстанцам всегда интересно, там много стариков, они симпатичные. Никуда не торопятся, приглашают посидеть с ними на скамейке, а когда узнают, что ты из детского дома (если признаешься), могут дать пару грошей или угостить конфетами, если есть с собой.

– Ну-у-у…. – Шимек колеблется. – Там нет машин.

– Да что ты! Там же вокруг улицы и ездит множество автомобилей, – возражаю я, но Шимек меня не слушает.

– «Вартбург», – говорит он.

– Ладно, тогда пойдем к «Радуге», – предлагаю я. – Пойдем?

Шимек на мгновение задумывается, потом пожимает плечами и сворачивает к универмагу. Мы добираемся до цели и останавливаемся на углу улиц 1 Мая и Кароля Сверчевского, рядом с клумбой. Шимек присаживается на желтую цепь, натянутую между столбиками, которые отделяют тротуар от мостовой, поворачивается спиной к магазину и, раскачиваясь, следит за проезжающими машинами. Раскачиваться на цепи нельзя, так говорила нам тетя Йола, но я молчу. Наблюдаю за людьми. Перед «Радугой» – километровая очередь, как я и думал! Если повезет, может, кто-нибудь предложит мне постоять и покараулить место, когда ему надо будет отойти на минуту. Я пару раз подменял тут в очереди разных людей, и получил за это в общей сложности целых сто злотых!

– Большой «фиат». «Сирена». «Варшава», – бормочет Шимек. – «Волга». «Москвич». О! «Полонез»!

Я оглядываюсь – тут уж и мне становится интересно, ведь «полонезы» появились совсем недавно, это самый новый польский автомобиль! Мне кажется, он выглядит совсем как заграничные машины – обалденный квадратный перед и скошенный зад, словно у гоночного автомобиля! Глядя на него, легко поверить, что уже скоро в Польше будет лучше, чем на Западе, – ну, раз у нас выпускают такие суперские авто! Тот, что как раз проезжает мимо, – желтый, такое ощущение, что он только что с конвейера. Люди в очереди вытягивают шеи и провожают его взглядом.

– Ну что, малец, постоишь немного? – спрашивает кто-то за моей спиной, и я поспешно оборачиваюсь.

Рядом стоит дядя в джинсах и нейлоновой немнущейся рубашке с коричневым узором. На носу у него темные очки, на шее – толстая золотая цепочка.

– А-а-а, чего? – осторожно спрашиваю я.

– За приятелем сбегаю, говорят, миксеры выбросили, но дают по одному в одни руки, а так мы хоть парочку возьмем. Постоишь минутку? За мной не заржавеет.

Я делаю вид, что раздумываю, притворяюсь, что мне это не особо и надо и что его просьба ужасно осложнит мне жизнь, наконец отрешенно вздыхаю и киваю головой в знак согласия.

– Добро! – говорит дядя и протягивает мне руку. Я с серьезным видом пожимаю ее, и он ставит меня в очередь на свое место. Очень даже неплохое, у самого входа.

– Сына оставляю, он постоит. Я через пять минут вернусь, – громко говорит дядя.

– Сына? – с сомнением отзывается тетя в цветастом платье – она стоит за мной. – Знаю я вас! Сейчас еще пятерых наглецов вроде себя приведете!

– Да что вы! Я только за шурином! – протестует дядя.

– За шурином! Знаю я этих шуринов! – восклицает тетя в цветастом платье. – Да зачем вам вообще этот миксер? Вы хоть знаете, зачем людям миксеры?! Ку́пите, чтобы перепродать, знаю я вас, сто раз уже вашу физиономию тут видела!

– Вы, наверное, на радио работаете, да? – отзывается дядя.

– Я? – Тетя смотрит удивленно. – Нет. Почему?

– А потому что поговорить любите, – отвечает дядя. – Я был совершенно уверен, что на радио.

Тетя хмурит брови и глубоко задумывается над его словами, а дядя подмигивает мне и бежит за приятелем. Ну вот сами скажите, разве не стоит после школы сходить к «Радуге»? Мало того что можно заработать пару злотых, так еще и развлечение. Мне становится очень весело. Теперь все думают, что этот дядя – мой папа, а я его сын! Уже три раза взрослые, которых я заменял в очередях, заявляли, что я – их сын. Я поправляю ранец и стою, гордо выпрямив спину.

– Ну и хам! – заявляет тетя в цветастом платье, которая наконец обдумала услышанное. Теперь она обращается ко мне: – Твой отец – хам.

– Н-н-неправда! – отвечаю я слишком быстро и немного слишком громко, так что, разумеется, начинаю заикаться. – М-м-мой п-п-папа… Он очень м-м-меня лю…

Я умолкаю, делаю вдох, считаю в уме до пяти, потом велю себе успокоиться и выговариваю вполне сносно:

– Мой папа очень меня любит, и он вовсе не хам.

Тетя не слушает, но я все равно собой горжусь. Как учила меня тетя Йола – достаточно успокоиться и говорить медленно, тогда все получится. Завтра после школы я опять пойду к «Радуге», даже если буду возвращаться один. Может, снова что-нибудь выбросят и выстроится очередь?

– Что дают? – спрашивает какая-то женщина, подойдя к двери и пытаясь заглянуть в магазин.

– Миксеры, – ворчливо сообщает ей тетя в цветастом платье.

– О-о-о! – удивляется женщина. – А на кой мне миксер? Вот колготки бы пригодились. Колготок нет?

– Что я вам – справочная, что ли? – раздражается тетя в цветастом платье. – Нет колготок!

Я оглядываюсь – сидит ли Шимек на ограде. Разумеется, он на месте: на улице Кароля Сверчевского машин, наверное, больше всего в городе, так что ему еще нескоро надоест.

Жарко, а на небе ни облачка. Воздух пахнет горячим асфальтом и бензином. Очередь продвигается очень медленно, только через полчаса я оказываюсь за дверью. Тут чуть прохладнее, но душно, почти нечем дышать. Я немного беспокоюсь – тот дядя сказал, что вернется через пять минут, а уже половина третьего прошла. В три надо быть в детском доме, иначе мы пропустим обед и будет скандал.

Дядя возвращается с тремя приятелями, когда я уже приближаюсь к прилавку, за которым мечется усталая продавщица. Полки пустые – только на одной стоит ряд картонных коробок с ручными миксерами.

– Ну, малыш, вот и я, – сообщает дядя.

– Что-о-о?! – восклицает тетя в цветастом платье. – Вы одного шурина собирались привести, а не трех‼!

– А братья дома оказались, – беззаботно объясняет мужчина и поворачивается к ней спиной, потом заговорщицки мне подмигивает и украдкой сует свернутую купюру. Целых пятьдесят злотых одной бумажкой, представляете?

– Знаете, если мне из-за вас не хватит, я этого так не оставлю! – кричит тетя в цветастом платье. – Я милицию вызову, если вы у меня товар из-под носа уведете!

У меня улыбка от уха до уха. Протискиваюсь через толпу к выходу. Шимек, к счастью, по-прежнему сидит на цепи.

– Пошли, – говорю я.

Мы успеваем вернуться к трем – никто даже не спохватился. Дежурный отмечает нас в журнале, мы бросаем в раздевалке куртки и ботинки и мчимся в столовую.

На обед сегодня гороховый суп, нормально. На второе – котлеты с картошкой; тетя Янина подмигивает мне и кладет на тарелку целые картофелины, с краю котла, потому что остальные, в центре, она разминает специальной алюминиевой толкушкой. Я люблю смотреть, как тетя Янина эту картошку давит, но есть такую не люблю. Еще вареная свекла, а на десерт – яблочный компот. Вполне приличный обед. А вот по пятницам нам не дают мяса – или рыба, или макароны с творогом, или крутые яйца под соусом из хрена. Я очень люблю яйца, но не на обед же! Вот блюда, которые я больше всего не люблю: капустные щи, огуречный суп (если очень кислый), рыбные котлеты, колбасные котлеты, язык (ужас‼!), печень и шпинат, а еще пудинг с вишневым соком. А люблю я отбивную, жаренную с луком кровяную колбасу (только чтобы лука побольше!), блинчики с сыром, курицу, фруктовый суп с вермишелью, бульон с клецками и компот из черешни.

После обеда я иду делать уроки в учебную комнату на нашем этаже, потому что там спокойнее, а потом… Потом – свободное время!

А еще совсем не поздно, даже нет шестнадцати тридцати! Ну, теоретически у нас занятия в столярной мастерской, но мне неохота туда идти. Я проверяю расписание на завтра, вынимаю из шкафчика учебники и тетрадки, которые мне понадобятся на следующий день, потом ставлю собранный ранец в свое отделение на полке – и готово!

Захожу в спальню и вынимаю из своей тумбочки жестяную коробочку из-под чая – надо спрятать пятьдесят злотых, которые я получил возле универмага «Радуга». У меня в этой коробке уже куча денег, я пока не знаю точно, что куплю. Хотелось бы телескоп, но подозреваю, что на него придется копить еще очень долго, я не знаю, сколько он стоит и вообще где такие вещи продаются. Кроме того, я немного боюсь, что кто-нибудь его у меня стащит или сломает, хотя можно было бы хранить телескоп на складе. Я старательно закрываю коробку и убираю поглубже в тумбочку, потом прикрываю свернутым полиэтиленовым пакетом. Я этой коробочкой очень дорожу, не только потому, что в ней все мои сбережения. Она у меня всю жизнь, сколько я себя помню – наверное, осталась от мамы, и ее привезли в дом малютки вместе с остальными моими вещами. Я бы очень расстроился, если бы она пропала. Я закрываю тумбочку на ключ, прячу его в карман брюк и иду искать Неваляшку.

Почему я, собственно, люблю Неваляшку? Я все думаю об этом, потому что на самом деле уже много раз убеждался, что любить кого-то рискованно и кончается это плохо. Люди появляются и исчезают, и ты ничего не можешь с этим поделать. Однажды ты вернешься из школы и выяснится, что тетю, которую ты любил, или какого-нибудь твоего друга перевели в другое место, и тебе потом еще долго будет очень плохо.

Был в Рыбнике один мальчик, Фредек Мордес, я его очень любил, и он меня тоже. Мы вместе играли и спали в одной комнате. Так вот, однажды его просто забрали из детского дома! Оказалось, что он возвращается к своей маме, которая нашла работу в Новой Гуте и получила там квартиру. А ведь эта мама даже ни разу – ну вот ни разочка! – не приехала к Фредеку, ни разу ему не написала и не позвонила! Утром, когда мы встали, пришла тетя и сказала: «Мордес, ты едешь к маме. Собирай вещи». И все. Боже мой, как мы оба плакали! Я больше, потому что он все же радовался, что едет к маме, хотя немного трусил. Фредек уехал после обеда, и больше я его не видел. Он даже открытку мне не прислал, хотя я сам продиктовал целых три письма тете, у которой был адрес Фредека в Новой Гуте, она послала их по почте. Мне потом долго хотелось плакать, и еще я злился. Кроме того, я начал гораздо сильнее заикаться, я это хорошо помню, хотя вообще все это время в Рыбнике как-то постепенно блекнет в моей памяти. Потом я старался уже никого слишком сильно не любить. Даже этого моего дядю с бородой, который смеялся как ненормальный в автобусе, когда мы ехали за грибами, я старался слишком сильно не полюбить – и правильно сделал, ведь и он в конце концов исчез! Ну вот, а теперь этот Неваляшка!..

Иногда я думаю, что, может, люблю его просто потому, что нет другого выхода, ведь если бы я за ним не присматривал, он бы постоянно попадал в переделки.

Но иногда мне приходит в голову, что я люблю его потому, что ему хуже, чем мне. Он не очень сообразительный, все время раскачивается, маленький, худой и говорит гораздо, гораздо хуже, чем я! Кроме того, он всегда меня слушает, и с ним я совершенно не заикаюсь, хотя в целом я и так не особенно заикаюсь, когда разговариваю с другими ребятами, если они моего возраста или даже немного старше. Кроме того, Неваляшка так хорошо ко мне относится! – я об этом знаю, а ведь всегда приятно, когда знаешь, что кто-то тобой восхищается. Наверное, поэтому я его и люблю.

Но на самом деле невозможно до конца объяснить, почему тебе кто-то нравится или почему ты кого-нибудь любишь. Сколько раз я встречал ребят, которые ужасно любили своих родителей, хотя те, по-моему, вообще не заслуживали их любви… Да миллион раз! Порой я боюсь, что Неваляшку переведут в другое место из-за того, что он все же «чокнутый», так что изо всех сил помогаю ему в учебе. Но это вряд ли, потому что с уроками он справляется неплохо, а родители у него, на мое счастье, – алкоголики, так что суд не должен отдать им Неваляшку. Можно, как говорится, спать спокойно.

Я забираю Неваляшку из комнаты отдыха, где он, разумеется, сидел со своим комиксом о Титусе – второй частью, той, где механическая лошадка Розалия. Книжка совсем уже разваливается, тетя Йола помогала мне склеивать страницы прозрачной клейкой лентой. Понятия не имею, почему Неваляшка так привязан к этой книжечке. Один раз ребята со второго этажа, те, что помладше, хотели ее у него отнять – это был один из восьми случаев в моей жизни, когда мне пришлось драться, чего я очень не люблю. К счастью, я их победил, да, – правда, они были меньше меня, хоть и набросились втроем на одного.

Мы берем комикс и идем в комнату с телевизором, потому что сейчас будут показывать «Семнадцать мгновений весны». Это советский сериал, но Штирлиц, то есть главный герой, говорит по-польски, и остальные актеры тоже, потому что фильм дублирован. Большинство из нас предпочитает капитана Клосса^[1], но Штирлиц – очень даже ничего, а Неваляшка от него просто в восторге. Он говорит «Сьтийлиц» – смешно, правда? Мне гораздо больше нравился «Космос: 1999»^[2], который показывали в прошлом году по субботам на канале «Студио 2». Вот это было да! Космические корабли, звезды, НЛО и вообще! Я даже моргать забывал, когда смотрел! Очень жалко, что этот сериал больше не идет по телевизору.

В комнате полным-полно народу, потому что всем ужасно интересно, что сегодня сделает Штирлиц, агент советской разведки, внедренный в ряды СС (это такие самые плохие гитлеровцы).

Вообще, я большой любитель телевидения и жалею, что в «Молодом лесу» так мало телевизоров и что они не цветные. Я видел по телику очень много фильмов, которые мне ужасно понравились и которые я запомнил. Например, «Одно другого интересней», о трех приключениях детей, причем третье – самое интересное – происходит в космосе. Еще мне нравилось «Дознание пилота Пиркса» – этот фильм сняли по книге Станислава Лема, она есть в нашей библиотеке, и в этом году я собираюсь ее прочитать. Из телесериалов я, конечно, люблю «Четырех танкистов и собаку» и Клосса, но кто же в Польше их не любит – наверное, таких просто нет. Еще мне нравились «Путешествие за улыбку»^[3], «Каникулы с привидениями»^[4] – это из детских, но «Револьвер и котелок»^[5] – тоже, хоть он и взрослый. Я его на «Студио 2» смотрел целых три раза.

Мы дожидаемся «Спокойной ночи, малыши!», а потом идем ужинать. Сегодня бутерброды с яичной пастой и бисквит, ну и чай, конечно. После ужина можно делать что хочешь – только к телевизору нас уже не пускают. Так что мы с Неваляшкой идем в комнату отдыха. Сначала играем в шашки – это я его научил, а потом Неваляшка берет своего «Титуса», а я – потихоньку – «Релакс» с полки для старших ребят. «Релакс» – это тоже комиксы, только в каждой тетрадке много разных коротких историй. Некоторые начинаются и сразу заканчиваются, а другие разделены на серии и продолжение каждой надо искать в следующей книжке. Сейчас я читаю «Ваханара!» и «Бионик Яга» – одновременно, потому что обе серии начались в восемнадцатой тетрадке. «Ваханара!» интереснее, но в «Бионике» такие классные рисунки! Если бы кто-нибудь из воспитателей поймал меня за чтением «Релакса», наверное, мне бы влетело, так что я прикрываю его свежим номером «Мира молодежи» – если смотреть со стороны, можно подумать, что я просто читаю газету.

Около восьми группа «Сан» может идти в ванную, и мы отправляемся под душ, потому что сегодня как раз душевой день. Моемся мы все вместе, но душ у каждого свой – просто между ними нет перегородок. Я очень рад, что теперь нас никто не моет! В душе за нами даже не особенно следят – только иногда заходит тетя Матильда, у которой дежурство начинается в восемнадцать ноль-ноль. Сначала тетя Матильда каждый раз проверяла, всё ли мы помыли и насколько тщательно, но потом убедилась, что мы вполне справляемся, так что теперь только время от времени заглянет кому-нибудь в уши – как она выражается, для очистки совести. Я не люблю купаться вместе с другими, а уж когда меня мыли – просто ненавидел. Некоторые тети были еще ничего, но другие трясли меня, как мешок, а вода всегда оказывалась или слишком холодной, или слишком горячей, да еще мыло то и дело попадало в глаза. Но хуже всего – стричь ногти. Ой, у меня от одной этой мысли прямо все внутри переворачивалось! Хуже всего было в Рыбнике. Все дети после купания садились у стены на длинную деревянную скамейку. Обычно в пижамах или завернутые в полотенца. Приходили две тети Нянечки – они не были воспитательницами, а просто пеленали малышей, которые еще писали в пеленки, убирали, вытирали носы, чистили уши и так далее. Мы должны были сидеть на этой скамейке, вытянув вперед ноги, – а тети Нянечки присаживались на корточки и – раз-два! – подстригали всем ногти, совсем как конвейер на фабрике. У них получалось быстро, но стригли они всегда слишком коротко, иногда даже до крови, и уж во всяком случае больно было надевать ботинки. Закончив с ногами, Нянечки принимались за руки. Тут они были немного осторожнее, но все равно мы боялись до дрожи и орали как ненормальные.

В «Молодом лесу» я очень хотел побыстрее сам научиться стричь ногти. И все время просил, чтобы мне позволили это делать, но только тетя Йола разрешила, хотя, конечно, поначалу очень за мной следила. Я в два счета научился, и теперь горя не знаю.

Все мытье – вместе с чисткой зубов – занимает у нас минут десять. Потом мы идем в спальню, ложимся и, если остается еще немного времени до того момента, когда погасят свет, читаем или болтаем. Сегодня вот второе.

– Мне сестра написала, – говорит Шимек.

– Мне тоже кое-кто написал, – презрительно отвечает Мариуш, но ему никто не верит, потому что он ужасный выдумщик. – Длинное-предлинное письмо!

– И где оно, интересно? – спрашиваю я.

– Хранится на складе.

– На складе? Ну да, как же, как же… – прыскает Мирек. – Вот что мозги твои там хранятся – в это я охотно поверю.

Мы все смеемся, а Мариуш краснеет.

– Я правда получил письмо! Если я говорю, значит, так оно и есть! – обижается он.

– Ну и кто же тебе написал? – интересуется Ежи.

– Мама! – тут же отвечает Мариуш. – И ума^[6] тоже!

– В одном конверте – сразу два письма. Целых два! – продолжает Мариуш.

– Твоя мама сидит, – заявляет Зенек, который вечно действует мне на нервы: он непрерывно шмыгает носом и вытирает его рукавом; когда я это вижу, меня начинает мутить.

– Ну и что? В кутузке тоже дают бумагу и ручку, – упирается Мариуш. – А впрочем, моя мама скоро выйдет на свободу и заберет меня отсюда!

Мариуш – самый большой врунишка из всех, кого я видел в жизни, я вам точно говорю! В самом начале, вскоре после того, как я приехал в «Молодой лес», ему удалось просто суперски обвести меня вокруг пальца.

В середине первого класса он поведал мне о Кровавом переходе в Бытоме. Это подземный переход в самом центре города. По словам Мариуша, в нем происходят всякие ужасные вещи, и, если уж туда спустился, не факт, что выйдешь на другой стороне целым и невредимым, особенно если ты ребенок, потому что опаснее всего этот подземный переход именно для детей. Мариуш утверждал, что миллион раз видел собственными глазами, как мать спускается туда с ребенком, а на другой стороне выходит уже одна и вся в слезах. Якобы такое происходит буквально каждый день!

Я поверил ему и ужасно разволновался! На другой день не пошел в школу, а сбежал в этот Бытом. Нашел подземный переход и, хотя действительно очень боялся, встал возле самой лестницы и стал ждать, пока появится какая-нибудь отчаявшаяся мать. Я все спланировал: придумал целую речь, обращенную к такой женщине. И, уходя утром из «Молодого леса», положил в ранец свои любимые игрушки и эту мою коробку из-под чая, потому что был твердо уверен, что больше в детский дом не вернусь! Вот же балда! Но мне было всего семь лет, что с такого возьмешь?

Я ждал-ждал и, разумеется, ничего не дождался, потому что Мариуш всю эту историю о Кровавом переходе просто выдумал. Начало темнеть, так что я вернулся в «Молодой лес» – ну а что мне оставалось? Ох и скандал же был! Мало того что тетя Матильда узнала, что я прогулял школу, так я еще опоздал на обед, и потом меня очень строго наказали – на целую неделю запретили смотреть телевизор! Я тогда ужасно разозлился на Мариуша и с той поры не верю ни одному его слову!

– А мы с Михалом сегодня «полонез» видели, – говорит Шимек.

Я бросаю ему предостерегающий взгляд, чтобы он случайно не проговорился насчет очереди у «Радуги», а то другие тоже начнут туда ходить, а зачем мне конкуренция?

– Да ладно! – Куба отрывается от книжки. – Где?

– На улице, – говорю я быстро. – На Сверчевского.

– Ага, – кивает Шимек. – Суперский. Желтый багама.

– Моя мама купит «полонез», когда выйдет на свободу, – заявляет Мариуш. – И мы будем ездить куда захотим. В Катовице и просто так! Каждый день будем кататься! Так она мне в письме написала.

– Наш? – Куба его не слушает. – Или варшавские номера?

– Варшавские, – отвечает Шимек.

Такие вещи он всегда подмечает и помнит, а как вызовут к доске – катастрофа. Вот я даже не посмотрел на номера этого автомобиля.

– Ясное дело, варшавские, – вздыхает Ежи. – В Варшаве у всех «полонезы».

– Неправда! – пожимает плечами Мирек. – «Полонезов» мало выпустили.

– Если я говорю, значит, так оно и есть! Я был в Варшаве, – заявляет Ежи высокомерно.

Это правда, что он был, – Ежи ездил туда на прошлое Рождество, к папе, у которого новая семья. Мама Ежи умерла, а папа уехал из Бытома в Варшаву и женился на одной женщине, у которой уже были свои дети, так что Ежи ей оказался без надобности. Но папа у Ежи неплохой, приезжает в гости, звонит, если не может приехать, письма пишет. Я его несколько раз видел, Ежи похож на него как две капли воды. Оба рыжие, у обоих оттопыренные красные уши и множество веснушек. Папа Ежи работает на стройке – то есть время от времени работает, когда удается устроиться. Как ни крути, лучше такой папа, чем никакого, и многие Ежи завидуют. На всем нашем этаже только у меня одного нет никаких родственников. В воскресенье, если это родительский день, все сидят как на иголках и ждут, потому что надеются, вдруг кто-нибудь приедет к ним в гости – даже если до сих пор никто никогда не приезжал. Вообще иногда у меня такое впечатление, что все ребята в «Молодом лесу» только и заняты тем, что ждут, и все думают, что они тут временно. Мне, во всяком случае, ждать некого – я и не жду. Когда в июне прошлого года тетя Йола велела написать на листочке, что́ бы мы хотели изменить в нашем детском доме после каникул, все, кроме меня, написали примерно одно и то же – что после каникул они отсюда уже уедут. А я написал, что хочу, чтобы к нам приехал Мирослав Гермашевский, чтобы наш дом назывался не «Государственный детский дом „Молодой лес”», а «Дом имени Мирослава Гермашевского», и еще – чтобы на обед никогда не давали язык. Потом я жалел, что еще что-нибудь не предложил, но тетя Йола застала меня врасплох, так что я с ходу написал самое главное, что сразу пришло в голову.