Бессеменов. Выберут… видно по всему… Прихожу я, сидит он в управе… Слышу – поет, разливается – жизнь, говорит, трудная, надо, говорит, друг за друга держаться… всё, говорит, сообща делать… артели, говорит… Теперь, дескать, всё фабрика… ремесленникам жить нельзя врозь. Я говорю: жиды всему причина! Жидов надо ограничить! Губернатору, говорю, жалобу на них – ходу русским не дают, и просить его, чтобы выселил жидов. (Татьяна тихо отворяет дверь и бесшумно, пошатываясь, проходит в свою комнату.) А он это с улыбочкой такой и спрашивает: а куда девать тех русских, которые хуже жидов? И начал разными осторожными словами на меня намекать… Я будто не понимаю, но, однако, чувствую, куда он метит… мерзавец! Послушал – отошел прочь… Погоди, думаю, я тебе насолю… А тут Михайло Крюков, печник, подошел ко мне… знаешь, говорит, а головой-то, пожалуй, Досекину быть… и глядит вбок, конфузится… Хотел я сказать ему – ах ты. Иуда косоглазый…
Елена (входит). Здравствуйте, Василий Васильевич! Здравствуйте, Акулина Ивановна…
Бессеменов (сухо). А… вы-с? Пожалуйте… что скажете?
Елена. Да вот – деньги за квартиру принесла…
Бессеменов (более любезно). Доброе дело… сколько тут? Четвертная… Причитается мне еще с вас получить за два стекла в коридорном окне сорок копеек, да за петлю у двери в дровянике… кухарка ваша сломала… ну, хоть двадцать копеек…
Елена (усмехаясь). Какой вы… аккуратный! Извольте… у меня нет мелких… вот – три рубля…
Акулина Ивановна. Углей мешок вы брали… кухарка ваша.
Бессеменов. Сколько за угли?
Акулина Ивановна. За угли – тридцать пять…
Бессеменов. И всего – девяносто пять… Два с пятаком сдачи… пожалуйте! А насчет аккуратности, милая барыня, вы сказали справедливо. Аккуратностью весь свет держится… Само солнце восходит и заходит аккуратно, так, как положено ему от века… а уж ежели в небесах порядок, то на земле – тем паче быть должно… Да вот и сами вы – как срок настал, так и деньги несете…
Елена. Я не люблю быть в долгу…
Бессеменов. Распрекрасное дело! Зато всяк вам и доверит…
Елена. Ну, до свиданья! Мне надо идти…
Бессеменов. Наше почтение. (Смотрит вслед ей и потом говорит.) Хороша, шельма! Но всё же, однако, с превеликим удовольствием турнул бы я ее долой с квартиры…
Акулина Ивановна. Хорошо бы это, отец…
Бессеменов. Ну, положим… Пока она тут… мы можем следить. А съедет, – Петрушка к ней шляться начнет тогда, за нашими-то глазами она его скорее может обойти… Надо принять в расчет и то, что деньги она платит аккуратно… и за всякую порчу в квартире бессловесно возмещает… н-да! Петр… конечно, опасно… даже очень…
Акулина Ивановна. Может, он жениться и не думает на ней… а просто так…
Бессеменов. Кабы знать, что так… то и говорить нам не о чем и беспокоиться не надо. Всё равно, чем в публичные дома таскаться, – тут прямо под боком… и даже лучше… (Из комнаты Татьяны раздается хриплый стон.)
Акулина Ивановна (тихо). А?
Бессеменов (так же). Что это?
Акулина Ивановна (она говорит тихо, беспокойно озирается, как бы прислушиваясь к чему-то). В сенях будто…
Бессеменов (громко). Кошка, должно быть…
Акулина Ивановна (нерешительно). Знаешь, отец… хочу я тебе сказать…
Бессеменов. Ну, говори…
Акулина Ивановна. Не больно ли ты строго с Перчихиным-то поступил? Он ведь безобидный…
Бессеменов. А безобидный, так и не обидится… если же обидится – потеря нам не велика… знакомство с ним – честь не дорогая… (Стон повторяется громче.) Кто это? Мать…
Акулина Ивановна (суетясь). Не знаю я… право… что это…
Бессеменов (бросаясь в комнату Петра). Тут, что ли? Петр!
Акулина Ивановна (бежит за ним в ужасе). Петя! Петя… Петя…
Татьяна (хрипло кричит). Спасите… мама… спасите… спасите!.. (Бессеменов и Акулина Ивановна выбегают из комнаты Петра и бегут на крик молча, у двери в комнату они на секунду останавливаются, как бы не решаясь войти, и затем бросаются в дверь оба вместе. Навстречу им несутся крики Татьяны.) Горит… о-о! Больно… пить! Дайте пить!.. спасите!..
Акулина Ивановна (выбегая из комнаты, растворяет дверь в сени и кричит). Батюшки! Милосердные… Петя… (В комнате Татьяны слышен глухой голос Бессеменова: «Что ты… доченька… что ты… что с тобой… доченька?..»)
Татьяна. Воды… Умираю… Горит всё… о боже!
Акулина Ивановна. Идите… сюда идите, батюшки…
Бессеменов (из комнаты). Беги, зови… доктора…
Петр (вбегает). Что такое? Что вы?
Акулина Ивановна (схватывает его за руку, задыхаясь). Таня… умирает…
Петр (вырываясь). Пустите… пустите…
Тетерев (надевая по дороге пиджак). Горит, что ли?
Бессеменов. Доктора!.. Доктора зови, Петр… двадцать пять рублей давай!..
Петр (выскакивая из комнаты сестры, – Тетереву). Доктора! За доктором… Скажите – отравилась… женщина… девушка… нашатырный спирт… скорей! скорей!
(Тетерев бежит в сени.)
Степанида (вбегает). Батюшки мои… батюшки мои…
Татьяна. Петя… горю! Умираю!.. жить хочу! Жить… воды дайте!
Петр. Сколько ты приняла? Когда ты выпила? Говори…
Бессеменов. Доченька моя… Танечка…
Акулина Ивановна. Погубила себя, голубушка!
Петр. Мама, уйдите… Степанида, уведи ее… уйдите, говорят вам… (Елена пробегает в комнату Татьяны.) Уведите мать…
(Входит Баба, останавливается у дверей, заглядывает в комнату и что-то шепчет.)
Елена (выводит Акулину Ивановну под руку и бормочет). Это ничего… это не опасно…
Акулина Ивановна. Голубу-ушка моя! Доченька… чем я тебя обидела? Чем прогневала?
Елена. Это пройдет… вот доктор… он поможет… О, какое несчастие!
Баба (подхватывая Акулину Ивановну под другую руку). Не кручиньтесь, матушка! То ли бывает? Эх, болезная… Вон у купца Ситанова… лошадь кучера копытом в бок…
Акулина Ивановна. Милая ты моя… что я буду делать-то? Единственная моя… (Ее уводят.)
(В комнате Татьяны ее крики смешиваются с глухим голосом отца и нервными, отрывистыми словами Петра. Гремит какая-то посуда, падает стул, скрипит железо кровати, мягко шлепается о пол подушка. Степанида несколько раз выбегает из комнаты, растрепанная, с открытым ртом и вытаращенными глазами, хватает из шкафа тарелки, чашки, что-то разбивает и снова скрывается. Из сеней заглядывают в дверь какие-то рожи, но никто не решается войти. Вскакивает маляр-мальчишка и, взглянув в дверь к Татьяне, тотчас же возвращается назад, громким шепотом сообщая: «Помирает!» На дворе раздаются звуки шарманки, но тотчас же обрываются. Среди людей в сенях глухой говор: «Убил? Отец… Он ей говорил: эй, говорит, смотри у меня!.. По голове… Чем – не знаешь? Что врешь, – зарезалась она своей рукой…» Женский голос спрашивает: «3амужняя?» Кто-то громко с сожалением чмокает губами.)
Баба (выходит из комнаты стариков, проходя мимо стола, сует себе под платок булку и, подходя к двери, говорит). Тише! Отходит!..
Мужской голос. Как имя?
Баба. Лизавета…
Женский голос. С чего это она?..
Баба. А, стало быть, еще в Успеньев день, сказал он ей – Лизавета, говорит…
(В толпе движение. Входят доктор и Тетерев. Доктор в шляпе и пальто проходит прямо в комнату Татьяны. Тетерев заглядывает в дверь и отходит прочь, хмурый. Из комнаты Татьяны всё продолжают доноситься смешанный говор и стоны. Из комнаты стариков – вой Акулины Ивановны и ее крики: «Пусти меня! Пусти ты меня к ней!» В сенях – глухой шум голосов. Выделяются восклицания: «Серьезный человек… Это – певчий… Н-ну? Ей-ей… от Ивана Предтечи».)
Тетерев (подходя к двери). Вы чего тут? Пошли прочь! Ну?
Баба (тоже суется в дверь). Проходите, люди добрые… некасаемо это вас…
Тетерев. Ты кто такая? Тебе чего надо?..
Баба. Я, батюшка, овощью торгую… луком зеленым, огурчиками…
Тетерев. Тебе что нужно?
Баба. Я, батюшка, к Семягиной шла… кума она мне…
Тетерев. Ну? Что же тебе тут нужно?
Баба. А мимо я иду… шум, слышу… думала, пожар…
Тетерев. Ну?
Баба. И зашла… На несчастие посмотреть зашла…
Тетерев. Ступай вон… Вы все! Вон из сеней!..
Степанида (выбегая, Тетереву). Тащи ведро воды… тащи живо! (В дверь высовывается седенький старичок с подвязанной щекой и, подмигивая, говорит Тетереву: «Господин! Она у вас тут со стола булочку стащила…» Тетерев идет в сени, толкая людей вон из них. В сенях – топот, возня, визжит мальчишка: «Ай-ай!» Кто-то смеется, кто-то обиженно восклицает: «Потише-с!»)
Тетерев (невидимый). К черту! Марш!
Петр (выглядывая из двери). Тише… (Обращаясь в комнату.) Иди, отец, иди к маме! Ну, иди же! (Кричит в сени.) Не пускайте никого!..
(Бессеменов выходит, качаясь на ногах. Садится на стул у стола, тупо смотрит пред собой. Потом встает и идет в свою комнату, откуда слышен голос Акулины Ивановны.)
Акулина Ивановна. Я ли ее не любила? Я ли не берегла?
Елена. Ну, успокойтесь… милая моя…
Акулина Ивановна. Отец! Родной ты…
(Дверь за Бессеменовым затворяется, и конца речи не слышно. Комната пуста. С двух сторон в нее несется шум: звуки голосов из комнаты Бессеменовых, тихий говор, стоны и возня из комнаты Татьяны. Тетерев вносит ведро воды, ставит у двери и осторожно стучит в нее пальцем. Степанида отворяет дверь, берет ведро и тоже выходит в комнату, отирая пот с лица.)
Тетерев. Что?
Степанида. Ничего, слышь…
Тетерев. Это доктор сказал?
Степанида. Он. Да где уж… (Безнадежно махает рукой.) Отца с матерью пускать не велят туда…
Тетерев. Ей лучше?
Степанида. А кто знает? Не стонет, перестала… Зеленая вся… глаза огромные… Недвижима лежит… (Укоризненным шепотом.) Я говорила им… скольки разов говорила – выдайте ее замуж! Эй, выдайте! Не послушали… ну и – вот оно! Да разве здорово девице до этакой поры без мужа?.. Опять же: в бога не веровала… ни тебе помолится, ни тебе перекрестится… Ну, вот!
Тетерев. Молчи… ворона!
Елена (входит). Ну что, что она?
Тетерев. Не знаю… Доктор будто сказал, что не опасно…
Елена. Старики убиты… жалко их!
(Тетерев молча пожимает плечами.)
Степанида (бежит вон из комнаты). Батюшки! А про кухню-то забыла…
Елена. И отчего? Что случилось? Бедная Таня… как, должно быть, больно ей… (Морщится и вздрагивает.) Ведь это больно? Очень? Страшно?
Тетерев. Не знаю. Я никогда не пил нашатырного спирта…
Елена. Как вы можете шутить?
Тетерев. Я не шучу…
Елена (подходит к двери в комнату Петра, заглядывает в нее). А Пе… Петр Васильевич еще всё там, у нее?
Тетерев. Очевидно… ибо он оттуда не выходил…
Елена (задумчиво). Воображаю, как на него это подействовало!.. (Пауза.) Когда я… когда мне случается видеть… что-нибудь подобное этому… я ощущаю в себе ненависть к несчастью…
Тетерев (улыбаясь). Это похвально…
Елена. Вы понимаете? Так бы вот схватила его, бросила себе под ноги и раздавила… всё, навсегда!
Тетерев. Несчастье?
Елена. Ну да! Я его не боюсь, а именно – не-на-ви-жу! Я люблю жить весело, разнообразно, люблю видеть много людей… и я умею делать так, чтобы и мне и тем, кто около меня, жилось легко, радостно…
Тетерев. Паки похвально!
Елена. И – знаете что? Я вам покаюсь… я очень черствая… такая жесткая! Я ведь и людей несчастных не люблю… Понимаете – есть такие люди, которые всегда несчастны, что хотите делайте с ними! Наденьте на голову такому человеку вместо шляпы – солнце, – что может быть великолепнее! – он всё же будет ныть и жаловаться: «Ах, я так несчастен! я так одинок! Никто не обращает на меня внимания… Жизнь темна и скучна… Ох! Ах! Ой! Увы!..» Когда я вижу такого барина, то чувствую злое желание сделать его еще более несчастным…
Тетерев. Милая барыня! Я – тоже покаюсь… Терпеть не могу, когда женщины философствуют, но когда вы рассуждаете, – мне хочется целовать вам ручки…
Елена (лукаво и капризно). Только? И только тогда, когда рассуждаю?.. (Спохватясь.) Ай-ай-ай! Я шучу… дурачусь, тогда как там – страдает человек…
Тетерев (указывая на дверь стариков). И там страдает. И всюду, куда бы вы ни указали пальцем, – везде страдает человек! Такая уж у него привычка…
Елена. А все-таки ему больно…
Тетерев. Разумеется…
Елена. И нужно его пожалеть.
Тетерев. Не всегда… И едва ли даже когда-нибудь человека нужно пожалеть… Лучше – помочь ему.
Елена. Всем не поможешь… и, не пожалевши, – не поможешь…
Тетерев. Барыня! Я рассуждаю так: страдания – от желаний. В человеке есть желания, заслуживающие уважения, и есть желания, не заслуживающие такового. Помогите ему удовлетворить те желания тела, кои необходимы для того, чтоб он был здоров и силен, и те, которые, облагородив его, возвысят над скотом…
Елена (не слушая его). Может быть… может быть и так… Но что там делается? Что она – уснула? Так тихо… что-то шепчут… Старики тоже… ушли, забились в свой угол… Как это странно всё! Вдруг – стоны, шум, крики, суета… и вдруг – тишина, неподвижность…
Тетерев. Жизнь! Покричат люди, устанут, замолчат… Отдохнут, – опять кричать будут. Здесь же, в этом доме, – всё замирает особенно быстро… и крик боли и смех радости… Всякие потрясения для него – как удар палкой по луже грязи… И последним звуком всегда является крик пошлости, феи здешних мест. Торжествующая или озлобленная, здесь она всегда говорит последней…
Елена (задумчиво). Когда я жила в тюрьме… там было интереснее! Муж у меня был картежник… много пил, часто ездил на охоту. Город – уездный… люди в нем – какие-то… заштатные… Я была свободна, никуда не ходила, никого не принимала и жила с арестантами. Они меня любили, право… они ведь чудаки такие, если рассмотреть их поближе! Удивительно милые и простые люди, уверяю вас! Смотрю я на них, бывало, и мне кажется совершенно невероятным, что вот этот – убийца, этот – ограбил, этот… еще что-нибудь сделал. Спросишь иногда: «Ты убил?» – «Убил, матушка Елена Николавна, убил… что поделаешь?» И мне казалось, что он, этот убийца, взял на себя чужую вину… что он был только камнем, который брошен чужою силой… да! Я накупила им разных книжек, дала в каждую камеру шашки, карты… давала табак… и вино давала, только понемножку… На прогулках они играли в мяч, в городки, – совсем как дети, честное слово! Иногда я читала им смешные книжки, а они слушали и хохотали… как дети. Я купила птичек, клеток, и в каждой камере была своя птичка… они любили ее – как меня! И знаете, – им ужасно нравилось, когда я надевала что-нибудь яркое, – красную кофточку, желтую… уверяю вас, – они очень любят веселые, яркие цвета! И я нарочно одевалась для них как можно пестрее… (Вздохнув.) Славно было с ними! Я не заметила, как прошло три года… И когда мужа убила лошадь, я плакала не столько о нем, кажется, сколько о тюрьме… Было жалко уходить из нее… И арестанты тоже… им тоже было грустно… (Оглядывает комнату.) Здесь, в этом городе, мне живется хуже… в этом доме есть что-то… нехорошее! Не люди нехороши, а… что-то другое… Однако, знаете, мне стало грустно… Тяжело как-то… Вот мы с вами сидим, говорим… а там, может быть, умирает человек…
Тетерев (спокойно). И нам его не жалко…
Елена (быстро). Вам не жалко?..
Тетерев. И вам…
Елена (тихо). Да, вы правы! Это… нехорошо, я понимаю… но я не чувствую, что это нехорошо! Вы знаете: ведь так бывает, – понимаешь, что дурно, но не чувствуешь этого… Вы знаете: мне больше жалко его… Петра Васильевича, чем ее… Мне вообще жалко его… ему плохо здесь… да?
Тетерев. Здесь всем плохо…
Поля (входит). Здравст…
Елена (вскакивая, идет к ней). Ш-ш! Тише! Знаете… Таня – отравилась!
Поля. Что-о?
Елена. Ну, да, да! Вот… там у нее доктор и брат…
Поля. Умирает… умрет?
Елена. Никто не знает…
Поля. Из-за чего? Сказала? Нет?
Елена. Не знаю! Нет!
Петр (высовывая из двери взлохмаченную голову). Елена Николаевна… на минутку… (Елена быстро уходит.)
Поля (Тетереву). Что вы смотрите на меня… так?
Тетерев. Сколько раз вы так спрашивали меня?
Поля. Если всё одно и то же… всегда какой-то особый взгляд… зачем? (Подходя вплоть к нему, строго.) Вы что же… меня считаете виноватой… в этом?
Тетерев (усмехаясь). А вы разве чувствуете что-то… вроде вины?
Поля. Чувствую, что всё больше… не люблю вас… вот! Вы скажите лучше – как всё это было?
Тетерев. Ее вчера тихонько толкнули, и – слабая – она сегодня упала… вот и всё!
Поля. Неправда!
Тетерев. Что – неправда?
Поля. Я знаю, на что вы намекаете… это неправда! Нил…
Тетерев. Разве – Нил? При чем тут Нил?
Поля. Ни он, ни я… мы оба ни при чем! Вы… нет! Я знаю, вы вините нас… ну, что же? Ну, я его люблю… и он меня… Это давно началось!
Тетерев (серьезно). Ни в чем я вас не виню… это вы сами себя в чем-то обвинили и вот – оправдываетесь пред первым встречным. К чему? Я вас… очень уважаю… Кто говорил вам всегда, постоянно, упорно – уйдите скорее из этого дома, не ходите в этот дом, здесь – нездорово, здесь вам расстроят душу? Это я говорил…
Поля. Ну, что же?
Тетерев. Ничего. Я хотел только сказать, что если б вы сюда не ходили… вам не пришлось бы испытывать того, что вы испытываете сейчас… вот и всё!
Поля. Да… Но – как же это она? Опасно? Чем она?
Тетерев. Не знаю…
(Петр и доктор выходят.)
Петр. Поля! Пожалуйста, помогите Елене Николаевне…
Тетерев (Петру). Ну, что?
Доктор. Пустяки, собственно говоря! Вот только, субъект нервный, а то – ничего бы… Выпила немного… обожгла пищевод… В желудок проникло спирту, очевидно, тоже мало… да и тот выброшен обратно…
Петр. Вы устали, доктор, присядьте, пожалуйста…
Доктор. Благодарю… С неделю прохворает… Вот у меня на днях был интересный случай… Маляр, в нетрезвом виде, выпил вместо пива чайный стакан лаку…
(Бессеменов входит. Остановившись у двери своей комнаты, он молча, вопросительно и мрачно смотрит на доктора.)
Петр. Успокойся, отец, это не опасно!
Доктор. Да, да! Не пугайтесь! Через два, три дня она встанет на ноги…
Бессеменов. Правда ли?
Доктор. Уверяю вас!
Бессеменов. Ну!.. Спасибо! Коли правда… коли не опасно – спасибо! Петр, ты того… поди-ка сюда… (Петр подходит к нему. Бессеменов отступает пред ним в дверь своей комнаты. Шепот, звон денег.)
Тетерев (доктору). Ну, что же маляр?
Доктор. Э… как-с?
Тетерев. Что же маляр?
Доктор. А! Маляр… ничего, выздоровел… гм… Я, кажется, встречался с вами… где-то?
Тетерев. Может быть…
Доктор. Вы… э… не лежали в тифозном бараке?
Тетерев. Лежал!..
Доктор (радостно). Ага! Вот, вот! То-то, я смотрю – знакомое лицо… Позвольте… это было весной? да? Кажется, я помню даже имя и фамилию вашу…
Тетерев. И я вас помню…
Доктор. Да?
Тетерев. Помню. Как я стал оправляться и попросил вас увеличить мне порцию, вы скорчили прескверную рожу и сказали мне: «Будь доволен тем, что дают. Вашего брата, пьяниц и бродяг, много»…
Доктор (растерянно). Позвольте! Это… этого… Извините!.. Вы… ваше имя… я – врач Николай Троеруков… а…
Тетерев (подходя к нему). А я – потомственный алкоголик и кавалер Зеленого Змия Терентий Богословский. (Доктор отступает пред ним.) Не бойся, не трону… (Проходит мимо. Доктор растерянно смотрит вслед ему, обмахиваясь шляпой. Входит Петр.)
Доктор (оглядываясь на дверь в сени). До свидания, однако! Меня ждут… В случае, если она будет жаловаться на боль… повторите… дайте ей еще… капель… Сильной боли не должно быть… До свидания!.. А-а… скажите, тут был сейчас такой… оригинальный господин… он ваш родственник?..
Петр. Нет, это нахлебник…
Доктор. Ага!.. Очень приятно!.. Большой оригинал! До свидания… благодарю вас! (Уходит. Петр провожает его в сени. Бессеменов и Акулина Ивановна выходят из своей комнаты и осторожно, ступая на носки, подвигаются к двери в комнату дочери.)
Бессеменов. Погоди, не ходи туда… Ничего не слыхать. Может, спит она… не разбудить бы… (Отводит старуху в угол к сундуку.) Н-да, мать! Вот и дожили… до праздника! Говору, сплетен будет теперь по городу – без конца…
Акулина Ивановна. Отец! Что ты? То ли говоришь? Да хоть во все трубы пускай трубят… только бы жива-то осталась! Во все колокола пусть звонят…
Бессеменов. Ну, да… я знаю… это так!.. Только ты… эхма! Не понимаешь ты! Ведь – позор это нам с тобой!
Акулина Ивановна. А ну… какой позор?
Бессеменов. Дочь отравилась, пойми! Что мы ей – какую боль причинили? Чем огорчили? Что мы – звери для нее? А будут говорить разное… Мне – наплевать, я всё ради детей стерплю… но только – зачем? Из-за чего? Хоть бы знать… Дети! Живут – молчат… Что в душе у них? Неизвестно! Что в головах? Неведомо! Вот – обида!
Акулина Ивановна. Я понимаю… ведь и мне обидно! Все-таки я – мать… Хлопочешь, хлопочешь целый день, и спасибо никто не скажет… я понимаю! Да что уж… хоть бы живы-здоровы были… а то вот на-ко!
Поля (выходит из комнаты Татьяны). Она засыпает… Вы потише…
Бессеменов (вставая). Ну, как она, что? Посмотреть-то можно?
Акулина Ивановна. Я войду тихонечко? Мы вот с отцом…
Поля. Доктор не велел пускать никого…
Бессеменов (подозрительно). Ты почем знаешь? Тебя при докторе не было еще…
Поля. Мне Елена Николаевна передала.
Бессеменов. А она – там? Ишь ты… чужому человеку можно, родным – нельзя. Удивительно…
Акулина Ивановна. Обедать-то надо в кухне… чтобы не обеспокоить ее… Милая моя!.. И взглянуть нельзя… (Махнув рукой, уходит в сени. Поля стоит, прислонясь к шкафу и глядя на дверь в комнату Татьяны. Брови у нее нахмурены, губы сжаты, стоит она прямо. Бессеменов сидит у стола, как бы ожидая чего-то.)
Поля (тихо). Отец мой не был здесь сегодня?
Бессеменов. Совсем ты не про отца спрашиваешь. Что тебе отец? Знаю я, кого тебе надо… (Поля удивленно смотрит на него.) Отец твой был… да! Грязный, оборванный, лишенный всякого порядочного подобия… Но все-таки ты его должна уважать…
Поля. Я уважаю… Почему вы это… говорите?
Бессеменов. Чтоб ты понимала… Твой отец бродяга бездомный, а все-таки ты не должна выходить из его воли… Но разве вы понимаете – что такое отец?.. Все вы – бесчувственные… Ты вот… девушка бедная, бесприютная, ты бы должна быть скромной… ласковой со всеми… а ты – туда же! – пускаешься рассуждать, подражаешь образованным людям. Н-да. Вот ты замуж выходишь… а тут человек едва жизни не лишил себя…
Поля. Я не понимаю, что вы говорите… и зачем?
Бессеменов (видимо, сам утратив связь своих мыслей, раздражается). Понимай… думай… затем и говорю, чтобы понимала ты! Кто ты? А однако, вот… выходишь замуж! Дочь же моя… чего торчишь тут? Иди-ка в кухню… делай что-нибудь… Я покараулю… иди! (Поля, с недоумением глядя на него, хочет идти.) Постой! Давеча я… крикнул на твоего отца…
Поля. За что?
Бессеменов. Не твое дело! Ступай… иди! (Поля уходит удивленная. Бессеменов тихо идет к двери Татьяны и, приотворив ее, хочет заглянуть, Елена выходит и отстраняет его.)
Елена. Не ходите, она спит, кажется! Не беспокойте ее…
Бессеменов. Мм… Нас беспокоят все… это ничего! А вас – нельзя…
Елена (удивленно). Что вы говорите? Да ведь она же больная!..
Бессеменов. Знаю я… Всё знаю… (Уходит в сени. Елена пожимает плечами вслед ему. Проходит к окнам, садится на кушетку и, закинув руки за шею, о чем-то думает. На лице у нее является улыбка, она мечтательно закрывает глаза. Петр входит, сумрачный, растрепанный. Он встряхивает головой, как бы желая сбросить с нее что-то. Видит Елену, останавливается.)
Елена (не открывая глаз). Это кто?
Петр. Чему вы смеетесь? Странно видеть улыбающееся лицо… теперь… после этого…
Елена (взглянув на него). Вы – сердитый? Устали? Бедный мальчик… Как мне жалко вас…
Петр (садясь на стул рядом с нею). Мне самому жалко себя.
Елена. Вам надо уехать куда-нибудь…
Петр. Да, надо. В сущности – зачем я здесь? Меня страшно тяготит эта жизнь…
Елена. Как бы вы хотели жить? Скажите!.. Я часто спрашивала вас об этом… но вы не отвечали, никогда…
Петр. Трудно быть откровенным…
Елена. Со мной?
Петр. И с вами… Разве я знаю… как вы относитесь ко мне? Как отнесетесь к тому, что я мог бы вам сказать? Иногда мне кажется, что вы…
Елена. Что я? Ну…
Петр. Что вы хорошо…
Елена. Я отношусь к вам очень, очень хорошо! Славный вы мой… мальчик!
Петр (горячо). Я не мальчик, нет! Я много думал… Слушайте, скажите… вам нравится – вам интересна вся эта возня, которой занимается Нил, Шишкин, Цветаева… все эти шумные люди?.. Вы можете верить, что совместные чтения умных книг, спектакли для рабочих… разумные развлечения… и вся эта суетность – действительно важное дело, ради которого и следует жить? Скажите…
Елена. Голубчик! Ведь я необразованный человек… я не могу судить, не понимаю. Я ведь – несерьезная… Они – мне нравятся все, и Нил и Шишкин… Веселые, всегда что-то делают… Я люблю веселых людей… сама такая же… К чему вы это спросили?
Петр. А… меня раздражает всё это! Если они любят жить так… если находят в этом удовольствие – пожалуйста! Я не мешаю… я не хочу никому мешать, но не мешайте и мне жить так, как я хочу! Зачем они влагают в свои действия какой-то особый смысл… Зачем говорят мне, что я трус, эгоист…
Елена (дотрагиваясь до его головы). Его замучили… устал он…
Петр. Нет, я не устал… я только раздражен. Я – имею право жить, как мне нравится, мне! Я имею это право?
Елена (играя его волосами). Это опять мудреный вопрос для меня… Я одно знаю – сама я живу, как умею, делаю, что хочу… и если меня будут убеждать идти в монастырь, – не пойду! Заставят – убегу, утоплюсь…
Петр. Вы больше бываете с ними, чем со мной, вы… вам они больше нравятся, чем я! Я чувствую это… Но я хочу сказать – я могу это сказать! – они – пустые бочки.
Елена (удивленно). Что? Какие…
Петр. Пустые бочки… есть басня о бочках…
Елена. Ах, знаю… Однако… ведь и я тоже… значит, и я пустая?
Петр. О нет! Вы – нет! Вы – живая, вы, как ручей, освежаете человека!
Елена. Ба! Значит, я, по-вашему, холодная?
Петр. Не шутите! Я прошу вас! Этот момент… но вы смеетесь! Зачем? Разве я смешон? Я – жить хочу! Хочу жить… по своему разумению… по своей воле…
Елена. Живите! Кто мешает?
Петр. Кто? Кто-то есть… есть что-то! Когда я думаю, что вот как надо жить – одному, независимо… мне кажется, что кто-то говорит – нельзя!
Елена. Совесть?
Петр. При чем тут совесть? Я… не… разве я хочу сделать преступление? Я хочу только быть свободным… я хочу сказать…
Елена (наклоняясь к нему). Это говорится не так! Это гораздо проще нужно говорить! Я помогу вам, бедненький мальчик… чтоб вам не путать таких простых вещей…
Петр. Елена Николаевна! Вы… мучаете меня… шутками! Это жестоко! Я хочу сказать вам… вот я весь пред вами!
Елена. Опять не то!
Петр. Я, очевидно, слабый человек… эта жизнь – не по силам мне! Я чувствую ее пошлость, но ничего не могу изменить, ничего не в состоянии внести… Я хочу уйти, жить один…
Елена (взяв его голову в руки). Говорите за мной, повторяйте: я вас люблю!
Петр. О да! да! Но… нет. Вы шутите!..
Елена. Право же, я совершенно серьезно и давно решила выйти за вас замуж! Может быть, это нехорошо… но мне очень хочется этого…
Петр. Но… как я счастлив! Я люблю вас, как… (За стеною – стон Татьяны. Петр вскакивает, растерянно оглядываясь вокруг. Елена встает с места спокойно. Петр тихо.) Это… Таня? А мы… тут…
Елена (проходя мимо его). Мы не сделали ничего дурного…
Голос Татьяны. Пить… дайте пить…
Елена. Иду… (Улыбаясь Петру, уходит. Петр стоит, схватив голову руками, и растерянно смотрит пред собой. Дверь из сеней отворяется, и Акулина Ивановна громко шепчет.)
Акулина Ивановна. Петя! Петя – ты где?..
Петр. Здесь…
Акулина Ивановна. Иди обедать…
Петр. Не хочу… не пойду…
Елена (выходит). Он пойдет ко мне…
Эта и ещё 2 книги за 399 ₽