Брошенная целина

– А чего объяснять? Земля – частная и всё что на ей – тоже. И озеро, и рыба в йом.

– И как быть?

– Как быть? Не знаю, как быть. Рыбалка платная здеся.

– Сколько?

– Карточки принимаете? – поучаствовал в разговоре Славка. Молодой не обратил на него внимания, пожилой молчал и явно тяготился ситуацией.

– Триста рублей с удочки. Пятьсот с палатки.

– Давай будет косарь на всё, про всё, – миролюбиво предложил Иван.

– Ты чё, Немец! – возмутился Костя, – За чё платить?! Это ж наше озеро. Всю жизнь…

– А есть он у вас косарь-то? – вроде бы пошел навстречу молодой.

– Так, договорились?

– А оно мне надо? С вами договариваться. Мне и так шеф неплохо платит. Езжайте в Лебяжье, в контору. Заплатите, получите чек, – наслаждался молодой.– А я проверю, чтобы все в соответствии.

– Бред какой-то! Ближний свет ехать!

– Или сворачивайтесь.

– Парни, я сейчас съезжу … – сказал деловито Иван, обернувшись к друзьям.

– Не вздумай, – воспротивился Костя. Славка пожал плечами – можно и съездить, раз так выходит.

– А вздумай, не вздумай. Ехай, не ехай, а контора уже закрыта, – довольно сообщил молодой.

– Давай, я завтра с утра съезжу, заплачу, – искал какой-то выход Иван.

– Давай. Заплати. А только всё равно шеф сказал на этой неделе никого не пускать! – радовался молодой.

– А кто у вас шеф-то? Может позвонить?

– Кто надо, тот и шеф! Неча названивать приличным людям. Ты, смотрю, бухой! Еще за руль собрался. Ща тачку заберем, пусть шеф решает с вами.

Немец долго сдерживался, закипал, зрел. Созрел. Прорвало.

– Да пошел ты на х.. вместе со своим шефом!!! У кого ты что заберешь!!? Кто там порешает?! Что там, сука, за барин?! А ты хули тут вые… ся, холопье!!! Шеф у него! Шеф твой скажет сосать будешь у него?. А?! Будешь?!!

Немец в бешенстве кидался на охранников, Славка с Костей его крепко держали, но он вырывался и истерично выкрикивал: «Сосать!? Холоп!! Будешь?!!».

Пожилой охранник поднял руку вверх, резко кинул ее вниз, и вдруг все замолчали.

– Будет, – сказал пожилой ребятам. – Будешь! – сказал он молодому. Тот нервно выпучивал глаза, растирал руки.

Иван успокоился. Парни отпустили его, он сел на траву.

– Будет, – сказал пожилой. – Всё будет делать, как хозяин скажет. Ты парень прав – холопьё. Мы… Извините, мужики, но правда сегодня не получится. Я – то ничего, этот тоже, хоть и баран. Тьфу на тебя! Этот хозяин, правда, запретил. Он – та еще тварь, честно говоря. Узнает, что тут кто есть, может и ментов вызвать. Зачем вам это? Извините, еще раз. Пошли отсюда, герой херов.

Они ушли. «Простите парни, что-то я сорвался», – сказал Ванька Немец.

Не договариваясь, начали собираться. Рыбачить расхотелось. Сложили и забросили в багажник удочки числом три. Выпивку, закуску обратно по пакетам. Было чувство какой-то потери, словно что-то украли.

– Как детство отобрали, – сказал в пустоту Костя.

Сели в машину, тронулись. Позади – падающее небо.

Когда вернулись в деревню, уже развеселились. Не трагично, в конце концов. Можно вообще на Обь рвануть рыбачить. Не сегодня, сегодня – поздно. На днях. Бредень взять.

Сидели на лавочке во дворе Шиллеров, о пустяках разговаривали, пока не возникли созвездия. Костыль заявил, что будет спать на сеновале, Немец решительно отказался.

Костя по лестнице забирался на сеновал, Славка снизу сдернул с него трико.

Расхохотались, брехливым хрипом откликнулся из конуры Рамзик.

– Спокойной ночи, Слав.

– Спокойной ночи, Кость.

Зарываясь в запашистое сено, Славка второй раз за день ощутил это – будто он пока еще не родился, вот-вот дожен, но не сегодня. Сегодня – покой.

***

Отчетливый щебет. Славка проснулся. Траву из кроссовок, футболку отряхнул. Очки в кармане. Сено вынул из волос. Спустился. Проскользнул мимо пса. Побрызгал на кустики. Осторожно ступая, шагал по селу. Раннее утро в деревне.

Приехал, подышал, подлечился. Пора.

Родная родина, деревня с речкой! Прощаюсь второй раз. Теперь окончательно.

Мычанье коров как гудок паровоза. Где-то щелкает бичом пастух.

Теперь уж точно навсегда.

Костя зашел в дом, на цыпочках прокрался в комнату Ивана. Тот спал, тяжело дыша, испарина выступила на лбу, неестественно вывернутая рука его, лежала поверх одеяла, краешек которого он крепко сжимал кулачком.

Костя потряс его за плечо.

– Ванька! Немец, блин. Проснись уже.

– Что такое? – разлепил с трудом глаза Иван.

– Уехал. Славка уехал! Еще на рассвете, наверное. Вот, СМСку написал: «Уехал, точка, теперь точно насовсем, запятая, копите деньги, до встречи в москве». Москва с маленькой буквы. Пиво будешь? – Костыль протянул открытую банку пива.

– Не буду. Ну, уехал. Понятно было, что уедет.

– Так я так понял, что он на несколько дней.

– Костя! Ты дурак совсем, что ли? У него даже сумки с собой не было.

– А ведь точно! – Костыль призадумался, пиво потягивая. – А еще говорил, что-то вроде тачка где-то ждет.

– Такси. Из города. Стояло в лесу возле трассы. Я же на речку ехал по обводной, видел. И с таксистом говорил. Он и сказал, что молодой парень из Москвы сюда приехал, заплатил за простой, чтобы в любой момент рвануть в город, скорее рано утром, потому что билет на самолет уже есть. Обратный билет.

– Ты знал?!

– Да не ори.

– Нет, а чё не попрощаться по-людски?

– Ну, не захотел. У тебя курево есть?

Костыль похлопал по карманам.

– Есть. А это, слышь, ты ему не сказал?

– Нет. Ты знаешь – уже много. А ты не скажешь. Якши?

– Окей, – вздохнул Костя. – Но как так-то? Как так? Пишет: теперь навсегда. Навсегда.

– Он приедет. Он обязательно приедет. Рано или поздно, хорошо бы летом. И тогда надо будет съездить на рыбалку на наше озеро. Обязательно с ночевьем, заплатить там этим барыгам. Согласен?

Костя кивнул.

Ровно через год Ваня Немец умрет от рака крови. И Славка действительно приедет в деревню. Горсть земли на крышку гроба, занавес слёз.

После поминок Вячеслав и Константин уедут на озеро, где берег не крутой, водка из горлА, мрачное молчание, падающее небо, а рядом на траве – не разобранные раскладные удочки числом три.

Сугробы

Метель, пурга, буран, снегопад, как только не называют. Февраль выдался снежным. Когда метели иссякли, приехал я из краевого центра в деревню к матери, откапывать родительский дом. Преимущество безработного – вольный график жизни в позе неоцененного гения. Самое время для добрых дел.

Я люблю со свежим снегом возиться. Гребешь, гребешь лопатой, размышляешь. Красота! Снежок лег безмятежно как одеяло, белый-белый, чистый-чистый, хочется набрать горсть, растереть лицо. И не трогать бы его, но надо же матери на работу ходить, в магазин. Да что там! Замело так, что и до бани не пробраться. Пробиваю тропинки, один черенок уже сломал, насадил лопату на новый, заранее припасенный. Кидаю снег монотонно, размерено, и настроение накрыло такое умиротворенное, созерцательное. Думается о том, что снег – символ чистоты, даже в Библии есть что-то такое: «…и паче снега убелюся…».

А вчера улицу чистил бульдозер – слава коммунальщикам – проехал, разгреб снег по сторонам так, что в результате двухметровый сугроб подпер калитки всем восьми домам на нашей улице. Тракторист – красавец! А что? Он работу свою сделал, а как там люди, так не его дело. Вот такие мы доброжелательные россияне. Сколько раз замечал: стоит народ на остановке, а на дороге – лужа, обязательно какая-нибудь проезжающая мимо машина прибавит скорость, и прям по луже, чтобы непременно одного, второго грязью обрызгать.

За день, я нормально отгреб, скребу лопатой уже по дну траншеи, смотрю – пробирается ко мне Серега, бывший одноклассник, живущий неподалеку.

Стандартно: «Здорово – здорово», «Из города? – ага», «Как оно? – нормально», Женился? – уже развелся».

Серега помялся, помялся, произнес ожидаемую фразу:

– Займи триста пятьдесят денег до завтра. Край- послезавтра.

– Нету, – отвечаю.– Денег. Сам бы у кого занял, только отдавать нечем.

– Так ты же вроде работал, типа, юрист.

– Хуюрист, – говорю, – сократили.

– Что, совсем тяжко? – сочувственно спросил Серега.

– Ерунда, – говорю с оптимизмом.– У меня в городской квартире – килограмма четыре гречки, да ведра три картошки. Перезимую.

Серега оценивающе осмотрел расчищенные мной дорожки.

– Слушай, – говорит. – Есть тема заработать. Интересует?

– Излагай, посмотрим.

– Поехали завтра со мной в лес за дровами. Набираем кузов, клиент уже есть, сразу продаем. Полтора рубля, считай, твои.

– Кузов чего, – спрашиваю.

– Так «газика» моего, пятьдесят третьего. Я же «газика» взял, ты не знал? А дровами уже не первый год занимаюсь, все отработано, вся технология. Мы с Осипом ездили всегда, да он на прошлой неделе на север подался, на заработки. Придурок. В прошлом году на Камчатку ездил, на рыбопереработку. Три месяца хреначил, а ему что-то там копейки заплатили. Теперь – на север. Дебил. Так что потерял я напарника. Так как?

На следующий день утро ясное, с востока солнышко, едем в лес за дровишками. Мороз, зябко. Машина воет, но не греет. В кабине свистящий сквозняк со всех щелей, пристываю к сидению, зубы мерзнут. Трасса пустая. На дорожном указателе «Ребрихинский район» тщательно замазаны буквы «р». Остряки. Но прикольно.

Свернули с трассы на проселочную дорогу. «Газик» рычит, дергается, нас подбрасывает в кабине, трясет, швыряет. Всё гремит, я придерживаю бензопилу и канистру, Серега орёт в трубку: «Да я уже к лесу подъезжаю! К лесу подъезжаю!! Нет не с Осипом. После обеда, край – вечером!». Прекратил разговор и уже мне орет: «Клиент волнуется. Категорически хочет дров».

Технологию мне Серега еще вчера объяснил. Суть в том, что работники лесхоза валят сосны, спиливают сучки, а бревна потом вывозят лесовозами. А эти самые сучки бывают толщиной с полено. Их можно вывозить безо всяких выписок, без разрешений. Груженый с горкой ГАЗ-53 – семь тысяч, а для жителей соседнего Боровиково – восемь, потому как они – сплошь уроды и дебилы. Такой вот у Сереги бизнес. Вернее, дровяной промысел. Вроде не трудно…

Промахнулся я насчет «не трудно», погорячился. При распределении трудовых обязанностей мы решили, что я подношу, Серега пилит, вместе загружаем дрова в кузов. Ну-ну. А то, что прошлую неделю пурга каждый день?

Первая остановка в лесу. Что ж, приступим.

Хррусть, хррусть, проваливаясь, пробираюсь к запорошенной снегом хвойной груде, брюхом в сугроб, хру-ум! Дорвался, выковыриваю ветку-корягу. Теперь, обратно, проваливаясь по колено, по пояс, дотащил до дороги, побрел за следующей. Еще одна, вторая, очередная… визжит бензопила, громыхают полена об кузов. Серега привычно управляется, держа сигарету в уголке рта. Разобрали одну кучу, поехали дальше. Серега говорит, хорошо, что лесхозовские работают и трактор дорогу пробил, а я думаю, что вот бы дальше дороги не было, и вернулись бы мы по домам. Хрен с ними, с деньгами.

Останавливаемся, опять Серега узрел перспективный сугроб с торчащими сосновыми ветками. Я опять, по грудь проваливаясь, таскаю сучки. Туда, обратно. Туда обратно. Когда Серега глушит пилу на перерыв, слышно как потрескивают деревья на морозе, как с хрустом я разламываю ветки. А сердце барабанит по ребрам, дыхание перехватывает, в горле першит, уже круги темные появляются перед глазами. Я падаю в сугроб на спину, полулежа гляжу на небо, пытаюсь отдышаться.

– Да-а. С Осипом сподручнее было, – говорит Серега.

– Иди ты…,– говорю вполголоса. Думаю, как же не легко эта копеечка-то дается, как же не просто физическим трудом зарабатывать!

– А представь, как я один ездил? – говорит Серега. – Когда и сам подносил, сам пилил, сам закидывал. Летом хорошо: подъехал к сучкам, напилил, и так далее. Опять же день длинный. Я раз за день три поездки сделал. Считай, двадцптка на кармане. Тогда деньги были нужны – край.

– Один руководитель нефтяной корпорации зарабатывает пятьсот рублей в секунду. Я по его официальной декларации подсчитал.

– Ну, у него, наверное, другие проблемы, – философски заметил Серега. – Хотя сволочь, конечно.

– Не завидно? – я болтаю, лишь бы подольше перерыв продолжался.

– А я вообще никому не завидую, – сказал Серега просто, не рисуясь. – Вот много у него денег. А может его в детстве отчим изнасиловал, а потом он помрет от страшной болезни в мучениях. Ты бы поменялся судьбой с таким, хоть и за пятьсот рублей в секунду? Я – нет. Мне баба говорила… Не в смысле – баба, а в смысле – баб Нина. Говорила, что всем людЯм горя и радости отмеряно поровну. Просто все рассыпано по всей жизни. Сегодня у тебя все нормально, у соседа плохо, потом у тебя – засада, а соседу попёрло. И толку завидовать?

Серега достал из кабины термос.

– Давай чаю. Всё легшее будет работать. А ты что, завистью страдаешь?

– Ну так… Например, биографии Александра Грибоедова немного завидую.

– Кто такой?

– Поэт. Девятнадцатый век. Он написал гениальную комедию, женился на княжне – красавице. Пятнадцать лет ей было, по – моему. На службе сделал карьеру. Был нашим послом в Персии, там его и убили. Достойная жизнь, достойная смерть. Нормально.

– Ну да. Если басурмане убили, то всяко в рай попадет.

– А ты, Серега, верующий, что ли? – удивляюсь.

Он помолчал, допивая чай, ответил ворчливо:

– Местами. Временами. Поехали, давай, Грибоедов. Время к обеду, а мы еще не сделали ничего. Сейчас к Славику на деляну, там чего-нибудь наберем.

Бригадир Славик оказался огромного роста мужик с рыжей щетиной на красном обветренном лице. Он стоял возле вагончика, из которого через трубу медленно поднимался жидкий дымок, стоял как полководец, наблюдающий за перемещением войск, только вместо пехоты и танков на деляне орудовали несколько человек с топорами и трактор цеплял готовые бревна, выкладывая их в штабели. Неподалеку сиреной звучала бензопила, и вдруг все затрещало, захрустело, и поваленная сосна ухнула в снег.

– Сучки? Есть, конечно, – говорил Славик. – Пилите, собирайте. Вон те чурки можете забирать. О! Смотри, Серега, на типа. Взял на перевоспитание.

Из вагончика вышел смуглый скуластый парень.

– Матерый мусульманин, тайный узбек, – представил парня бригадир.– Саня! Как тебя зовут-то по паспорту?

– Пирмахмат, – ответил тот и сутулясь потрусил по тропинке вглубь леса.

– Видал, Серега! Пирмахмат! – радовался бригадир.

– Ну и как? – с недовольным видом спросил Серега. – Перевоспитывается?

– А то! Сало уже жрет. Только мерзнет как тушканчик. Ладно, пошли, губы замерзли базарить с вами.

Мы шли по деляне, Серега выбирал подходящие дрова, с ним дружелюбно здоровались, а я прятал лицо в воротник, не хотелось, чтобы кто-нибудь меня узнал. Скажут, что вот работал нормально, сидел в офисе, а теперь в лесу калымит, видать спился совсем. А я – не совсем! Просто трудный период в жизни. А еще меня удивляло, как тепло лесорубы относятся к Сереге. К Сереге, у которого все вокруг уроды и дебилы, который классический жлоб и мизантроп. Наверное, есть какое-то лесное братство у них.

– Вот здесь срезай верхушки, – показал бригадир на сложенные в ряд, очищенные от веток сосны. – Вот по сЮда. – он чиркнул валенком по снегу.– И вон там береза сломанная… ее тоже можно. Так что, давайте, мужики. А это не ты в дурятнике стекла побил и сторожу челюсть сломал? – безо всякого перехода, неожиданно обратился ко мне Славик.

Вот уж не знаю как к такой известности и относится. Истории с охранником психоинтерната лет двенадцать. То есть на малой родине я больше ни чем и не известен. Печально.

– Да, – говорю. – Было дело.

– Ну, вот я и смотрю, вроде знакомый. Ну, мужики, давайте. Только березу под низ, вдруг начальство. Ну, вы и сами в курсе…

И снова я собираю подходящий материал, подношу, Серега пилит, забрасываем в кузов чурки, меняем заледеневшие верхние перчатки, и дальше. Я заприметил запорошенное снегом подходящее бревнышко, откопал его, потащил к машине. Взял подмышку один край, второй – волоком, и через сугробы, ломая по пути молодые сосенки, кое-как допёр. Бревно аккуратненькое, ровненькое. Распиливай, Серега!

– Смотри сюда, вот написано: участок такой-то, выдел такой-то. Это столб разметочный, наверное трактор случайно свалил. Так что тащи обратно. Эх ты, Грибоедов! Как здесь бросить? Мы с людьми работаем, разве можно гадить.

Серега говорит со мной приказным тоном. В обычных условиях это, конечно, неприемлемо, но здесь, в лесу он имеет право, тем более, что получается так, что я на него работаю в данный момент. Хм. За полторы тысячи. Еще пару месяцев назад я бы задницу с дивана не поднял за такую сумму, а теперь вот жилы рву. Но, ничего. Мое положение рано или поздно восстановится, буду вспоминать эту поездку с юмором. Можно даже рассказик нарисовать, глядишь кто-нибудь и прочитает, хоть узнают как непросто люди живут в наших краях. Тем более, что в быту сибирской деревни за последние десятилетия мало что изменилось. Ну, появились мобильные телефоны, но ведь и уличные деревянные сортиры никуда не делись. Умирают наши сёла, процесс естественный, ведь даже звезды гаснут, но я рад, что успел, что все-таки застал еще характерные обрывки крестьянской России. Деревня, деревня… Конечно, сюда тоже пришла цивилизация. Даже интересно, когда бабушка с помощью ухвата ставит в русскую печку прокопченный чугунок, при этом разговаривая по скайпу с двоюродной сестрой, находящейся во Франкфурте.

– Ты чего задумался? – окликает Серега.– Все собрал?

Действительно, за размышлениями невеселыми все пригодные дрова на этой деляне мы собрали.

– Хочешь, я тебя расстрою? Загляни в кузов. Глянь, глянь. Еще и половины нету. Поехали дальше, Мухоморов.

Газик пыхтит по лесу. Останавливаемся и загружаем все, что можно, даже по одной ветке, по одному полешку, а кузов все не наполняется.

А у меня открылось второе дыхание, приспособился, приноровился. Смотрел по сторонам и думал, что в лесу хорошо. Вот так просто, без словесной эквилибристики, без высокоумных эпитетов, просто хо-ро-шо! Несмотря на то, что выхлопной смрад от машины нарушает прозрачную неподвижность воздуха, а надсадный рев мотора разрывает вековую мягкую тишину, все равно – хорошо.

Н-да, без эквилибристики называется. А тишина может быть мягкой? Нет, наверное. С точки зрения языка – нет, но я вот так чувствую.

Въехали по просеке на пригорок, там стоит грузовик, тоже с дровами. ЗИЛ -130, по-моему, хотя я слабо разбираюсь.

– Конкурент! – объявил Серега. – Пойдем-ка, разберемся.

– Может не стоит? – я немного напрягся. Да не немного! Изрядно струхнул. Кто знает, как они тут разбираются, ещё начнут топорами махать.

– Пошли, давай, не ссцы. Ща сальцом перекусим. Это мой гражданский тесть.

Мужичек лет пятидесяти небольшого роста с желтым бесформенным лицом, напоминающим кусок строительной пены, менял цепь на бензопиле.

– Привет, Акимыч! – поздоровался Сергей.

– Ага! – ответил тот, оглядел меня удивленно. – А Мишка где ж?

– Осип-то? А я его уволил. Не выдерживает темпа. У меня теперь вот – Грибоедов. Человек-ураган.

– Здрасте, – кивнул я.

– Акимыч, ты чего второй день подряд? Здоровья не меряно?

– Да какое там? Так. Исть-то надо че-то.

– А вчера продал?

– Да какое…– Акимыч, разговаривая, продолжал возиться с пилой.– Весь день на базаре простоял. Глухо. Хохол, младший который, предлагал мясом рассчитаться, да нужно – то деньгами. В магазине уже тысячи три на нас записано. Говорят вообще, что этот наш магазин скоро сделают как этот, супермаркет. А там такой этот, блюм-блюм. Аппарат. И в долг будет не взять. Так-то. Что у вас?

– Нормально. Кстати, послезавтра Татьяна работает, так что я Глебку вам завезу, – у Сереги зазвонил телефон. – Ёптыть! Только на горку поднялись. Алё! – он отошел в сторону.

– Мобильники, – сообщил мне Акимыч. – Смартфоны. А я как в армии на таком же ездил,– он кивнул на свой грузовик, – Так и до сих пор на ём же. Помню…

– Клиент беспокоится, – прервал его вернувшийся Сергей.– Главное, только связь появилась, сразу.

– Замерз он, что ли? – попытался пошутить я. Не получилось.

– Ну, замерзают, – серьезно ответил Серега. – Сарайку уже разломал, сжег. Теперь забором топит. До вечера, говорит, хватит, а ночью как? Ребетёнок у них, моего Глебки помладше чуть… Что, мужики, давайте перекусим. Акимыч! У нас – хлеб, лук, чай.

Бли-ин! Я-то не догадался еды какой-нибудь захватить. Просто не подумал. Неудобно.

Потом мы ели вкуснейшее сало с подмерзшим луком, переговариваясь, перешучиваясь. Акимыч поругивал свою жену, прятавшую от него самогонку, говорил, что картошки осталось мало и придется покупать, вздыхал о том, что все дорожает, порывался высказать стратегические мысли по поводу мировой геополитики, но здесь его Серега неизменно прерывал, переводя разговор на здоровье, на погоду, на шалости своего сынки.

Распрощавшись с Акимычем, мы двинулись дальше по просеке вдоль мраморных сугробов, все так же останавливаясь у каждого подходящего сучка, загружая каждое бревнышко. Руки обессилели, я уже не мог забрасывать, а подходил и клал дрова в кузов через борт. Серега ворчал, что за такую вялую работу не заплатит, называя меня то Грибоедовым, то Мухоморовым.

Наконец, Сергей остановил машину, вылез, что-то высмотрел, сказал: «Рискнем, чё». Мы начали валить сухие деревья. Серега подпиливал, а я нажимал на ствол, чтобы дерево упало в нужном направлении. Сначала было страшно, вспомнился старый советский фильм, в котором человека придавило в аналогичной ситуации, он потом парализованный лежал. Но потом ничего. Свалили березу, Серега тут же отпилил ветки, я замаскировал пенек снегом, распилили на чурки, чурки – в кузов. То, что мы делали вообще-то запрещено, и за это грозит немалый штраф, но зато напилили, наконец, полную машину дров. Надеюсь, лес на нас не в обиде.

– Ну что, Грибоедов, вот и все. Поехали домой, прыгай в кабину. А почему ты не требуешь: «Карету мне, карету»? – хитро щурился Серега.

Мы ехали домой по пустой дороге, по заснеженному краю, после тяжелой работы, ехали домой. Все вокруг покрыто снегом. Снег. Он появляется на земле чистейшими хлопьями или белой крупой, ложится невинный и пластичный такой, что можно вылепить любую фигуру. Лишь потом он становится колючим, обретает ледяную корку, покрывается скорлупой, которая со временем становится только прочнее и грязнее. А проломи черноту, под ней тот же чистый белый снег. Весной же снег тает, и вся грязь уходит в землю, а чистый прозрачный пар возвращается на небо. Так и люди.

Такая вот метафора. Моя может? Да нет, наверняка, уже кто-то применял.

– Нет, – говорил Серега. – Я не то, чтобы мизантроп. Просто, если все живое на Земле погибнет, людей будет жалко меньше всего.

– Кому будет жалко, когда все погибнет.

– Ну, что-нибудь останется.

В село вернулись уже в сумерках. Остановившись на нашем повороте, Серега начал доставать из кармана смятые купюры.

– Ты это, извини, у меня не хватает тут пары соток. Пятисотки не хватает, в общем. Я через пару дней отдам. Ты когда в город?

– А что ты свои-то, – говорю. – С тобой же сейчас за дрова расплатятся.

– Да не расплатятся, – Серега потупил взгляд, как будто ему стыдно. – Это за бесплатно. Говорю же, замерзают, ребетенок там. У Игоряна ключица поломата. Денег нету. Да ты его знаешь, Игорь Шипенко.

Знаю ли я Игоря?! Игорь Шипен! Это же первый глоток портвейна перед дискотекой; это первые вылазки, что по-деревенски называется «по бабам»; это среди ночи «Группа крови на рукаве…» под гитару на лавочке. Вот что такое для меня Игорь. К тому же эта история с психоинтернатом, который у нас именуется «дурятником», а там, между прочим, было все серьезно, даже уголовное дело заводили. Игоря тогда менты прессовали, чтобы он меня сдал, а он…

– Подожди, Серега. Так ведь они в пятиэтажке возле школы жили.

– Жили. В ипотеку. Теперь, квартира – банку, Игорян с семьей – в хибару.

– А где именно?

– По Заречной последний дом. Да захочешь зайти – найдешь. Там один такой…склеп.

– Завтра же зайду. Надо же. Знаешь, Серег, не надо тогда денег. Я тоже как бы поучаствовал. Ты там скажи про меня.

– Ладно, – Серега завел машину, я соскочил на землю, и еще не успел захлопнуть дверь, как что-то кольнуло. Что-то такое замерцало, что-то смутное где-то прочитанное или когда-то услышанное. Как-то не правильно.

– Серег, Серег, не надо не говори, что я с тобой был. Я сам потом, может быть, скажу, – он кивнул, как мне показалось одобрительно, а я захлопнул дверь и поплелся домой.

Это был тяжелый день. Однако, этот изнурительный, не престижный в дипломированных кругах труд принес мне спокойствие и умиротворение. Я даже почувствовал некоторую уверенность, которой уже давно не ощущал. И пропала бессонница, одолевавшая меня после развода и потери работы. Легкая, без тягостных мыслей голова опустилась на подушку, сон подступил, обволок моментально, только стояли в глазах деревья, кривые дороги и высокие, неприступные лесные сугробы.