Восхождение в Сферу Разума. Мифическая космография

© Максим Максимович Александров, 2017

ISBN 978-5-4483-7104-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Введение

Теперь понятно, что мудрец изрёк

«Мир духов рядом, дверь не на запоре,

Но сам ты слеп, и всё в тебе мертво. Умойся в утренней заре, как в море

Очнись, вот этот мир, войди в него».

Гёте. Фауст

Архетипическая реальность – та, которую описывает мифическая космография, – это мир снов и видений, легенд и астральных путешествий. Для древних он был частью реальной географии; человек Нового времени, скорее, воспримет его как царство фантазии. Но устойчивость и повторяемость образов иной реальности, встречающихся у повествователей разных времён и народов, заставляет отнестись к ним серьёзнее, чем просто к поэтическому вымыслу. Искусство и литература XX века не исключение: в вымышленных мирах, созданных художниками и писателями, мы вновь и вновь встречаем сюжетные схемы, восходящие к мистикам и духовидцам далёкого прошлого. В этой книге мы постараемся соотнести ряд базовых сюжетов и описаний из различных произведений со структурой архетипической реальности, открытой древними и современными «психонавтами». И окажется, что «Иной мир» имеет к нам не столь уж отдалённое отношение…

Для начала попробуем войти в образную систему и логику космографического мифа.

Мифологическая модель Мирового Яйца, которой мы воспользуемся, известна в очень многих традициях¹.

В подробности мы здесь пускаться не будем², но обозначим основные архетипы.

Сферы-оболочки окружают земной «желток», всё более «утончаясь» по мере удаления. За сферой Стихий (Воды, Воздуха, Огня) следует сфера Эфира, потом сферы планетных орбит и, наконец, звёзд – это Астральная сфера. Выйдя за пределы последней по направлению «вверх», можно достичь Сферы Разума, «вниз» – погрузиться в безначальный Хаос.

«Плоскость земли» на схеме скорее имеет астрономический смысл, чем реально соотносится с нашей физической Ойкуменой (последняя обозначена белым квадратиком), однако, по описанию мифов, путешествие по ней – это движение по горизонтали. Джамбудвипа – это название нашего «континента» (т. е. реального окружающего нас земного мира) в буддийской мифологии.

Чем дальше от Земли, тем выше и совершенней миры. Но по логике мифа путник может их достичь, не только поднимаясь в небеса или взбираясь по склонам Мировой Горы, но и опускаясь в подземелья – нисходя на Нижние Небеса, или даже просто двигаясь к горизонту. При этом всегда существует рубеж, за которым привычный мир становится всё более сказочным. Это может быть река, или море, или просто густой туман. Вход может быть через пещеру, или колодец, или через изменённое состояние сознания.

Сфера Стихий

Саламандра, жгись

Ундина, вейся,

Сильф, рассейся,

Кобольд, трудись!

Кто слышит впервые

Про эти стихии,

Их свойства и строй,

Какой заклинатель?

Кропатель пустой!

Гёте. Фауст

Куда ведёт этот вход? Туда, где, как считалось, постоянно обитали и ныне обитают предки. В магический мир, через который происходит управление нашей реальностью. Мир говорящих зверей и одушевлённых стихий, место, где можно встретиться и договориться с хозяевами всего сущего, узнать их волю и получить новое знание.

Уже в самые древние времена ворот в эту страну было известно несколько:

Сон

Это изменённое состояние сознания доступно каждому. Граница сна и яви в мифическом сознании размыта. Но сон может обладать более высоким сакральным статусом, ведь в нём возможна встреча с духами и предками. Недаром мифологическое время первопредков называлось австралийскими аборигенами «временем сновидений».

Безумие

Безумие, временное или постоянное, тоже было священной болезнью, через которую с миром говорит Иное. Оно могло иметь и инициатический характер.

Вообще в современной психиатрии сознание первобытного человека, скорее всего, было бы оценено как клиническое. Начиная с того, что у него было несколько душ, с которыми он мог вступать в диалоги…

Смерть

Смерть – это самый надёжный способ встретиться с духами, поэтому и статус у неё наивысший. Смерть и воскресение – инициация, которая, по сути, моделирует все остальные.

Следующие три входа уже могут считаться психотехниками и известны как «архаические техники экстаза». Основных тоже три:

Танец

Танец, ритм – древнейшее искусство и одновременно техника, вводящая в трансовое состояние. Духи тоже являлись танцуя и отличались друг от друга своим танцем. Здесь истоки и Цама, и круга эльфов…

Боль

Боль и предельное страдание вообще во все века были способом приобщения к иному. Здесь и крайний аскетизм с умерщвлением плоти, и болезненные инициации, и культ мучеников, и пытки пленных, приносимых в жертву индейцами…

Психоактивные вещества

Применялись с древнейших времён. В современной антропологии всё больше сторонников гипотезы, связывающей пещерную живопись с сюжетами галлюцинаторных видений. И божественная сома-хаома и мазь ведьм имеют к этим веществам самое прямое отношение.

Наконец, ещё три входа, более абстрактных:

Символ

Иная реальность или вход в неё здесь моделируются, изображаются. Чтобы войти, воспользовавшись символом, требуется достаточно разработанное сознание.

Символизировались и базовые биологические программы: выживание, размножение, доминирование обрели сакральный статус в форме войны, власти и секса и также стали рассматриваться как врата. Пища тоже была символизирована – в сакрально-оральном комплексе (причастие и прикладывание к мощам и иконам – его развитие).

Жертва

Жертвоприношение основано на символе. Семантика его разнообразна и подвергалась многостороннему осмыслению в традициях: от «даю, чтобы ты дал мне» до самопожертвования (акт, неизменно вызывающий у окружающих катарсические переживания). Но в любом случае жертва – это приглашение «той стороны» к активному диалогу.

Путешествие

Тема, которой в основном и будет посвящена эта книга.

«Космос» древнего человека был очень мал. Путешествие, как выход за его пределы (в ночь, лес, море, руины, дальние страны), уже было символической смертью, местом встречи с Иным, поджидающим порой за ближайшим поворотом. Но постепенно маршруты вглубь Иного становились всё дальше, а техники погружения – всё изощрённей.

И всегда были люди с естественным обострённым восприятием архетипической реальности. Неслучайно поэзия в древности считалась чем-то сродни одержимости…

Земля

Синдром пришельца

Возможно, в этом виновата история нашего вида, связанная с постоянным расселением-переселением по планете, но человек ощущал себя на земле пришельцем, живущим в окружении настоящих хозяев. Это животные и растения, духи-хозяева зверей, лесов и вод. Даже в собственном доме человека хозяином был домовой.

Чтобы войти в этот мир, человеку требовалось усыновление – необходимо было установить своё происхождение от земных богов и тотемов.

Хозяева были чужды, они скрывались и внезапно обнаруживали свою власть. Они были смертельно опасны и непредсказуемы. В них не было ничего рационального, их обуревали неконтролируемые вулканические страсти. Их причудливый уродливый облик точно соответствовал содержанию. Чтобы попасть на их территорию, достаточно было оказаться одному или заночевать в пустынной местности.

Миры сосуществовали через оборотничество. Люди, звери и духи постоянно превращались друг в друга, притворялись друг другом.

Умерев, люди и звери становились бродячими духами, такими же опасными и хтоническими (но, как и звери, поддающимися приручению).

И хозяева, и предки (в рассказах о них) вели себя совершенно асоциально. Они пребывали вне системы запретов, но именно это и характеризовало их как сакральных персонажей. Господствовала ксеносакральность: по-своему было священно всё чужое, враждебное и опасное и, конечно, поражающее воображение.

Правитель, шаман, пленник, изгой, чужак – все они принадлежали миру Иного.

Внекосмичность иных, вытесненных за пределы социума и огороженных забором почитания, цементировала космичность общины, поддерживаемой системой табу.

Но чтобы жизнь продолжалась, заборы эти должны были быть проницаемы.

Потому что источник жизни находился там – у настоящих хозяев.

Genius loci

Освоение мира человеком происходило через истории о космизации хаоса предками (ещё не совсем людьми), которые создавали объекты материального мира или становились ими сами. Знание историй об этих событиях и превращало мир вокруг в малый космос. Мир населялся знакомыми призраками.

Другим путём становится договор с гением места – богом или богиней местности. Этот путь характерен уже для аграрных культур. Такой бог твёрдо привязан к конкретному ландшафту. Завоеватели, приходя туда, приносили ему жертвы. Аборигены скрепляли союз священным браком. Почитанием получив лояльность бога-хозяина, его почтительно помещали в резервацию – святилище. Священная роща, священная гора или священный колодец/родник уже были привязаны к космической вертикали – новой ступени развития мифологии. При удачном стечении военно-политических обстоятельств такой местный бог мог стать богом царствующей династии, богом города, страны, верховным божеством.

Изначальный «непристойный культ» стыдливо укутывался покрывалами тайны, прятался за храмовыми стенами, освящался древностью, становился или профанированным простонародным («низшая мифология»), или, напротив, элитарным.

Вообще запретное, тайное и элитарное шли рука об руку.

Правитель и изгой, составляя два полюса социума, смыкались в своём особом отношении к ландшафту. Они были вне общепринятых табу (и даже обязаны были их нарушать – особенно сексуальные), потому что наполовину относились к миру предков и духов, хранили древнейшие модели поведения³.

Объектами локальных культов становились и разного рода упыри, бхуты, незаложные мертвецы, утопленники, умершие чужеземцы, всевозможная нечисть, с которой по-прежнему было лучше не ссориться.

В буддизме эта категория духов именовалась прета – это существа, одолеваемые непрерывным голодом, т.е. находящиеся во власти неодолимых страстей. В индуизме – ганапати, свитой Шивы. С подобными духами-кровопийцами была связана соответствующая атрибутика: черепа, кладбища, пепел трупосожжений, ведовская практика, приводящая к обретению магических способностей.

Именно сюда обратили свой взор ранние буддийские и индуистские тантрики, заимствуя и перекодируя символику и выдвигая программу преображения пылающих страстей в путь к просветлению.

В других случаях «неистовые» формы религиозности входили в официальные религии, базируясь вокруг очень древнего образа Великой Матери или двух мощных архетипических персонажей (применительно к древнегреческой мифологии – Аполлона⁴ и Диониса). Но выпускались на волю только в строго определённых местах или в строго определённые дни…

Приход духов

Густую тропическую ночь прорезает, разрывает в клочья ни на что не похожий рёв, сопровождаемый нарастающим гудением и высокими нечленораздельными голосами. В ужасе женщины и дети падают плашмя, закрывают глаза руками – в деревню входят духи. Их причудливый облик, лишь отдалённо человекоподобный, вызывает оторопь, лица закрыты масками. Деревня захвачена – духи врываются в хижины, бесчинствуют, требуют выкупа, духи танцуют. Они трубят в огромные горны и дудки из человеческих костей, это их голоса. Перед рассветом они вернутся во мглу леса.

Подобную картину ещё недавно можно было наблюдать по всей Южной Америке, на Новой Гвинее, в лесах Конго.

Приход мог преследовать конкретную цель, например инициацию подростков. Тогда духи пожирали мальчиков и те умирали, чтобы воскреснуть уже взрослыми.

У некоторых племён действо сопровождалось реальным каннибальским пиром, с поеданием пленных.

С теми или иными вариациями подобное происходило по всему миру, выступали ли в роли духов, нарядившись, все мужчины общины, как у первобытных племён, чужаки из соседней деревни, профессиональные жрецы (центральноазиатский Цам), или медиумы, в которых вселялись духи (как в вуду). Тот же смысл имел изначально Самхайн/Хэллоуин, карнавалы, хождения ряженых у славян и т. д. и т. п.

Наиболее ранние формы дают возможность чётче осознать смысл и символику происходившего. Освоенная территория общины – её мини-космос. Лес и его духи-хозяева, чужаки, мёртвые, предки, самые жуткие персонажи мифологии и фольклора, – обитатели хаоса, одновременно источника смертельной опасности и плодоносящей, животворящей силы.

Эти силы вносят в жизнь неистовство, разгул, разрушение, вселяют неподдельный ужас, но они же наполняют энергией людей, животных, растения. Цель мистерии – провести встречу с ними максимально по правилам, по обычаю. Не дать силам ночи вырваться из-под контроля и уничтожить деревню-космос (во всей Южной Америке был распространён рассказ о маске ягуара, приросшей к лицу ряженого танцора, который перебил всю общину).

Мистерия эта возникла задолго до того, как утвердились чёткие представления о верхе и низе, прави и нави. Но по мере оформления должного в тень оттеснялось всё больше недозволенного, социально разрушительного, которому, однако, позволялось в условленные дни выходить на поверхность. Это, в частности, произошло и с дикими, необузданными формами сексуального поведения. Причём очень архаичные формы оказывались живучи и во вполне цивилизованных обществах, вплоть до порога Нового времени.

Некоторые сюжеты

Медиумизм и одержимость

Эти феномены имеют очень древние истоки. В раннем синто в шаманок вселялись и вещали духи-ками (в поздние времена это характерно больше для сектантского синто). В вуду духи лоа, входя в тела адептов, полностью овладевают ими; при этом сам медиум не помнит, что происходило, пока в его теле пребывало божество.

Ближневосточные пророки и поэты говорили, когда в них входил дух (будь то джинны или «духи пророческие»). «Боговдохновенность» появляется в Греции в связи с культом Аполлона: шаман Аристей, одержимый Фебом Абарис, дельфийский оракул…

Механизмы «демонической одержимости», в отличие от вышеназванных, предельно разрушительны для самого одержимого и для его окружения и выражаются в формировании, наряду с эго, паразитарной квазиличности.

Оборотничество

Предельная лабильность, всеобщее оборотничество считались характерным для мира первопредков. Участники мистерии «превращались» в духов, в том числе в духов животных. Предко-звериное вызывалось из глубин ночи/бессознательного для магического превращения (например, в африканских тайных обществах).

Неконтролируемое превращение в зверя (как в европейских легендах) сродни одержимости. Оборотничество чаще бывает направлено по иерархии вниз: бог становится человеком, человек – зверем.

Инициация через смерть

Как подросток в древней инициации умирал, пожранный чудовищем, чтобы родиться взрослым, так взрослый должен был умереть – быть повешенным, растерзанным, съеденным духами – и возродиться, чтобы стать шаманом. У него появлялась новая, шаманская душа.

Смерть-воскресение можно считать одним из древнейших архетипов эволюции сознания.

Жертва

Древняя шаманская инициация, перекодированная в рамках новой парадигмы, видится и в тантрической практике Чод – поднесении своего тела в жертву злым духам.

Ритуальное убийство – расчленение – поедание/приобщение – собирание – переход в новое качество лежит в основе древних жертвоприношений, начиная от архетипа умирающего и воскресающего зверя (как на медвежьем празднике айну). Человеческое жертвоприношение также часто предполагало обожествление жертвы, передаваемой общиной миру предков (в позднейшей системе ценностей подчёркивались атрибуты «святости» жертвы: невинность, первородство и т. д.).

Аскеза

Аскеза как мучительное самоограничение, самоистязание (даже членовредительство) имеет прямое отношение и к принесению себя в жертву, и к инициации, переходу в экстатическое состояние, обретению новых способностей и мощи. Аскет выходил из мира людей, направив свою волю прямо противоположно текущим людским стремлениям. И таким образом тоже оказывался вовне, в мире духов и сил (и тем самым, как ни парадоксально, его подвиг получал социальную санкцию). То же происходило и с ушедшим в пустыню.

Карнавал

Аграрный культ, привязанный к земле и обязанный почитать её духов, приобщал людей к миру духов-хозяев через праздники-карнавалы с их гипертрофированной сексуальностью и нарочитой непристойностью, принесением (или имитацией) кровавой жертвы, вечным повторением мистерии убитого, растерзанного и воскресающего бога, явлением трикстера (собирательного первопредка) во имя богатства и плодородия/чадородия.

Мистерия, лежащая в основе карнавала (во всех его формах), сочетает в себе приход духов (масок, ряженых), возвращение в первовремя, буйства, снятие табу с обновлением мира через жертву (смена власти, сожжение старого божества) и возрождение.

В процессе развития древняя мистерия может обретать дополнительные значения, новые социальные и психотехнические смыслы, эволюционируя по всему спектру от буддийской тантры и христианства до народных культов и демонопоклонничества, от психических патологий до светских народных забав. Таковы свойства архетипа.

Шабаш

В принципе, нетрудно заметить, что сценарий шабаша укладывается в вышеописанный сюжет. Разница в «перевёртыше»: вместо мужчин деятелями были женщины и ведьмовской шабаш мыслился губительным, а не плодоносным. И то, что ведьмы не наряжались, а, наоборот, раздевались, вполне логично – женщина по своей природе ближе к миру духов, она там своя (рождение ребёнка рассматривалось как проявление чудесного). В то же время сожжение ведьмы (позднее – чучела) – логическое завершение карнавального сценария.

Революция

Занятно, что и мифология революции 1917 года включает в себя все основные элементы мистерии. Это карнавальность революции – праздника непослушания, обновления мира, свержения и убийства старого царя, смены ролей и отмены табу. Даже крейсер «Аврора» – морской корабль, идущий речными водами в город, напоминает о карнавальном корабле на колёсах. Тотальное оборотничество: полицейские превращаются в преступников, преступники – в полицейских, солдаты – в бунтовщиков.

И по дате почти Самайн…

Вот только всё серьёзнее – маска ягуара прирастает к лицу танцора…

Энергия разрушения (пробуждение скрытых сил народа) воспевается поэтами-авангардистами, внемлющими гулу из недр Земли. Вся история Гражданской войны на десятилетия вперёд становится притчей о вулканическом экстазе – прорыве к свету через невероятные страдания и разрушения в противоборстве с превосходящими силами космического зла («Республика в кольце фронтов!»). И в основе победы – аскеза и жертва. Нарком продовольствия падает в голодный обморок, похороны жертв становятся главным ритуалом революции – «Вы жертвою пали в борьбе роковой». И так вплоть до 30-х: все песни о жертвах, самопожертвовании, гибели в борьбе, «и как один умрём за власть за эту». Святые-политкаторжане… Монументальная пропаганда… Памятник Иуде…

Но и, конечно, инициация – и личная каждого, и всей страны: рождение через смертные муки – мировой пожар, «до основанья, а затем…».

Вот только момент одержимости не получил должного развития. Разве что у Майринка в его «Вальпургиевой ночи» (1 мая!), с духом Яна Жижки, вселившегося в актёра Зерцало, чтобы возглавить революцию…

Приложение
Шарль де Костер. Легенда о Тиле Уленшпигеле

«И ещё семь раз воззвал царь зычным голосом. Вслед за тем заблистали молнии, раздались страшные удары грома, и вдруг позади царя возник усеянный солнцем и звёздами свод. И царь с царицей воссели на трон.

А воссев на трон, они, не меняя благородного выражения лиц своих, не нарушив царственного своего величия и спокойствия ни единым движением, бросили клич.

В ответ на их клич всколыхнулась земля, задрожали скалы и льдины. И тут Уленшпигелю и Неле послышался треск, как будто исполинские птицы разбивали своими клювами скорлупу огромных яиц.

И при этом мощном движении всей земли, напоминавшем морской прибой, возникали яйцевидные формы.

Внезапно вырос целый лес; сухие ветви деревьев сплетались, их стволы шатались, как пьяные. Потом деревья расступились и между ними образовались широкие прогалины. Из всё ещё ходившей ходуном почвы возникли духи земли, из чащи леса — духи деревьев, из моря – духи воды.

Далее взору Уленшпигеля и Неле явились гномы, что сторожат подземные сокровища, — горбатые, криволапые, мохнатые, кривляющиеся уроды; владыки камней; лесовики: этим рот и желудок заменяют узловатые корни, которыми они высасывают пищу из недр земли; властелины руд, отсвечивающие металлическим блеском, лишённые дара речи, не имеющие ни сердца, ни внутренностей, движущиеся самопроизвольно. Тут были карлы с хвостами, как у ящериц, с жабьими головами, со светлячками на голове, — ночью они вскакивают на плечи к пьяным прохожим, к боязливым путникам, затем спрыгивают на землю и, мерцая своим огоньком, который злосчастные путники принимают за свет в окне своего дома, заманивают их в болота и ямы.

Были тут и феи цветов — цветущие, пышущие здоровьем девушки, нагие, но наготы не стыдившиеся, прикрывавшие её лишь роскошными своими волосами, гордые своей красотой.

Влажные их глаза сверкали, точно жемчуг в воде; их упругое белое тело позлащал солнечный свет; дыхание, излетавшее из их полуотверстых румяных уст, было ароматней жасмина.

Это они мелькают по вечерам в садах и парках, в лесной глуши, по тенистым дорожкам и взором, жаждущим любви, ищут мужскую душу, чтобы насладиться её обладанием. Если мимо проходят юноша и девушка, они стараются умертвить девушку, но это им не удаётся, — тогда они вселяют в сердце стыдливой красавицы такую силу страсти, что та поневоле отдаётся своему возлюбленному, а половина поцелуев достаётся фее цветов.

Затем на глазах у Неле и Уленшпигеля с небесной вышины слетели духи – покровители звёзд, духи вихрей, ветерков и дождей – крылатые юноши, оплодотворяющие землю.

Внезапно видимо-невидимо птиц взреяло в небе — то были птицы-души, милые ласточки. С их появлением сразу стало светлее. Феи цветов, владыки камней, властелины руд, лесовики, духи воды, огня и земли хором воскликнули:

– Свет! Соки земли! Слава царю Весны!

Хотя единодушный их возглас прозвучал громче рёва бушующего моря, громче раскатов грома и воя урагана, слух Уленшпигеля и Неле, боязливо и молча прижавшихся к корявому дубу, воспринял его как торжественную музыку.

Но им стало ещё страшнее, когда мириады духов начали рассаживаться на громадных пауках, на жабах со слоновыми хоботами, на клубках змей, на крокодилах, которые стояли на хвосте и в пасти каждого из которых поместилось целое семейство духов, на змеях, — на кольцах каждой такой змеи уселось верхом более тридцати карликов и карлиц, — и на сотнях тысяч насекомых, каждое из которых было больше Голиафа, вооружённых мечами, копьями, зазубренными косами, семизубыми вилами и прочими ужасными смертоносными орудиями. Насекомые дрались между собой, стоял невообразимый шум, сильный поедал слабого и на глазах тучнел, доказывая этим, что Смерть проистекает из Жизни, а Жизнь — из Смерти.

И всё это кишащее, неразличимое скопище духов гудело, как отдалённый гром, точно множество ткачей, сукновалов и слесарей, занятых своим делом.

Внезапно появились духи соков земли, приземистые крепыши, у которых бёдра были как гейдельбергские бочки, ляжки — как мюиды с вином, а мускулы до того сильны и могучи, что при взгляде на этих духов можно было подумать, будто тела их состоят из больших и малых яиц, сросшихся между собой и покрытых красною жирною кожей, лоснившейся так же, как их редкая борода и рыжие волосы. И каждый из них держал в руках огромную чашу с какою-то странною жидкостью.

При виде их другие духи затрепетали от восторга. Кусты и деревья заколыхались, земля потрескалась, чтобы впитать в себя влагу.

И вот духи соков земли наклонили свои чаши — разом всё вокруг распустилось, зазеленело, зацвело. Трава зашевелилась от множества стрекочущих насекомых, в воздухе замелькали птицы и бабочки. Духи между тем лили и лили из чаш, и все подставляли рты и пили сколько могли. Феи цветов кружились вокруг рыжих виночерпиев и целовали их, чтобы те не жалели им соку. Иные умоляюще складывали руки. Иные блаженствовали под этим дождём. Но все они, алчущие, жаждущие, летавшие, стоявшие, кружившиеся или же неподвижные, — все тянулись к чашам и с каждой выпитой каплей становились резвее. Между ними больше не было стариков; и уродливые, и прекрасные — все были преисполнены бодрости и юношеской живости.

И они смеялись, шумели, пели, гонялись друг за дружкой по веткам деревьев, как белки, в воздухе – как птицы, самцы преследовали самок и исполняли под божьим небом священный завет природы.

А затем духи соков земли поднесли царю с царицей по большому кубку. И царь с царицей выпили и поцеловались.

После этого царь, держа царицу в объятиях, вылил из своего кубка остаток на деревья, на цветы и на духов.

– Слава Жизни! Слава вольному воздуху! Слава Силе! – воскликнул царь.

И все воскликнули за царём:

– Слава Силе! Слава Природе!

И Уленшпигель заключил Неле в объятия. Как скоро их руки сплелись, начался танец, и всё закружилось, словно листья на ветру, всё пришло в движение — деревья, кусты, насекомые, бабочки, земля и небо, царь и царица, феи цветов, властелины руд, духи воды, горбатые гномы, владыки камней, лесовики, светляки, духи — покровители звёзд, мириады чудовищных насекомых, сцепившихся копьями, зазубренными косами, семизубыми вилами, и эта заполнившая вселенную круговерть увлекла за собою и солнце, и месяц, и планеты, и звёзды, и ветер, и облака.

Дуб, к которому прислонились Уленшпигель и Неле, тоже кружился в вихре танца, и Уленшпигель шептал Неле:

– Девочка моя, мы погибли!⁵»